Текст книги "Чужие уроки — 2003"
Автор книги: Сергей Голубицкий
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
«Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить Акакия Акакиевича за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: „Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь...“
Н. В. Гоголь. Шинель
«Воды подземных рек стережет перевозчик ужасный – Мрачный и грязный Харон. Клочковатой седой бородою Все лицо обросло – лишь глаза горят неподвижно, Плащ на плечах завязан узлом и висит безобразно. Гонит он лодку шестом и правит сам парусами, Мертвых на утлом челне через темный поток перевозит»
Вергилий. Энеида
Мелвин Шпильман был удивительным чиновником. Всю свою жизнь он прослужил на тихих, низкооплачиваемых и неприметных должностях в государственных учреждениях низового звена. Больше всего на свете Мел боялся выделиться из окружения, чтобы не дай бог добрые люди не подумали: «Вы только посмотрите на этого наглого Шпильмана. Прет по головам, как танк, будто ему больше всех надо!» Конечно, в глубине души Мел Шпильман осознавал, что ему и впрямь надо больше всех, но только не любой ценой. Только не за счет окружающих: сердечнейших сослуживцев, приятнейших соседей – боже упаси!
И люди платили Мелу той же монетой. Когда бесчувственная Фемида, не оценив тонких порывов души Шпильмана, отправила его на скамью подсудимых, целая неделя ушла на слушание свидетельских показаний людей, близко знавших Мела. Бывший окружной прокурор Фред Родригес сказал, что Мел не только замечательно играл в теннис, но и помог распутать сложную ситуацию вокруг завещания его матушки, преставившейся в 1995 году. Активистка пресвитерианской церкви со слезами на глазах рассказала окружному судье Шэрон Мак-Рэй о том, как Мел совершенно бескорыстно помог ей получить опекунство над ее дочкой-дауном в тот момент, когда у матери не было лишнего цента на дорогого адвоката. За столь великодушный поступок Мел Шпильман был удостоен чести войти в правление одной уважаемой благотворительной организации. Поделился своей маленькой радостью и некий отец семейства: его великовозрастный сынок-оболтус совсем было отбился от рук, курил дурь, пил всякую дрянь и дни напролет пропадал на сходках местной уличной банды. Но только до тех пор, пока Мел Шпильман не привил сорванцу свою любовь к гоночным автомобилям. С тех пор парня будто подменили: в глазах – огонь, в сердце – пламень. Даже учиться пошел на автослесаря. Счастливый отец семейства рекомендовал суду позволить Мелу Шпильману реабилитироваться перед обществом «на какой-нибудь работе с детьми – у него это так замечательно получается!»
Джон Раммель не оставил равнодушным ни одного человека в зале, описав, с какой трогательной любовью и бескорыстием Шпильман ухаживал за своим соседом – съехавшим со всех катушек старым маразматиком Эдом Мельхиором. «Эд был невыносимым человеком, от него сбежали все родственники, а соседи просто шарахались в сторону, лишь завидев его на горизонте. И только Мел со своим добрым сердцем постоянно ухаживал за умирающим стариком. Да что там говорить: Мел был для Эда – что сын родной!» – заключил Раммель. В этом месте заместитель окружного прокурора Майкл Бернард не удержался и, нарушив ранее достигнутую с защитой договоренность, язвительно ввернул: «Ничего себе сынок! Подделал завещание старпёра и присвоил миллион сто тысяч долларов!» Отдадим, однако, должное правосудию: беспристрастная Шэрон Мак-Рэй тут же указала заместителю прокурора на недопустимость и – главное! – сюжетную неуместность подобных выпадов со стороны обвинения. Мелвин Шпильман, по инерции еще стильно одетый в кремовые слаксы и небесно-голубой блейзер, расплылся в счастливой улыбке и одобрительно закивал, с надеждой поглядывая на вершительницу своей судьбы. Забегая вперед, скажу – надеялся он напрасно: вероломная Мак-Рэй отклонила прошение об условном наказании и впаяла Шпильману на полную катушку.
