Текст книги "Параллельные общества. Две тысячи лет добровольных сегрегаций — от секты ессеев до анархистских сквотов"

Автор книги: Сергей Михалыч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

26/ Контркультурные коммуны городов

26.1/ Фриц Тойфель и «Коммуна-1»

Богемно-политические коммуны, возникавшие по всей Европе с конца 1960-х, были очень недолговременны. Как долговременные они, впрочем, никем и не планировались. Зато они были очень интенсивны как уникальный опыт других отношений и экспериментов по реализации репрессированных семьей и обществом сторон личности. Многим небезынтересным людям они обеспечили полезные «стартовые впечатления» и вообще задали дальнейшую траекторию жизни немалому числу «мечтателей шестидесятых». Идеология этих коммун чем-то напоминала позднейшую теорию «фанки-бизнеса», согласно которой нет никакой нужды создавать многолетние компании с большим штатом сотрудников, это гарантирует массу лишних проблем и расходов, достаточно организовывать небольшие творческие группы для решения конкретных задач, их легко упразднять и в новом виде собирать опять под новую задачу. У «новых левых» были те же идеи: добровольная сегрегация в конкретной форме сохраняется столько, сколько нужно участникам, из нее всегда можно выйти, чтобы вернуться в большое общество, перейти в другую общину или создать свою собственную.

Фриц Тойфель отрепетированно блевал на стол следователя во время допроса и слушал потом свой приговор в суде, встав на голову, иначе ему не было понятно обвинение. В общей сложности он провел 8 лет в тюрьме. Почти все в своей тогдашней жизни Тойфель успевал сделать «одним из первых». Он и его товарищи по коммуне, сводя с ума полицию, брали ответственность за случайные пожары в супермаркетах и рассылали по редакциям кудряво написанные предупреждения о несуществующих бомбах. Готовились забрасывать пакетами с бисквитом вице-президента США и других империалистических политиков и вообще быстро заслужили титул «главных шутов внепарламентской оппозиции» в Германии. Чем запомнилась «Коммуна-1», возникшая первоначально на Штуттгарте-плац? Тортометание + разбрасывание провокационных листовок из гроба (гроб с Тойфелем внутри вносили в какое-нибудь приличное и не слишком охраняемое собрание) + групповой секс во время служб в церквях. Крайне авангардная политическая клоунада, самовыражение и экстравагантность за пределами допустимого и «совместимого» с буржуазной нормой. Такое поведение транслировалось вовне, когда коммунары совершали свои вылазки «в общество», на чуждую им «территорию системы». «Акции свяжут нас крепче», – говорил Тойфель. В среде левых и сейчас принято спорить, кем считать этих «активистов нерасчленимого бытия»: политическими художниками? Художественными политиками? Революционным театром? Они стали для западных левых чем-то вроде «кружка» (бытового общежития) Чайковского для русских народников и эсеров. «Коммуна-1» и ее аналоги – уже давно легенда, школа и уникальный опыт, обсуждать и вспоминать который есть правило хорошего тона для многих интеллектуалов и художников, включая тех, кто никогда там не был или вообще родился намного позже.

Кроме Тойфеля «Коммуну-1» организовали Райнер Лонгханс и Дитер Кунцельман. Внутри коммуны было несколько больше предсказуемости и порядка, чем транслировалось вовне: дискуссии, политические доклады, круговая критика, игры в свободные ассоциации или в вопросы, на которые нельзя не отвечать, насколько бы «интимными» они не были, и, конечно же, групповой секс, который так притягивал и интриговал прессу. На первый план выходило взаимное воспитание на пути отказа от эгоизма, туалеты без дверей, все всегда в общем пространстве на виду у всех, доступ всех ко всем и всему во всех смыслах. Степень и формы «максимального обобществления» вызывали частые споры, особенно со стороны девушек.

