Текст книги "Русская Америка: Открыть и продать!"
Автор книги: Сергей Кремлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Единственным же осязаемым результатом посольства Резанова оказался составленный несостоявшимся послом «Словарь японского языка»…
Как сообщает давний источник, Резанов затем прогнал с Сахалина японцев, которых там по законам Японии быть вроде бы не должно было, и подчинил остров русской державе. Что ж, у Саха-
лина «Надежда» провела всю середину лета 1805 года, и время для «разборок» у Николая Петровича было. Да и повод – тоже…
ОДНАКО основные (и весьма резкие) усилия на Сахалине пришлись в 1806 году на долю двух лихих лейтенантов – тридцатилетнего Николая Хвостова и двадцатидвухлетнего Гавриила Давыдова.
Прожили эти ребята, увы, немного, а памяти доброй о себе заслуживают, потому что жили дружно и, похоже, весело, помня о том, что они – русские. Я о них немного расскажу…
Хвостов был старше и успел гардемарином повоевать со шведами в 1790 году. Давыдов же зато начал плавать гардемарином – на одном корабле с Хвостовым – с двенадцати (!) лет. Тогда они, вне сомнения, и подружились и были неразлучны друг с другом до самого своего смертного часа.
В 1802 году они поступают на службу в РАК и через Сибирь добираются до Охотска, откуда на компанейской шхуне «Святая Елизавета» впервые идут в Русскую Америку, к острову Кадьяк, и обратно. В 1805 году Хвостов командует уже компанейской «Святой Марией», а с 1806 года – судном «Юнона»…
Давыдова рядом с ним на палубе «Юноны» нет, но он тут же – борт о борт, потому что теперь командует тендером «Авось».
И вот тут-то по прямому указанию Резанова они идут к берегам Южного Сахалина. В октябре 1806 года «флота лейтенант» Хвостов подписывает следующую грамоту:
«В знак принятия острова Сахалина и жителей его под всемилостивейшее покровительство российского императора Александра I старшине селения, лежащего на восточной стороне губы Анивы, пожалована серебряная медаль на Владимирской ленте. Всякое другое приходящее судно, как российское, так и иностранное, просим старшину сего признавать за российского подданного».
Тогда же лейтенанты сжигают в заливе Анива незаконно поставленные там японцами складские помещения. Постройки были из свежих досок – видно, японцы торопились как-то эти земли
«застолбить», хотя сами поселенцы, судя по некоторым данным, были беглыми преступниками.
Во всяком случае, официальными государственными поселенцами они быть не могли – ведь официально японцам запрещалось покидать пределы Японии! И уже поэтому, кстати, абсолютно неправомерны любые утверждения о якобы «незаконности» действий двух лейтенантов.
В 1807 году они повторяют этот «трюк» на южных Курилах…
Молодцы!
Но к тому времени Резанова уже не было ни в Сибири, ни в живых, и по возвращении в Охотск лейтенантов берут под арест.
Н-да…
Везло деятельным русским людям на Дальнем Востоке, за высоким берегом Амура… За их же хорошее – да им и по загривку! Николай Александрович Хвостов и Гавриил Иванович Давыдов в этом смысле предвосхитили ситуацию с Геннадием Ивановичем Невельским.
Однако лейтенанты, видно, действительно были парнями рисковыми. Они бегут из-под ареста в Якутск, там «сдаются», а уж оттуда их везут в Петербург, где предают суду, но вскоре освобождают и командируют в Финляндию на новую русско-шведскую войну.
Русская Америка их, конечно же, опять позвала бы и они могли бы там еще погеройствовать во славу русского дела, но 14 октября 1809 года оба утонули в Неве, торопясь перескочить через уже разводимый мост.
Судьба…
Уже после их смерти было издано «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним. С предуведомлением Шишкова, 1810 г.».
