Текст книги "Марш авиаторов"
Автор книги: Сергей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
– Я надеюсь, не долго? – спросил Шурика водитель.
– Минут сорок, – ответил тот и вышел из машины, оставив дверь открытой.
Я перешел на переднее сиденье, и Шурик, еще раз подмигнув, направился к джипу.
Он шел походкой удалого гангстера, слегка приподнимаясь на носках и покачивая корпусом.
Его фигура с сутулой спиной и опущенными плечами была похожа на вопросительный знак: "Ну чё, в натуре?"
Он не спеша подошел к джипу и остановился. Перед ним распахнулась задняя боковая дверца, и он влез внутрь.
– Крутой у тебя приятель, – сказал водитель и усмехнулся.
– Можно закурить? – спросил я его.
– Конечно, – ответил он и закурил первый.
У водителя было насмешливое умное лицо, выпуклые, навыкате глаза и множество склеротических жилок на скулах.
Я посмотрел на джип. Прошлой осенью, в самом ее начале, мы возили такой же вот "Ниссан-патрол" в Ханты-Мансийск.
Как оказалось, это был подарок: от питерского "папы" – "папе" ханты-мансийскому.
Сам "папа" летел вместе с нами, джипом и двумя охранниками, с которыми он весь полет дулся в карты. Я заметил: это была классическая игра – очко...
В Ханты-Мансийск мы тогда прилетели, когда уже совсем стемнело.
Сбоку, у края самолетной стоянки горел один-единственный фонарь, и выгрузку джипа освещали фары нескольких машин, собравшихся полукругом возле нашего самолета.
Мои товарищи остались пить чай, ожидая окончания выгрузки, а я вышел из самолета покурить и, отойдя в сторонку, наблюдал, как идет дело.
В воздухе пахло осенним лесом, начинавшимся сразу за стоянкой, и я с удовольствием дышал, глядя, как встречающие снуют по опущенной на землю из самолета "рампе", по которой джип нужно было аккуратно выкатить наружу.
– Где командир?
Я обернулся и увидел молодого, очень крепкого парня в костюме и при галстуке. С нами он не летел.
У него было очень серьезное лицо. Смотрел он в упор.
– В самолете, – ответил я, и он, сразу потеряв ко мне интерес, направился к стремянке, торчавшей перед дверцей в кабину.
Я пошел следом за ним. Он, по-видимому, слышал, что я иду сзади, и поэтому не стал подниматься в кабину, а только коротко бросил в мою сторону:
– Позови.
Я поднялся в самолет.
Командир допивал чай. Остальные лениво переговаривались, глядя, как джип, облепленный крепкими ребятами, готовится выкатиться по "рампе" на стоянку, ярко освещенную автомобильными фарами со всех сторон.
– Юра, – сказал я командиру, – там тебя ждут.
– Очень хорошо, что ждут, – ответил командир и, поставив пустую кружку на сиденье, спустился по стремянке наружу.
– Мани-мани? – подмигнул мне Ильин.
– Наверное, – ответил я.
– Лесом пахнет – обалдеть, – сказал Леха, – даже здесь чувствуется.
– Можжевельник, – пояснил Ильин.
Заскрипела стремянка – это возвращался командир. Мы молча смотрели на него, ожидая сообщений.
– По четыре штуки! – шепотом объявил он.
– Ого! – отозвался Леха.
– Достойно, – подтвердил Ильин.
Еще бы – это был мой месячный оклад.
– Ребята, – снова прошептал Юра, – они просят, чтобы мы остались до воскресенья: этот "мафиози" (он имел в виду питерского "папика", прилетевшего с нами) хочет сходить на охоту... или рыбалку – черт его знает...
На дворе заканчивалась пятница, и мы согласились.
– Заплатили нормально, – ответил за всех Леха.
– Значит, согласны?
– Ждем, – ответили мы.
Командир снова спустился наружу.
– Чего ж хорошего человека не подождать? – сказал Леха. – Отдохнем. Водочки можно выпить. А грибов тут, наверное, море?! В лес можно сходить...
– Ты чего? – удивился Ильин.
– Ну, если недалеко, – уточнил Леха.
Командир снова поднялся в самолет.
– Ребята, они и нас на рыбалку зовут, – неуверенно проговорил он.
– Да брось ты, Юра, – в погонах, что ли?
