Текст книги "Кривая Империя (Книга 1 - Князья и Цари)"

Автор книги: Сергей Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Болотникова не спешили объявлять царем. Молчанов послал его к Шаховскому в войско с письмом, в котором Болотников назывался личным посланником Дмитрия Иоанновича.

Здесь в заговор вплетается тонкая виртуальная нота, достойная скрипки Маккиавелли: оказывается, царя-самозванца в наличии иметь не обязательно! Главное, уверенно о нем говорить. Вот на Гришку показывали, что он царь, и все верили. А видели его десятки, ну сотни. А "узнали" – и вовсе единицы. Но убили они Гришку – конкретно. Так что ж мы будем ради этих единиц шею подставлять?!

Итак, на вопрос, где истинный царь? – шайка Молчанова и Шаховского уверенно заявляла, что Дмитрий жил, Дмитрий жив, Дмитрий будет жить! И Писец писал об этом очередной "собственноручный" царский указ. А Шаховской ляпал на него подлинную цареву печать. А Ванька эти указы читал в войске. При этом Шаховской делал хитрое лицо: вот вы, лопухи, думаете, это Ванька, посланец царский? – ну, ну, как бы вам, холопы, не обознаться! Народ растерянно кланялся Болотникову в ножки.

Шуйский в Москве совсем запсиховал. Бояре его не почитали: каждый был не хуже и тоже хотел в цари. На Шуйского обрушилась метель подметных писем, чтобы он валил с трона, ужо идет на него батюшка Дмитрий Иваныч. Шуйский перехватал всех Писцов и прочих грамотных и устроил всероссийский конкурс чистописания, переходящий в повальную графологическую экспертизу. Поймать писателя не удалось, все Писцы старательно заваливали буквы вбок.

Тем временем Ванька разбил вчетверо большее войско Трубецкого. Воеводы царские бежали. Брошенное войско тоже стало разбегаться по домам. Тогда весь Юг – до Тулы – восстал под водительством мелких атаманчиков, собиравших пирамиду под Болотникова. Все видели в Иване царя или его воплощение для повседневных дел. Вся Россия бунтовала. От Астрахани до Смоленска народ продолжал хотеть Лжедмитрия. Никто будто бы и не заметил его 15-саженного полета.

Народный вождь Болотников подошел к Москве, стал лагерем. Тут его подвели венецианские воспоминания. Стал он раньше времени посылать в Москву письма к народу, чтоб резали бояр да дворян. Половина войска Болотникова рязанская армия под командой боярина Захара Ляпунова – тотчас перебежала к Шуйскому. Подыхать по социальному признаку никому не хотелось – даже во имя пролетарской революции.

Дело Болотникова пошло насмарку. Сам он царем сказаться не посмел, тут же из Польши пришли сведения, что "царь" находится там, и тогда все мещане и кулацкая верхушка крестьянства стали на защиту Шуйского. Не самого Василия Ивановича, конечно, но его престола.

Василий из кожи лез, чтобы понравиться народу. Сначала он перезахоронил настоящего царевича Дмитрия: лично встретил гроб из Углича, подставил царское плечо и нес сей тяжкий крест через всю Москву до Архангельского собора. Потом он разрешил перезахоронить Годуновых в Троице, потом вытащил из ссылки первого патриарха Иова и организовал действо прощения двумя патриархами грешного народа.

20 февраля было согнано в Кремль немало приличного народу. Оба патриарха красовались в Успенском соборе и ждали покаяния. Из толпы вышли некие "гости" и подали Иову грамоту, которую тут же зачитал с амвона специальный дьяк-декламатор. Народ вторил великим и неутешным воплем:

"О пастырь предобрый! Прости нас, словесных овец бывшего твоего стада: ты всегда хотел, чтобы мы паслись на злаконосных полях словесного твоего любомудрия и напоялись от сладкого источника книгородных божественных догматов, ты крепко берег нас от похищения лукавым змеем и пагубным волком; но мы, окаянные, отбежали от тебя, предивного пастуха, и заблудились в дебре греховной, и сами себя дали в снедь злолютому зверю, всегда готовому губить наши души..."