Полагаю, читатель уже догадался: чиновник Мелвин Шпильман служил обществу и отечеству на ниве погребальных услуг. Работа его во многом перекликалась с промыслом легендарного Харона, сына Эреба и Ночи, перевозившего души умерших через Ахерон, реку скорби, омывающую Царство Мертвых. Было, правда, и отличие: Харон обслуживал всех подряд, тогда как Шпильман занимался исключительно одинокими душами. То есть душами тех, кто преставился без родственников и наследников. Согласно установленной процедуре, окружной патологоанатом после констатации смерти удостоверялся в том, что усопший гражданин (или гражданка) никому на этом свете больше не нужен, после чего передавал прах в заботливые руки временного администратора – служащего окружного отдела наследования и завещаний. В обязанности администратора входит организация похорон за государственный счет, поиск возможного завещания, а также реализация имущества: продажа дома, предметов обихода, земельных участков, ликвидация банковских счетов и погашение ценных бумаг. Все полученные средства вручались дядюшке Сэму на укрепление государственности и поддержание общественного порядка.
Соблазн«Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом,он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»
Н. В. Гоголь. Шинель
Чем занимался Мел Шпильман первые сорок лет своей жизни, история умалчивает. Можно только предположить, что выдающиеся свершения, творческие озарения и коммерческие прорывы благополучно его миновали, поскольку к середине 80-х годов Шпильман состоял на должности рядового конторщика в отделе наследования и завещаний при офисе окружного судьи Тома Викерса. Перманентное пребывание на галерке жизни оставило неизгладимый след на образе нашего героя: говорил он исключительно тихим бархатистым голосом, переходящим в шепот, никогда не спорил, избегал конфликтов, со всеми соглашался, одевался очень скромно, но со вкусом, дружил со всеми. Именно последнее качество – патологическое дружелюбие – могло бы сойти за визитную карточку Шпильмана.
За долгие годы государственной службы Мел обзавелся каким-то невообразимым количеством знакомых и приятелей во всех без исключения общественных структурах: в суде, полиции, прокуратуре, судебной экспертизе, моргах, больницах, авиакассах, супермаркетах, автосалонах, банках, стадионах, на бензоколонках и даже в доме для престарелых. Сан-Антонио – городок небольшой, но жутко криминальный (мало того, что Техас, так еще и граница под боком с полным джентльменским набором: ночными караванами нелегалов да трафиком наркотиков, оружия и проституток). Поэтому все мало-мальски честные и уважаемые люди давно взяли за правило держаться друг за дружку и помогать в трудную минуту. Думаю, такая взаимовыручка и товарищеский дух – единственное объяснение того, что Мел Шпильман умудрился шмонать своих покойников на протяжении четырнадцати лет (!!!), и никто – ни единая душа! – не поймал его за руку, даже не заложил дядюшке Сэму.
В офисе Викерса Шпильман занимался чистой и не хлопотной работой: разбирал и систематизировал бумажки по делам наследования. Так бы и просидел он Акакием Акакиевичем до пенсионного возраста, и уж точно не видать ему своей «шинели» (а что за «шинель» была у Шпильмана, читатель скоро узнает!), если бы не случайное стечение обстоятельств.
Как-то раз сослуживец слег с гриппом и попросил Мела подменить его на «черной» работе: нужно было похоронить одного бесхозного старикана за государственный счет. Мел получил в офисе свидетельство о назначении временным администратором, проставил печать окружного судьи в канцелярии и отправился на кладбище. Сама процедура оказалось делом плевым и не произвела на Шпильмана глубокого впечатления: никаких плачущих родственников, никаких священников: паупер1
[Закрыть] – он и в Техасе паупер: хоронят без почестей, спасибо, что не в общей могиле. После погребения Шпильман решил заскочить в дом старичка, чтобы опечатать окна и двери и подготовиться к инвентаризации имущества. Хотя сослуживец и не просил Мела заниматься этими делами, любопытство взяло верх. Шпильман открыл входную дверь и стал прохаживаться из комнаты в комнату. Бог ты мой, сколько же тут было всякого добра! Старинные серебряные подсвечники, фарфоровые вазы, резной секретер XVIII века. «С ума можно сойти! – подумал Шпильман. – Тут настоящая антикварная лавка, а деда хоронят за общественный счет. Теперь все имущество распродадут на аукционе, а вырученные средства переведут на счет окружного совета».