– Конечно. Какая рыбалка?
– Значит, не поедем? Отказываемся?!
Командир отправился передать приглашающим наш отказ, а мы остались совещаться, выясняя, хватит ли наших домашних припасов на ужин или надо будет где-то что-то прикупать.
Через некоторое время из двери снова показалась голова командира.
– Надо ехать; они говорят, что рыбалка, оказывается, на пароходе...
– Но это же меняет дело! – воскликнул Ильин. – Ежели на пароходе – то это нам нравится!
– Закрывайте самолет, – сказал командир, – они уже нас ждут.
Потом они рассадили нас по разным машинам, отчего мы слегка напряглись, и повезли в город.
Мы долго петляли по каким-то плохо освещенным улочкам, вдоль которых стояли выхваченные светом фар заборы, с прятавшимися за ними в темноте двухэтажными деревянными домами.
Наконец подъехали к красивому кирпичному особняку. Судя по многочисленной охране, вышедшей нас встречать, это был их центральный офис.
Оттуда начали выносить какие-то коробки и грузить в "Ниссан-патрол".
Сидевшие в нашей машине два парня вышли и тоже занялись погрузкой. Водитель остался.
Ильин сидел у дверцы и с интересом наблюдал, как парни таскают коробки.
– Ваша контора? – спросил он у водителя, кивнув на особняк.
– Контора, – отозвался водитель.
– Ты здесь что – работаешь?
– Работаю. Больше негде...
– Водилой?
– И охранником.
– Нормально платят?
– Нормально...
– А рабочий день?
– Такого нету. Как отпустят.
– А жена как, не возникает?
– Чё ей возникать-то? Сама все понимает...
– Ясно, – сказал Ильин и замолк.
– А где пароход этот? – спросил я.
– Ну, до него еще пару часов по Иртышу идти.
Мы переглянулись: начиналось настоящее приключение. Наконец погрузка закончилась, и парни вернулись в машину. Караван тронулся, и вскоре, поднявшись на какую-то горку, мы увидели внизу черную широкую реку и освещенную пристань с пришвартованным к ней и казавшимся издалека небольшим корабликом.
Кораблик был, по-видимому, речным буксиром, и нас определили в маленькую каютку с двумя расположенными одна над другой железными койками. Где-то внизу работала его машина, и сам он дрожал, готовый к отплытию.
В каютке был полумрак: освещалась она одной-единственной лампочкой, закрытой матовым, пожелтевшим от грязи, скопившейся внутри, плафоном, прикрепленным к потолку. Пол, стены, потолок и даже откидной столик – все было покрашено темно-серой шаровой краской.
– Тюряга какая-то, – хмыкнул Леха.
Охранник, который привел нас в эту каюту, сунул Ильину бутылку водки и банку консервов и молча ушел. Ильин передал их Лехе.
– Пайка, – сказал Леха. – А хлеб – зажали...
– И за это скажи спасибо, – хмыкнул Ильин, первым пристроившийся на краю нижней койки. – Чего стоите, господа? Прошу садиться.
Мы уложили свои сумки на верхнюю койку и сели, тесно прижавшись друг к другу.
Лехе места не хватило, и он остался стоять, поставив на столик и бутылку, и банку. Потом снял с верхней койки свою сумку, вынул оттуда и положил рядом с ними полбуханки хлеба в полиэтиленовом пакете, складной перочинный нож и железную кружку, из которой в самолете пил чай. Закинув сумку обратно наверх, начал молча открывать ножом консервы, а мы так же молча смотрели, как над банкой потихоньку начинает подниматься жестяной, в зазубринах, верх.
Настроение наше ползло вниз, словно стрелка высотомера.
– Хорошая, чувствую, будет рыбалка, – нарушил молчание Леха. Он открыл банку и понюхал ее содержимое, ковырнув сверху кончиком ножа. – Нормальная тушенка, – сказал он и плеснул водку в кружку.
Нарезав хлеб, он сделал бутерброды и, подав командиру кружку и бутерброд, произнес вместо него тост:
– Ну, капитан, давай – за удачу.
Юра молча выпил и принялся жевать хлеб с тушенкой. Вторым выпил Ильин и сказал:
– А вроде и ничего...