"Предивный пастух" слушал этот бред и беспокоился о себе: как бы не встал от радости змеиный чешуйчатый хвост с кованым серебряным наконечником, да не задрал край ризы, а там бы не стали явны словесным овцам когтистые волчьи лапы.

Писец тоже внимательно слушал свой опус и очень волновался, чтобы самодеятельные чтецы не запутались в сложных подчинениях и ударениях. Но пронесло, и теперь уже читали челобитную:

"Народ христианский от твоего здравого учения отторгнулся и на льстивую злохитрость лукавого вепря уклонился, но Бог твоею молитвою преславно освободил нас от руки зломышленного волка, подал нам вместо нечестия благочестие, вместо лукавой злохитрости благую истину и вместо хищника щедрого подателя, государя царя Василья Ивановича".

От чтения в святом месте этой грешной поэмы следующей темной ночью случилось знамение. Сторожа, караулившие на паперти Архангельского собора, услышали, как в соборе, среди августейших надгробий, вдруг раздались голоса, потом разговоры, потом смех и плач. Собор осветился изнутри и один "толстый" голос беспрестанно возглашал за упокой.

Нужно было Шуйскому спешить. Он послал немца Фидлера в Калугу отравить Болотникова. Нравственность этого поступка была очевидна, поэтому для истории клятву Фидлера запечатлели на бумаге: "Во имя пресвятой и преславной Троицы я даю сию клятву в том, что хочу изгубить ядом Ивана Болотникова; если же обману моего государя, то да лишит меня Господь навсегда участия в небесном блаженстве". Далее шли многие другие пожелания самому себе, если благое дело не удастся. Получив лошадь и 100 рублей, обещание 100 крепостных душ и 300 рублей в год, верный Фидлер поехал в Калугу, явился к Болотникову и покаялся, пренебрегая Троицей, Господом и участием в небесном блаженстве.

Заговорщики насторожились. Нужно было выступать жестче, а они никак не могли даже царя народу предъявить. Опять Шаховской звал в цари Молчанова, но тот уперся. Болотников теперь и вовсе боялся. Вспомнили "царевича Петра" (Илью Муромца), стали звать его. Муромец воспрял. Убив несколько воевод Шуйского и обесчестив дочь убитого князя Бахтеярова, былинный герой с запорожцами двинулся к Туле. Тут он соединился с Болотниковым.

В царской армии началась паника, пришлось Василь Иванычу самому лететь на врага на лихом коне. Собравши 100 000 человек, 21 мая 1607 года Шуйский выступил в поход. Дружина Ильи Муромца была разбита и осаждена в Туле. Отсюда Лжепетр, Болотников, Шаховской писали в Польшу, чтобы им выслали хоть какого-нибудь Лжедмитрия. Такие просьбы не бывают безответными. Лжедмитрий Второй явился. Кто он был? А вот кто:

1. Матвей Веревкин, попов сын;

2. Дмитрий, попович из Москвы;

3. сын князя Курбского;

4. царский дьяк;

5. Иван, школьный учитель из Сокола;

6. сын стародубского служилого человека;

7. учитель из Шклова;

8. просто жид.

Такие версии ходили в народе. Но Историк наш их просеял, отмел антисемитские и княжеские глупости, и вот что он нарыл.

Лжедмитрий Второй, он же Тушинский Вор, впервые показался на людях в белорусском местечке Пропойске, где был сразу посажен в тюрьму как польский шпион. Чтобы открутиться от приговора военного времени, заключенный назвался Андреем Андреевичем Нагим, родственником убитого в Москве царя Дмитрия. Фокус прошел удачно. Оказавшись на свободе, зарвавшийся малый стал рассылать по Украине слухи, что Дмитрий жив и находится в Стародубе. Мещане послали к претенденту своих лучших людей. Лучшие стали подступать к самозванцу с угрозами: "Ты Нагой или не Нагой?" Самозванец долго отпирался, но когда к нему приступили с угрозой пытки, схватил дубину, назвал неверующих известным женским выражением на букву "Б" и крикнул: "Вы меня еще не знаете: я государь!" Все, конечно, сразу упали в ноги.

