Текст книги "Параллельные общества. Две тысячи лет добровольных сегрегаций — от секты ессеев до анархистских сквотов"

Автор книги: Сергей Михалыч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

5/ Исламский вариант

5.1/ Аламут

Внутри мусульманской цивилизации никакой «уход общины от мира» вообще-то не задан, и потому там нет никаких, в строгом смысле слова, монастырей. Ислам как политическая доктрина обращен ко всему обществу, которое должно быть «правильно» организовано, а вовсе не к «общине избранных». Основатель этой религии, до того как встретил ангела на горе, был успешным торговцем-караванщиком, а после, создав вокруг себя преданную армию, завоевывал города. Пафос обособления от мира исламу не свойствен, мир не является «плохим», общество не является «помехой», и человек от рождения не имеет на себе никакого «первородного греха», который он должен «искупать», отказываясь от благ мира и социальных связей. Однако, как только исламская цивилизация включила в себя миллионы людей, объективное стремление многих к самосегрегации неизбежно породило специфические и очень интересные формы автономных общин, самая известная из которых Аламут в иранских горах (XI–XII века).

Их харизматический лидер Хасан ибн Саббах планировал создать целую сеть подобных крепостей, в которых некачественный «человеческий материал» переплавлялся бы в «сверхлюдей», занимающих промежуточное положение между ангелами и людьми, в «воинов между землей и небом». Эта тайная элита должна была негласно управлять миром, то есть отдавать всем правителям приказы, за невыполнение которых полагалась смерть. При этом она должна быть радикально отрезана от мира и не связана ни с одним народом или государством, чтобы не потерять понимания мудрости, данной пророку-харизматику в откровениях, а также записанной в «неразглашаемых свитках», доставшихся лидеру, согласно их вере, от древнееврейского царя Соломона (Сулеймана Премудрого), построившего храм на иерусалимской горе. Свитки эти показывались лишь самым совершенным, прошедшим до конца путь «отказа от себя ради Аллаха», копировать их запрещалось. Что касается той части знания, которая передавалась непосредственно от пророка, то записывать ее вообще не разрешалось, и эти сокровенные слова передавались устно. Насколько известно, это были в основном необычные, «более глубокие» трактовки «обычного» ислама, авторская расшифровка Корана и сунны, которая открывается единицам. Например, очень сложная концепция нахождения души не в голове и не в сердце, но в «говорящем горле» человека и т. п. Самый простой и эффективный способ создать тайный язык для посвященных – это наделить всем с детства известное поразительным и крамольным смыслом.

Политической целью «общины горного старца» была загадочная «отмена всех законов» в соответствии с аламутским лозунгом: «нет истины на земле и все дозволено на ней». Конечно, уход в горную крепость означал обрыв всяких семейных и вообще «прежних» связей. Вход женщин в Аламут в любой роли был запрещен под страхом смерти. Хасан ибн Саббах сделал следующий радикальный шаг в практике социального инобытия, усилив свою власть над сознанием общины до максимума за счет нового тезиса: «у тебя не просто не может быть ничего своего, но и само твое тело, казалось бы, неотъемлемое от рождения “твоё”, больше тебе не принадлежит и управляется извне». Даже в состоянии полного «братства имуществ» отдельность человеческих тел мешает реализовать утопию о тайном ордене сверхлюдей. Право на тело как минимальная основа индивидуальности мешает «войти в пророческий луч», в котором все принадлежит Богу, а воля Бога транслируется через харизматического лидера. Поэтому тело, как и сознание «братьев» из горной общины, должно было полностью контролироваться учителем.

