Текст книги "Радиомозг"

Автор книги: Сергей Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

XXIII. ЗА РАБОТУ

Клубный зал завода «Красный химик» был переполнен рабочими и работницами. Солидные мастера вперемежку сидели с молодежью. Красные платочки маками пунцовели среди серых и темных кепок. На эстраде за столом помещались инженеры, профессора, дирекция треста Точной Механики, месткомовцы, бюро ячейки и товарищ Акст.

Гэз заканчивал доклад.

– Я прошу прощения, что я, может быть, не все ясно для вас высказал. Но я предупредил, что я плохой оратор. Подведу краткие итоги. Открытие доктора Таха очень глубоко и интересно. Пускай он думает, что сделал всего лишь последний ход в научной игре. Но он сделал изумительный, гениальный ход, и за это ему честь и слава. Пускай сейчас его аппараты и экран похищены агентами наших врагов, но у нас имеются его научные вычисления, наконец, он сам жив, здрав и присутствует среди нас.

Раздались громкие аплодисменты. Tax приподнялся из-за стола президиума и смущенно поклонился. Гэз продолжал:

– На наш завод выпала великая честь работать по заданию Всесоюзной Академии Наук над конструкцией аппаратов доктора Таха, который передал свое изобретение в общереспубликанское распоряжение. Я призываю вас всех, товарищи рабочие и работницы, всемерно, не жалея сил и времени, работать по изготовлению новых аппаратов. Чтение мыслей – такова была задача изобретателя… Мы же приспособим изобретение для научных целей. Мы с помощью его раскроем наконец тайны работы мозга и еще поднимемся на ступень лестницы, которая ведет к знанию.

Гэз кончил. Аплодисменты сотрясли воздух. Мишутка выступил на трибуну и потряс своими белыми волосами.

– Я, товарищи, призываю нашу заводскую молодежь к дружной работе над производством аппаратов доктора Таха для изучения мозговой деятельности человека. И здесь я хотел только подчеркнуть, что во всей этой истории с открытием мозговых волн, которая вам теперь всем известна из газет, мы, коммунисты, пока уже одержали три победы. Первая, очень маленькая: инженер Гэз за это время научился любить не только свою лабораторию и свои пробирки, но и завод и нас, рабочих. Это он сказал в ячейке сегодня утром, когда подавал заявление зачислить его на стаж кандидатом в партию.

Шумное движение и приветствия раздались в зале.

– Вторая победа, – возвысил голос Мишутка, – это над доктором Тахом: он понял, что, работая в одиночку, в тиши научных кабинетов, не так много сделаешь для просвещения широких масс. Надо идти на свежий воздух, нести знания в гущу трудового народа. И то, чего не осилит одиночка, осилим мы, масса, коллектив… Доктор понял это. Он теперь работает с нами, с заводом. И может быть, недалеко то время, когда Тах принесет заявление такое же, какое принес сегодня инженер Гэз… виноват, с сегодняшнего утра – товарищ Гэз, так как бюро приняло его заявление. Третья победа – работа доктора Таха еще раз подтвердила, что мы, коммунисты, стоящие на точке зрения материализма, правы, утверждая, что…

– Товарищ Глаголев приехал! – крикнули у входных дверей.

Гром приветствий и восклицания слились в один шумный поток. Через залу между двумя шпалерами поднявшихся рабочих быстро прошел Глаголев в сопровождении скромно одетого человека. Глаголев был краток в своем сообщении.

– На вашем производственном совещании по известному вопросу я от имени правительства скажу только несколько слов. Мы не делаем никаких тайн от вас, товарищи, и я прямо говорю. Шайка международных аферистов, завладевшая изобретением доктора Таха, в настоящее время ведет, пользуясь це-лучами и передачей их на расстоянии, явно шантажную деятельность. Она шантажирует нас и правительства, с которыми мы находимся в дружественно-деловых сношениях. Наших сотрудников вне пределов нашего Союза теперь, благодаря принятым нами мерам, не убивают и не калечат, но враждебный нам шпионаж пользуется це-лучами, читает мысли наших полпредов и дипкурьеров, прерывает дипломатические переговоры, одним словом, всячески нам пакостит… Этому надо положить конец. Широкое производство экранов системы советского врача Таха должно быть налажено нами в кратчайший срок. Врага надо бить его же оружием. Наши ученые должны разработать вопрос о передаче непосредственно нервных це-волн на далекие расстояния, чего мы еще делать не умеем. В этом мы отстали от наших врагов, мы должны их в этом догнать и даже перегнать. Мы должны это сделать во что бы то ни стало. Из этого зала я не уйду, пока вы мне не дадите ясного и точного ответа, что вы исполните эту срочную работу.