Адмирал Александр Семенович Шишков имеет репутацию идеолога наиболее реакционных слоев дворянства, и, наверное, не зря. Но человеком он был по натуре русским, русское любил до перехлеста, а Хвостова и Давыдова знал как подчиненных со шведской войны конца XVIII века, на которой был командиром фрегата.
И в своем предисловии к книге Давыдова он написал, что «Хвостов соединял в душе своей две противоположности: кротость агнца и пылкость льва», а Давыдов «нравом вспыльчивее и горячее Хвостова, но уступал ему в твердости и мужестве».
Они так и стоят у меня перед глазами – неразлейвода русские ребята, не растерявшиеся бы ни на льду Чудского озера, ни на Бородинском поле, ни под Москвой осенью 1941 года, ни в нынешние мутные годы…
Русские на все времена…
А СЕЙЧАС вернемся к Резанову. На «Надежде» он перешел из Нагасаки в Петропавловск, а затем «Надежда» отправилась в Китай, где в конце ноября 1805 года Крузенштерн соединился с Лисянским.
Резанов же, напротив, еще на Камчатке от Крузенштерна отделился, чтобы отправиться в Русскую Америку на компанейском судне «Святая Мария».
В инструкции Резанову было 23 пункта, из которых я здесь частично приведу пункты 8-й и 9-й…
Пункт 8-й указывал:
«В рассуждении принадлежностей Российской империи имеете Вы чертою последнее открытие, в 1741 г. капитаном Чириковым произведенное, разумея по 55-й градус северной широты. Дайте правителю Америки предписание, чтобы далее сего места отнюдь не простирался из россиян никто в пределы, другими морскими державами занимаемые. Внушите им, что сие должно быть тем паче свято соблюдаемо, что чрез то удалены будут навсегда от союзных нам морских держав всякие неприятности и что компания, ограничиваясь приобретениями, неоспоримо России принадлежащими… достигнет надлежащего к себе уважения и всеобщей доверенности».
Увы, в ходе моего рассказа читатель убедится, что Румянцев и Александр жестоко и фатально заблуждались! В будущем на нас в изобилии посыпались «всякие неприятности», и исходили они именно от «союзных нам» англосаксонских морских держав.
В пункте же 9-м сообщалось:
«Его императорское величество соизволил отпустить с Вами 25
золотых и 300 серебряных медалей. Вручите оные… князькам или родоначальникам американским, которые примерные оказали опыты верности и повиновения… Позволяется Вам удостоить сей награды и россиян, человеколюбивым обращением с дикими приобретшим их к себе любовь и доверенность или оказавшим успехи в земледелии, кораблестроении и других полезных хозяйственных заведениях».
Из этих-то запасов старшине сахалинских айнов и была потом пожалована Хвостовым серебряная медаль на Владимирской ленте.
На «Святой Марии» Резанов доставил в недавно заложенную Барановым столицу Русской Америки Ново-Архангельск не только медали, но и припасы.
А весной 1806 года он отбыл с визитом в испанский Сан-Франциско…
Резанов в положении калифорнийских дел разбирался хорошо и, мысля здраво и дальновидно, хотел подготовить организацию там земледельческой базы РАК (позднее его идея была реализована с основанием в Верхней Калифорнии Форт-Росса).
За четыре года до этого Резанов овдовел, и теперь полюбил вновь – дочь коменданта испанской крепости Сан-Франциско Марию де ла Консепсьон д'Аргуэльо.
И был с ней помолвлен.
И личные, и политические перспективы радовали, однако вынужденный срочно уехать в Петербург, на обратном пути в русскую столицу он заболел и 1 марта 1807 года в Красноярске умер.
Ну, об этом писали Брет Гарт и Андрей Вознесенский, об этом пели в театре «Ленком», а мы, помолчав минуту над могилой еще одной великой любви, продолжим нашу «историю с географией»…
А ВООБЩЕ-ТО о неожиданной смерти Николая Петровича Резанова надо бы сказать и еще кое-что, помня о «неожиданной» смерти его тестя Шелихова, да и о смерти Павла Первого.