Мишка Репников – второй пилот и заядлый рыболов, между своими просто Репа – обнадеживающе произнес:
– А чего вы хотели? В круиз по Волге? Рыбалка есть рыбалка: лишь бы добраться до места...
– А кто тебе сказал, что – рыбалка? – хохотнул вдруг Ильин. – А может охота? А мы будем дичью...
Он достал сигареты и закурил, быстро убрав пачку обратно в карман плаща.
Водка была хорошая и сразу же ударила в голову. Приоткрыв дверь, Леха высунулся наружу.
Из темноты в каюту ворвался свежий ветер, пахнувший водой и солярой. Нос буксира с шумом рассекал волны. Я смотрел в приоткрытую дверь и видел только край борта с невысоким ограждением: дальше была темнота и вверху – яркие точки звезд, словно проколотые булавкой дырки в незнакомый, сияющий мир.
– Штурман, – обернулся к нам Леха, – запоминай на всякий случай дорогу: звезды-то видал какие?
– Круглые, – ответил Ильин. – Наливай.
Машина застопорила ход, и буксир, плавно покачиваясь, поплыл по инерции, легко и глухо стукнувшись обо что-то правым бортом. Захлопали какие-то дверцы, тишина наполнилась топотом ног по железной палубе и говором людей.
Мы вышли из каюты и увидели справа от себя большой двухпалубный теплоход с длинным рядом иллюминаторов по борту и ярко освещенной надстройкой на верхней палубе. Это, как потом оказалось, была кают-компания.
Перед нашим буксиром, также пришвартованный к левому борту теплохода, стоял небольшой кораблик, похожий на наш, только гораздо меньше. За его кормой, чуть сбоку, виднелась привязанная к поручню лодка. К нам подошел уже знакомый водитель-охранник, в машине которого мы с Ильиным ехали из аэропорта, и сказал:
– Командир и штурман пойдут на этот, – он кивнул головой на теплоход, остальные – идите туда, – показал он рукой на стоявший впереди буксира кораблик.
Юра и Ильин перешли на палубу теплохода, а мы, передавая друг другу свои командировочные сумки, спрыгнули с носа буксира на корму кораблика. Нас встретил одетый в ватник и кирзовые сапоги молчаливый матрос и повел к рубке.
Рубка была маленькой. Спереди, перед большим квадратным иллюминатором, находилось колесо штурвала с торчавшими по лимбу толстыми и короткими, словно сардельки, рукоятками. На противоположной от него стенке, над полом, светилось невысокое квадратное отверстие – по-видимому, вход в трюм – с откинутыми в стороны дверцами.
В рубке было тепло.
– Вниз спускайтесь, – сказал матрос, и мы, по одному, полезли внутрь.
Трюм был ярко освещен, и в нем было уютно. По обоим бортам располагались одна над другой четыре застеленные байковыми солдатскими одеялами койки: это был кубрик.
Стены кубрика повторяли овальную форму бортов, сужаясь к носу и нарушая привычную геометрию жилого помещения, это было забавно и ничуть не портило общего вида, даже наоборот – почему-то повышало настроение. В самом носу, также по бортам, висели еще две койки, а под ними была сооружена лежанка, похожая на треугольную тахту. Рядом с крутой, почти вертикальной лестницей, по которой мы спустились, стоял привинченный к перегородке небольшой стол с двустворчатой тумбочкой, похожий на кухонный.
Мы собрались под лестницей, ожидая, когда в кубрик спустится встретивший нас матрос, и многозначительно переглянулись.
– А я что говорил? – восхищенно прошептал Мишка. – Главное – добраться до места!
Сверху до нас доносился чей-то разговор: это наш матрос с кем-то беседовал. Голоса умолкли, и по лестнице загрохотали его кирзовые сапоги. Матрос спустился в кубрик и сказал:
– Выбирайте койки.
Это был молодой парень. Похоже, он был из тех, кто если не знает ответа на ваш вопрос, то так и скажет: "Не знаю". Он стоял, смотрел и ждал.
– А какие свободны? – спросил Леха.
– Да все равно, – ответил парень. – Ложись на любую, какая понравится.
– Неудобно как-то...
– А чего неудобно? – проговорил он, удивляясь. – Ну, если хотите – в носу можете...
– Пошли в нос, – сказал Мишка и первый направился к лежанке.
