Текст книги "Кривая Империя (Книга 1 - Князья и Цари)"

Автор книги: Сергей Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Кравченко Сергей
Кривая Империя (Книга 1 – Князья и Цари)

Сергей Кравченко

Кривая Империя.

Книга I. Князья и Цари

Предисловие

Мы говорим о нелегкой судьбе России и русского народа.

Мы пытаемся найти причины русских бед и неустройств.

Мы ищем врагов, ссылаемся на природные условия, на военные напасти, на превратности истории.

Мы остаемся в привычных рамках самооправдания.

Мы по-прежнему не хотим заглянуть внутрь себя...

А ведь есть, есть у нас темы, которые неудобно обсуждать. Есть очевидные обобщения, которые мы опасаемся сделать. Есть документальные факты, которые мы до сих пор комментируем извращенно, подчиняясь традиционному мнению и твердой правительственной указке.

Нам легко грешить против истины – мы ее почти не знаем. Поэтому, отчеканивая в диссертациях, что "...князь Игорь был далек от чаяний простого народа...", мы оправдываем себя тем, что сами половецких плясок вокруг пленного Игоря не плясали. И кажется нам, что предки наши – не люди, а почти инопланетяне, и понять их уже нельзя. Так и не судим, и не судимы будем, а в диссертациях с чистой совестью напишем – что кому задано.

Оглядываясь на прошедшие века и тысячелетия, мы обнаруживаем там другие одежды и технику, другую музыку и другой уровень коммунальных удобств. Но людей мы там встречаем все тех же – наших, знакомых с детства руководящих дураков и придурков, обиженных умных и честных, ограбленных работяг, прославленных негодяев и забытых героев. Все, как сейчас. Человек меняется очень медленно!

Так наберемся же духу объяснить Историю страны нашей простыми и понятными причинами. Вглядимся в лица и дела героев былых времен. Попытаемся понять их мотивы, – они не всегда были так уж величественны: под кольчугами и латами, под царскими мантиями и архиерейскими ризами трепетали такие же слабые, уязвимые сердца, пульсировали такие же чувствительные части тела, как и у нас с вами, дорогие читатели. Не будем судить их строго, – они жили и умирали в страшные времена. Не будем завидовать им, – не все так блестяще отражалось в лужах и болотах древнего быта. Но не будем и унижать себя преклонением перед сомнительными персонами старого времени, – правдами и неправдами добились они величальных записей на бересте, пергаменте и бумаге.

В нашем повествовании иногда будут появляться еще два автора – Писец и Историк.

Первого летописца звали вроде бы Нестор, хотя многие считают, что это образ собирательный, так сказать – союз писателей, составленный из грамотных и полуграмотных монахов. Задача у него была тяжкая и неприятная. Он должен был описывать события по горячим следам, под пристальным княжеским оком (вернее сказать – ухом: ни писать, ни читать, ни считать князь обычно не умел, и приходилось летописцу вслух пересказывать новые летописные повести о том, как он, батюшка, намедни за народ потно потрудился и славно попировал). Труды летописца пошли прахом. Не сохранилось ни одного оригинала "первоначальной летописи", четко датированных хроник. Только в 18 веке (!) при Петре Великом в прусской столице Кенигсберге был найден так называемый Радзивиллов список с "Повести временных лет", заботливо сохраненный педантичными немцами. Вообще, почти все, что удалось найти, – это списки, копии или цитаты и упоминания...

Еще более важную, хоть и черную работу, выполнял младший брат летописца – писец. На нем лежала обязанность ездить с князем, а также с кем попало и куда пошлют, вести всю государственную документацию, горбить вместо типографий, заменять собой все нынешние телеграфные аппараты, печатные машинки и компьютеры. С развитием государства на сутулые плечи писца обрушилась тяжкая бумажная лавина, и он кряхтел, но тянул. В мелких писцовых бумажках дошла до нас не меньшая часть живой Истории, чем в подцензурных официальных летописях. Так что, собирательный первоисточник нашиз пролетарской солидарности будет у нас называться в честь скромного труженика гусиного пера. Короче – Писец.