Уход Резанова с арены событий в небытие, безусловно, повлиял на долгосрочные перспективы Русской Америки самым отрицательным образом. И его смерть была так кстати для кое-кого и так выгодна вполне определенным мировым кругам, что волей-неволей задумываешься – была ли и она случайной?
Его свояк Михаил Булдаков проявил себя талантливым торговцем и администратором, но отнюдь не государственным умом. Он был лично знаком императору, но серьезного государственного влияния не имел.
Выдающийся правитель российских американских колоний Александр Андреевич Баранов был и торговцем, и администратором, и дальновидным, говоря языком современным, геополитиком. Но Баранов был далек и от Петербурга, и от престола.
Иное дело – статский советник Резанов… Именно он мог стать генератором практических концепций, ориентированных и на верхи в столице, и на практических реализаторов этих концепций в зоне Тихого океана.
Он им, собственно, и был.
Резанову было под силу, опираясь на опыт и энергию таких единомышленников, как Булдаков и Баранов, подвигнуть императора на масштабные практические действия в Русской Америке и вообще на Тихом океане. Тем более что энтузиазм на сей счет тогда у Александра наличествовал.
А при необходимости Резанов мог и дипломатически парировать внешние угрозы новому русскому делу. Резанова не стало, и широкий геополитический замысел заглох.
И было ли это случайным? – спрошу я себя и читателя еще раз.
ЕСТЬ в истории начальных русско-японских отношений и еще две более чем интересные судьбы, закончившиеся тоже настолько странными смертями, что анализ этих судеб почти расставляет все точки над всеми «i» и «ё»…
Это – жизнь и смерть отца и сына Лаксманов…
Эрик (в русских письмах он подписывался Кириллом) Лаксман родился 27 июля 1737 года в Финляндии, в Нейшлоте, окончил гимназию в Борго, но курс университета в Або закончить не смог по бедности. В 25 лет он переселился в Петербург и с этого времени связал свою судьбу с новой родиной. Вначале преподавал естествознание и физику, потом получил в Барнауле место пастора. Но везде он, будучи человеком прилежным и наблюдательным, занимался научными изысканиями. В тридцать три года был избран академиком «по экономии и химии». Много ездил по России и почти весь 1772 год провел на юге, занимаясь переливкой в мелкую монету захваченных у турок медных пушек. В сорок три года Лаксман-отец получил место обер-егермейстера на Нерчинских рудниках и навсегда переселился в Сибирь, бывая в столице лишь наездами.
Вскоре он устраивается свободнее, заняв «кабинетскую» должность по минералогии. Кроме того, ему выхлопотали пенсию от Академии.
Кирилл Густавович был действительно серьезным ученым – пусть и не выдающимся. Его класс подтверждается уже тем, что статья о нем есть в Большой Советской энциклопедии.
В середине 80-х годов он намеревался провести исследования на Охотском море и даже собирался посетить американский берег. Лаксман был знаком с Шелиховым, так что тут все было естественно. Просился он и в экспедицию Биллингса, но его просьбу отклонили (возможно, из-за холодных отношений с Палласом, идейно патронировавшим экспедицию и бывшим с Лаксманом в научных «контрах» по поводу происхождения Байкала – в чем правота была, надо сказать, на стороне финского сибиряка).
В 1791 году у русских берегов потерпел крушение японец Кодаи и вместе со своим спутником был привезен в Иркутск. Перед их отправкой в Петербург (где они были весьма обласканы) Лаксман знакомится с ними, сопровождает в столицу, а там предлагает правительству воспользоваться удобным случаем отправки потерпевших на родину и завязать с Японией отношения.
Предложение было принято, и его автору поручили выработку наставления экспедиции. А ехать с японцами в эту беспрецедентную командировку было велено второму сыну Эрика – капитану Адаму Эриковичу Лаксману.
Адам родился в Барнауле в 1766 году, окончил Сухопутный кадетский корпус и с 1786 года был исправником в Гижигинске, расположенном на северном берегу Охотского моря в районе Гижигинской губы.