Самозванец послал в Польшу призыв к добровольцам идти на Москву, обещал им много добра. Но войска собралось мало, и остальные заговорщики, осажденные в Туле, помощи не получили. К тому же некий Кравков взялся помочь Шуйскому взять Тулу голыми руками. Он велел каждому воину принести мешок земли, завалил речку Упу, вода поднялась, охватила город, вошла внутрь, залила подвалы, припасы и прочее. Шуйский одолел Тулу водой, как святой Владимир – Корсунем, только наоборот.

Болотников запросился сдаваться на почетных условиях: дескать, я служил царю, а какому, не ведаю, теперь буду служить тебе, Василь Иваныч, сам вижу, что ты – настоящий. Болотников картинно положил себе на шею саблю – руби, царь, мою голову, если виноват. Царь выполнил обещание, не стал сечь повинную голову. Ваньку сослали в Каргополь, а там уж утопили в монастырском пруду. Лжепетра – Илью Муромца – повесили, у Шаховского отняли печать и сослали его "как всей крови заводчика" в пустынь. Шуйский буйно радовался, триумфально возвратился в Москву, но Лжедмитрий Второй у него остался бродить на свободе.

Сначала Самозванец взял Козельск. К нему стали сходиться литовские воеводы, каждый имел команду по 1 000 человек. Пришли Тышкевич, Валавский, Вишневецкий, Лисовский. Эти войска осадили Брянск. Осада не удалась, зазимовали в Орле. Сюда стали собираться другие искатели приключений. За зиму их набралось тысяч до десяти. От безделия разгорелись интриги, какому пану быть при царе первым. Чуть было Лжедмитрия не убили. Но тут пришло подкрепление – 3 000 запорожцев и 5 000 донцов Заруцкого.

Промедление пагубно для лихого дела. Пока стояли лагерем в Орле, в степях стали объявляться, а то и прибывать "ко двору" новые претенденты. Писец радостно читал их список:

– еще один царевич Петр, сын Ирины и Федора;

– князь Иван, сын Грозного и Колтовской;

– царевич Лаврентий, внук Грозного, спасшийся после дедушкиного удара в мамин живот;

– царевичи: Федор Федорович, Клементий Федорович, Савелий Федорович, Семен Федорович, Василий Федорович, Гаврилка Федорович, Ерошка Федорович, Мартынка Федорович и...

– Паша Эмильевич, – не удержался я.

– Нет, – заволновался Писец, – какой Паша? – царевич Август!

Вся богадельня по последнему пункту претендовала на происхождение от дебильного государя Федора Иоанновича.

Получалось, Борис Годунов только и беспокоился, чтобы вовремя топить в ушате новорожденных племянников, но каждый раз бывал пьян, и ему подсовывали на утопление кого-то из крепостных младенцев. Поведение Годунова в этой версии объяснимо: нельзя же допускать такого размножения олигофреничных мечтателей о Шапке!

Слухи о серьезной психической болезни, охватившей провинции нашей Родины, взволновали Москву. К тому же случилось нашей столице видение небесное. Некий духовный муж уверил свое начальство, что видел сон, будто в Успенский собор заявился Иисус Христос собственной персоной, кричал на москвичей, плевался, выражался нецензурно, грозил любимым нашим москвичам страшной казнью, мелочно перечислял грехи столичного населения:

– Лукавыми своими делами москвичи будто бы позорят Христа;

– ничего мы его не позорим, нам за делами нашими обычно не до Христа бывает.

– Уподобились новому Израилю;

– неправда, не все мы евреи.

– Приняли мерзкие обычаи: стригут бороды;

– скажи спасибо, что пока еще совсем их не сбриваем.

– Творят суд неправедный;

– ну, этого у нас никогда не водилось.

– Все сплошь поражены содомией;

– мы, папаша, даже не знаем, с какого боку к этому подходить.

– Насилуют всех подряд;

– так мужиков мы у тебя насилуем или баб?

– Грабят чужие имения;

– на это мы согласны, без этого нам нельзя – свое берем!