Второй наш соавтор – это великий русский историк Сергей Михайлович Соловьев, оставивший нам многотомный академический труд, в котором чего только нет. Тут и библиография, и дипломатическая переписка, и забавные случаи из придворного и народного быта. Историку нашему работать было легче. Ездить по полю брани ему не приходилось – он только читал и читал труды Писца. И зашел он издали, от основания Руси, и честно писал обо всем подряд, не забывая, правда, что живет в Империи, служит Императору и многолюдной Императорской фамилии, что Москва – праведный центр вселенной, и нет греха большего, чем в этой праведности и вселенском достоинстве усомниться. Рюриковичи у власти уже не стояли, поэтому подробности их быта освещать было легко, – лишь бы не обижать каких-нибудь сильных потомков, не разоблачать церковных легенд и, самое главное, – случайно не опорочить в передаче древних событий великую идею строительства Империи. Но чем ближе дело подходило к Романовым, тем скучнее и теснее становилось нашему Историку. Поэтому с какого-то момента придется нам его дополнить другими писателями, и он у нас тоже станет коллективным автором и собирательным персонажем.

* ЧАСТЬ 1. Утрата (862 – 1035) *

Предки наши

Россия как государство при возникновении была осенена двумя непоправимыми утратами – потерей национального руководства и гибелью коренной религии. Эти утраты и сопутствовавшие им сомнительные приобретения нанесли невосполнимый ущерб народному духу, не позволили в дальнейшем сформироваться национальному стержню, привели к череде тяжких военных, политических и нравственных катастроф. Итог известен: вялая, столетиями оскорбляемая и угнетаемая нация, вгоняемая чуждыми правителями и учителями то в экстаз самоуничтожения, то во внешнюю агрессивность, то в наивное построение идиотских конструкций – на страх всему человечеству, на осмеяние перед всем миром. Но люди на Руси частенько появлялись неплохие, умные, смелые, благородные, а то и святые. Но отдельные люди – это еще не народ.

Что же это были за люди наши ранние предки на этой земле? Что это была за Земля?

Земля наша в основном пуста была. В Европе, Африке и Азии зарождались и гибли цивилизации, бушевали толпы, лилась кровь, бурлила мысль, строились города, возводились гигантские статуи, маяки, пирамиды, работали библиотеки, писатели и поэты в белых одеждах диктовали секретарям оды и поэмы, возносили хвалу Небу, славу и проклятия – императорам. Пифагор, Евклид, Архимед, Аристотель – да разве всех перечислишь? – заложили основы наук. Александр Великий, Ганнибал и Цезарь успели завоевать весь мир и растерять завоеванное. Вавилон, Афины, Рим и Карфаген испробовали на себе и предложили на выбор все формы государственного устройства. Клеопатра и Антоний, Сафо, Дафнис и Хлоя, Орфей и Эвридика, Одиссей и Пенелопа объяснили людям, что такое любовь...

Прошло пять тысячелетий – пятьдесят веков цивилизации! Вот уже и устал мир. Вот уже прокатились по империям и республикам волны варварских нашествий. Это молодые, глупые и злые народы пришли отнять и поделить плоды чужого труда. Уже и эти дикари уселись в своих германиях и приобрели вполне европейский вид.

Уже и боги устали. Уже не о чем было говорить им с людьми, – все было сказано. Уже придумали люди бога из своих. Уже и убили его.

А у нас все еще ничего не было...

Садись на коня, поезжай от устья Дона на север. Вроде бы где-то там должна быть Москва? Ан, нет. Нету там никакой Москвы. И не доедешь ты никуда. Дорог нет. Тропинок нет, зверье, болота. И Дикое Поле не переедешь – полно лихого народу, каких-то проезжих и кочевых всадников, которые съедят и твоего коня и тебя, сварят вас с Савраской в походном котле, а то и сырыми сжуют.

Нет России, нет русских. Почти никаких нет. Степь. Лес. Волки. Медведи. Кабаны. Кочевники.