Для того чтобы пережить столь радикальный отказ от себя, требовался непосредственный опыт смерти. В обществе учителя «вступающий на путь» курил гашиш и ел пищу с галлюциногенами, а потом его переносили в закрытый «идеальный сад», где для него танцевали «гурии» и ангел сообщал ему первые «тайны собственной судьбы». После возврата «из сада» молодые люди были уверены, что уже однажды умирали, видели рай и танцующих в нем под божественную музыку «гурий», общались с ангелом, но временно для выполнения особенной работы вновь возвращены на землю. С этого момента они были готовы к смерти, полностью подчинялись учителю и мечтали только о том, чтобы снова вернуться «в сад», то есть погибнуть, выполнив задание. Высокогорный Аламут был их «лифтом на небо». «Танцующих гурий», кстати, изображали другие, более продвинутые адепты этой веры, идеально владеющие искусством перемены облика, что помогало им проникать практически в любой замок или дворец мира, чтобы нанести свой удар отравленным кинжалом в сердце тому, кто осмелился перечить учителю. После посещения сада, новый адепт отвечал на вопрос о своем возрасте: «столько-то дней после моей смерти». Они собирались править миром, подготовить и реализовать финальную войну между верными и неверными и «отменить все законы» с помощью древней магии и искусных убийств. Во многие языки мира их самоназвание «ассасины» вошло в значении «виртуозные убийцы», а в другие языки как «хашишины», то есть любители гашиша. На более высокой стадии «отказа от себя» адепт уже знал, что сад это всего лишь метафора, место в крепости, наркотический спектакль, необходимый для первичной вербовки неофитов, но сознание «живой машины» уже настолько было растворено в «пророческом луче», что эта «живая машина» воспринимала такой обман как необходимую ступень «великого отказа». По словам самих ассасинов, как бы далеко от крепости они не находились, они всегда чувствовали на своих спинах взгляд своего старца, и он в любой момент мог, если хотел, вступить с ними в телепатический контакт.

Идея скорого конца света, наполнявшая прежние автономные общины энтузиазмом, в Аламуте была заменена идеей скорой личной гибели как окончательного «растворения в луче», избавления и полной победы над своим «животным» прошлым. Впрочем, и апокалипсичность, конечно, присутствовала. Ассасины воспринимали своего «горного старца» как «последнего имама», который пришел в этот мир, чтобы взять в свои руки власть над человечеством и все подготовить к последнему суду над людьми. Во время Страшного суда ассасины собирались прислуживать на храмовой горе Иерусалима Христу, который будет взвешивать души всех живших на земле. Этот образ определял их особые отношения с христианами и крестоносцами. Тамплиеры, владевшие тогда иерусалимской Храмовой горой, были частыми гостями в Аламуте, обсуждали со «старцем» подробности грядущего суда и, насколько могли, копировали исмаилитскую практику организации и внушения в своем ордене.

Однажды Хасан ибн Саббах принимал в своей крепости короля крестоносцев (отказаться от такого приглашения было равнозначно самоубийству), и христианский король стал говорить, что преданность его воинов вполне сравнима с рвением ассасинов. Они шли по крепостной стене, и, чтобы показать степень своей власти над «живыми машинами», учитель, проходя мимо очередного стражника, делал едва заметный знак рукой, после чего стражник, не задумываясь, прыгал со стены в пропасть. «Мне достаточно сдуть пыльцу цветка с пальца, чтобы отнять жизнь у любого смертного», – сказал напоследок старец королю. Ассасин получал в Аламуте навык боевых искусств, перемены облика, гипноза и иностранных языков. Его личность, управляемая извне, становилась максимально пластичной. Не стоит, впрочем, воспринимать эту крепость как мрачную школу профессиональных киллеров Средневековья. По приглашению старца в крепости подолгу жили известнейшие алхимики, астрологи и поэты исламского мира, которым обещали открыть часть тайного знания. Конечно же, и сам учитель перенимал у них знания, метафоры, практики, помогавшие ему совершенствовать управление своими «живыми машинами». Вечерами, когда над крепостью всходила луна, он лично играл для обитателей Аламута на зурне и каждому давал задание на завтрашний день, а также отвечал на вопросы своих учеников.

Иногда для всех пророчествовала «отсеченная голова» одного из братьев. Делался этот фокус так: на полу перед старцем стояло большое блюдо, составленное из двух незаметно соединенных половин. Под ним скрывалось тайное помещение для одного человека. Один из «горных братьев» прятался туда, его голова изображала отрубленную и залитую кровью. Она говорила все то, что требовалось учителю. А через час все видели ту же самую, уже взаправду отрубленную голову на копье во дворе крепости. Можно себе представить степень власти Хасана над его людьми, если они безропотно соглашались сыграть такую роль и расстаться с жизнью ради «воспитания неофитов». Тема отсеченной головы как эмблемы отказа от рационального сознания и личного самосохранения приобретала в свидетельствах об ассасинах самые фантастические формы. Один христианский миссионер пишет, что бывал в их крепости, и что на своих собраниях исмаилиты, дружно хлопая в ладоши, отсекают голову одному из «братьев», после чего она перекатывается от брата к брату и пророчествует, раздавая задания каждому, а потом ее приставляют обратно к плечам, и она прирастает вновь, как ни в чем не бывало. Возможно, это искаженное свидетельство о каком-то случае, когда ассасин, изображавший «отсеченную голову», был замечен после этого живым и невредимым, что потребовало объяснения.

