Текст книги "Запасной инстинкт"

Автор книги: Сергей Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8

Некоторое время в квартире Муромова царила гробовая тишина, прерываемая лишь звяканьем горлышка бутылки о край рюмки. Доктор наук, растроганный собственными воспоминаниями, подливал себе коньяка.

– Это все? – прервал молчание Никитин, услышал утвердительный ответ, повернулся к Сергею и приказал: – Квартиру под контроль. Пусть в ней постоянно находятся и меняют один другого Игорь и Михаил. Или нет… Поставьте сюда до вечера участкового.

Черников посмотрел на бутылку, содержимое которой стремительно уменьшалось, поднял глаза на Муромова, встал, подошел к окну и спросил:

– Что такое метагексоэпам?

– Что такое метагексоэпам?

Старик искренне изумился.

– Понятия не имею. Насколько хватает моего образования, это набор несовместимых друг с другом названий.

Стукнули двери. Это оперативники доставили на этаж одного из участковых, закончившего опрашивать граждан по факту падения неустановленного мужчины. Пора было возвращаться в отдел и забыть про доктора наук Муромова. Если этот свидетель и понадобится, то не скоро и не по существенному вопросу. Во всяком случае, интереса для сотрудников отдела по раскрытию убийств он больше не представлял.

В управлении их ждало сразу два сюрприза.

Мишка выяснил, что Степной – кличка вора в законе Степенко Ивана Максимовича. Ему шестьдесят восемь лет. Но самым ценным в информации, полученной Саморуковым, оказался вот какой факт. В 1978 году Степной был отслежен и задержан харьковскими инспекторами уголовного розыска по подозрению в краже личного имущества из квартиры местного ювелира. В списке похищенного числились какие-то шубы, дубленки и две тысячи наличными.

Естественно, что в заявлении ни слова не говорилось о каких-то бриллиантах. Но это не главное. Важен уже тот факт, что кража в Харькове – не вымысел. А что касается заявления… По тем временам ювелир, написавший его, мог запросто подвести себя под вышку.

Но у сыщиков была своя информация. Они «грузили» потерпевшего именно на алмазы. Очевидно, инспектора перестарались с этим, потому что ювелир через пять дней забрал заявление.

Он заявил:

«Шубы я нашел, случайно вспомнил, что дядьке в Киев их отправил на реставрацию. Ничего у меня не похищено, произошла ошибка, и пошли вы все к такой-то матери».

Последнее, естественно, было домыслом Саморукова, но делу это не помешало, так как стало совершенно ясно, что именно Степенко совершил ту квартирную кражу. Еще было понятно, что Степной, когда его манежили два месяца харьковские разыскники, не сдал местонахождения бриллиантов. Теперь не нужно быть дураком, чтобы не понять третье. Камней в известном месте Степной не нашел. Какой-то ловкач разыскал их быстрее, чем он. Что за события сейчас происходят? Камни возвращаются к тому человеку, который похитил их в далеком прошлом? Где алмазы? У Степного? Значит, с ним и незваный гость Вирта, судя по всему.

Второй сюрприз сделал Стариков, подав Никитину ответ коллег из МУРа.

В восемьдесят втором году Тимофей Макеев был передан из московской психиатрической больницы. Его забрал доктор Шостак.

У реанимационной палаты городской клинической больницы сидел на стуле молодой оперуполномоченный уголовного розыска Максим Залесский. Мало того, что у него дел по горло на территории, так его еще отправили непонятно зачем стеречь какого-то не до конца разбившегося жульмана. Упал, видите ли, откуда-то. Ну и черт бы с ним!

Но начальник уголовки после разговора с кем-то из ГУВД сказал:

– Едешь, садишься, стережешь. Как только кто-либо начинает проявлять к известной палате или неизвестному пациенту чересчур излишнее внимание, мгновенно связываешься по рации с райотделом и предпринимаешь все меры к задержанию подозрительных лиц.

Длинно сказал, да и раздраженно.

На второй час несения службы перед Максимом Залесским появился представительный мужчина в костюме.

– Здравствуйте. Я из областного УВД. В каком состоянии пациент?