Впрочем, если тихо отыскать полянку на окраине леса, присмотреться повнимательней, то и здесь можно обнаружить какую-то жизнь. Только подойти надо очень тихо, спрятаться за толстый ствол и не хрустнуть веткой, не топотать и не сморкаться – распугаешь всех людей. Они и так здесь прячутся не от хорошей жизни.

Появились-таки люди в нашем краю! Слава Богу! Хоть и не учены, на лирах играть не горазды, а нам – милы! Это же славяне, деды наши (не умеют они еще до столька и досчитать, в каком колене). Что же и откуда занесло их в эти леса? Чего ж они не разъезжают гордо в богатырских кольчугах по просторам своей необъятной Родины? Чего ж не оглашают посвистом молодецким поля и реки? А не на ком им разъезжать. А нету у них в достатке железа на кольчуги и копья. А помалкивают они, чтобы не навлечь на себя злых, наглых, сильных и совсем уж тупых ребят. На конях, в кольчугах, с посвистом.

А пришли сюда славяне невесть откуда.

Почему вообще народы двигают с места? Одно из двух. Или на старом месте совсем плохо, голодно, опасно, дико. Или поверят какому-нибудь рассказчику, что вон за теми горами, мужики, есть страна Ковыляндия, и там работать, мужики, не надо – все само растет прямо в ковылях, а злой человек туда не доковыливает – не знает пока дорог. И можете вы там жить – не тужить и строить помаленьку хоть коммуну, хоть светлое царство, а хоть – и Империю. Вот и переходят-перебродят мужики на новое место. Но и тут все то же. Еды мало, работы много, гостей – поесть, попить и с собой увезти – хоть каждый день. Но ковыля, и правда, полно. И еще хорошо, что лес рядом, можно перепрятаться от гостей.

Пока другие славяне влезли в самый центр Европы, воевали там, учились и строили города, наши охотились, собирали мед, варить и сытить его научились, торговали воском и мехами, выезжая ненадолго к городским соседям. И вовремя прятались обратно на опушку, перебегали, пригнувшись, опасные ковыли.

У такого народа волей-неволей воспитываются оригинальные черты национального характера.

1. Чувство простора: вон, сколько леса и ковыльной степи.

2. Чувство смирения: вы к нам в гости – полюбить-пограбить, а мы к вам нет, мы дальше в лес.

3. Чувство осознанной нелюбознательности: что нам в ваших городах да науках? – мы в белку и своим умом попадем.

4. Любовь к созерцательности и пассивному рассуждению: когда почти нечего терять, а лезть в драку неохота, то суждения рождаются незамутненные, абстрактно честные и точные, но и почти бесполезные. Язык формируется сложный, красивый, многозначительный и неторопливый.

5. Любовь к труду: грабить не умеем, кто же нас прокормит, кроме нас самих? Хорошее это чувство – живи себе, работай. От трудолюбия происходит и миролюбие. Да разве ж дадут пожить?

6. И вот еще одно, досадное, Чувство зародилось у нас и окрепло. Это проклятое Шестое Чувство так и поведет нас сквозь века. Чувство Зависти. Великой и бессильной зависти к соседям. Великой, потому что очень велика была разница в жизненных удобствах между ненавистным уже тогда городом Парижем и нашей коммунальной полянкой. А бессильной потому, что как-то не хотелось и боязно было, добираясь до Парижа, выходить в лаптях во чисто поле и молодецким посвистом да медвежьей рогатиной побивать жуткую скифскую конницу да генуэзскую панцирную пехоту.

Чувство наше разрослось, источило нас, вошло в наши законы и правила хорошего тона.

Чувство чувством, но жить как-то надо было. И заметили мы, что у всех благополучных народов особой статью и умом отличаются их начальники статно сидят на белых конях, рубят, не задумываясь, головы ближним и дальним. Следовало и нам таких начальников назначить. Следовало, но никак не назначалось. Чувство не давало. Это что ж, соседа неумытого – в князи? Не-ет! Тяжко даже вообразить.