Адам был, как я понял, вполне сыном своего отца, то есть скромным, но с чувством собственного достоинства, образованным, методичным, прилежным, склонным к наблюдениям (чем был силен как ученый и его отец), умеренным…
20 мая 1792 года Лаксман-сын по предписанию иркутского генерал-губернатора выехал в Охотск, а 1 августа туда прибыл и отец с японцами.
13 сентября (старого стиля), в годовщину подписания Екатериной указа о «японской» экспедиции, на галиоте «Святая Екатерина» под командой штурмана Григория Ловцова Адам вышел в море с экипажем из 20 матросов и 4 солдат, с переводчиком, чертежником, волонтером – сыном охотского коменданта Коха, с несколькими купцами и, естественно, с обоими японцами.
Фактически посольство было актом политическим, но формально его главной целью была объявлена цель коммерческая – установление торговых отношений.
Лаксман-сын вез в Японию письма всего-то от иркутского генерал-губернатора, подарки от его же имени и подарки отца к трем японским ученым.
К слову, посольство Адама Лаксмана впоследствии оказалось забыто настолько, что даже в основательной монографии Василия Михайловича Пасецкого «Иван Федорович Крузенштерн», вышедшей в издательстве «Наука» в 1974 году под редакцией академика Окладникова, говорится об «экспедиции академика К.Г. Лаксмана». Сына спутали с отцом…
9 октября «Екатерина» вошла в гавань Немуро на северном берегу острова Хоккайдо. И застряла там на девять месяцев. За это время, как говорят, родить можно, и японцы все это время «рожали» ответ русскому посланцу.
Недостатка посольство ни в чем не испытывало, но переговоры были удручающе медленными. Лишь 29 апреля 1793 года в Немуро прибыло японское посольство из двухсот (!) человек с ответом от императора. Лаксману предлагалось в сопровождении всей этой оравы доставить двух своих подопечных в самый южный порт Хоккайдо – Мацумаэ, причем на японском судне.
Последующее доказывает, что Адам сын Эрика-Кирилла был блестящим, то есть бесконечно терпеливым, но и жестко неуступчивым, дипломатом.
Он заявил, что так или иначе поехал бы морем в Хакодате – порт в сотне километров к северо-западу от Мацумаэ. И 4 июля отправился морем на посольском судне.
В Хакодате власти приняли его тоже исключительно любезно, но абсолютно изолировали от каких-либо контактов с жителями. Кортеж составлял теперь уже почти полтысячи человек, и все они 13 июля двинулись в Мацумаэ по суше.
Лаксмана и двух возвращенных Японии ее сынов несли в богатых паланкинах. И прибыли они в Мацумаэ 17 июля 1793 года.
Начались переговоры о церемониале представления, щедро сдобренные упреками за то, что русские явились вопреки законам страны в порт, куда иностранцам доступ запрещен. Официально же представляться предлагалось босиком и говорить лежа на животе, но не императору – об этом и слышать не хотели.
Лаксман, я так полагаю, и отшучивался, и отругивался, но все проделывал таким образом, что внушал симпатии, и когда через два десятка лет на Хоккайдо оказался капитан-лейтенант Василий Головнин (его история заслуживает отдельных строк), Лаксмана вспоминали живо и дружески.
В итоге он добился разрешения для одного русского корабля раз в год приставать в порту Нагасаки. Когда читатель позднее познакомится с историей Японии получше, он поймет, что успеха Адам добился фактически невероятного.
До этого подобной привилегией уже почти два века пользовались в Японии только голландцы!
Значение сделанного Лаксманом-сыном тоже подтверждается тем, что в БСЭ есть статья о нем, где он прямо назван «главой первого русского посольства в Японию».
Но вот в одной из книг новейшего академического пятитомника «История внешней политики России (конец XV в. – 1917 г.)» – в той, которая охватывает первую половину XIX века и издана в 1995 году издательством «Международные отношения», посольство Лаксмана оценивают как безрезультатное.