Взгляд Шпильмана упал на золотые часы с цепочкой, лежавшие на письменном столе в кабинете: «Аудемарс Пигет», – на свой лад прочел Мел название на циферблате. – Что еще за Аудемарс? Ролекс знаю, а вот Пигет…» Несколько минут Шпильман простоял в нерешительности: брать или не брать? Вспомнил, как наставляла в детстве мамочка: «Мелвин, никогда не трогай чужого и не кради у людей». «Так ведь то ж – у людей! – осенило Шпильмана. – А старичок-то преставился, значит, уже не человек. И потом, тут и красть не у кого: родственников нет, знакомых тоже, завещания не нашли». Дальше Мел Шпильман не колебался: решительным жестом смахнул тридцатитысячедолларовые (как потом оказалось!) часы Audemars Piguet в карман плаща и, насвистывая патриотическую «Born in the USA2
[Закрыть]», вышел из дому. Он думал о своей «шинели».
«Он совершенно приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели».
Н. В. Гоголь. Шинель
В ванной комнате Мела Шпильмана висел шикарный плакат, вставленный в рамку, с изображением величайшей спортивной машины мира. Возбуждающая надпись: «Феррари – реальность по ту сторону воображения». Когда Мел Шпильман принимал душ, брился, чистил зубы и испражнялся, он смотрел на красную красавицу «Тестароссу», на капоте которой красовался желтый вздыбленный жеребец Каваллино – эмблема «Феррари», – и предавался вожделенным мечтаниям. Следователи, проводившие обыск с конфискацией в августе 2001 года, пришли в смущение не столько от антикварных обстоятельств каждого закоулка в особняке, сколько от откровенно музейного его характера.
Мел Шпильман превратил свой дом в священный алтарь, воздвигнутый в честь итальянского автомобиля. На всех стенах висели картины и фотографии (всего 214 штук), на журнальных столиках, книжных полках, шкафах и этажерках красовались миниатюрные копии авто и статуэтки Каваллино. Кульминация поджидала в опочивальне скромного государственного служащего: над роскошной кроватью Шпильмана возвышалась драпированная шелком (!) писанная маслом картина с изображением красного автомобиля!
Если бы дело картинками «Феррари» и закончилось, то не писать бы мне историю Мела Шпильмана в рубрике «Великих афер». Однако главные экспонаты его музея хранились не в доме, а по соседству – в гараже: шесть роскошных Каваллино, созданных гением Энцо Феррари, украшали конюшню нашего героя. Легендарная F-40 в чисто гоночном исполнении (из тех, что в 80-е годы уходили по полтора миллиона долларов за штуку, а очередь ожидания растягивалась на два-три года), не менее легендарная Testarossa, 308-я модель, также переделанная для автогонок, 288 GTO и скромненький «Боксер». Поодаль, в закутке, бедными родственниками жались одноместный гоночный Renard в стиле Indy Car и волшебница Lola T-332 Formula 5000 с восьмицилиндровым двигателем «Шевроле», доведенным до ума знаменитым тюнинговым ателье Lozano Brothers Porting. Для транспортировки всех этих сокровищ использовался 13-метровый двухуровневый трейлер, выполненный по спецзаказу (120 тысяч долларов), с автоматической рампой, встроенным пит-стопом (установка скоростной смены колес, воздушный компрессор для подкачки шин, цистерна для топливной дозаправки), жилым помещением, кабельной телевизионной установкой, спутниковой антенной, умывальником и душевой. Как оказалось, все свободное от шмона покойников время Мел Шпильман проводил в полном согласии со своим аристократическим хобби: принимал участие в престижных гонках на спортивных автомобилях коллекционных моделей. Такая вот была «шинель» у современного Акакия Акакиевича.
Однако все это добро пришло не сразу. Мелу Шпильману пришлось изрядно попотеть для материализации своих вожделений.
После исторической подмены сослуживца на посту Харона Шпильман больше не возвращался к перекладыванию бумажек. Он перешел в отдел временного администрирования, где проработал до 1987 года. Пребывая в должности, Мел крепко держал себя в руках и не позволял вольностей в стиле «Audemars Piguet». Он ничего не крал, а лишь обзаводился нужными знакомствами в управлении судебно-медицинской экспертизы, хосписах, больницах, судах, банках и домах для престарелых. А также набирался большого житейского и профессионального опыта, досконально изучал подводные камни и неожиданные обстоятельства, сопровождающие сложную работу временного администратора: то невесть откуда всплывет затерявшийся родственник покойника, то объявится завещание.