Мне всегда нравилось спать на верхних койках. Это у меня осталось еще с детства – от путешествий на поездах во время каникул: там, наверху, никто тебя не трогает и можно спокойно лежать, слушая стук колес. Когда я у себя дома соорудил для дочек двухъярусную кровать (комната в коммуналке, где мы жили вчетвером, была очень маленькой – всего четырнадцать метров, и я называл ее на манер космической станции – "Салют-4"), то иногда вечером, если моя младшая дочка смотрела "Спокойной ночи, малыши", сидя на диване, я забирался на ее верхнее место и тихо наслаждался одиночеством, пока меня оттуда не сгоняла жена. Поэтому я занял верхнюю койку, причем по левому борту: привык засыпать на правом боку, лицом к стенке.
Раньше, в холостяцкой своей жизни, я мог засыпать как угодно и на каком угодно боку. Однажды я даже заснул, стоя на четвереньках перед диваном и положив на него голову, поскольку не имел сил положить на него все остальное. А уже после того, как женился, меня приучили засыпать именно на правом боку. Причиной этого было то, что на нашем диване спать вдвоем можно было только в этом положении. А поскольку моя жена могла засыпать только на правом боку, то приучила к этому и меня. После всяких нежностей и прочих веселых приготовлений ко сну, она, в завершение всего, командовала: "На-пра-во! Раз-два-три!" На счет "раз" – я оказывался на левом боку, на счет "два" – на спине и уже на счет "три" – носом к стенке, на правом боку. Иногда, правда, это происходило не по команде и без резких движений или даже без движений вообще, а так – само собой...
Мы бросили сумки на выбранные нами койки и пошли смотреть, как разместились наши привилегированные товарищи.
Товарищи, оказывается, нас уже ждали, глядя с высоты своего положения на то, как мы неуклюже карабкаемся по трапу – деревянной лестнице, переброшенной на наш кораблик с теплохода. "Никакого флотского шику", – комментировал наше восхождение Ильин.
– Ну, как каюты? – спросил Мишка, ступив на палубу теплохода первым.
– Одноместные, – ответил Ильин. – Как и положено командному составу. Прошу, – пригласил он нас в свою каюту.
Маленькая каютка с железной кроватью и деревянной тумбочкой ничем нас не поразила. Тем более, что в ней ощущалась вибрация и был слышен гул работавшей внизу судовой машины. И к тому же в ней было холодно. В нашем – пускай и общем – кубрике было лучше, но мы об этом говорить не стали, чтобы Ильин не потребовал немедленного "честного" обмена.
Каюта у Юры была такой же.
Мы вышли на палубу и закурили в ожидании приглашения на ужин. От воды тянуло холодом, и мы начали потихоньку замерзать. Мимо сновали какие-то люди, видимо – матросы: они, так же как и встретивший нас парень, были в кирзовых сапогах и ватниках и не обращали на нас никакого внимания.
Насмотревшись сверху на уходившую в темноту реку, накурившись и окончательно оголодав, мы решили подняться на вторую палубу и выяснить, когда же у них на корабле по распорядку ужин. Мы поднялись по трапу на верхнюю палубу и, увидев светившиеся квадратные окна кают-компании, находившейся в носовой надстройке, пошли на этот свет, словно путники, заблудившиеся в ночи.
– Стой! – раздалось откуда-то из темноты, и перед нами появилась рослая фигура в расстегнутом пиджаке. – Чего надо? – не очень дружелюбно спросили нас.
– Как бы узнать, где тут у вас ужином кормят? – поинтересовался шедший впереди всех Ильин. – Он показал на часы. – Бай-бай пора...
– Подождите здесь, – ответила фигура и исчезла за боковой дверью надстройки.
– Вот это гостеприимство, – усмехнулся Ильин.
Мы молча стояли за его спиной, и нам было тоскливо.
Фигура появилась вновь и спросила:
– Кто из вас командир и штурман?
– Есть такие, – неуверенно ответил Ильин.
– Короче – кто? – рассердилась фигура.
– Юра? – позвал Хуркова Ильин.
– Ну, я командир, – отозвался Хурков. – Дальше что?
– Пошли со мной, – фигура повернулась к нам спиной.
Юра не сдвинулся с места, и Ильин, готовый уже идти следом за фигурой, вопросительно на него посмотрел.
– В чем дело? – спросила фигура, задержавшись перед дверью.