– Нет истины ни в царе, ни в патриархе, ни в целом народе московском!;

– но что есть истина, старик?

Этот поп, который видел такой страшный сон, все подробно записал и подал анонимно патриарху. Патриарх, царь, епископы, верхушка думская рассудили за лучшее зачитать это послание всему народу московскому, чтобы он как-нибудь полегче делал свои дела. А то, черт знает, чем эти голубчики на самом деле занимаются по своим углам и норам. Угроза Христова была громогласно читана в Успенском соборе, сразу был назначен и очистительный пост: посчитали, что всю эту дрянь можно искупить за 5 дней – с 14 по 19 ноября.

Рождество прошло спокойно, и Василий решил жениться на княжне Марье Буйносовой-Ростовской, что и было сделано 17 января 1608 года. Лжедмитрий дал царю спокойно отскрипеть медовый месяц и весной разбил царское войско под Болховом. 5 000 московских героев попало в плен. Битое войско кинулось в столицу и стало распространять страхи, что у Лжедмитрия людей – не счесть. Началась паника, Самозванец ускоренным маршем шел на Москву. Но у самой столицы 5 000 пленных ему изменили, перебежали домой и стали хвастать, что бояться нечего. Тогда Лжедмитрий выпустил декреты о земле и воле: разрешил населению брать себе боярские земли, жениться на боярских дочерях, называться господами. Кто был никем, тот стал всем и рванул на Москву, чтобы успеть к самому жирному навару...

А что же у нас поделывает государыня наша Марина Первая? Где отдыхает она, законно венчанная московским венцом, потершаяся правой щечкой о нашу Шапку? А тут она, никуда не делась. Задержали ее в заложницах в Ярославле на свою голову. Теперь Марина по утрам выходит на крылечко и долго смотрит в светлые подмосковные дали: не едет ли ясный сокол Митенька, царь-государь Дмитрий Иоаннович. Стосковалась голубка по жарким объятиям молодецким, да и без власти сидеть на Руси Марине тошно и скудно. Тут уж вокруг нее вились бояре, чтобы не признавала нового Самозванца старым Лжедмитрием.

– А это мы посмотрим, – подмигивала Марина, – хорош ли будет собой.

1 июня 1608 года Лжедмитрий Второй подошел к Москве, несколько дней переходил с одного места на другое и наконец стал лагерем в Тушине. Потянулось противостояние. Время играло на Тушинского Вора, как теперь важно величали враги нового претендента. В Тушинский лагерь потянулось казачество, польские отряды, сброд российский, изменники и перебежчики. Все хотели нового воцарения и новой дележки.

Тут Василий Иваныч совершил большую глупость. Перо не поворачивается описать его дурацкий ход. Вроде бы Шуйский был не туп. Знал придворную и международную интригу как точные науки. Мы не стали его предупреждать: не делай, Вася, этого, козленочком станешь! В теорию имперскую тоже не стали мы вписывать лишнее правило, думали, – оно очевидно. Ан, нет! Вляпался наш царь Вася в детский мат. Приходится нам теперь срочно формулировать это банальное правило, известное со времен Гаруна-аль-Рашида и старика Хоттабыча:

"Никогда, ни при каких обстоятельствах не оставляй в живых или на свободе любых законных претендентов на твое место!"

Ты можешь терпеть сколько угодно Исидоров Яковлевичей и царевичей Ерошек, можешь кормить и поить при дворе Илью Муромца, Соловья Разбойника, Симеона Бекбулатовича, но не жалей яду и заклинаний на любого прямого, кривого или бокового наследника того, чем завладел сам! Особенно, если его права подтверждены писцовым протоколом.

А царь Василий прозевал момент, пренебрег золотой восточной мудростью, проспал у себя под боком законную государыню российскую. Кем была де-юре Марина Мнишек? Царицей нашей. С каких таких прав? А с таких, что Марина была просватана, вызвана в Москву государем всея Руси. Вышла за него замуж, короновалась в Успенском соборе. А что на самом деле ее муж был Григорий, а не Дмитрий, то кто об этом знал? Все процедуры были выполнены правильно. Теперь Марина могла настаивать, что она – вдовствующая императрица, жена царя Дмитрия или Григория, это вы уж сами разбирайтесь, как его называть. Ей было все равно, к какой из четырех династий относиться: Рюриковых, Годуновых, Отрепьевых или Романовых, главное, что все было записано по закону.