– Лежит.

– Контакты были?

– Нет. Я никуда не отлучаюсь.

– А через окно палаты? Я же просил, чтобы оно тоже было под наблюдением!

Максим растерянно пожал плечами.

– Пойдемте в палату. – Строгости прибывшего начальства не было предела.

Едва Максим успел прикрыть за собой дверь, как сотрудник областного УВД резко развернулся, схватился за воротник рубашки опера и рывком переместил его к кушетке с больным. В лоб Максима уперся холодный прибор для бесшумной стрельбы.

Выстрела Залесский уже не слышал.

Не теряя времени, неизвестный мужчина поднес пистолет к голове помощника депутата Семкина, опутанного проводами и умершего несколько часов назад. Пистолет трижды кашлянул.

В тот момент, когда на кафельном полу скакала последняя, четвертая гильза, мужчина аккуратно положил «вальтер» на грудь бедолаги, убитого дважды за один день, и вышел из палаты.

– Ломать этого козла без разговоров! – с присвистом бормотал вполголоса Черников, взбираясь на восьмой этаж, к квартире Шостака.

По неписаным оперским правилам, один идет пешком, второй поднимается на лифте.

Группа захвата во главе со Стариковым, состоящая из четырех бойцов СОБРа, уже наизнанку выворачивала психлечебницу на предмет обнаружения ее руководителя. Вторая – Никитин и Черников – прибыла на квартиру главврача. Последние события породили острую необходимость поговорить с Витольдом Шостаком. Потолковать не просто так, а после его задержания с последующим арестом. Никитин уже нисколько не сомневался в причастности Шостака к покушению на убийство Муромова и, в связи с этим, к смерти помощника депутата Семкина. Непонятным, едва различимым сквозь года курсивом пролегла связь между главврачом ЦПЛ, событиями давно минувших дней и последней недели.

Черников прибыл на этаж всего на пару секунд позже.

– Запыхался, что ли? – Никитин с улыбкой смотрел на опера.

Вот дверь, за которой, вероятно, находится человек, могущий дать ответы на многие вопросы. Оценив ее беглыми взглядами, сыщики поняли, что термины «ломать» или «выбивать» несовместимы с качеством этой двери. Во-первых, она была металлическая, во-вторых, двойная. Вбить ее внутрь квартиры можно было только бульдозером.

Никитин посмотрел на коллегу и полез в нагрудный карман пиджака.

– Килограмм гексогена с собой? – поинтересовался Сергей.

Ни слова не говоря, Никитин стал рассматривать отмычки, он искал подходящую. Через пять минут ему удалось открыть оба замка.

– Если он был в квартире, то уже давно ушел, – пробормотал Черников.

– Да как удрать с восьмого этажа? Резиновый он, что ли?

– В домах такого типа лоджии спарены! Он просто перелез в соседнюю квартиру и вышел из другого подъезда! Ему теперь на все наплевать.

Стараясь не мешать друг другу и оставаться на глазах, опера обошли все жилые и прочие помещения пятикомнатной квартиры врача. Они проверяли шкафы, заглядывали под диваны и кровать, но понимали, что опоздали. Обе лоджии и балкон, все форточки на окнах были заперты изнутри.

Витольд Шостак, может быть, и кудесник психиатрии, но он не Дэвид Копперфильд, чтобы исчезать через стены. В том, что они опоздали, а не пришли рано, говорили разбросанные по всей квартире вещи, бумаги и еще не остывший корпус монитора компьютера. Шостак настолько ясно понимал нависшую над ним опасность, что забыл даже свои золотые часы на комоде. Судя по всему, он наспех собрал самое необходимое и исчез.

Шостак уехал, убежал, растворился в воздухе, испарился!..

Уже было не важно, как он это сделал. Главное, теперь Шостак знал, что его ищут. Он не сомневался в том, что ему грозила беда, а потому будет осторожен, как рысь. Теперь все нужно начинать сначала.

С одной только разницей.

Теперь Никитин знал, кого нужно искать.