Весь зал дружно поднялся и загудел:

– Обещаем… За работу.

Седой мастер в кожаном фартуке подошел к трибуне.

– Передай, что мы все. Как один… И старые… И молодняки наши…

Слова были заглушены общим дружным криком.

– Клянемся!

…После совещания Глаголев говорил в тесном кругу собравшихся в кабинете Гэза:

– Необходимо с этим покончить. Два авантюриста, это теперь нам известно, самостоятельно задумали грандиозный шантаж. Случайно они натолкнулись на работу доктора Таха и выкрадывали у него каждый шаг, которым он продвигался к решению о непосредственном наблюдении работы мозга. Они вели, пользуясь вычислениями Таха, параллельно такую же работу… Да, да, доктор, – повернулся Глаголев к задумавшемуся Таху. – Но они пошли дальше… Они сумели передавать це-волны на далекие расстояния. Случайное наблюдение товарища Гэза повернуло дело в другую сторону.

– Они сумели передавать мои волны, – заговорил Tax, – только потому, что у меня не было средств… Я бился, как рыба об лед.

– Мы бедны, – возразил Глаголев, – но на всякое нужное и полезное дело и у нас должны найтись средства.

– Не поздно ли? – скорбно сказал Tax. – Раз это авантюристы и люди, способные на все…

– Они – преступники, доктор, – скромно, но твердо отозвался просто одетый человек, прибывший вместе с Глаголевым. – Они держали меня…

– Да, товарищи, – быстро поддержал Глаголев. – Вот Михаил Андреевич – позвольте представить. Еще до 1905 года я, тогда простой слесарь, жил в Питере у его матери, снимал комнатушку, он был крохотный мальчуган… Потом он попал за границу. И вот этим авантюристам нужен был для опытов человек, умеющий думать по-русски и по-французски, переживающий тяжелые потрясения, сильный и смелый. Они, не задумываясь, плетут хитрую интригу, убивают его жену, возводят на него обвинение в убийстве, одурманивают его, держат взаперти…

– Позвольте, – спросил Тах скромного человека. – Ее звали Рьетта? Потом – «Золотой павлин»… Кто это был «Золотой павлин»?

– Это так называлась харчевня, которую держала моя жена, – тихо ответил скромный человек. – А вы?

– Я читал ваши мысли, которые передавали ваши мучители сюда, на дачу профессора Толье.

– Толье? – вскрикнул Мишель. – Так это был он? – Мишель – он же теперь Михаил Андреевич – побледнел и затряс головой. – Простите, но я ни могу еще опомниться… Дайте мне прийти в себя. – Он тяжело опустился на диван, стоявший в лаборатории Гэза.

– Михаил Андреевич явился ко мне в полпредство и рассказал свою удивительную историю. Я помнил его мальчуганом… Он и раньше писал мне… Теперь он сумел приехать сюда… Что вы, инженер? – обратился Глаголев к поднявшемуся Гэзу.

– Сегодня утром я подвел итог вычислениям направления волн двухметровой длины, которыми пользуются Толье и компания. Двух правильных данных мне было достаточно… База, которую мы ищем, находится…

– Где? – спросили все. – Вам известно?

– В горах Центрального Кавказа…

Михаил Андреевич смело взглянул в лицо Гэза.

– Надо немедленно ехать туда. Я буду вам полезен. Мишутка порывисто продвинулся вперед.

– Товарищ Гэз… Едем, и никаких… Я с ним рассчитаюсь за Дуню.

Гэз улыбнулся.