Таким образом, Марина представляла собой страшную угрозу для Шуйского. Она могла в любой момент объявить себя беременной законным наследником или тайно усыновить какого-нибудь подходящего младенца.

Василию нужно было:

– кончить Марину по-тихому, во время пожара или на охоте;

– казнить ее за колдовство, не боясь воевать потом с Литвой и Польшей;

– жениться на Марине.

Но Василий решил выполнить договор с поляками и как раз в дни сооружения Тушинского лагеря отпустил царицу Марину с домочадцами восвояси, в Польшу.

Обоз Марины медленно потащился на Запад мимо Тушинского табора. В Тушино сидел человек, известный половине России как Дмитрий Иоаннович, царь и государь всея Руси, любящий муж Марины. Другая половина России подозревала, что это не Дмитрий, а Матюха Веревкин, но настоящей уверенности и у нее не было.

Должна была Марина заехать к мужу? Хотела повидать молодца? Хотела проверить его право на вход к ней в спальню без доклада? Мы отвечаем уверенно: "Хотела!"

Последовала многоходовая интрига. Часть поляков не желала Марины, они притворились, что не могут разогнать ее охрану из 1 000 московских пехотинцев. Другие хотели Марину и спугнули этот отряд. Сама Марина не поехала сразу к Лжедмитрию, двинулась к гетману Сапеге, который околачивался тут же. По дороге стало известно, что тушинская команда скачет на перехват. Чтобы не томить погоню, стали подолгу топтаться на каждой остановке и наконец попали в плен. Как бы неволей поехали в Тушино. По дороге к Марине пристал какой-то наивный шляхтич и начал говорить глупости: "Марина Юрьевна, ты зря поешь и смеешься, в Тушине не твой муж, а другой человек!"

– Да ты что?! Да как же так?! Да разве такое может быть?! – пришлось рыдать и убиваться нашей царице. Она будто бы уже не помнила, как Гриша валялся на лавке посреди Красной площади с разрубленной головой и вмятой грудью.

Лжедмитрий Второй расстроился. Он понял, что Марина намерена торговаться за каждый злотый. Предчувствия его не обманули. Папа Мнишек умело подсчитывал, что просить, а что уступить. Торги закончились документом на выдачу Мнишеку 300 000 рублей золотом сразу по приезде в Москву и назначением в удел Северского княжества с 14 городами. Итак, решено было снова дурить москвичей и прочих русских.

А Бог? Ложиться в постель к мужику невенчанной – это грех. 5 сентября 1608 года состоялось тайное венчание по иезуитскому канону. Обратного пути не было: Марина или становилась самозванкой, выйдя за пришельца, или смертной грешницей, вторично повенчанной со своим же мужем.

Поляки, обрадованные таким ходом истории, написали пожелания своему русскому царю:

раздавать должности нужно не по происхождению, а за доблесть;

гнать в шею бояр и русское духовенство – пусть сидят по домам и без вызова по делу не являются;

царь должен быть в безопасности, поэтому нужно ему иметь отряд телохранителей, наемников разных наций;

русских нужно тоже поощрять и привлекать ко двору, но заставлять их учиться;

поставить дело политического сыска на профессиональную основу;

тщательно работать с бумагами. Бумага – основа власти, поэтому должен быть создан профессиональный секретариат, работающий, как машина;

делопроизводство нужно вести на туземном языке (это наш великий и могучий русский – С.К.), но и учиться латыни, в конце-то концов(!);

права царицы Марины должны подтверждаться целой системой бумаг на нескольких языках, со многими печатями;

столицу следует перенести из проклятого места немедленно. Ибо:

– в Москве будут продолжаться покушения на государя;

– Москва далека от Европы и новых союзников;

– отсюда трудно убежать с казной;

– Москва уважает государя в отъезде (это они Грозного вспомнили);

– пьянки при дворе в новой столице прекратятся;

– удобнее будет переговариваться о соединении религий;

– легче учиться, ездить за рубеж, вообще дышать – где-нибудь подальше от Москвы.