Что ж, тут остается лишь пожать плечами…
Вернувшись в Хакодате, Адам 11 августа вышел в море. А далее я прямо процитирую его биографа конца XIX века:
«Обратное плавание было быстро и счастливо; 8 сентября «Св. Екатерина» бросила якорь у Охотска. Вся экспедиция обошлась в 23217 р., а ассигновано было на нее 36 тыс. (как видим, сын с отцом были еще и честны. – С.К.). Ад. Лаксман был вызван с отцом в Петербург, получил чин капитана. Он предназначался к участию в экспедицию в Японию, которую предполагалось снарядить в 1795 году, но сначала дело несколько замедлилось, а затем смерть Эр. Лаксмана и Шелихова и самой императрицы Екатерины совершенно остановили его…»
Да, уважаемый мой читатель, начиналось за здравие, а закончилось в прямом смысле слова – за упокой.
Да и – не одной души…
Вышло так… В мае 1794 года сын возвращается в Иркутск. Отец отсылает донесение графу Безбородко, а тот представляет его Екатерине.
Отец и сын вместе с естественно-исторической коллекцией, которую сын сумел собрать в Японии, выезжают с докладом в столицу.
Там всем участникам экспедиции объявили благодарность, Адам получил капитанский чин, Эрик был произведен в коллежские советники и награжден Владимиром 4-й степени.
На одно ежегодное торговое судно в Японию претендовал друг Лаксмана Шелихов, и ввиду его огромных и всем известных заслуг в развитии торговли на Великом океане это желание находили справедливым. Однако окончательное решение чем-то (а точнее, естественно, – кем-то) тормозилось.
Лаксман скучал по своим «сибирским Альпам», но вообще-то не скучал, ведя обширную переписку со своими учеными западноевропейскими корреспондентами.
Решение же зависало…
Не думаю, что дело было в чьей-то алчности – сверхприбыли на одном корабле не получишь. Но для Шелихова это было делом
чести и всей его предыдущей жизни, да и с государственной точки зрения наилучшим кандидатом на открытие торговли с японцами был, конечно, он. Собственно, с посольством Лаксмана именно ему (и еще одному купцу – Рохлецову, непосредственному участнику экспедиции) поручалось «для опытов» отправить в Японию «некоторое число товаров в сукнах, бумажных материях, рухляди и стеклянной посуде»…
Все вроде бы было ясно, а вот же…
Новая экспедиция была решена только в мае 1795 года, с тем чтобы ученую часть взял на себя Эрик Лаксман, а торговую – Григорий Шелихов… Иркутскому генерал-губернатору Ивану Осиповичу Селифонтову был дан соответствующий рескрипт об отправке второй экспедиции в Японию.
Казалось бы, все складывалось прекрасно!
А далее я опять прибегну к прямому цитированию биографа уже Эрика: «Но экспедиция не состоялась. Шелихов внезапно умер в Иркутске 20 июля 1795 г.; Лаксман летом 1795 г. выехал из Петербурга в Москву, отсюда санным уже путем – в Сибирь. 5 января 1796 г. Лаксман скончался совершенно неожиданно: во время пути с ним сделался в повозке апоплексический удар; когда экипаж прибыл на станцию Дресвянскую, в 119 верстах от Тобольска, седок не выходил из него, а когда заглянули в экипаж, то Лаксман оказался уже в агонии. Место погребения Лаксмана до сих пор не удалось определить!…»
Н-да…
Коллежский советник – это как-никак чин полковника. Дело было зимнее, довезти до Тобольска покойного можно было вполне… Но почему-то ученого захоронили поспешно и безвестно.