– Что тебе рассчитываться? Поженились ведь – и ладно.

– Оно, конечно… – сконфузился Мишутка.

Михаил Андреевич заметил:

– Во всяком случае, надо ехать и рассчитаться с этими заграничными профессорами…

– Толье? – вопросительно добавил Мишутка.

– И вовсе не Толье. Настоящая их фамилия – Гричар.

– Братья Гричар? – прохрипел Гэз, вцепившись в край стола пальцами.

– Да.

Гэз нервно двинул челюстью и выронил изо рта трубку.

XXIV. РАССКАЗ ГЭЗА

Прошел год. На маленькой площадке, помещавшейся на крыше вновь отстроенного Государственного Дворца Радио, стоял Гэз и с высоты двадцатиэтажного дома смотрел на расстилавшийся перед ним город. Внизу, как букашки, ползали трамваи. Автобусы казались спичечными коробками, которые плывут по весенним уличным ручьям, задерживаются на перекрестках и опять уносятся невидимой водой. Прерывистыми лентами тянулись экипажи в обрамлении маленьких точечных человеческих фигурок. Внезапно экипажная лента обрывалась, движение ее останавливалось, и в прорыв с одной стороны улицы на другую спешно перебегала человеческая толпа. Стон трамвайных колес, режущих рельсы на закруглениях, гудки, звонки, пронзительные выкрики газетчиков летели вверх, к маленькой площадке, где стоял Гэз. Но он не слышал живой музыки большого города. Он смотрел вдаль, где неровным полукругом вырисовывались границы города.

В бледной дымке прямо перед Гэзом легко возносилась ажурная башня Первой Радиостанции. Пузатенькие луковки куполов на приземистых церковках торчали тут и там. Но их заслоняли вылезающие громады домов. Пышное солнце медленно склонялось к западу.

Гэз набил трубку табаком и, не отрывая глаз от величественной картины, расстилавшейся перед ним, сказал подошедшему сзади Таху:

– Взгляните. Вот он, Город! Сердце всех людей. В этом его сила…

Tax приблизился к решетке, окружавшей площадку, и на секунду отпрянул назад.

– Ух ты, высота какая! Голова кружится.

– Не смотрите сразу вниз, доктор. Глядите сначала вдаль. Тогда привыкнете. – И Гэз повернул свое лицо к Таху. – Здравствуйте… Вы очень бледны, доктор. Не здоровы?

– Не то чтобы не здоров, а так как-то… не по себе. Лезут в голову дурацкие мысли и мешают работать. Особенно одна не дает покоя. Так схватит за виски, особенно к вечеру… Все думается, что человечество скоро…

– Вы все еще, доктор, не можете отвязаться от этой мысли?

– Я борюсь с ней, но… Вы ждете меня здесь, чтобы сообщить что-то важное? И заставили меня забраться на такую высоту. Вы задаете мне задачи, инженер.

– Мы с вами сейчас только наметим план решения задачи, доктор, – сказал Гэз и подошел к люку, где была лесенка, приводящая на площадку. Острым взглядом он посмотрел в люк, вдоль лесенки, и одним движением сильной руки захлопнул дверцу люка. Tax задумался и застыл. А Гэз вынул из кармана телефонную трубку и вставил треугольный штепсель в маленькую розетку, скрытую в извилинах огораживающей площадку решетки.

– Дежурный помощник? – негромко спросил Гэз в телефон. – Включите радиоограждение. Есть ограждение? Держите его до моего личного приказа. Я на площадке. В случае надобности дайте сигнал 38-Ц.

Гэз выдернул штепсель и вплотную подошел к неподвижно стоявшему Таху.

– Теперь мы можем говорить свободно, доктор. Никто нас не услышит. Даже Гричары с их дьявольскими аппаратами. Конечно, ваша назойливая мысль сейчас оставила вас?

– Да. Что вы сделали, инженер? Мне сейчас так легко. И голова свежая… что это?