Далее шли еще пункты о перемене религии, о правилах престолонаследия, о царском титуле и т. п.

Страшно подумать, что было бы с нашей страной, успей поляки ввести и распространить все эти ереси...

За окошком тем временем повалил мягкий русский снежок. Он укрывал тушинские палатки белым саваном. Зимней спячкой оказались охвачены:

1. Царь Лжедмитрий Второй и жена его Марина Юрьевна;

2. 18 000 польских кавалеристов;

3. 2 000 пехотинцев;

4. 13 000 запорожцев;

5. 15 000 казаков войска донского;

6. до 3 000 польских купцов из тылового обеспечения;

7. и совсем малое, неподсчитанное количество неорганизованных русских.

Сначала рыли землянки, потом стали строить домики из ветвей, но ветер завывал серым волком, и поросятам... пардон, полякам стало холодно, и они решили: гулять, так гулять. Разделили окрестность на сектора, реквизировали у населения излишки – на каждую роту пришлось до тысячи возов еды привезли из деревень срубы, вырыли под ними погреба для деликатных напитков, поставили рубленые дворцы для Марины с царем и папы Мнишека, да и запировали на просторе!

Царство Польское

С этих дней на Руси стало как бы два царства. Одно – обыкновенное, у царя Василия Шуйского, второе – польское. В нем царил Дмитрий Иоаннович, он же – Лжедмитрий Второй и Тушинский Вор. Столицы этих государств – Москва и Тушино – находились рядом, а земли были общие. То есть, земля Русская между двумя нашими царствами разделена была примерно поровну, но губернии все время бегали от одного царя к другому и обратно.

Вот, повысит царь Василий какого-нибудь начальника, а его заместителю обидно. Так он и поедет с заявлением в Тушино. Там царь Дмитрий это заявление внимательно прочитает, да и назначит просителя на ту же должность. Приезжают оба чиновника с царскими указами в свою волость, читают эти указы народу, а там уж как народ решит. Демократия! Чья сторона побеждает, в ту сторону и отчетность потом посылают, и налоги, и припасы, и войско.

Царство Лжедмитрия, как уже было сказано, было по преимуществу польским. Сборная армия из поляков, литвы и лиц без гражданства под командованием гетмана Сапеги стояла в Тушине крепким гарнизоном. На ее штыках очень уютно чувствовал себя весь лжедмитриевский двор. После сытой зимовки царство польское решило устроиться повсеместно. Сначала осадили десятитысячным войском главный рассадник вражеской идеологии – Троицкий монастырь. Но братия насмерть сидела за церковную кружку на обильных подвальных запасах, поэтому поляки, у которых бог был послабее нашего, затянули осаду, но навалились на мирские города.

Взяли Суздаль. Владимир поддался Иван Иванычу Годунову, страшному врагу Лжедмитрия Первого, но верному слуге Первого-Второго. Сапега взял Переяславль и завозился у Ростова Великого. Здесь Филарет Романов, с которым еще Годунов обещал поровну делиться властью, решил-таки получить свою половину. Но Ростов был занят, и Филарет попал в плен. И привезли Филарета в Тушино.

Настоящему царевичу Дмитрию Филарет приходился сводным двоюродным братом, потому что чисто двоюродным братом он был царю Федору Иоанновичу. В Тушино царствующий двоюродный лжебрат назначил будущего основателя династии Романовых патриархом Московским и всея Руси. Как бы против воли. Новый русско-польский патриарх стал рассылать по всей стране деловые письма: где какую церковь освятить, как настраивать церковный обиход в новом православно-католическом государстве. Все шло хорошо, но недолго.