Изначальное ядро коммуны – десяток немецких левых интеллектуалов плюс столько же менее известных девушек – «группиз». Тогда у крайне левых теоретиков были свои «группиз», как у рок-музыкантов, но поменьше числом. Приветствовалась и буквализация слова «коммунио» как «общего тела» или фантастической мечты о преодолении частных границ своей телесной приватности. Одной из целей группы было «максимальное обобществление»: все владеют всем и ко всему имеют доступ, в некотором смысле владеют друг другом. На территории коммуны каждый обладает остальными. Велись неомарксистские дискуссии на темы: с чего ты взял, что твое тело – «твое»? Кто такой «ты» и кем/ когда «ты» сформирован? Что такое «твое»? Иллюзия, согласно которой тело «твое» и ты можешь им распоряжаться, объявлялась некритичным переносом на себя частнособственнических представлений, на которые опираются капиталистические отношения. В «Коммуне-1» хорошо знали авторов, которые позволяют камня на камне не оставить от той индивидуалистической «субъектности», на которой держится так называемый «человек» с его «правами», собственностью и притязаниями. Эта иллюзия, во-первых, отрицалась школой Маркса: «человек» продиктован классовым положением и ролью в развитии производственных отношений. Во-вторых, она отрицалась психоаналитической школой: «человека» ведет бессознательное, и он, как правило, не знает и не хочет знать правды о себе, своем происхождении, внутреннем устройстве и своих мотивах. В-третьих, эта «главная иллюзия капитализма» отрицалась структурной лингвистикой: «человек» лишь реализует те комбинаторные возможности, которые изначально заданы в системе языка. В-четвертых, иллюзия «цельной человеческой личности» отрицалась феминистской школой: «человек» задан как биологическими склонностями, так и с детства навязываемой «гендерной ролью» в сценарии поведения, рекомендуемого семьей, школой, прессой и боссом.

На фоне всей этой критики (точнее, самокритики) «отдельного человека» отказ в сексе товарищу по коммуне осуждался и переставал быть «личным делом». Девушки или юноши из «недотрог» быстро становились нежелательными, уходили сами или изгонялись общим голосованием. Однако число молодых людей обоего пола, желавших пожить в коммуне, всегда было намного больше тех, кто покидал ее. Для многих это был интересный эксперимент – взрывная смесь крайнего анархизма с крайним тоталитаризмом: хэппининги, нападения на полицейских, групповая психотерапия, документальный театр, медитация, «круговое обучение» и полное обладание друг другом.

Сначала «Коммуна-1» размещалась по пустующим квартирам знакомых. Одно время они жили у Гюнтера Грасса, например, потом перебрались на заброшенную фабрику. Фактически левая немецкая интеллигенция кормила этот передвижной цирк, делегировав ему самые экстравагантные и скандальные формы протеста и сопротивления. Другим источником средств была «разводка буржуазной прессы». Активисты «Коммуны-1» любили сдавать за деньги желтой прессе эксклюзивный материал и интервью о новых своих акциях, оргиях и вообще бесчинствах и безумствах. Чаще всего сведения эти были выдуманные или весьма преувеличенные, но зато полученные журналистами «из первых рук». Коммуне довольно легко удавалось манипулировать своим медиапортретом, извлекая сразу финансовую и символическую выгоду. Они не стеснялись давать платные интервью, с удовольствием вкладывали в общий бюджет гонорары некоторых богемных звезд, для которых было ни с чем не сравнимым приключением пожить пару-тройку дней в условиях «абсолютного коммунизма», когда тебя принимает и включает в себя большая семья – она же арт-сообщество, она же политическая активистская группа и еще что-то, не имеющее названия в обыденном языке. Даже если ты провел там всего несколько дней, это, как правило, отбрасывало отблеск на всю жизнь.

Более серьезные левые из троцкистских и маоистских кружков критиковали «общину Тойфеля» как «непроизводящую». «Мы производим революцию», – бесхитростно отвечал Тойфель, когда его спрашивали, какая от коммуны польза остальному человечеству.

«Коммуна-1» продержалась полтора года. Столько же обычно существовали и ее ближайшие аналоги, организованные энтузиастами, соблазненными первоначальным примером. В Западной Германии это была «Коммуна Виланда» и «Коммуна-2», в которой было больше психоанализа и политики, нежели секса и молодежной контркультуры. Тогда подобные «острова социального инобытия» появлялись по всей Западной Европе, и многие из них стали инкубаторами «городских партизан» (RAF и других левацких групп вооруженного подполья). Это называлось «перейти на следующий уровень свободы и борьбы». Стандартный сценарий: молодой человек уходит из семьи в коммуну (обычно при этом остается в прошлом учеба и работа), там переживает опыт «свободной от капитализма» жизни и антиавторитарного творчества, из коммунаров переходит в состояние «герильерос», то есть нелегального боевика, объявившего войну Системе и мечтающего превратить весь мир в подобие своей коммуны. Впрочем, после опыта коммуны можно было, конечно, стать и художником, актером, политическим журналистом или экологическим активистом, но такие сценарии всё чаще воспринимались в самих коммунах как «половинчатые». Это длилось вплоть до разгрома вооруженного подполья европейских левых на рубеже 1970–1980-х.