– Это вы сейчас узнаете. Я начну по порядку… Вы слыхали, доктор, о знаменитом венском актере Гуго Шаль? – начал Гэз свой рассказ. – Это был замечательный комик. Мой отец видал его в девяностых годах прошлого столетия. Когда «веселый Гуго» выходил в роли нищего в пьесе «Беспечные бродяги», то весь театр хохотал при одном взгляде на артиста. Таков был его талант – одним своим появлением вызывать смех. Веселый Гуго, как его звали в Вене, был женат на кельнерше из кафе «Рояль», что напротив театра Комедии. После репетиций веселый Гуго направлялся в это кафе, просиживал там целые дни, познакомился с высокой рыжей кельнершей Луизой и, к великому изумлению своих товарищей по труппе, женился на Луизе самым законнейшим образом. Луиза вскоре родила двух сыновей – Эрнста и Карла, а сама погибла. Она была простой девушкой, которую нужда погнала в Вену зарабатывать кусок хлеба. Уже будучи женой знаменитого актера, она приехала в Тироль проведать свою деревенскую родню, отправилась на прогулку в горы и больше не возвращалась… Труп ее нашли в пропасти Шнееграбе, куда ее снес, вероятно, случайный обвал. Веселый Гуго после смерти жены переменился. Он в течение годового траура ни разу не выступал на сцене.

А через год… играл Гамлета. Но как играл! Его речь над гробом Офелии потрясала зрителей. В театре стоял сплошной стон. Многих выносили в истерике. Дамы падали в обморок. Под маской прежнего веселого Гуго таился колоссальный талант трагика, почти гений. Теперь успех «великого» Гуго был исключителен. Слава его пронеслась по Европе и Америке, как огненный метеор. Триумфы его спектаклей были грандиозны. Он умер, как и полагается великому артисту, на сцене, в последней картине «Ромео и Джульетта». Думали, что он отравился. Вскрытие не подтвердило этого. Известный психиатр Совиньи нашумел тогда своим заявлением, что Гуго был гений актерского перевоплощения, и когда играл в последний раз Ромео, то настолько вошел в роль умирающего, что действительно умер. Впрочем, сорбоннский Совиньи был чистокровнейший француз и поэтому склонен к преувеличениям.

– С французами это бывает, – заметил Tax. – Продолжайте.

– Своим двум сыновьям великий Гуго оставил громадное состояние. Старший – Эрнст, получив свою часть, хотел сделаться, как отец, знаменитым артистом. Он держал собственный театр, сам играл, но всегда с провалом. Он перепробовал десятки ролей, из которых ему ни одна не удавалась. Он менял амплуа. Играл комиков – публика оставалась серьезной, как на похоронах. Он играл трагическое, а публика весело заливалась неудержимым смехом, галерка дружно гикала и забрасывала сцену апельсиновыми корками. Когда Эрнст пробовал себя в амплуа героев, партер мирно спал, а с балконов несся вой недовольных зрителей и свистки. Он играл любовников, фатов, резонеров, но без тени какого-либо успеха у публики. Он постепенно разорялся на подкуп бульварных газет, сажал наемных клакеров целыми взводами во все места своего собственного театра, но результат – нуль, ничего ровным счетом. Редакторы на его деньги покупали себе собственные виллы на Ривьере. Рецензенты и репортеры заводили текущие счета во всех венских банках. Но публика оставалась холодной. Будто венскую веселую публику подменивали каждый раз, как только Эрнст пробовал овладеть ее вниманием.

Он понемногу разорялся. Но невероятное честолюбие, жажда мировой славы снедали его.

Как-то в один из вечеров, когда Эрнст, освистанный и осмеянный, вернулся из театра, он у себя дома нашел письмо от брата Карла, о котором забыл и думать. Их пути разошлись вскоре после смерти отца. Карл писал, что год назад он женился. Только на днях жена родила дочь и скончалась во время родов. Карл просил Эрнста приехать и помочь ему перенести горечь незабываемой утраты. Эрнст, еще со следами плохо смытого грима на лице, тотчас же выехал к брату. Карл в небольшом городке Шварцвальд жил уединенно. На свою часть наследства он выстроил физико-химический институт, который подарил местному политехникуму, и занимался наукой. По специальности Карл, собственно говоря, был физиологом, как вы, доктор Tax, но по каким-то мне неизвестным причинам он не замыкался в тесном кругу своей специальности. Он работал по физиологии мозга, по детальному изучению павловского рефлекса цели. Это было как раз то время, когда к нему приехал его брат, неудачный актер, Эрнст. Два сына великого Гуго встретились.