В 1987 году окружной судья Том Викерс подал в отставку, а с приходом нового начальника состоялась структурная перестройка: должность Мела Шпильмана была ликвидирована, а его самого перевели в секретариат районного совета (district clerk’s office). При этом все дела по наследованию и завещаниям сохранились за окружным отделом (county clerk’s office). Мел опять очутился в бумажно-канцелярском болоте, и, казалось, его навеки отсекли от любимого дела всей жизни. Но это только казалось. На протяжении трех последних лет Шпильман досконально изучил механизмы взаимодействия американской бюрократической системы и сделал историческое открытие: никакого реального взаимодействия не существует! Именно так: в окружном офисе происходят структурные перестановки, в районном совете меняется должностная сетка, в управлении судебно-медицинской экспертизы перетасовываются отделы, однако все это – буря в отдельно взятом стакане. Между собой широко раскинутые «крылья власти» никак не пересекаются, а взаимодействие осуществляется на сугубо личном индивидуальном уровне. Джон из офиса окружного судьи идет к Мэри из районного совета, а та отправляет его к патологоанатому Патрику – так все между собой и общаются.
И тогда Мел Шпильман делает эпохальное телодвижение: при очередном визите в управление судебно-медицинской экспертизы округа Бексар он говорит своему приятелю, главному патологоанатому, что переход на работу в секретариат районного совета никак не повлиял на его должностные полномочия, и потому он, Мелвин Шпильман, и впредь остается ответственным за организацию похорон и ликвидацию активов всех умерших, у которых нет родственников или наследников. Хотите верьте, хотите нет, но такого устного уведомления оказалось достаточно для того, чтобы на протяжении четырнадцати лет (!!!) всякий раз, как на прозекторском столе оказывался бесхозный жмур, дежурный управления судебно-медицинской экспертизы поднимал трубку и набирал номер Шпильмана: «Доброе утро, Мел! Тут тебе работки прибавилось, заезжай после обеда – заберешь очередного красавца».
Поскольку дела покойников, которых забирал Шпильман у патологоанатома, никогда не попадали в окружное управление по наследованию и завещаниям, то никто их и не отслеживал: как только Шпильман забирал труп из морга, о нем тут же забывали в управлении судебно-медицинской экспертизы, а в управлении по наследованию и завещаниям, как читатель догадывается, даже и не вспоминали. Бездыханная жертва оставалась один на один с Первосвященником Каваллино. Не удивительно, что усопшие души обретали свое материальное перевоплощение в хромированных дисках, поршнях, свечах и цилиндрах гоночных автомобилей.
Гэндальф
Из грустного потока 122 покойников, заложивших фундамент благосостояния Мела Шпильмана, я выделил парочку случаев, иллюстрирующих не только изобретательность и творческую смекалку нашего героя, но и роковую опасность, идущую рука об руку со смертельным риском в героической профессии временного администратора.
В основу обвинения против Шпильмана была положена история обворовывания старика по имени Джимми Холл. При жизни Джимми держал антикварную лавку и стыл большим оригиналом: появлялся на публике в длинном балахоне с высоким колпаком на голове и попугаем на плече. Ногти он не стриг, а наоборот – отращивал, что лишь подчеркивало его разительное сходство со средневековым магом. Всех этих подробностей из жизни Холла Мел Шпильман, ясное дело, не знал: он вообще впервые услышал это имя после того, как патологоанатом пригласил его в морг за очередным бесхозным трупом.
Схоронив экстравагантного Гэндальфа, Шпильман отправился в дом антиквара и приступил к изучению оставшихся бумаг. В голове автогонщика щелкал арифмометр: «Дом можно толкнуть тысяч за 80, девять персидских ковров, шесть ваз династии Минь, наполеоновский секретер, коллекция драгоценных камней в спальне, четыре яйца Фаберже, мессенский фарфор, огромный канделябр XVIII века, все про все… – Шпильман прищурил левый глаз, – думаю, уйдет тысяч за 200. Что у нас тут? Так: счет в местном Frost Bank на 150 тысяч долларов и там же на хранении кольца еще на 80 тысяч… Что ж, вырисовывается очень недурственная картинка», – Мел Шпильман зажмурился и мысленно пристроил в гараже новехонькую модель 1996 года – изумрудную «Пятьсот Пятидесятку» Маранелло. Внезапно его опытный взгляд выловил из аккуратной стопки книг на полке коричневый конверт, залитый сургучом. Предчувствуя неладное, Мел распечатал конверт и сплюнул от злости: «Так я и знал! Старый гнус!» Это было завещание, по которому Джимми Холл передавал все свое имущество близкому другу Джеральду Гриффину. Кое-что отходило и племяннице Карен Вингблад, которая проживала, слава богу, в далеком Детройте, штат Мичиган. Опасность представлял только Гриффин, житель Сан-Антонио, будь он неладен.