Для ассасинов мир – это набор метафор, намекающих на нездешнюю истину, но ключ к метафорам есть только у учителя, личное творчество по расшифровке тут исключено. Например, высокогорное положение крепости означает, что ассасины выше остальных, ближе всех к Богу и их невозможно подчинить. Впоследствии, после смерти харизматика, оставившего власть наследнику, ожидание конца времен ослабло, элитарный пафос дистанционного управления миром иссяк, и ассасины постепенно слились с исмаилитским течением ислама. Их проект начал терять прежнюю энергию, когда после смерти учителя они все же попытались создать сеть аналогичных крепостей, управляемых из Аламута. Отсутствие эксклюзивности одного «лифта» и единственного «места» преображения, а также необходимость управлять «филиалами», то есть стать элитой маленького государства, нормализовало их психику и вернуло в большой социум. Окончательным разочарованием в мечте о «братстве сверхлюдей» стал захват Аламута монгольскими кочевниками. Если кто-то смог победить «сверхлюдей» и захватить их крепость, значит, возникали слишком большие сомнения в их сверхчеловеческом статусе.

Все это чрезвычайно нравилось битникам XX века – Уильяму Берроузу и Брайону Гайсину, который был к тому же абстракционистом и считал исламское искусство первой в истории практикой художественной «беспредметности». В своих текстах они не раз изображали Аламут как гомосексуальный рай, вооруженную мужскую общину магов и духовидцев, управляемую гением, живущим «по ту сторону добра и зла», а экономически существующую за счет запуганной «крестьянской черни» из окрестных сел. Для них образ крепости стал образцовой психоделической мастерской по растворению устойчивых, то есть социализированных, личностей и лабораторией подготовки мировой анархистской революции – «отмены всех законов». Брайон Гайсин даже совершил паломничество к руинам крепости в конце 1950-х, никаких следов сверхлюдей там не нашел, но зато с удовольствием обнаружил, что в этих местах все в порядке с мужской проституцией любого возраста.

5.2/ Суфии

Гораздо более мирный вариант добровольной сегрегации в исламе – небольшие суфийские общины, тарикаты (они же ханака, рибат, текке, даргах и др.), возникавшие вокруг учителей-харизматиков, распространявших «барака», то есть благодать, на своих учеников. Такие общины возникали начиная с IX века на всей мусульманской территории от Марокко до Индии. В отличие от христианских монастырей (и Аламута) в большинстве известных нам общин суфиев складывалась гораздо менее авторитарная обстановка. Харизматик, конечно, стоял во главе общины как духовный наставник каждого, но жесткого устава, единых для всех правил и копирования поведения учителя не было. Учитель должен был провести каждого ученика собственным путем по всем нужным «стоянкам» и «стадиям», чтобы его ложная (прежняя) индивидуальность, «низшая душа», испепелилась в огне любви к Аллаху. На пути радикального отказа от внутреннего и внешнего эгоизма суфиям помогали стихи, танец, пение, медитация, постоянный «зикр», то есть активная молитва «всем телом», соблюдение постов, сеансы гипноза, философские диалоги с теми, кто продвинулся дальше на пути, и т. п. Эксперименты с кофе помогали им не спать по несколько суток и достигать «озарения».

Обычно путь ученика занимал 1001 день, и после этого «преображенный» становился полноправным участником общины. Многие из этих общин, судя по описаниям, напоминали скорее творческие мастерские и педагогические центры, школы поэзии, философии и психотехники, оставаясь при этом добровольными сегрегациями, то есть выключенными из большого социума, не играющими в нем заметной роли. Большинство халифов относились к ним терпимо и не требовали подчинения иерархическому миру исламского государства, а некоторые, особо любопытные правители бывали частыми гостями у суфиев и прислушивались к их советам.