И надумали мы такое, чего никто нормальный даже в те глупые годы придумать не мог. Мы стали звать начальников с улицы. Приходи хоть первый встречный и правь!..

Другие народы строго следили за достижениями своих соотечественников. Четко устанавливали для них правила движения по служебной лестнице: из базарных крикунов – в трибуны, из кухонных склочников – в судьи, из анекдотчиков – в сенаторы и квесторы. А там уж, если от человека выгода видна была, то и в диктаторы, в сатрапы, в консулы, в короли, в императоры. Сделал карьеру на пользу народа – руби теперь нам головы, батька, секи нас, только не оставляй.

Такой пример служебного движения захватывал юные умы и чувства. И развивались эти умы, – уверяет Историк, – и совершенствовались чувства. Всем становилось хорошо.

А мы показали нашим юным, что рыпаться не надо. Что все равно, править ты, пацан, не будешь. А пороть тебя будет чужой и непонятный дядька. И прав у нас всегда будет чужой, заграничный, умный каким-то не нашим умом. Какое нравственное ускорение мы могли получить, вот так начиная свои скромные лесные карьеры?

Итак, с начальством прояснилось – давай сюда, кто хочет. А кто же захочет – в глушь, в лес, в грязь, в отрыв от александрийских библиотек и римских бань, от помпейских лупанариев, где все проститутки – с высшим образованием и чешут гекзаметром на пяти языках? На первый взгляд – никто.

И никто бы и не пошел к нам в начальники. Но было одно дело, которое всех к нам привлекало, да поднять его в одиночку никто не мог. Дело это называлось – Большая Дорога. Через наши земли, так бессмысленно нами занимаемые, проходили три Большие Дороги – Днепр, Дон и Волга. Две последние – это на будущее, а первая всем уже тогда очень нужна была. Не в том смысле, чтобы по ней удобно было ездить из слегка цивилизованных скандинавских стран в безмерно цивилизованное Средиземноморье, а затем, чтобы за проезжающими внимательно наблюдать. Брать с них налоги, пошлины (раз уж они решились и по этой Дороге пошли). Сильно эта Дорога была выгодна в хозяйстве, а никто ее по-настоящему не контролировал. Мелкие банды набегали, выслеживали и начисто грабили купцов, ели их сырыми. У спасшихся пропадала охота ездить с товарами и за товаром. Умные бандиты понимали, что брать надо не все, а только часть, чтобы охота оставалась и на следующий заезд. Для постоянного высокодоходного надзора за этой золотой жилой прямо здесь надо было и жить. Да еще нужно было бы заручиться содействием здешних славян, чтобы работать спокойно, без оглядки на ковыли.

Гости, которые объедали славян (с севера это были "варяги": скандинавы, прибалты, с востока – хазары), присматривались к Днепру, но без плотной оккупации его берегов наладить дохода не могли.

Славяне, выгнав как-то варяжских гостей за порог, решили-таки укрепиться – выбрать начальника. И вот здесь проснулось Чувство и не позволило им свободно, равно и тайно проголосовать за своих. В отчаянном помрачении и досаде кинулись славяне за отъехавшими гостями, извинились и позвали их назад. Не в гости. Насовсем.

– Ладно-ладно, – быстро согласились варяги, – только наша столица будет не в лесу, а в узловой стратегической точке – на Ладоге, в самом тугом узле Большой Дороги (здесь неподалеку приходилось корабли посуху перетаскивать из Днепра в северные реки и обратно; здесь удобнее всего было уговаривать купцов).

Рюрик, Аскольд и Дир

Было это в 862 году. Тогда, ровно за тысячу лет до

отмены крепостного права, славяне попали в первое свое, добровольное, рабство. Теперь за них думали на чужом языке. Теперь ими владели. И никто у них не спрашивал, нравится им это владение или нет. Владетелей звали Рюрик, Синеус и Трувор. Эти три брата бандитствовали в Прибалтике, но удержаться против тамошних не смогли. Новое владение казалось перспективным. Поэтому и братьев через два года осталось меньше – один Рюрик. Синеус и Трувор вроде бы сами умерли от неизвестной славянской болезни. Но мы-то знаем, что это за болезнь. Это наше родное Чувство! Делить на единицу Рюрику стало не в пример сподручнее, чем на три...