Закачалось царство польское из-за избытка вольности. Каждый пан хотел быть в новом государстве первым и строил собственную кадровую пирамидку. Начались свары и стычки между панами, полетели головы. В окрестностях Тушина сформировалось несколько отдельных армий. Эти армии стали сами себе служить. Царь Лжедмитрий оказался не у дел: с ним не советовались, к его попыткам заступиться за объедаемую и избиваемую Россию никто не прислушивался. Начались восстания против Лжедмитрия. Против Шуйского восстаний почти не было. Шуйский потирал руки...

Новая власть, сколь бы параноидальной она ни была, всегда имеет некий стартовый запас привлекательности. Как новый автомобиль или новая женщина. Главное в этом деле – как можно дольше интриговать население, не раздражать его, обещать – правдоподобно, выполнять – по возможности, резко не жать на газ и другие части нового предмета.

Поляки растратили шарм Самозванца бездарно. Им нужно было поскромнее питаться и веселиться, побольше упражняться в сценическом мастерстве: держать паузу после слов "...за Русь великую мы не пощадим...", а потом со слезой в голосе говорить – кого.

Но они только склочничали, грабили и хамили. Вели себя, как оккупанты, а не слуги народа. Мудрый урок Рюрика – самого мягкого, и потому самого страшного оккупанта нашей страны – впрок этим полякам не пошел. Дело их, казалось, было обречено, и оставалось только скоротать время до фатального дня.

Тем временем в Москве спокойно прошли две попытки свержения Шуйского. В первом случае заговорщики хотели запугать бояр, но не преуспели и бежали в Тушино. Во втором случае Шуйского хотели убить, да не вышло. Заговорщики были казнены. Тут бы тушинским сидельцам насторожиться, проанализировать ситуацию, предпринять какие-нибудь сильные ходы. Но они все судились да рядились меж собой.

На Троицу 1609 года случилась нечаянная большая битва двух государств. Тушинский отряд забрел к Москве и задрался с заставой. Московские пограничники бежали, к тушинцам подошла подмога, москвичи снова были разбиты. Царь Василий бросил на Самозванца все резервы. Здесь впервые в нашей истории в бой пошли танки!..

Не спешите смеяться. Что есть танк? Подвижная огневая точка, почти неуязвимая для современных стрелковых средств противника. Первые русские танки как раз такими и были. Они назывались "гуляй-городами" и представляли собой деревянные срубы с бойницами, из которых велся пищальный огонь. В качестве ходовой части использовалось стандартное тележное шасси. Двигатель – в несколько натуральных лошадиных сил.

Такая система имела массу преимуществ. Судите сами. Попадает снаряд из ПТР в двигатель какого-нибудь нашего танка – бензиновый "Тигр" вспыхивает, как свечка; дизельный "Клим Ворошилов" глохнет и лениво дымится. А вот польский залп попадает в гуляй-город – мощность двигателя просто снижается на одну-две лошадиные силы, успевай только постромки перерубать! Прогресс в военной технике был налицо. Не сообразили только называть гуляй-города собственными именами. А было бы здорово: "Иоанн Грозный", "Василь Иваныч", "Анка Глинская", "Месть Господня за убиение царевича Дмитрея Иоанновича в Угличе злосердною волею и наущением Бориса Годунова..." Последнее название можно было продлить еще, но тогда у танка пришлось бы нарастить борта...

Поляки, однако, выдержали танковую атаку, захватили гуляй-города и совсем уж ворвались в Москву, но тут произошел у них какой-то непонятный сбой в управлении войсками. Наши тотчас же отбили гуляй-города и на плечах неприятеля чуть было не вошли в Тушино. Взяли в плен очень много поляков. Их потом меняли потихоньку на наших пленных.

В это время царский племянник князь Скопин-Шуйский очень выгодно договорился с королем Швеции о помощи. Шведы обещали дать нам во временное пользование целых два полка пехоты в обмен на вечную уступку Ливонии. Скопин со шведами двинулся через Псков, Новгород, Тверь на Москву. Везде ему приходилось вести тяжкие бои. Население городов и волостей делилось при этом на две части. "Лучшие люди" были за Шуйского и Скопина, то есть, за свои старые чины и звания. "Меньшие люди" уже вовсю делали карьеру под крылом царства польского и сопротивлялись, что было сил. Скопин входил в Подмосковье, когда шведы вдруг засобирались домой. Они жаловались на двухмесячную задержку зарплаты и еще какие-то пустяки. На самом деле они почуяли запах нешуточной битвы.