Глава 9

Они сидели в креслах просторного зала и курили. Никитин с удовлетворением отмечал присутствие какого-то внутреннего подъема. Бывало и наоборот. Уже не раз они с Черниковым сидели так, куда-то не успев. Случались деньки и похуже. Тогда Никитин чувствовал, что внутри его образуется вакуум. Вроде бы минуту назад сознание захлестывали азарт, чувство близкой победы, но это время проходило, и он ощущал, как его покидало все то, что недавно переполняло.

Это не потеря уверенности в себе, не разочарование в собственных силах. Он начинал снова и снова, ошибался, сбивался с пути, но все равно добивался своего. В это время Никитин становился одержимым. Он не замечал себя, окружающих, забывал про сон, пищу. Его интересовал не весь окружающий мир, а лишь один человек в нем. Саша не успокаивался, пока не находил его.

Но сейчас все было не так.

Он сидел в кресле и улыбался уголками губ. Никитин поймал нить. Из какого клубка она тянется, было уже не столь важно. Достаточно того, что появилось первое звено в цепи совершенно непонятного плетения.

– Смотри, брат Черников, какая картина вырисовывается. Три убийства. Не будем гадать, все ясно как божий день. Тут дело рук одного человека. Точнее сказать, недочеловека, но нас лирика не задевает. Мы не эксперты душ человеческих. Пусть над этим психиатры рассуждают. А нам сейчас понятно, что почерк один во всех трех случаях.

– Все просто. В городе появился маньяк, которого мы должны поймать. Доктор Шостак каким-то образом связан с этими убийствами. Но он сбежал. Поэтому нам нужно поймать и его. – Черников встал, подошел к мебельной стенке и стал перебирать бумаги. – Сведем их друг с другом.

– А теперь скажи, Черников, случайно или нет, что именно Шостак находит в Москве Макеева и забирает его к себе в клинику, в этот город? Не слишком ли много совпадений для одной истории?

Черников стоял как вкопанный, держал у своего лица фотографию и молчал.

– Черников!

Тот повернулся.

– Я спрашиваю, не слишком ли много совпадений?

– Много.

Сергей стоял напротив Никитина и не решался к нему подойти.

– Что ты замер как лань перед водопоем? Дослушать хочешь или нет?

– Хочу.

– Так вот, Сергей. В документах значится, что в восемьдесят втором году Шостак Макеева Тимофея забрал, а в восемьдесят третьем тот скончался. Так?

Черников послушно мотнул головой.

– Помнишь, я тебе рассказывал… – Никитин замялся, почувствовав, что начинает волноваться. – Там, в городке, в восемьдесят четвертом, девочка?..

Черников молчал.

– У нее тоже было изуродовано все лицо. И я думаю, даже уверен, что это было первое убийство.

Сергей медленно подошел к столику и положил на карты перед Никитиным фотографию, которую до сих пор продолжал держать в руке.

Саша перевел на нее взгляд и почувствовал, как заледенела его спина. Что-то натянулось, как резина, от пояса до затылка и сковало все мышцы.

С фотографии на него смотрело лицо человека, уходящего по тропинке мимо дома. Тридцать лет назад.

Человек тогда обернулся и посмотрел на Никитина. Он чего-то боялся.

– Переверни, – тихо попросил Черников.

На обратной стороне карточки остро заточенным карандашом было написано: «Т. Макеев, 17.04.86 г.».

– Он жив, – так же негромко произнес Сергей и пошел встречать оперативную группу РУВД и следователя Бородулину, прибывших на место происшествия.

В дверях он обернулся и заявил:

– Макеев жив.

– Кого же тогда расстреляли в январе восемьдесят пятого? – совсем уже тихо спросил Никитин, пряча фото в карман.

В квартиру, бросая друг другу короткие дежурные реплики, входили опера из районного отдела.

Глава 10

– Сашка! – Не на шутку перепуганный Черников тряс Никитина за плечо.

– Что с вами? – раздался встревоженный женский голос.

Александр поднял глаза.

Заслоняя всю панораму квартиры, перед ним стояли Сергей и Вика Бородулина.

– Ничего. – Никитин потер лицо руками. – Заснул, наверное.