Что же у нас получилось с варягами?

Они пришли к нам с небольшой дружиной, оккупировали нас поначалу мягко.

Не стали навязывать нам свой язык. Не стали проводить классовых и национальных чисток. Дань брали ту же – гостевую. Да и боги у нас с ними были похожие. На каждый случай – свои.

И править они стали приятно и жестко – не пикнешь. Сунулся какой-то Вадим бунтовать в Новгороде, построенном для контроля истоков Днепра, убили его, честно вырубили пол-Новгорода, перенесли туда столицу.

Русские (а именно племя Рюрика называлось русью) принялись за освоение Большой Дороги. Простого контроля Днепра в одной точке было недостаточно. Стало известно, что на юге есть еще одно место, удобное для мягкого грабежа. Вроде бы там Днепр растекается по каменистым порогам. Крупная лодка не проходит, ломает дно. Вытаскивают купцы лодки на тот берег, где засады не видать, и перетаскивают на чистую воду. Хорошо бы в том месте сесть на обоих берегах, понаставить лавок и ларьков, чтобы купцы сами к ним заворачивали.

В 866 году (через четыре года после назначения Рюрика, – как стремительно понеслись события на Руси!) двое его подручных, Аскольд и Дир, собрали шайку из родни и отпросились вниз по Днепру – в "греки". Знал ли Рюрик о Порогах или это была разведка, но Аскольд и Дир нашли в низовьях великой реки полузаброшенное поселение, контролируемое хазарами. Городок стоял удобно и назывался в честь одного из покойных основателей – Киев. Был Киев воровским притоном. Здесь околачивались искатели приключений, отсюда во все края расходились шайки. Сюда тащили награбленное добро.

– Всегда на краю Руси находилось такое лихое место – вздыхал Писец, – то Киев, то Тмутаракань, то Берлад...

Аскольд и Дир шуганули хазар. Быстро договорились с местными бандитами. Недовольных вырезали. Быстро наладили дело. Сюда к ним уже и люди побежали. На волю. От Рюрика, от хазар, от славянских лесных костров. Куда столько народу девать? Как куда? – куда всегда – в землю обетованную, на Царьград! В 200 лодках поплыли к Царьграду (Он же Константинополь, он же потом и Стамбул). Там по непогоде их благополучно перебили. Аскольд и Дир благополучно же вернулись в Киев, решив проблему перенаселения.

– А случилось это, – запел нам под баян Писец, – чудесным появлением у стен Царьграда Богородицы!

– Да, да! – подтвердил Историк.

– А вы ее сами видели, или как?! – строго спросил я, и они стушевались...

И стали Аскольд да Дир в Киеве жить-поживать, про Рюрика не вспоминать. Но так не договаривались. Звали на Русь – на всю Русь! – семейство Рюрика. Никаких Аскольдов и Диров не предусматривалось.

От досады ли, от болезни славянской или еще почему, но скончался наш первый батька Рюрик в 869 году от рождества Христова. Ни про какого Христа не знаючи. Остался у Рюрика один, маленький совсем сын – Игорь.

Вещий Олег

Править стал Олег, боковой родственник Рюрика.

Это был тот самый, пушкинский Вещий Олег. Он

был крупный полководец. С мелкой дружиной сразу двинул на юг. Все племена, жившие без начальства, присоединил к себе. По пути настроил городов. И даже один из них областного значения – Смоленск. Везде посадил своих воевод с малыми оккупационными гарнизончиками. Олег создал Киевскую Русь – огнем и мечом присоединил те славянские племена, которые пока еще себе начальников не желали...

– Ну, почему же – огнем и мечом? – заупрямился Историк.

– А вы у Писца спросите, записал бы он, что народ радостно выползал из ковылей и славил батьку народными песнями, девок ему предлагал, хлеб-соль? Записал бы?