– А остальные? – спросил Юра.
– Остальных накормят матросы.
Юра посмотрел на Ильина и сказал:
– Иди, если хочешь. Я остаюсь.
– Как скажете, – ответил Ильин и, пожав плечами, скрылся за дверью.
– Забирай-ка ты, Юрка, свои манатки и айда к нам, – тронул мрачного командира за плечо Мишка. – Сейчас чего-нибудь придумаем, – весело сказал он. -У Лехи еще хлеб остался, у Вадика сало есть, у меня тоже где-то НЗ тушенки...
У трапа мы остановились. Юра ушел к себе в каюту за сумкой, а мы закурили. Подводить итоги не хотелось, и все молчали.
Появился Юра, и мы перебрались на свою посудину.
В рубке никого не было, зато в стене все так же светился открытый люк, и мы по очереди спустились в родной – теперь уже – кубрик.
Знакомый нам матрос и еще один человек, как оказалось – капитан, пили чай, расположившись у стола. Пахло копченой рыбой, и у нас потекли слюнки.
– Мы еще одного привели. Ничего? – спросил у них Репа.
– Конечно, – ответил капитан. – Места всем хватит. Садитесь ужинать.
Он поднялся с табуретки, и следом за ним встал матрос.
– Вот это по-нашему, – сказал Леха, – "по-бразильски"!
В кубрике было тепло. Мы быстро сбросили свои плащи и подошли к столу. На нем кроме хлеба лежала наполовину съеденная копченая рыбина. Вилок не было. Капитан и матрос из поля нашего зрения сразу исчезли: мы видели только то, что находилось на столе.
– Спирту хотите? – спросил капитан, выглядывая из закутка под лестницей. Он распахнул настежь овальную дверцу, ведущую в какое-то небольших размеров помещение, напоминавшее чулан. – Пусть тепло идет, – добавил он.
– А чего у вас там? – спросил Леха, отламывая кусочек от рыбины.
– Печка, – ответил капитан и, выйдя из закутка, положил на стол большую флягу из нержавейки. Потом открыл дверцу внизу стола и вынул оттуда три стакана.
– Больше нет, – сказал он.
– И не надо, – ответил Леха.
Капитан снова ушел в "чулан" и принес оттуда большую, не меньше литра, эмалированную кружку с водой. Вода была прозрачной и казалась очень вкусной. На дне кружки чернело небольшое пятно на месте отколовшейся эмали.
Леха налил спирт в стаканы.
– Капитан, – позвал он, – и ты тоже, – обратился он к сидевшему на ближней койке матросу, – подходите.
– Спасибо, – отозвался капитан, присев на противоположную от матроса койку, – нам нельзя...
– Выгонят, – пояснил матрос.
– Вот оно как, – посерьезнел Леха. – Тогда уж извините...
Он плеснул воды в стаканы и отдал их по очереди нам.
Утолив голод и согревшись окончательно, мы решили покурить. Но курить в каюте было нельзя. Мы поднялись на палубу и пошли следом за матросом Васей на корму мимо невысокой надстройки с круглыми иллюминаторами. Это было машинное отделение. В темноте шедший за матросом Леха чуть не свалился за борт, cпоткнувшись о толстый кабель, спускавшийся с высокого борта теплохода и уходивший через один из иллюминаторов внутрь машинного отделения. Вход в него был на корме: две дверцы в торце надстройки. Матрос Вася показал на них рукой.
– Гальюн, – сказал он, – кому надо...
Надо было всем.
Потом мы закурили и посмотрели на белый теплоход и нависший над нами его черный борт. Внутри теплохода равномерно урчал двигатель. Где-то наверху ярко горели огни кают-компании: там ужинал бросивший нас штурман.
– Икру, поди, ложкой жрет, – сказал Леха.
Перед нами, освещенная огнями теплохода, текла река. Течение было спокойным и мощным: на ее поверхности закручивались и тут же исчезали небольшие водоворотики. Бросив окурки в воду, мы спустились обратно в кубрик.
Потом откуда-то в кубрике появился Ильин: наверное, спустился по трапу...
Он пришел за деньгами. Сказал, что они там, наверху, организовали картишки. Обещал к утру вернуть "с процентами".
По поводу "процентов" Леха усомнился, сказав: "Зажмешь ведь..." Но деньги ему дали. Ильин весело улыбался.