Настоящая фамилия Гуго, надо сказать, была не Шаль, а Гричар. В молодости с Гуго произошла какая-то некрасивая денежная история. Гуго должен был скрыть свою фамилию. Потом пришла мировая слава. Гуго принял тогда все меры, чтобы доказать, что в истории с векселями он был невиновен. Во всяком случае, еще до своей смерти он восстановил доброе имя старинной фамилии Гричаров и передал ее своим сыновьям незапятнанной.

Профессор Карл Гричар был тоже неудачником. На его опыты в маленьком политехникуме столичные коллеги смотрели свысока. Всегда выходило так, что он как будто не говорил ничего нового. Всегда оказывалось, что то, что он считал своим открытием, как раз перед ним другой успевал опубликовывать раньше. Это служило неисчерпаемой темой для колких острот, эпиграмм, шуточек, которые передавались из уст в уста среди населения захудалого городишки. В этом городишке как раз родился и жил я, Оскар Гэз. Я поступил на первый курс, когда Карл Гричар как будто примирился со своей судьбой научного неудачника.

Он тогда был еще не старик. Лекции его были точны, аккуратно подготовлены, но не представляли собой ничего выдающегося. На втором курсе я заинтересовался вопросом о численных приближениях. Я хотел сделать некоторые практические выводы из теории непрерывных дробей. Случай столкнул меня с профессором Карлом Гричаром. Как сейчас помню эту нашу первую встречу…

Гэз остановился и замолчал. Низкое солнце освещало его лицо параллельными земле лучами и показалось Таху странно напряженным, как будто Гэзу было трудно передавать воспоминания о первой встрече с Гричаром. Но Гэз глубоко вздохнул и продолжал:

– В своем профессорском кабинете Гричар выслушал меня сначала сухо, потом лицо его прояснилось, и он стал объяснять мне… «Да, закономерность численных приближений, согласно теории возрастания, формулируется следующим образом: простые числа не могут быть приближенно выражены простыми числами. Пусть мы разыскиваем обыкновенную дробь, равную – приближенно – квадратному корню из некоторого простого числа, например…» Впрочем, это вам, доктор, сейчас не важно. Но я отлично помню, как, объясняя мне математические тонкости с глазу на глаз, Гричар оживился. Глаза его заблестели. И он прочитал мне такую удивительную лекцию, что я вернулся из Гричаровского института очарованным. Я стал обожать Гричара. Я сделался его учеником, потом субассистентом. Я стал бывать у него в доме. И тут я познакомился с дочерью Карла Гричара – Илоной. Это была тонкая девушка, еще подросток, с замечательными черными тонкими волосами, которые на солнце казались совершенно синими. Я полюбил ее. Она мне отвечала взаимностью… Но дело не в этом. В доме Гричара жили еще двое. Его брат Эрнст и приживалка Глафа, женщина, вынянчившая Илону после смерти матери. Илона звала фрау Глафу теткой. Глафа была преданна Гричару, как собака.

Я довольно близко наблюдал жизнь этого семейства.

Мне казалось, что оба Гричара угнетены какой-то навязчивой идеей. Они что-то затевали… Грянула война. Потом, помните, 9-е ноября 1918 года, когда на западе рухнули два могущественных престола? Я не был далек от революционного движения.

Солнце коснулось нижним своим краем горизонта и постепенно тонуло в бронзовой туманной полосе. Гэз тихо продолжал:

– Я узнал, что Гричар занят исследованием возможности читать мысли живого человека и передавать их на расстоянии. Гричар посвятил меня в свои опыты. И тут я увидал, каким злым гением для моего профессора был его брат Эрнст. Мысль покорить всех людей, оказывается, ни на минуту, не оставляла Эрнста. Он хотел славы, блеска. Это желание постепенно перешло в жажду власти, в жажду мести человечеству. Эрнст приложил свою злобу, свою настойчивость к научным знаниям Карла и… Вы знаете, доктор Тах, что за этим последовало?