Тойфель не унимался и после смерти. Торжественно похороненная урна с его прахом была выкопана ночью и переехала совсем на другое кладбище, а точнее на могилу к другому лидеру крайне левых – Руди Дучке.

Годар в «Китаянке» показал более мягкий французский вариант – парижскую коммуну маоистов в 1967 году, но и там мы видим нечто очень похожее: театральные экспромты в духе Брехта, террор (покушение на советского писателя Шолохова), философские споры о Сартре и «Анти-Дюринге», самоубийство впавшего в отчаяние активиста и неклассические лекции по истории кино.

26.2/ Мазафакерс

С середины 1960-х сначала в Хэйт-Эшбери, а потом и по всем США появилось множество нестабильных микрокоммун хиппи, основными источниками существования которых была продажа психоделических газет и наркотиков на улице, бисероплетение для ближайших сувенирных магазинов и постоянный уличный «джэм». Однако и у них был свой радикальный, крайний вариант – вооруженные хиппи, верившие в «вооруженную любовь» и называвшие себя «уличная банда интеллектуалов». Как это ни парадоксально звучит, но про хиппи говорили, что у них появилась своя «маленькая армия», призванная охранять пацифистский психоделический эдем.

«Вы думаете, мы хотим чего-то кем-то когда-то утраченного? Нет! Мы возьмем себе то, чего у нас никогда не было. И чего не было, скорее всего, еще ни у кого», – заявляли «мазафакеры» в одном из своих воззваний.

Они придерживались радикальной версии «теории малых групп», которая утверждает, что будущее (гражданское) общество будет разделено на тысячи небольших коллективов по интересам. Каждый из нас включится сразу в несколько таких групп, и эта полная демократия фактически заменит нынешнюю государственную власть и расходы на нее. Согласно этой теории, число и активность малых групп – главный показатель развития любого общества.

В устах «мазафакерс» это звучало короче и круче: «Новые племена изменят всё!» Окончательно они прославились, устроив массовую драку на концерте левацкой группы МС5 и сделав этот концерт бесплатным. Их бесила сама идея продажи билетов на революционные мероприятия. Они поддерживали негритянские бунты и срывали суды над лидерами «черных пантер», появляясь будто из-под земли в черных масках. Несколько раз они превращали студенческие и учительские забастовки в настоящие боевые столкновения с полицией, чем вызывали гнев и обвинения в провокаторстве со стороны более умеренных и конструктивных лидеров профсоюзных протестов. Впрочем, слово «провокатор» они считали главным комплиментом в свой адрес: «Восстание есть мера всех вещей!» Однажды они даже переименовали Wall Street в War Street, сменив уличные вывески. Кроме прочего, поддержали выстрел в Энди Уорхолла шизофеминистки Валери Соланс, одно время близкой к ним. «Когда все мужчины будут уничтожены, вы будете уничтожены последними», – обещала «мазафакерам» основательница «Общества по избавлению от мужчин». Собственно, у них она и раздобыла пистолет, чтобы стрелять в основоположника поп-арта.

В хиппистском районе Сан-Франциско Хэйт-Эшбери их знали как группу, которая добивалась (часто успешно) перехода «магазинов для хиппи» (на самом деле для любопытных туристов) в коллективную собственность всех «волосатых», которые пожелают в нее вложиться. Выглядели «мазафакерс» тоже как хиппи, ну, может быть, не столь расслабленно, и считали себя «новым племенем». Часть из них даже называли себя «новыми индейцами», вернувшимися в жизнь белых как неотомщенные призраки американской колонизации. Жили большой семьей, полусознательно подражая уже объявленной тогда вне закона «семье Чарли Мэнсона». Это подражание доходило до смешного: их харизматический лидер Бен Мореа был таким же щуплым, низкорослым, бородатым, волосатым, непредсказуемым и задиристым, как Мэнсон. Очевидно, что Мореа и его «отряд» в какой-то момент решили стать «семьей Мэнсона для левых» или «семьей Мэнсона без паранойи». Ядро «мазафакерс» состояло из 15 человек. Они совместно жили в Хэйт-Эшбери, продавали любопытным туристам психоделические газеты и «расширители сознания», не брезговали воровством у «цивилов», попрошайничеством, музицировали на улицах и проповедовали молодежную революцию. Если становилось совсем туго, «отоваривались» в дружественном «Бесплатном магазине», устроенном хиппи. Магазин был действительно бесплатным. Каждый вечер со всего Сан-Франциско сюда свозили залежавшуюся на рынках еду, списанную из «нормальных» магазинов одежду, в общем, всё, что при капитализме дешевле выбросить или раздать, чем хранить на складе. Туда же работники «магазина» приносили всё, что им удалось выпросить или украсть у торговцев, весь день странствуя по городу и проповедуя «мир и любовь». Надо ли говорить, что никаких денег сотрудники «бесплатного магазина» за труд не получали, пользуясь своими бесплатными товарами на равных правах с остальными жителями Хэйт.