– Деньги к деньгам, – сказал он и опять исчез...
Проснулись утром с головной болью. Капитана Василия, матроса Васи и нашего Репы в кубрике не было: Юра вспомнил, что они вчера договорились идти с утра ставить сети...
Выпив по стакану чая с черствым хлебом и почувствовав себя лучше, мы вспомнили, точнее – первым вспомнил Юра, что накануне вечером приходил Ильин и забрал всю нашу наличность – то есть премиальные за рейс.
– Юрик, а ты не погорячился? – намекнул Леха на то, что это он, Юра, отдал деньги Ильину.
– Решение было коллегиальным...
– Но ты же командир... Стало быть, умнее...
– Тогда пошли к Ильину! – решительно сказал Леха.
Ильин лежал на койке в своей каюте, отвернувшись лицом к стене.
Пол в каюте дрожал. Лампочка в потолке светила вполнакала. Через маленький круглый иллюминатор с трудом пробивался свет. В каюте было холодно: Ильин натянул одеяло на ухо. На наш приход он никак не отреагировал.
Леха присел к нему на койку, и Ильин подобрал ноги, давая ему место.
– Что, голубь, продулся?
Ильин шевельнул ногой.
– Значит, продулся... – кивнул Леха. – Пошли чай пить.
– С-суки поганые... – прошептал Ильин. – Шулера!..
– А ты как думал? – усмехнулся Леха. – Директор школы с педсоветом?..
– Самолет-то хоть – наш, или уже – их? – спросил Юра.
– Самолет-то наш...
– Ну и нормально. Пошли, пока чайник горячий.
Напоив Ильина чаем, мы спустились на берег – узкую песчаную отмель посреди реки. Сильный ветер продувал насквозь. Отойдя метров на пятьдесят от теплохода, мы услышали уносимый ветром крик: "Стой!" Кричал какой-то парень в белой рубашке, сбегая по длиннющему трапу, перекинутому с теплохода на берег. Мы остановились: парень бежал к нам. Наверное, это был охранник – под мышкой у него болталась кобура с пистолетом. Охранник тяжело дышал, бежал он по песку и против ветра.
– Где пятый? – с одышкой спросил он, подбежав к нам.
– Рыбу ловит с матросами, – ответили мы.
– Ясно, – успокоился парень и пошел обратно на теплоход.
– Вот так-то, – сказал Леха.
Гуляли мы, вернее – проветривались, довольно долго: оба Василия и Мишка уже вернулись. Мишка сидел в кубрике.
– Что случилось? – спросил Мишка, глянув на Юру. – Ильин, что ли, продулся?
– Оно самое, – ответил Леха. – Подчистую. И все наши премиальные продул по четыре "штуки" на брата...
– Я отдам, – сказал Ильин, – обязательно.
Прошло уже полгода после этой чудной рыбалки, и Ильин, наверное, давно забыл, что он тогда всем обещал. Во всяком случае, никому и ничего он не отдал. Все-таки, наверное, забыл...
Шурик сидел в "Ниссане" и, казалось, о нас забыл.
– Минут сорок, он сказал? – уточнил водитель.
– Наверное, – ответил я, разглядывая запасное колесо, прикрепленное к задней дверце "Ниссана".
– Сорок уже прошло.
Я промолчал. Мне тоже надоело ждать.
– Куда летаешь-то? – немного погодя спросил водитель, перейдя на "ты": видимо, форма к этому располагала.
Ох уж эта форма... Стоило в одиночку зайти в "разливуху" под вечер, как к тебе сразу же обращались с разными вопросами подвыпившие посетители. Если за столиком оказывались работяги, они интересовались возможными отказами техники, а также тактико-техническими особенностями разных самолетов и двигателей; интеллигенты – те спрашивали: "Не страшно?" И еще: "Почему падают самолеты?" Ну а алкаши сразу же предлагали налить им рюмашку, потому что они в прошлом сплошь летчики-истребители или моряки-подводники, в общем, тоже герои...
– Куда летаем? – переспросил я и хотел было ответить: "Никуда", но вспомнил, что завтра мы летим на Диксон, и сказал: – По Северам...
– За границу не летаешь?
– Не пускают.
– Жаль. А у меня жена и два пацана в Израиле. В Эйлате...