Совсем стемнело. Солнце спряталось. Тонкая розовая зорька умирала на западе.

– Что именно последовало? – спросил Tax, поводя плечами от наступавшего вечернего холода.

– Иностранное правительство, заинтересованное в том, чтобы всякими способами вредить республике Советов, субсидировало опыты и достижения Гричаров. А я?.. Я не был согласен с дьявольским планом Гричаров. Я предпринял некоторые шаги. И за это Карл отнял у меня Илону. Эрнст предал меня за мою связь с революционными товарищами, которым нужны были мои знания по теории и практике взрывчатых веществ. Я бежал сюда, в прекрасную страну Советов, где наука идет на пользу человечества, где светлое будущее кажется осязаемой явью. Эта страна сделалась моей родиной. Здесь я стал большевиком.

А Гричары? В них вспыхнули те задатки, которые достались им от их отца – актера Гуго. Они стали по-своему знамениты. Они оказались гениальными трансформаторами, изобретательнейшими авантюристами, хитрейшими противниками красных республик. Они проведали о вашей работе, доктор, о чтении мыслей. Карл вспомнил свои неудачи, когда у него из-под носа вырывались его открытия. Он переехал сюда, жил в пригородном поселке и мешал вам. Это он проник в ваш рентгеновский кабинет и украл у вас ваши микроамперметры. Он украл документы, которые Аркадий забыл на столе в докторском кабинете больницы. Это он был, старик Егор Картузов, притворявшийся мертвым, чтобы попасть в больницу, вернее в мертвецкую, из которой был ход в этот ваш докторский кабинет и о существовании которого Гричары узнали от графа Щеповского, недавно умершего эмигрантом в Париже. Мишутка работал над утилизацией мировых коротких, так называемых Мелликеновских радиоволн, которые пронизывают все мировое пространство. Это зыбь эфирного Океана Вселенной. Работы Мишутки не ускользнули от Гричара, и он проник в дом товарища Зубова, чтобы украсть дифракционную катушку, которая потом легла в основу гениальнейшего изобретения, составляющего гордость нашего Советского Радиодворца.

Гричары умели читать мысли не хуже вашего, доктор.

Не в обиду будь это вам сказано. Но они пошли дальше. Они стали вести опыты по передаче мыслей на расстоянии. Для этого в рабочем предместье Парижа у Эрнста была оборудована специальная лаборатория. И такая же подземная – в поселке нашего пригорода, на даче Карла Гричара, проникнувшего сюда под видом спеца-математика профессора Толье. Ход в лабораторию шел через зеркальный шкаф, стоявший в даче. Они пользовались воздушной радиопередачей и одновременно производили опыты по проводимости различных слоев земной коры. Они нащупали кремний-силициевый пласт, непрерывным узким пластом проходящий через всю Европу и половину нашего Союза, и использовали его как передатчик энергии, нужной им для опытов.

В начальных опытах с передачей работы головного мозга им нужны были люди, нервная система которых была чем-нибудь сильно потрясена. И с виртуозностью, достойной лучшего применения, Гричары совершали преступления. Они разыгрывали из себя нищих, провокаторов, мертвецов, торговцев сыром.

– Я знаю кое-что из их похождений, – заметил Tax.

– Только кое-что, – ответил Гэз, – но не все. Дуня Рогова тоже попала в подвальную лабораторию Карла Гричара, где он производил опыты над мозгом… над мыслями своей дочери… Илоны… моей невесты… – Лицо Гэза подернулось судорогой, и он пошатнулся от душившего его волнения: – Где она теперь? Следы ее потеряны… Последний раз ее видели в Париже… Может быть, Гричары ее уничтожили, как уже более ненужный им для опытов материал? С них все станется.

– Это было бы чудовищно, – проговорил в ответ Tax. – Успокойтесь, ваша невеста найдется.