– Вот нервы у мужика! – услышал он позади себя.

Витя Перов. Опер районного УВД. Последний раз Никитин видел его на базе, при осмотре трупа девочки.

– Ничего себе квартира! – восхитился опер. – Да таких же просто не бывает!

– Ты и Пизы в глаза не видел, – заметил Черников, покосившись на Бородулину. – Однако она есть.

Убойники коротко рассказали Виктории о происшествии и всем, что с ним связано, спустились вниз и сели в «Тойоту» Черникова.

Уже вставив ключ в замок зажигания, Сергей на секунду замер и резко повернулся к Никитину. Саша перехватил его взгляд и словно прочитал его.

– Русенков, быстро в ЦПЛ! – скомандовал Никитин.

Складывалось впечатление, что в лечебнице все вымерли.

Больные не ходили по коридорам, санитары, очевидно, находились рядом с ними. Исключение составляла лишь молоденькая девушка. На ее шее сияла массивная металлическая цепь с кулоном, на котором красовался Рак – знак зодиака. Она подметала осколки битого стекла. От зеркальной двери осталась лишь табличка с надписью «главврач», но и та валялась на полу.

– А где все? – спросил Черников, с недоумением глядя на пустой проем, ведущий в кабинет, и прислушиваясь к тишине.

– В реабилитационной, – ответила девушка, оценивая взглядом Сергея.

– В какой?..

– А что со всеми одновременно случилось? Почему потребовалась всеобщая реабилитация? – Никитин взял вожжи в свои руки.

– А вы откуда? – прищурилась девушка.

– Из полиции, – просто ответил Черников, стараясь поймать волну, на которой сияли глазки сотрудницы ЦПЛ. – Из полиции мы.

Из полиции мы.

– Не надо два раза подряд говорить. Я работаю здесь, а не лечусь. А что касается реабилитации, так это вы у своих коллег спросите. Больным сейчас недели две нужно будет, чтобы успокоиться.

– Ладно, – отрезал Саша. – Где больной по фамилии Русенков?

– Так ваши его и увезли. Этот, ненормальный… Как его? Стариков, что ли? Он и увез.

– Куда увез? – ошеломленно спросил Никитин.

– Вы меня спрашиваете?

– Пойдем! – сказал Саша Сергею и направился к выходу.

По ходу движения он рассматривал отпечатки подошв спецназовских ботинок, оставшиеся на дверях кабинетов, и слушал болтовню Черникова и девушки. Размеры обуви были не менее сорок четвертого, а разговоры Черникова – не более чем треп.

– А вы учитесь где? В медицинском? Ну, надо же! А у меня сестра там занимается! Вы на каком факультете? Педиатром будете? Ну что же, по специальности практику выбрали. А сестра гинекологом решила стать. Говорит, что это – ее призвание. А я против такого выбора. Не женское это дело. А вы Рак по знаку зодиака? Нет? А почему кулончик носите? А вы работу во сколько заканчиваете? Можно было бы посидеть где-нибудь, поспорить. Сестра говорит, что медики в основном в «Сингапуре» отдыхают.

Никитин улыбнулся, услышав про «Сингапур».

Да и врал Черников. Нет у него сестры и никогда не было.

– Хороша дивчина, да, брат Никитин? – Черников игриво подмигнул Александру, выворачивая руль на стоянке ГУВД.

– Вот ты и прояви все свое обаяние. Узнай, чем занимался в лечебнице Шостак. Что-то она все равно должна была видеть. Коллектив больницы, как и любого другого учреждения, – маленький колхоз, где все про всех все знают. Из полученной информации выкинь две трети – это сплетни, а остальное смело используй в работе. Буду выделять тебе время для конспиративных встреч. По ночам.

– Только по ночам? – разочарованно протянул Сергей. – Почему? Нужно базу сначала заложить, фундамент…

– Вот и закладывай по ночам. Самое время.

– Нет в тебе лирического начала, Никитин, – вздохнул Черников. – Один голый практицизм.