– А ты почему здесь? – перешел и я на "ты".
– Секретность через год заканчивается...
– Тоже – якорь... – посочувствовал я ему.
– Ерунда, год остался! Даже меньше...
Мы помолчали.
"Сколько он там сидеть будет?" – злился я. Я не понимал, что от меня требуется и для чего я вообще здесь нахожусь. Но сто долларов – это сто долларов. Их маму...
– А по Северам – это куда? – спросил водитель.
– Амдерма, Диксон... – Я не стал перечислять все арктические поселки, где мне удалось побывать, и не один раз: Хатанга, Чокурдах, Тикси, Черский, Певек, мыс Шмидта и даже забытый Богом поселок под названием Батагай, куда мы однажды сели на запасной по метео Тикси: в Тикси был туман...
– И в Амдерме был?! – обрадовался водитель.
– Бывал...
– Как там она?
– Стоит пока...
– Полк не вывели?
Он имел в виду истребительный полк ПВО, в котором, кажется, начинал свою службу еще Гагарин.
– Пока на месте... А МИГ-15, который стоял перед Домом офицеров вместо памятника, архангельские начальники продали то ли шведам, то ли норвегам...
– Вот гады! – сказал водитель.
– Летчики, когда узнали, – на демонстрацию вышли... Местная администрация говорит, что они были против, но за них все в Архангельске решили.
– Ты смотри, что творят... Все на продажу. А я там срочную служил, в этом самом полку.
– Как служилось? – Было трудно представить этого немолодого уже еврея посреди сугробов, в темноте полярной ночи; эта чертова "пятая графа" невольно сделала из нас каких-то убогих дознавателей...
– Ничего служилось. Вполне. Консервы только надоели, овощи сушеные... А так даже спирт был. С дистиллированной водой... Пойло. Иногда и водки можно было достать... Все это хорошо, конечно, но сорок минут уже прошли, – подвел он итог. – Может, вызовешь своего друга?
Я отказался, соблюдая инструкцию.
Он недовольно замолчал, но вылез из машины и подошел к джипу. Разглядев сидевшего на заднем сиденье Шурика, он показал на часы, и тот выбрался наружу.
Они недолго побеседовали, причем Шурик, наверное, пытался его уговорить подождать еще, а тот отказывался и крутил головой: то ли его не устраивала предлагаемая цена, то ли он действительно спешил. Наконец Шурик отдал ему какие-то деньги, и водитель, быстро подойдя к машине, сел на свое место.
– Все, уезжаю, – сказал он, вставив ключ в замок зажигания. – Если понадобится твоя консультация, к тебе можно будет обратиться? Мало ли...
– Конечно, можно.
Мы обменялись телефонами. На листке бумаги, который он оторвал от висевшего на присоске блокнота, значилось: Семен Перельштейн. Я убрал листок во внутренний карман пиджака и, вытащив с заднего сиденья свой пакет, вылез из машины на тротуар. Ко мне подошел Шурик.
– Вадим, – сказал он, – подожди еще немного: вот-вот подъехать должен.
– С этим пакетом?
– Ничего особенного... Ну, еще двадцать минут: они тоже уезжать собираются. Закури, – он достал пачку "Мальборо". – Хочешь, и я постою...
Мы закурили, и я попытался повернуться так, чтобы прохожим не очень бросались в глаза мой пакет с торчавшими из него костями и мои погоны. "Как Вовочка, – усмехнулся я, – а впрочем, прав Пинегин: это моя трагедия..."
– Кого ждем? – спросил я.
– Одного "дуста": взял у меня на реализацию рыбы почти на пять тысяч баксов. Рыбу продал, а деньги – зажал.
Приоткрылась передняя дверца "Ниссана", и оттуда выглянул молодой человек в бейсболке.
– Эй, Шурек, иди сюда! – крикнул он Шурику.
Шурик, отщелкнув сигарету, поспешил к машине. Поговорив несколько секунд, он махнул мне рукой и открыл заднюю дверцу, ожидая, когда я подойду.
– Садись, – сказал он, предложив мне влезть внутрь.
Я сел, держа пакет перед собой, потом подвинулся, освобождая место для Шурика. Поздороваться я забыл. Сидевший за рулем парень в такой же черной кепочке-бейсболке, как и у его соседа, тронулся с места. На приборной доске мигали какие-то разноцветные лампочки, чуть ниже темнел экран компьютера. "Ого", – удивился я, первый раз в жизни я ехал в джипе.