– Первым делом бы записал! – гордо признался Писец, и Историк отстал...

Добрался Олег и до Киева. Лодки с основной дружиной спрятал в засаде. Спецназ на нескольких лодках прикрыл брезентом, подогнал к пристани. Послали за Аскольдом и Диром: вот, мол, приплыли ваши земляки, гостинцы, приветы привезли с милого севера в сторону южную. Два лопуха, забыв за собой измену, наперегонки и без охраны потрусили к реке за гостинцами. Стянули брезент. И вот уже "родня" их окружила. Стали разбираться. Олег напирал на родовое право.

– Вы, ребята, – говорил он, – не княжеского роду, с вами договора на владение Русью не было. Я – другое дело. Да вот у нас на ручках и Игорек, Рюриков сын, он тоже имеет право Русь иметь. А вам, ребята, изо всей Руси остается только, сами знаете, сколько на сколько и сколько в глубину. Чем отнекивались Аскольд и Дир, неизвестно.

– Ты чего не записал? – спросили мы у Писца.

– А чего тут записывать? – обычный базар, – резонно ответил он, слова говорились грубые, все мать, да мать, – только и удалось записать, что присвоил Олег Киеву почетное звание "Мать городов русских"...

Короче, порубали Аскольда и Дира прямо здесь, на глазах у Игорька. Урок этот, как нам потом расскажет Писец, пошел младенцу впрок. А похоронили Аскольда и Дира на бугре, и могила их известна киевлянам по сей день, но называется почему-то только Аскольдовой. Будете в Киеве, заходите.

Почти 40 лет провозился Олег со славянами, все их присоединяя да миря. Организовал правильное финансирование своей варяжской дружины, установил четкий контроль Дороги, завел неусыпный догляд в сторону ковылей. В 907 году решил подумать и о душе – двинуть на Царьград. Вызвал Писца, объяснил ему историческую важность задачи, игнорировал его христианские мольбы не трогать оплот православия, строго указал, что он и своих-то, языческих волхвов про смерть от коня не слушает. Ушел Писец в поход собираться – перья острить и чернила квасить, к иронической фразе "Как прежде сбирается Вещий Олег..." рифму подбирать. От отеческого напутствия и угрозы цензурой Писец стал писать о походе Олега величественно и условно.

У Аскольда и Дира было 200 лодок? – пишем: у Олега – 2 000. Сажаем в них... ну, скажем, по 40 человек (тогда и белок и девок любили считать "сороками"). Итого получается 80 тысяч! Увидев такой флот, греки испугались, заперлись в Царьграде, вход в бухту, проникающую в город, перегородили толстой цепью.

– Золотой! – потупившись, вставил Писец.

Стали варяги да славяне по обыкновению все деревушки вокруг Константинополя грабить и жечь. Потом Олег придумал красивую шутку: поставил лодки на колеса и под парусами двинул на Царьград!..

Представим себе технику этого дела. Возможно, Олег заранее все подготовил – оси, колеса, крепления, рули для колес. Но это маловероятно. Он заранее не знал ни местности, ни погоды. А была бы грязь? – тут бы он на своих парусных телегах и приплыл. Скорее, придумал Олег эту танковую операцию на месте. Колеса и оси поснимали с телег в ограбленных пригородах, прикинули ветер – с ветром повезло. Рулей не было, толкали лодки, подправляли вручную, тормозили лаптем. Картина получилась величественная. Греки сразу капитулировали. Выслали князю хлеб-соль, вино. Отравленные, конечно. Опытный Олег вино вылил в бухту, хлеб-соль выбросил на дорогу.

– Так, – прижал я Писца, – где в этот раз была ваша Богоматерь? Не могла ветра наслать в бейдевинд? Даже отравить дикаря по-человечески не захотела!

– Милосердна еси... – залепетал Писец. Заврался, в общем.

Как бы то ни было, прибили для страха Олеговы дружинники свои старые щиты на ворота Царьграда, новых, золоченых набрали у местных оружейников и ювелиров. Обложили Византию налогами, данями, придирками всякими: нам тут и ездить, и есть, и пить, а паруса нам на обратную дорожку шейте шелковые! Еле выпроводили Олега восвояси. По рассказу нашего Писца, все лодки сидели по ватерлинию от золотишка и трофейной мануфактуры.