Суфии отказывались не только от социальной роли, но и от семьи и собственности, считая их важнейшими препятствиями на избранном пути: «нельзя одновременно принадлежать Аллаху, семье и скопленному имуществу». Перед суфием стояла задача конвертировать внешнюю собственность, от которой он отказался, во внутреннее «приобретение истины» и «преображение сознания и плоти». «Все принадлежит Богу и потому не может быть твоим, и познав это во всей глубине, ты сам совпадешь с волей Бога без малейшего зазора». Одной из форм отказа от собственности становился, например, отказ от авторства. У суфийских поэтов было принято подписывать свои лучшие стихи именами своих друзей и учеников, сама же поэзия понималась как форма вовлечения и трансляции их опыта. «Нет границ между людьми для зрячего, и все они зеркала, в которых отражается волна благодати». Как правило, общины не тратили время на натуральное хозяйство и самообеспечение и существовали за счет пожертвований богатых поклонников учителя или обобществляли и растрачивали собственность новообращенных. Таким образом, это был творческий, достаточно свободный, но иждивенческий, то есть зависимый от большого социума, «коммунизм мистиков».

Однажды мальчик, еще не успевший никем стать, услышал, как звонко и ритмично бьют инструменты золотых дел мастеров на ближайшем к его дому рынке, и эта посланная Аллахом, идеальная музыка ручного производства заставила его вращаться на одном месте и петь. В этот момент он стал поэтом, вскоре в этом убедились и окружающие, а еще через несколько лет Руми стал основателем знаменитой суфийской общины «крутящихся дервишей», которые до сих пор живут как полузакрытый орден и танцуют этот танец вокруг могилы основателя в турецком городке Конья. Через шесть веков после появления Руми на свет, Гегель, читая его стихи в переводе Рюккерта, признавался, что именно они окончательно открыли ему природу гениальности и ее отношение к абсолюту.

Часть вторая
ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ И ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ РЕШЕНИЯ

6/ Проблема харизматического лидера

Прежде чем рассмотреть дальнейшие (преимущественно светские, а не религиозные) примеры добровольных сегрегаций, мы уже сейчас в состоянии назвать несколько проблемных полей, которые затрудняют их успех и подрывают подобные проекты.

Диалог и коммуникация не просто следствие, но условие, причина всякого мышления и всякого нашего представления о самих себе. Живя в большом обществе, мы все являемся друг для друга экранами, на которые мы привычно проецируем свои страхи или надежды, в зависимости от того, к какой роли нас обязывает ситуация.

Любой антрополог подтвердит вам, что Робинзон, одиноко читающий на острове книги и рационально ведущий свое хозяйство, – это ложь, а вот Бен Ган из «Острова сокровищ», одичавший в джунглях до почти обезьяньего состояния и почти забывший человеческую речь, – это правда. Впрочем, это чувствовал и сам Дефо, добавив все же к Робинзону Пятницу, воспитывая которого, Робинзон «перезагружал» свой, привезенный из Европы цивилизационный код. Живя в большом обществе, мы нуждаемся в экранах, поддерживающих наши роли: «я как звезда для поклонников», «я как отец», «я как хозяин», «я как старший», «я как надежный работник» и т. п.

Уходя в общину, мы расстаемся не только со многими из этих ролей, но и (что важнее) с теми, кто эти роли в нас поддерживал, кто с ними соглашался. В традиционном обществе главная психологическая причина обособления от «мира» – желание стать лучше, стать совершенным, стать святым. Человек пытается ради этого отказаться от своей прежней личности, соответствовавшей прежнему обществу и не соответствующей обществу новому, обособленному от прошлого. Харизматический лидер общины становится проекций этой новой, желаемой идентичности. Окружившие своего «учителя» находят в нем все, зачем пришли сюда, и не замечают в нем всего того, что хотели бы оставить в прошлом. Харизматик – это «живой закон», который часто даже не нуждается в формализации, записывании, выучивании. Харизматик становится живым поводом для добровольного подавления «прежней субъективности». Это подавление «прошлого себя» выражается в верности харизматику, доходящей до мазохизма. Расставшись с собой вчерашним, человек получает образ харизматика в качестве замены всех прежних ролей. Однако люди мало меняются во взрослом возрасте, «отказ от прежнего себя», хоть и приносит вначале эйфорию и чувство очищения, но редко бывает долговременным. Внутри людей накапливается дискомфорт и агрессия, эти чувства начинают сталкивать их друг с другом и разрушать общину. Когда харизматик уходит, умирает, дистанцируется, становится менее доступен, какой бы «идеальной» община не казалась, она рассыпается на глазах.