Чтобы читатель лучше понял, что Эрик Густавович Лаксман – это личность исключительно привлекательная, духовно здоровая и значительная, я процитирую еще раз его биографа: «Искать и находить – вот что было его страстью… Он испытал и совершил столь многое, вступил на такие новые пути, сорвал покрывало со стольких предметов и истин в природе, обогатил музеи и коллекции такими ценными вкладами, подавал с такою готовностью руку помощи лучшим мужам своего времени, от Линнея до Палласа… наконец, обладал такою здоровою, прямою и энергичною, но вместе с тем скромною и покорною душою, что от него нельзя не поучиться и не взять его в пример…»
Сын, повторяю, явно пошел в отца и явно был тоже натурой здоровой. Уговорить иностранцу в начале XIX века на что-то японцев – это, знаете ли, занятие не для бюрюков и не для неврастеников.
А пережил сын отца ненадолго… Биограф скупо завершает свой рассказ о нем следующими словами: «После смерти отца Ад. Лаксман вернулся в Гижичинск. Дальнейшая судьба его неизвестна».
И смерть Адама обычно датируют «после 1796 года», хотя я склонен считать, что в том году все и кончилось…
Ну и что уважаемый читатель предлагает автору после этого думать? Как он предлагает автору расценивать смерть здорового, спокойного, уравновешенного, умеренного тридцатилетнего парня с неплохими жизненными перспективами?
Да и – смерть всего-то на пятьдесят девятом году жизни его. тоже спокойного, уравновешенного, умеренного отца? Неутомимого и привычного путешественника, между прочим…
Не видна ли и здесь рука вездесущей и вечно гадящей России «англичанки»?
И не становятся ли подозрения автора относительно смерти Шелихова теперь более обоснованными?
Причем эти подозрения я сформулировал для себя еще задолго до того, как, просматривая сквозным образом в уже помянутой мною книге «Русские мореплаватели» капитальную биографическую справку на без малого полтысячи человек, я наткнулся на тогда ничего не говорящее мне имя – Лаксман Адам Кириллович (Эрикович) и тут же сделал на него «стойку», прочтя слова «первый русский посланник в Японию»…
А уж дальше – пошло-поехало…
Более того! После того как я вдоволь поразмышлял над судьбами Шелихова, Лаксманов, Резанова, я совершенно в ином свете стал смотреть и на неудачу посольства Резанова…
В уже цитировавшейся мной докладной записке министр коммерции Румянцев о Лаксмане писал так: «В 1791 г… поручик
Лаксман и штурман Ловцов снабдены были наставлением ходатайствовать у японского правительства о торговле… Сколь бы ни безнадежен был выбор людей сих, нужных сведений о политических связях не имеющих, сколь дурно ни ответствовала важному назначению собственная их нравственность, ибо известно, что по приезде их в Японию имели посланные частые между собой ссоры, но… японцы со всем тем позволили одному судну приходить в Нагасакскую гавань…»
Характеристику Лаксмана и Ловцова я оставляю на совести информаторов Румянцева… Особенно – Лаксмана, хотя и природный моряк Ловцов тоже вряд ли был склочником.
Скорее кому-то было выгодно представить Румянцеву дело так, чтобы в Петербурге не очень-то горевали ни о пропавшем Адаме Лаксмане, ни об упущенных возможностях. Мол, да – ездили два скандалиста, да – о чем-то договорились. Но вот не вышло, да и бог с ним…
Румянцев важность проблемы «торга с Японией» понимал и был человеком умным, однако почему-то выпустил из виду, что если бы выбор Лаксмана был так «безнадежен», то безнадежным почти наверняка был бы и результат японских усилий «неудачно» выбранного человека.
Но вышло-то наоборот!
Так почему у «скандалиста» Лаксмана получилось, а у вежливого и обходительного Резанова – нет? Ведь Резанов представлял Россию уже на высшем официальном уровне! Был сановником, чрезвычайным министром!
Чтобы не раздражать японцев, не терпящих христиан, Резанов даже распорядился временно снять нательные кресты – особенно матросам, ходившим с открытой грудью. И тем не менее не добился даже подтверждения того, чего до него добился от японцев скромный армейский поручик…
Почему?