– Это в тебе один практицизм. Голый. Жениться тебе, барин, пора. А то ты как начальник строительно-монтажного управления. Одни фундаменты закладываешь, а стены строить забываешь… Черников, я не ошибаюсь в своих догадках, видя на лавочке у входа некоего гражданина?

Сергей посмотрел в лобовое стекло.

– Это Матвеич. Свидетель убийства Верника. Что он здесь делает?

Слесарь в отставке уже третий час ждал прибытия Никитина.

– Здравствуйте! – обрадовался он, заметив оперативников. – А я вас жду!

– Зачем? – буркнул Черников.

Закрывая машину, он искоса посмотрел на Матвеича.

– Хочу изложить свое видение момента. Убийцу надо брать теплым.

– Чего-чего? – Никитин рассмеялся.

– Говорю, убийцу надо брать теплым! – погромче повторил Матвеич, после чего двое полицейских, курящих у входа, обернулись.

– А он нам холодный и не нужен, – недружелюбно бросил Сергей и потянул Никитина за рукав.

Матвеич остался недоволен разговором. Его опять отправили восвояси. На этот раз до завтра.

Никитин так и сказал:

– Если что умное в голову придет, приходи завтра.

Дураки менты. Им помощь предлагаешь, а они рыло воротят. Потом стонут по телику – население, мол, нам не помогает. Матвеич со злостью плюнул под ноги на асфальтовую площадку перед ГУВД и поднялся со скамейки.

– Стоять, гражданин! Вы чего как верблюд харкаете в общественном месте?

Перед слесарем стоял старшина полиции одного с ним возраста.

– Я не в общественном… – пролепетал слесарь.

– Пойдемте со мной, уважаемый. – Матвеич почувствовал, как его взяли под локоток. – У меня тут, в подсобке, метла лишняя завалялась. Где паспорт, гражданин?

Когда Никитин и Черников зашли в кабинет, им пришлось замереть на пороге. Картина и на самом деле была необычной. Стариков и Саморуков сидели нормально, на стульях, а на столе Никитина расположился Русенков. Все трое пили чай с булочками. Больной Русенков закатал рукава пижамы до локтя, чтобы было удобнее, и черпал столовой ложкой смородиновое варенье прямо из банки. Он смотрел на Никитина смеющимися глазами и болтал одной ногой.

– Знаешь, что было самое трудное все эти три месяца? – спросил он, обращаясь к Александру. – Не угадаешь. Не курить! А под блаженного молотить – это два пальца об асфальт. У меня по актерскому мастерству всегда «отлично» было. Как-никак четыре года в Ленинградском институте театра, музыки и кино. А это не шутка.

– Что здесь происходит? – обалдело спросил Черников.

Русенков облизал ложку, соскользнул со стола, подошел к руководителю убойного отдела ГУВД и заявил:

– Ну вы и чудаки.

– Не понял?! – взревел Черников, шагая к Русенкову. – Это ты кому?! Я в этом кабинете только одного чудака вижу!..

Русенков вернулся к столу и вынул из пачки Старикова сигарету.

– Три месяца коту под хвост! «Нам бы обвенчаться». «Марианна, любовь моя!» Тьфу, блин! Четыре экспертизы на невменяемость прошел, два курса шоковой терапии, мать-перемать! Я понял, что все рухнет в один момент, когда первый раз увидел ваши физиономии в ЦПЛ! Такие горячие парни, как ты, Никитин, получив один раз по носу, обязательно полезут туда же во второй раз!

– Что здесь происходит? – Черников изо всех сил старался сохранять спокойствие и поглаживал свой огромный кулак.

Если бы в кабинете сейчас не было Никитина, почему-то совершенно спокойного, то псих после первого же удара замертво упал бы на пол.

– Кто ты и откуда? – спросил Саша, не дожидаясь ответа на вопрос Черникова.

– Зотов Антон Владиславович, – представился человек в пижаме. – Российское отделение Интерпола. А вы, наверное, Мурманск, задрали как хорек курицу, своими запросами, да? Кто такой бывший мент по фамилии Русенков?

– Точно, – подтвердил Стариков, поднимая со стола распечатанный конверт. – Ответ пришел. Был у них такой сотрудник уголовного розыска.