Члены общины обычно уходили из мира, где правил царь или другой авторитарный лидер, и немедленно восстанавливали внутри своей общины собственного «царя», образовывали микромонархию. Почему же они не возвращались в большое общество? Разница в том, что теперь в локальной общине они чувствовали себя не удаленными, а приближенными к помазаннику, наделенному духовной властью свыше, или, в более светской версии, к тому, кто лучше остальных понимает, что такое идеальная община и по каким правилам она должна строиться. В случае Аламута микромонархия даже претендовала на тайное мировое господство.

Ушедшие в общину создавали своего «харизматика» каждый день, чтобы чувствовать себя придворными вокруг идеального правителя. Но быть «идеальным правителем» 24 часа в сутки, никогда не выходя из этой роли, утомительно, харизматик не мог быть со своими «чадами» вечно. Если он дистанцировался и люди ощущали дефицит «живого закона», появлялся другой претендент на роль харизматика, отчего община раскалывалась надвое.

Возможный выход из этой проблемы – это максимальное осознание всеми участниками общины, что нужный им «лидер» это всего лишь символ, цель, псевдоним, под которым скрывается сам обособившийся коллектив. Сама община и является подлинной ценностью. Важно не «стать таким же чистым», как несчастный лидер, вынужденный быть актером для восторженных зрителей, но важно само участие, общая деятельность в общем проекте, именно она дает нам энтузиазм, желание продолжать и, возможно, усиливать свое участие. Этот опыт общего дела вполне может заменить образ чьей-то личности, которая представляется нам лучше и совершеннее нас самих. Символически мы себя воплощаем в деятельности, а не в образцовом человеке. Никто не может говорить от имени всей общины, никто не наделен властью над другим, каждый пришедший одинаково важен и полезен для других и необходим им для их реализации. Каждый учитель – ученик, и каждый ученик – учитель. Община производит новые отношения между людьми вместо власти с ее иерархией и конкуренцией, навык альтернативной жизни и солидарной деятельности – вместо харизмы лидера. Это в самом общем виде и называется принципами антиавторитарного гуманизма: важность для коллектива всех, насколько бы «разными» они ни оказались. Если ты игнорируешь кого-то, отказываешься от контакта с ним, – это твое право, но ты должен осознавать, что ты отказываешься от новой возможности реализовать себя; и наоборот, если ты ставишь кого-то выше себя как ролевую модель, ты должен понимать, что ты топчешь себя и идешь по слишком легкому пути «отождествления с вымышленным лидером». Этот путь дает временную наркотическую эйфорию и тяжелое отрезвление.

Конечно, попытки обойтись без харизматика или, по крайней мере, свести к минимуму необходимость в нем, делались и в весьма давние времена. Люди чувствовали, что объективная потребность в харизматике как в «идеальной проекции» остается, и пытались избежать издержек с помощью игры: на тайных собраниях иоаннитов ставили к столу один пустой стул, на котором «незримо» располагался Иоанн Креститель, именно он и объявлялся подлинным главой собрания, по отношению к которому все присутствующие равны. В ранних протестантских общинах, где пытались соблюдать принципы прямой демократии и общую включенность, принято было регулярно спрашивать: «Что сказал бы Христос, если бы сейчас вошел сюда?» Это помогало договориться, обсудив предположительную реакцию Христа по спорным вопросам. В современных антиавторитарных общинах возможен выдуманный, условный харизматик как персонаж совместно сочиняемого всеми комикса, раз уж без него совсем нельзя обойтись. Каждый участник сочиняет (при желании) свою историю про этого выдуманного харизматика. Другой выход: на роль «гуру» с особыми (игровыми) полномочиями участник общины назначается по жребию или просто по очереди на одни сутки. Это важный опыт – почувствовать себя духовным пастырем, наставником и образцом для остальных всего на сутки.