Обаяния не хватило? Но Резанов тоже был явно шармёр, очаровывать умел, да и по характеру был человеком искренним, а это у всех народов ценится высоко… В том числе – и у азиатских.
Хотя Япония и была тогда от внешнего мира изолирована самими японскими властями, контакты ее с этим миром были постоянными. А уж о тайных контактах – и вообще не разговор.
Так не прослеживается ли не только в смертях компетентных русских сторонников сильной и деятельной русской политики на Дальнем Востоке, но и в японском афронте Резанова злого умысла отнюдь не японцев?
Ведь не стало Шелихова, Лаксманов, Резанова, и великое дело сорвалось… Именно – великое!
Если бы они жили и совместно действовали (а если бы они были живы, то это было бы именно так! – ), то Россия могла бы первой из мировых держав мирно прервать ту самоизоляцию Японии, которую только через полвека грубо прервут США. Такой «команде» это было вполне под силу! Ведь каждый из этих четырех один другого стоил, а главное – удачно друг друга дополнял!
А полвека исторической форы – это ого-го! Совершенно иными могли бы быть перспективы на Тихом океане не только у РАК, но и у всей Российской державы!
Однако все сорвалось… Сорвалось, если вдуматься, из-за трех всего смертей – Шелихова, Эрика Лаксмана и Резанова (Лаксман-сын при всей своей талантливости в счет идет не очень, хотя в общей «связке» это был бы элемент важный)…
Так что превратностями и случайностями судьбы я объяснять такое развитие ситуации не склонен. Что тут сваливать на «случай»!
Странная неудача второго русского посольства, странные смерти Шелихова, Лаксманов и, наконец, Резанова были настолько выгодны определенным антироссийским силам, что их, эти силы, особо и искать не надо…
Увы!
ОДНАКО сама РАК была пока что еще на подъеме, и прежде всего – благодаря энергии Булдакова и пятидесятилетнего Александра Баранова…
Правление Александра Андреевича Баранова составило в истории Русской Америки целую эпоху. И иначе чем «эпоха Баранова» ее не назовешь!
О нем в разных местах этого повествования уже говорилось. Родившийся в 1746 году в городе Каргополе Архангельской губернии, на берегу реки Онеги, он вначале купечествовал в Питере и Москве, затем перенес дела в Иркутск, основал стекольный и водочный заводы, факторию на реке Анадырь в земле чукчей…
Эта фактория его потом и подкосила.
Натура и крупная, и жесткая, Баранов был в делах универсалом, что особенно хорошо проявилось во время его управления Русской Америкой. По сути самоучка, он в сорок один год был избран в почетные члены Вольного экономического общества за свои корреспонденции о различных хозяйственных опытах.
Между прочим, насчет стекольного завода… Вот как перекрещиваются судьбы – этот завод Баранов основал в 1784 году в Талцысхе близ Иркутска вместе с Лаксманом-отцом. Лаксман – в числе других талантов и химик – пришел к выводу, что при производстве стекла вместо поташа (соды), на который уходило много леса, можно употреблять природную глауберову соль (это его открытие и в БСЭ отмечено). И – с выгодой применил свою идею на практике вместе с Барановым. При этом, как сообщают биографы Лаксмана, есть основания думать, что он имел немалое интеллектуальное влияние на Баранова и «был его единственным учителем во всем, что касалось естествознания».
Что ж, и учитель был хорош, да и ученик неплох.
Человек дела, Баранов был делу же и предан. «Русский биографический словарь» 1900 года сообщает о нем – уже как об управляющем РАК – такие сведения, которые сами по себе хорошо его характеризуют: «Получая от компании 20 паев, Баранов уделял из них по 5 паев ближайшим своим двум помощникам, а, производя самовластно значительные торговые обороты и доставив компании громадные прибыли, себе не оставил никакого состояния… В 1818 году (то есть в возрасте семидесяти двух лет. – С.К.) после неоднократных просьб об отставке Баранов был сменен флота капитаном Гагемейстером. При сдаче дел все компанейское имущество, считавшееся налицо, найдено не только в совершенном порядке, но даже в количестве, превышавшем значащееся по описям».