– Я найду ее, – стиснул зубы Гэз. – Слушайте, Tax. Мною организована экспедиция в горы Центрального Кавказа, чтобы изловить шайку Гричаров-Толье. Хотя, собственно говоря, никакой шайки там и нет, а, по всей вероятности, там скрываются только два брата и, может быть, эта фрау Глафа… Но дело не столько в этих гнусных личностях, сколько в их новом аппарате.

– В каком? – дернул головой вопросительно Tax.

– Деталей я не знаю, но… Словом, Гричары теперь не только умеют читать на расстоянии мысли людей, которые им нужны, но и приспособили микроволны для воздействия на нейтральную нервную систему людей. Это своего рода массовый гипноз на расстоянии. Еще десять лет тому назад радиофизиологи задавали себе вопрос, возможны ли процессы в нервной системе, которые можно считать произвольными в том смысле, что исходной точкой отправления для такого процесса является реакция, возникающая первично в центрах мозга и дающая, благодаря именно этой первичности, представление о произвольности, об отсутствии связи с внешним миром. Наличность таких реакций в мозгу доказана. Сущность их – радиоактивность калия…

– И фосфора, по моим наблюдениям, – добавил Tax.

– Совершенно верно, доктор, и если это так, то мы можем себе представить…

– Я отлично знаю, что вы хотите сказать, инженер. Разрешите, я докончу за вас? В некоторых определенных местах мозга скапливаются ионы фосфора и ионы калия. Они дают радиоактивный распад. И вызывают явления, исходящие не из внешнего мира, а управляемые законом случайных явлений, каким управляется распад атомов радиоактивных элементов. Возбуждения связаны с ощущениями и движениями. И тогда кажется, что эти рождающиеся в головном мозгу процессы – произвольны. На самом же деле – нет. Теперь уже доказано, что возникновение определенных действий животных и человека, – поведение человека, – связано, с одной стороны, с явлениями внешнего мира, дающими толчки к возникновению ионных процессов в центральной нервной системе, а с другой – со случайными самопроизвольными центрами возбуждения в мозгу, обусловленными радиоактивным распадом фосфора и калия.

– Да, а теперь слушайте. Гричары нашли способ вызывать на расстоянии возбуждение любых центров у целых групп людей, то есть производить распад этих элементов в мозгу людей по своему желанию в любом направлении. И знаете, к чему это приведет?

– Знаю.

Гэз замолчал и не отозвался на слово Таха. Он смотрел вдаль, где в тумане вставала кружевная радиобашня. Слева поднималась зябкая луна и прохладно серебрила крыши городских громад.

– От аппарата Гричаров не скрывается ни одна человеческая мысль, как они хвастают в своих шантажных радио, которые я перехватываю. И хотя мне кажется, что этого пока еще нет, они лгут и шантажируют, но это может стать фактом каждую минуту… Мы приняли меры. Мишутка со своей дифракционной катушкой пришел нам на помощь. Он использовал Мелликеновскую зыбь микроволн, и мы теперь имеем радиозаграждение. Сейчас мы с вами окружены этим заграждением, и извне ни одна волна посторонних генераторов, в том числе и Гричаровских, не проникает к нам.

Гэз не докончил и почти перегнулся через решетку, вглядываясь в надвигающуюся ночь.

На вершине радиобашни вспыхнула фиолетовая искра.

– Сигнал! – прохрипел Гэз и вставил штепсель телефона в гнездо. – Ну? – крикнул он в эбонитовый рупор, прижимая микрофон к уху изо всей силы. – Что? Что вы говорите?

Гэз зашатался, чуть не упал. Tax мягко обнял его за талию.

– Какие-нибудь новости?

Гэз кивнул головой.

– Да… Какой я все-таки стал нервный… С этими делами… Но все равно… Секретка доносит, что Илона находится в одном из санаториев в Ментоне… У нее чахотка… Но это… личное… мое… Не обращайте на мою слабость внимания, доктор… Ничего. – Он взял себя в руки и выпрямился. – И, кроме того, получен приказ: «Экспедиция против Гричаров выступает сегодня. Поезд ровно в полночь». Идемте, доктор. Здесь на площадке стало свежо.