– У вас есть какая-нибудь одежда? – Зотов потрепал за воротник свою пижаму. – Я, понимаете, не надеялся на столь быстрое выздоровление, поэтому не запасся подходящими вещами.

– Найдем, – пообещал Никитин. – Так чем же заинтересовал Интерпол гражданин Шостак? Я смотрю, он просто нарасхват.

Через полчаса Зотов, Никитин и Черников сидели в небольшом кафе у ГУВД и потягивали пиво из высоких стаканов.

– Господи, три месяца без сигарет и пива! – периодически восклицал Зотов, прерывая свой рассказ.

В данном случае, после выяснения личности экс-больного через отделение Интерпола, соблюдение режима секретности не имело смысла. Разговор шел так, как будто эти трое были знакомы полвека. За Зотовым отправили транспорт из УФСБ, и для обмена мнениями оставалось еще что-то около часа.

– Три месяца назад из Германии поступила информация, что в частную клинику некоего Штилике, расположенную в Бремене, поступают из России человеческие органы и ткани. Проверка немецких сыскарей показала, что единственной документацией, подтверждающей данный товарооборот, являются лишь чеки, выписанные на имя Шостака. В течение последних трех лет сумма на счету Шостака в некоем банке, находящемся во Франкфурте-на-Майне, возросла с пяти тысяч до одного миллиона четырехсот тысяч евро. Немецкие коллеги провели оперативный эксперимент и внедрили в штат клиники Штилике своего человека. За полтора месяца им удалось вычислить лишь факт поставки органов из России. Все. Дорога привела в тупик. Решили идти от источника. Так появился сумасшедший Русенков. В УВД Мурманска изготовили нужные документы, и дело отправили в архив. Теперь, если вдруг кто-то из окружения Шостака стал бы пробивать через свои каналы Русенкова в Мурманске, то ничего не подозревающий сотрудник информационного центра поднял бы его дело из архива и подтвердил, мол, был такой.

– А зачем было создавать легенду именно полицейского? – спросил Черников. – Слишком сложно.

Никитин ответил за Зотова:

– Затем, что Русенкову пришлось бы совать свой нос в ЦПЛ туда, куда не нужно. Рано или поздно он обязательно на чем-нибудь проколется, и будет проще объяснить. Дескать, бывший сыщик привык заниматься деятельностью подобного рода. Даже у сумасшедшего срабатывает подкорка.

– Все правильно. – Зотов мотнул головой. – За три месяца я скормил больным около трех сотен таблеток и порций микстур, лечился на самых современных аппаратах, периодически беседовал с психологом, тупым как молоток. Горд тем, что специалисты самой высокой пробы меня не раскололи. – Зотов рассмеялся. – Я понял одну вещь. Чтобы ты в клинике выглядел больным, нужно вести себя совершенно раскованно и обыкновенно. Как дома с женой. Весь смысл только в том, чтобы постоянно акцентировать тему своего пребывания. Нам бы обвенчаться, – неожиданно промямлил он, и Никитин с Черниковым почувствовали, как у них екнуло где-то под сердцем. – Что, звякнуло под ложечкой?! – Зотов расхохотался. – Мужики, я был самым перспективным студентом ЛГИТМиКа!

– Пошел ты!.. – в сердцах проговорил Черников и приложился к стакану.

– Вот то-то и оно, что я пошел и забрел уже настолько далеко, что оставалась еще неделя, и можно было всю эту клинику Шостака ломать как источник незаконной поставки за рубеж человеческих тканей. Если я не ошибаюсь, доктор специализировался на глазках.

– У беды глаза зеленые.