– Поэтому, – подсказал я, – славянское войско обратно всю дорогу ковыляло пешком. Возразить против логики наш Нестор не решился, хотя сам при князе, конечно, плыл под шелковым парусом...

Олегу удавалось кое-как контролировать Царьград 5 лет. За это время в переписке с хитрыми греками он добился заключения целой международной хартии из 12 пунктов, – почти все в свою пользу. Греки кряхтели, но не упустили случая подползти к Олегу змеей: дескать, давай, князь, мы тебе еще и церковные дары посылать будем. И со служителями, чтобы объясняли, как этими дарами пользоваться...

– Дары? Дары давайте, – вяло согласился престарелый Олег.

– А ты куда смотрел, ты же ученый?! – полез я на Писца, – почему князя от греков не предостерег?

– Не расстраивайтесь, тезка, – вмешался Историк, – он хоть и грамотный, но сам грек! – Пришлось мне рассерженно замолчать.

Осенью 912 года, в грустную поэтическую погоду пошел Олег проведать своего покойного коня, кости которого валялись в поле. Ну, и дальше все вышло по Пушкину...

43 года прокняжил Олег, протомил Игоря Рюриковича...

Здесь Историк стал покашливать, елозить в кресле и как-то подозрительно поглядывать на Писца.

– Понимаете, – начал он, – тут в летописи содержится неувязка, которую отечественная история никак развязать не может. Записано, что Олег стал править сразу после Рюрика, то есть с 869 года, и правил 33(?!) года, Игоря женил на Ольге в 903 году. Убийство Аскольда и Дира Игорь наблюдал с рук – еще ходить не умел. Получается, что либо Олег правил с 879, а не с 869 года, либо правил 43, а не 33 года. Вот и Вы пишете – 43! Вы как изволили считать?

– Я изволил считать на калькуляторе CITIZEN-411. От 912 отнял 869. А Вы как изволили?

– А я не считал, я у него прочел, – кивнул Историк на притихшего под иконостасом Писца.

– А, ну с ним мы сейчас разберемся! – страшно обернулся я.

– Молви, брат Гусиное Перо, какой матери промыслом на этот раз ты нам исказил факты по делу?

– Не матери, не матери, – стал отпираться и заискивать Писец.

– Когда скончался от змия поганого батюшка Олег, был великий стон в Земле русской, на небесах ходили сполохи...

– Ты покороче давай, не задерживай следствие, писатель...

– Ну, в общем, по Олегу все цифры правильные. А как стали мы в 903 году матушку нашу святую честную деву Ольгу за Игоря сватать, то засумлевалась она, не стар ли Игорь. А было ему 36 годков. И тогда переписали мы еще раз сватью грамоту во Псков. "Пиши: ... а молодцу-то нашему – 26-я весна!" – велел мне князь великий, светлый, сияющий аки диамант небесный и....

– Понятно, – успокоились мы с Историком, – втерли очки девке!

Игорь

Игорь воспитывался Олегом неправильно. Жес

токостям всяким его обучили, а доблести и чести

преподать не собрались. Во время похода на Царьград Олег Игоря оставил на хозяйстве с молодой женой Ольгой (четыре года как женаты).

– Оля эта, – раньше времени стал нашептывать Писец, – была не подарок!..

Но вот досталась Игорю Русь.

– Давайте объяснимся наперед, – предложил Историк, – Игорь мог бы ничего и не получить, если бы от Олега, Рюрика и даже Синеуса или Трувора остался хоть кто-нибудь старше Игоря.

Тогда, поначалу, Русь наследовал старший в роду, а не старший сын правящего князя. Поэтому и Олег заступил на княжество. И это правильно, – не пришлось дружине возиться с ползунками. Этот старый закон наследования происходил, видимо, от того, что бродячая жизнь варяжских шаек не очень-то располагала к законному размножению. Кто был чей сын, вспоминалось с трудом. Зато и правили всем родом. Каждому Рюриковичу старались хоть на время, хоть захудалый какой городок, а дать. С последующим возвратом в общий котел для новой дележки...