Это же надо, уважаемый мой читатель! После ревизии вместо недостачи – сверхдостача. Сказать об этом каким-либо нынешним деловарам – «Трем процентам», так ведь не поверят!
А теперь – о фактории…
Баранов был крут, и то ли сыграло роль это, то ли просто «немирные» чукчи подошли к его фактории в 1789 году, но в этом году она была разорена. А вскоре разорился и Баранов.
Дела компании Шелихова тогда приходили в упадок, как пишут биографы Баранова, «от неимения на месте действия (то есть в Русской Америке. – С.К.) человека энергичного, честного, способного не только к самой разносторонней деятельности, но и умеющего свыкнуться со всеми трудностями и лишениями колониальной жизни».
И Шелихов предложил Александру Андреевичу взять трудности на себя.
А Баранов согласился, ибо был человеком долга и – как и Шелихов – видел в Русской Америке нечто большее, чем просто источник личной наживы.
Да, собственно, о какой «наживе» в случае Баранова можно вообще вести речь!
Уже в 1791 году он – на острове Кадьяк у берегов Аляски, где тогда находилось главное русское поселение, еще шелиховское. И сразу же начинает подыскивать более подходящее место для русской американской «столицы», год от года продвигаясь все больше к югу.
В 1796 году русские люди добираются до залива Якутат, и на 60-м градусе северной широты (для русских аляскинских владений – весьма «южном») возникает поселение Новороссийск.
Наконец в 1804 году на острове Ситка (Ситха) в архипелаге Александра архангелогородец Баранов закладывает крепость Ново-Архангельск, ставшую с 1809 года официальным административным центром российских американских владений.
К слову, архипелаг имени русского императора, в который входит и остров Баранова (бывший Ситка), эскадрой непотопляемых авианосцев (если смотреть с позиций современных) вытягивается у самой кромки нынешней Канадской Америки, от которой Русская
Америка тогда отхватывала на материке узкую полосу длиной почти в тысячу километров!
Эх, если бы эти «авианосцы» да по сей день несли бы службу России!
Н-да!
Осенью 1804 года Баранову крупно помог Юрий Федорович Лисянский… Индейцы-тлинкиты (русские называли их «колоши») начали против наших поселений военные действия.
Тлинкиты захватили старое русское село Михайловское на острове Ситка, истребили 20 русских промышленников и 130 алеутов, разграбили склад РАК…
Стимулом тут была «огненная вода» пирата-янки Барбера, переодетые матросы которого стояли за всей этой русско-колошской «войной». Принял участие в сей непродолжительной «войне» и шлюп Лисянского «Нева».
Как раз после окончания боев на месте разоренного Михайловского был основан Ново-Архангельск с крепостью о шести пушках.
И вот впечатления Юрия Федоровича от Александра Андреевича: «Он по своим дарованиям заслуживает всякого уважения. По моему мнению, Российско-Американская компания не может иметь в Америке лучшего начальника. Кроме познаний, он имеет уже привычку к выполнению всяких трудов и не жалеет собственного имущества для общественного блага».
Кроме части в части РАК, такая характеристика вполне приложима и к самому ее автору. И от этого ее значение лишь возрастает.
Усилиями Баранова в русских колониях строятся верфи, на Кадьяке создается медеплавильное производство, Баранов начинает разработку угля на побережье Кенайского полуострова и, конечно же, ведет расширяющийся промысел пушного зверя.
Порой ему приходилось править твердой и даже жестокой рукой, однако в том присутствовала суровая необходимость.
Основная масса местного населения с русскими ладила, чем восхищался еще Джордж Ванкувер. Увы, с тех пор ситуация изменилась в том смысле, что сюда стали все чаще просачиваться англосаксонские хищники-хапуги. Теперь и англичане, и янки снабжали часть аборигенов ружьями и пороховым припасом, а потом под-