– Шурик, – проговорил водитель, глядя на дорогу, – ты не обижайся: сам должен понять – за какие-то сраные полторы тысячи мы должны его полдня ждать? Так, что ли?
– Я его на счетчик поставлю... его маму... – произнес Шурик с сильным грузинским акцентом.
– Это твое дело, Шурик. Хочешь – на счетчик, хочешь – на уши... Но просто так кататься мы не будем...
– Да я понимаю...
"Плакали мои сто долларов..." – догадался я.
– Куда его? – спросил водитель, повернувшись к Шурику.
– Куда тебя? – спросил Шурик у меня.
– Да где-нибудь у метро... – ответил я.
– Мы же только что оттуда, – удивился водитель.
– Ну... ничего... – ответил Шурик.
Мы остановились на троллейбусной остановке у метро "Московская", и Шурик вышел, выпуская меня. Я сказал: "Спасибо, до свидания".
Наверное, меня не услышали. Как только Шурик сел обратно в джип, водитель сразу же газанул. Народ, стоявший на остановке, таращился на меня и мой пакет с торчавшими из него обрубками костей. Девушка, перед которой я оказался, шарахнулась в сторону, уступая мне дорогу: наверное, подумала, что в пакете "расчлененка"...
Я поправил свою шапку с кокардой и, глядя себе под ноги, пошел к подземному переходу. Войдя в вестибюль, я остановился перед турникетами и полез в боковой карман за жетоном. Кроме жетона там оказалась еще какая-то бумажка. Я вынул руку – это была стодолларовая купюра.
Спускаясь по эскалатору, я вспомнил, что говорил водитель, пока мы ехали в джипе: он говорил о полутора тысячах. Это было чуть меньше тридцати процентов от пяти тысяч: то есть обычный бандитский процент. А впрочем, может, это и не из той оперы: откуда мне было знать? Но Шурик слово сдержал, хотя мог бы и не совать тайком деньги в мой карман. Или он думал, что я от них откажусь? И тогда бы его замучила совесть... А действительно: отказался бы я их взять в открытую или нет? Пожалуй, я не мог ответить на этот вопрос.
В парадной, как всегда, пахло мочой: у стены, напротив лестницы, растеклась большая лужа. Пока я ехал в метро, я почти уговорил себя, что эти сто долларов я "отдежурил" честно и нечего комплексовать, тем более, что я их собирался отдать жене, а не запихнуть под погон для себя любимого. И вот вам лужа...
Хрупкое, с трудом восстановленное хорошее настроение мигом разлетелось вдрызг, словно бутылка от пули. Я поднялся на площадку перед лифтом: лампочка вызова горела красным огнем, словно глаз Вельзевула: сверху, громыхая, ползла кабина лифта и из нее доносился громкий смех.
Я просунул палец в дырку почтового ящика, висевшего на стене, и поскреб ногтем по деревяшке: в ящике было пусто.
Лифт остановился, приоткрылась дверь, и из кабины вылетел смачный плевок, повисший на моей левой брючине. Следом за плевком вышел парень и весело посмотрел мне прямо в глаза. За ним вышли две смешливые девицы и еще два парня. Один из них был совсем маленького роста, но смеялся громче всех.
Парень, шедший впереди и поступивший так опрометчиво, повернул к лестнице, собираясь спуститься вниз. Компания наверняка ехала с моего – последнего этажа, где теперь наверняка валяются пустые шприцы. И я подумал, что лужа это их работа...
– Эй, сынок, – остановил я парня, взяв его за рукав куртки, – ты, наверное, не хотел в меня попасть и, конечно, сотрешь эту штуку? – кивнул я на плевок.
Все впечатления от прошедшего дня, начиная с разбора и мясной эпопеи и заканчивая дурацким торчанием у метро "Звездная", поездкой в бандитском джипе, лужей мочи и плевком, повисшим на штанине, все это вдруг словно слепилось, сжалось в один грязный комок, готовый вылететь куда угодно – только бы вылететь... Я наклонился и, не отпуская рукав парня, хотел поставить пакет на площадку, прислонив к стене, но совсем забыл, в захлестнувшей меня ненависти, что сзади остались еще двое...