К этому времени король польский Сигизмунд понял, что в России появляется реальная возможность перемен. До сих пор то, что мы называли царством польским, было сбродным сообществом из литовских и польских отрядов, не имеющих никакого юридического отношения к Речи Посполитой. Теперь на овладение Москвой двинулись регулярные войска. Сапега вспомнил, что вообще-то он не атаман авантюрных ватаг, а гетман коронный.

Поляки осадили Смоленск 3 тысячами пехоты и кавалерии, но осада не удалась.

Тушинцы под Москвой забеспокоились: они оставались со своим Дмитрием как бы сами по себе. Ясно было, что Сапега и Сигизмунд хотят забрать Россию себе. Тушинцы под командой гетмана Рожинского стали бунтовать против Польши и сплотились вокруг Лжедмитрия, впрочем, обращаясь с ним, как с Петрушкой. Когда Лжедмитрий спросил у Рожинского, о чем идут переговоры с королевскими послами, то получил правильный ответ: "А тебе что за дело?.. Черт знает, кто ты таков".

Самозванец почуял тоску смертную и в ту же ночь, переодевшись в крестьянское платье, бежал в навозных санях с шутом своим любимым. Тушинские русские оказались в дурацком положении. Царя у них теперь не было, воевать за польского короля выходило подло. Но потом, при святейшем благословении патриарха Филарета, лучшие тушинцы поехали в ставку Сигизмунда и целовали-таки польскую казенную печать, чтобы не целовать мерзкого католического креста. Отдать королю Родину-мать наши патриоты соглашались на 18 условиях, из которых только одно было серьезным: чтобы не притеснялась православная вера. Остальные соглашения, типа: "чтобы жидам был запрещен въезд в царство Московское" или чтобы пограничников содержать сообща, были риторическими. Поляки на все это легко согласились, тем более, что царем всея Руси должен был стать сын их короля – Владислав.

В Тушино царил разброд. На поиски Лжедмитрия звала только Марина. Но делала она это артистично. Царица ходила распатланная и зареванная по казачьим палаткам и умоляла воров постоять за честь истинного государя.

Хотя Лжедмитрий Второй, в отличие от Первого, лупил Марину часто, а любил редко, она все-таки не прекращала интригу.

Лжедмитрий вынырнул в Калуге и стал резко выступать против Польши. К поумневшему царю устремились те, кому при поляках ничего не светило. Марина тоже бежала из Тушина. Она ускакала ночью, верхом, в гусарском платье. Остающимся она написала пространное послание. В этой гусарской балладе Марина объявляла о своем долге сопровождать мужа. На самом деле Марина оказалась у Сапеги, она больше надеялась на королевские войска, чем на донских казачков Самозванца. Однако ей не понравилось уныние, царившее в польских войсках: как-то Марине пришлось даже личным примером поднимать солдат в атаку. Тогда она снова переоделась и ускакала в Калугу к мужу.

В первых числах марта 1610 года тушинский табор был оставлен его обитателями и загорелся. Теперь в противостоянии реально участвовали только русские Шуйского и поляки Сигизмунда.

12 марта в Москву вошли войска Делагарди и Скопина-Шуйского. Наивный народ приветствовал молодого князя царским титулом. Бездетному царю Василию это было не обидно: племянник устраивал его в роли наследника. Но брат Шуйского Дмитрий заволновался. Вскоре на крестинах у Ивана Михайловича Воротынского Скопин неосторожно выпил вина, поднесенного женой Дмитрия. То ли это был прокисший от старости рейнский ид Михайлы Воротынского, то ли в чашу намешали чего особого, но у Скопина пошла носом кровь, и через пару недель он скончался. Россия потеряла храброго полководца. И тут оказалось, что Скопина – последнего приличного Рюриковича – народ и вправду хотел в цари. По смерти героя Василий Иванович обнаружил вокруг душную могильную пустоту.