Шпильман твердо решил не упускать такой жирной добычи и бороться до последнего. В голове созревал план: «Разыграем с племяшкой партию против Гриффина!»
Мел собрал все бумаги Джимми Холла в черный пластиковый мешок, запечатал дом и поспешил в свой автомобильный музей – времени на подготовку нового завещания оставалось мало. По дороге домой он отзвонил сестре, в замужестве Деборе Миллер: «Дебка, привет! Срочно приезжай сегодня же вечером, дело на миллион баксов!» Преданная Дебка и в детстве отличалась сообразительностью, поэтому, не кочевряжась, быстро согласилась разыграть роль племянницы Джимми Холла и вступить в законное владение его домом.
В этом деле Мел Шпильман превзошел самого себя: завещание в пользу племянницы он пустил в ход только для того, чтобы продать дом Джимми Холла. Все остальное имущество, включая банковские счета, он сбыл на аукционе, якобы в пользу окружного управления по делам наследования и завещаний. Так было проще избежать лишних хлопот в банке, где (чем черт не шутит!) могли неожиданно позвонить в нотариальную контору и перепроверить регистрацию завещания. Шпильман хоть и проставил печать нотариуса, однако, ясное дело, ни по какому реестру липовое завещание не проводил.
Все прошло как по маслу. Проще всего оказалось заполучить кольца и наличные со счета во Frost Bank – там у Шпильмана работала личная пассия. Умница Дебка быстро толкнула шикарный дом Холла и перевела на счет брата в тихом невадском банчке аккурат 80 тысяч. Ясное дело, сеструху Мел отблагодарил. Забегая вперед, скажу, что и государство о ней позаботилось: подарило четыре года всяческих лишений и неудобств за соучастие в преступлениях брата (история с продажей дома Холла – не единственный случай).
Затем грянула беда: позвонила настоящая племянница Джимми Холла Карен Уингблад. Как она обо всем пронюхала? Оказалось, что сам Мел дал маху: месяц назад на имя Холла пришла поздравительная открытка, как потом оказалось, от старой приятельницы. Поддавшись минуте слабости, Шпильман решил порадовать старушку и собственноручно отписал ей о смерти средневекового мага. А та взяла да и передала весть Карен. Теперь Шпильману пришлось поспешно рисовать еще одно завещание, по которому все имущество Джимми Холла отходило в некое Гуманитарное общество любителей животных Сан-Антонио. В письме Карен Вингблад он расставил все точки над «i»: «Я был очень близким другом Джеймса, и он попросил меня проследить, чтобы его имущество перешло, в полном согласии с завещанием, Гуманитарному обществу. Вы знаете, что Джеймс ужасно любил животных. В его доме оставалась кое-какая антикварная мебель, но, к сожалению, все было полностью уничтожено: ведь он содержал множество птиц, кошек и собак. Из-за них в доме стоял ужасный запах, кругом была разруха. Я неоднократно просил Джеймса при жизни заняться генеральной уборкой и впредь содержать животных снаружи, но вы же знаете своего дядю: он был таким упрямцем».
Карен Уингблад забила тревогу: ни мгновения она не сомневалась, что этот Шпильман никогда не был близким другом ее дядюшки. По той простой причине, что самодур Холл с детства ненавидел свое полное имя – Джеймс – и требовал, чтобы все родственники и знакомые обращались к нему исключительно Джимми. Но что могла поделать пожилая женщина перед лицом очевидных фактов: в юридически безупречном завещании Холла, которое прислал Карен Мел Шпильман, ее имя никаким боком не значилось.
Отдадим должное тонкому знанию человеческой психологии, продемонстрированному Шпильманом в деле Холла: в самом конце письма, отправленного Карен Уингблад, он сделал приписку: «Когда я разбирал вещи Джеймса, то натолкнулся на маленький ларец с этикеткой «Не для продажи». Я подумал, что этот скромный дар старина Холл приготовил именно для своей племянницы». В шкатулке, отправленной Шпильманом, Карен обнаружила два бриллиантовых и одно опаловое кольцо. Общей стоимостью в 6 тысяч долларов. «Что ж, с паршивой овцы хоть шерстки клок», – подумала Карен Уингблад о своем дядьке-сквалыге, которого, по правде говоря, всегда не выносила на дух!