И все же главным своим занятием «мазафакерс» называли городскую партизанскую войну – массовые (и не очень) беспорядки. По мнению большой прессы, они исповедовали «иждивенческий и экстремистский хиппи-коммунизм». Стратегическая цель – создание сети аналогичных «новых племен», «разветвленной грибницы коммун», на территории которых была бы «выключена власть США». Для этого требовалась максимальная политизация хиппи по всей стране.

Конечно, внутри коммуны «мазафакеров» декларировалось полное анархистское самоуправление. Но на деле была очень высока роль и авторитет их «безбашенного» лидера Бена Мореа, к которому вся группа относилась с явным обожанием. Интересно, что вторым лидером группы, тенью и правой рукой Мореа был Ошо Нойман – приемный сын и воспитанник популярнейшего тогда социального философа фрейдомарксиста Герберта Маркузе, тоже верившего в молодежную революцию и «новые сообщества добровольных аутсайдеров». По всей Америке и всему миру возникали коммуны как базы артистичного экстремизма, и многим это представлялось планетарной мутацией человечества.

Кончилась история «мазафакерс» тем, что их лидеры и несколько самых верных приверженцев переселились в лес – опять же подражая «семье Мэнсона» (тот, правда, жил в пустыне), подальше от городов, чтобы стать там настоящими партизанами и «новыми индейцами». Около двух лет они жили на заброшенной ферме нелегальной охотой и натуральным хозяйством. Тут-то и проявилась вся неспособность городских богемных бунтарей к регулярному физическому труду. Последней каплей для их полуголодной и порядком одичавшей общины стала гангрена одного из участников и отсутствие нормальной медицинской помощи. Мазафакеры поняли, насколько они всё же «городские индейцы», и вернулись к цивилизации. Некоторые из них, впрочем, позже примкнули к гораздо более мирному, рациональному и аграрному колхозу хиппи «Hog Farm».

27/ Нью-Эйдж

Ожидание будущего в духе нью-эйдж отдаленно напоминает восприятие истории апокалипсическими общинами, но совсем без драматизма: вместо апокалипсиса ожидается скорее радикальное преображение материи и сознания – астрологическая эра Водолея, которая сменит эру Рыб и до неузнаваемости изменит человека и его жизнь, а заодно и всю природу. Религиозная доминация одной конфессии останется в прошлом, иерархические институции будут отныне не нужны. Место духовной иерархии жрецов и священников займет сеть равноправных групп энтузиастов-визионеров, все люди станут равноправными чародеями, и даже в мире животных и растений, вместо прежней дарвинистской «борьбы за существование», расцветет сад взаимополезных цветов, зверей и насекомых, и воцарится бесконечный и благородный симбиоз.

План, конечно, ненаучный, но чисто по-человечески понятный: «тебя там встретит огнегривый лев…», «и возляжет лев возле ягненка…» и все такое. Начать активисты нью-эйджа предлагают с добровольного сокращения потребления и развития своих духовных способностей с помощью медитаций в приятных местах и трансовых вечеринок на пляжах Гоа. Чисто исторически движение нью-эйдж – продолжение мистической ветви хиппи и «психонавтов» 1970-х годов.

В чем общий пафос проповедей нью-эйдж? Какое противоречие предлагается решить?

Человек идет к самообожествлению двумя путями. Можно делать это с помощью технического прогресса, гиперэксплуатации природы и друг друга, сделать мир сверхизобильным, но гонка все равно продолжится, всегда найдется, кому и чему завидовать. В конце концов, сама эта гонка и стимулирует технический прогресс и трагически искажает наше общение как с материальным, так и с духовным космосом. Такой путь представляется энтузиастам нью-эйдж устаревшим и исчерпанным. Предлагается отказаться от большинства современных потребностей как от ложных приманок эгоизма ради совсем других экспериментов в области человеческих отношений: воспитания детей, исследования своего внутреннего космоса и контакта с духами, стихиями и энергиями бесконечной вселенной.

В будущем – «под знаком Водолея» – вырисовывается буддистский идеал, в котором все люди уже стали бодхисатвами, то есть могут достичь нирваны, но добровольно откладывают это, пока живая и «неживая» природа еще недостаточно просветлены и не превратились в «мудрый свет невесомого и всесильного сознания Будды».