– Там всякие были. И зеленые, и карие. Мне удалось проникнуть в холодильник. Санитары чуть не спалили. Так вот, я уже поздравлял себя с успешно проведенной операцией, как появился вот этот кадр. – Зотов показал пальцем на Старикова. – В принципе, я сам виноват. Жаба задавила, думал, кто-то решил, не надевая пижамы, увести у меня дело из-под носа. Пошел на разведку и через минуту понял, что Игорьку здесь ловить нечего. Пусть уж простит меня. Но вместо покоя пришла тревога. Почувствовал, что Шостак взял меня на карандаш. Вот тут началось самое тяжелое. Вы знаете, что такое шоковая терапия? После второго сеанса я почти сутки выходил из анабиоза, был как растение. Шостак ведь спец довольно высокого класса. Он заинтересовался моей персоной. Третий сеанс. Я отлично понимал, что лекарь просто лишал меня разума. Было бы еще лучше, если бы я вообще в морг переехал. Только было Шостак отстал от меня, тут ты, Саша, появляешься как нарисованный. Со всей своей братвой. Кстати, метагексоэпам проверил? – Зотов расхохотался. – Ты не обижайся, Саша, я просто не хотел, чтобы ты мне мешал. Этот идиот ведь мог меня просто убить. Ему это ничего не стоило. А что касаемо этого метагексоэпама – нет такой хреновины в природе! Думал так: сейчас заглотит мужик тему и начнет ее обсасывать со всех сторон! А когда выяснит, что псих его самого дураком выставил, плюнет и больше здесь не появится! – Зотов сделал пару глотков и посмотрел на Никитина как на безнадежного. – Но тут я ошибся. Хотя понять мне это нужно было еще тогда, в наше первое знакомство. Расколол ты меня, коллега, профессиональнее любого психиатра. Это я по взгляду твоему понял. Не веришь никому по жизни, да? Ну и ладно. На следующий день уже знакомый мне Стариков с четырьмя гуманоидами в форме СОБРа вломились в лечебницу. Не знаю, как сейчас чувствуют себя больные, но как выглядят шестеро охранников, отважно вступивших в схватку, я предполагать могу. Досмотреть это сражение до конца мне не дал все тот же Стариков, который с успокаивающим криком: «Русенков, не бойтесь, мы вас обвенчаем!» – схватил меня в охапку и поволок к выходу. Наверное, спасал. Потом мне долго пришлось твоим парням объяснять, что я никакой не сумасшедший. Кстати, ты бы провел со своими подчиненными занятия, Никитин. А то они меня решили проэкзаменовать, и в ходе этого мероприятия я стал сомневаться в их профпригодности. Ты им скажи, что Вторая мировая началась не двадцать второго июня, а первого сентября, и не сорок первого, а тридцать девятого. Короче говоря, изгадили вы мне, братцы, все дело, – заявил Зотов. – Послезавтра Шостак должен был заключить очередную сделку с клиникой Штилике. Вот тогда и нужно было его хавать. Могли бы вы и подождать пару дней, черт вас побери. А апельсин мы поделили бы пополам.

– Извини, старина, – заявил Никитин. – Нам не до дележа.

За разговором пролетело еще четверть часа. К входу в кафе подъехал черный микроавтобус. Из него вышел и замер в позе ожидания мужчина неопределенного возраста в очках и костюме.

– За тобой люди в черном прибыли, – сообщил Черников и кивком показал Зотову на вход.

Тот встал, попрощался и дружески спросил Александра:

– Ну, что, Саша? Теперь кто вперед?

– Вперед буду я. Только апельсином я с тобой не поделюсь. Уж прости.

– Ладно, пошутили. – Лицо Зотова сразу стало серьезным. – Если что, звони. Одно дело делаем. Однако сейчас все равно разборки по ЦПЛ начнутся, так что, думаю, увидимся еще не раз.

– Удачи тебе, Антон.

Никитин проводил интерполовца до подъезда, зашел на обратном пути в информационный центр, а потом в коридоре столкнулся с Саморуковым.

– Ты чего здесь делаешь?

– Тебя ищу.

– Какого черта?

– Из Калининского района сообщение. Какой-то псих напал на мужика и раздел.

Какой-то псих напал на мужика

– И как это связано с нашим делом?

– Ты приказал сообщать обо всех происшествиях, где будет замечен серый плащ.

– И что?

– С потерпевшего сняли серый плащ!

– Ладно, пошли, Пинкертон. – Никитин усмехнулся и направился вверх по лестнице.