Базовая для нью-эйдж идея бодхисатв, или в чуть более светской и не столь восточной версии, «великих посвященных», – что это, как ни мечта об обществе равновластных людей, которым нечего делить и которые упоенно и мудро преображают действительность, заняв в ней место богов? Такие люди опознают друг друга по одним им известным паролям, словам и знакам, они подлинная духовная элита этого мира, но элита, которая поднимает всех желающих до своего уровня. Для захватывающей и сказочной литературы нью-эйдж чрезвычайно важен образ добровольной сегрегации мудрецов и посвященных, своеобразной Шамбалы, не имеющей конкретного адреса, скрытой до поры самосегрегации, которая и будет моделью будущего преображенного человечества. Желая походить на посвященных бодхисатв, энтузиасты нью-эйдж создают не только субкультурные группы, но и самые настоящие общины, живущие по своим правилам.

Вот несколько самых известных и часто посещаемых «духовными туристами» поселения сегодняшней Европы.

Финдхорн в Шотландии. Эта община началась в 1960-х. Ее основала девушка-медиум, получавшая советы от духов природы, душ растений и беззвучных голосов минеральных кристаллов. Растения, с которыми основательница беседовала подолгу, отвечали ей, какую музыку они предпочитают, с кем желательно быть в соседстве, какое поведение людей им больше нравится и т. п. Муж основательницы все это тщательно записывал и истолковывал. Таким образом, они составляли пару (он – мужчина-проповедник и она – женщина-медиум), аналогичную древнему сценарию «Симон Маг и Елена». Все это общение с духами не вышло бы, наверное, за рамки очень узкой группы прихиппованной богемы, если бы действительно не баснословные урожаи и экзотические цветы, буйно разросшиеся на первом в Финдхорне огороде. Однако после смерти основательницы основной доход выросшая община (более ста человек) получает все же не с огородов, а от всевозможных нью-эйдж-семинаров, которые здесь круглогодично проводятся для гостей: медитация, юнгианские архетипы, холотропное дыхание по Грофу, лечение кристаллами и общение с ними, синтез древних магических практик, толкование эзотерических символов и т. п. Жизнь обычного общинника в Финдхорне – это работа в поле, медитация, ролевые игры на исторические и мифологические сюжеты, концерты на старинных инструментах и общение с гостями, ищущими здесь просветления. Настоящим сакральным объектом общей памяти, особым местом и почти что святыней является первоначальный вагончик, в котором жила основательница общины: побывать в нем считается большой удачей.

Немецкий Цег (Zegg) рядом с Бельцигом. Этот поселок неформалов всех мастей, живущих в расписных, надувных, разборных и экспериментально сконструированных самими общинниками домиках, известен больше как летний лагерь, в который съезжаются до двухсот гостей. Зимой остается микрогруппа – постоянное ядро, не более полусотни человек, которые планируют будущую летнюю работу. Состав весьма разношерстный: от крайне политизированных анархоэкологов, налаживающих тут свой микросоциализм и проводящих семинары по глобальному потеплению, до рейверов, йогов и шаманов-примитивистов, пытающихся реализовать полный отказ от достижений «репрессивной» индустриальной цивилизации, и мистических феминисток, уверенных, что в более духовном будущем женщины займут ведущую роль «контактерок со стихиями», и др.

«Белый лотос» – большой буддистский кооператив в Австрии. Помимо буддистского самосовершенствования, все жители занимаются выращиванием клубники на продажу и собирают в своей мастерской уникальную фототехнику, обучиться премудростям производства которой можно только здесь, внутри этого кооператива. Как и во всех вышеназванных общинах нью-эйдж, личная собственность и пространство не запрещены, хотя все по-настоящему «важное для воспроизводства общины» находится в собственности коллектива. Однако если у кого-то в «Лотосе» накапливается вызывающе много собственности и вообще атрибутов потребления, собрание может настоятельно рекомендовать ему оставить весь этот мешающий балласт «за пределами общины» и не смущать своих буддистских товарищей-аскетов.

Даманур под Турином – это целый веер небольших коммун разных мировоззренческих оттенков и степени радикальности. Коммуны никак не подчинены друг другу, хотя и координируют свою деятельность, чтобы не мешать соседям.

В целом в Дамануре живет более пятисот человек, существует своя, параллельная «системной» экономика и даже введены собственные «внутренние деньги» для удобства взаимных расчетов между разными общинами. Изначально проект задумывался как некая «выставка достижений» всех возможных форм социального инобытия, где каждый найдет себе подходящий вариант альтернативной жизни и добровольной сегрегации.