Засел Игорь в Киеве на 33 года. Правил дурно, с Писцом не ладил, значения ему не придавал, хоть и был за невесту должен. Поэтому и записали про Игоря в летописях только пять раз за треть века, да и то с незаметной тогда издевкой. Славяне стали от Игоря ховаться в ковыли, от налогов отлынивать. С подвигами тоже как-то не заладилось. Двинул было Игорь по проторенному пути на Царьград, да греки перехватили его малую шайку по доносу болгарских побратимов и попалили лодки прямо в море греческим же огнем – ракетами "корабль-корабль". Под конец бесславной карьеры Игорь набрал смешанное огромное войско из печенегов, славян, варягов, дополнительно приглашенных на грабеж, и "покрыл все море кораблями". Греки сосчитали все это и выслали Игорю встречное предложение: дань по-старому, Олеговы договора – в силе, миру – мир, дружба навек. Жадный, трусливый, неприятный Писцу, Игорь суетливо, не по-рыцарски согласился. Деньги взял тайно от дружины. Наемников отпустил грабить Болгарию, позволил им поживиться хоть за счет неверных другарей.

Пока он так бесславно гулял, наши в ковылях совсем разболтались, уже и забыли, как дань платить. Пришлось Игорю с дружиной лично заниматься грязным делом. Пошел он к древлянам сразу после войны, в 946 году. Собрал дань. И тут дружинники, не солоно похлебавшие черноморской водички, напомнили князю, что с дружиной принято делиться чуть ли не поровну! Ох, как не хотелось Игорю делиться, а пришлось – лес кругом! Тут Чувство и вскипело. Пошел Игорь назад к древлянам нашим почти в одиночку, с несколькими совсем уж приближенными шестерками по новой дань собирать. Наши древляне были люди, конечно, забитые. Но все-таки до нас им было еще 1 000 лет унижаться, и они Игоря убили. Не со зла, а по справедливости.

– Здесь, братие, – темна записана весть, – молвил Писец...

– Ну что опять такое? – насторожились мы с Историком.

– Уж вы сочли, что Игорь явился на свет Божий лета ...э ...867-го, с трудом перевел наш архивариус привычное исчисление от сотворения мира на дату от Рождества.

– Считайте, сударь, – косясь на калькулятор, понял Историк.

– 946 – 867 = 79!

– Верно, верно! Стар был батюшка. На коня всходил по отрокам – по спинам, плечам, головам. Потому и доли требовать посмели. Потому и почил от малой древлянской грубости.

– Потому и Ольга при таком муже бешеная была, – заключил я.

Святая Ольга

И вот осталась, значит, Ольга вдовой, что-то около 58 лет от роду.

По идее, ей никакой власти не светило. Но был у

нее от Игоря сын Святослав, а других никаких Рюриковичей от походов да пиров не сохранилось. По закону, Святослав должен был подрасти и вырезать побольше древлян. Закон кровной мести успешно действовал тогда не только среди справедливых горских народов. Но у Ольги и своего Чувства было предостаточно: подсунули ненового мужика, скотину, жадину, сквалыгу и труса, и теперь – вдоветь? Ольга решила действовать сама, то есть мстить. А тут и древляне напросились. Они посовещались и приняли наглое решение. Предложили Ольге в мужья своего лесного князя Мала, чтобы Святослава потом по-тихому от власти оттереть. Приодели 20 своих видных ответственных товарищей и в лодке послали в Киев. Те приплыли и послали сказать о себе Ольге. Не икалось же им у Аскольдовой пристани!

Ольга сообразила мгновенно: а оставайтесь-ка, братья-славяне, в своем корабле, а завтра с утра мои дружинники вас с честью внесут прямо на мой двор. Круто! Почетно! Олег на Царьград катился в лодках под горку и по ветру, а мы пойдем по рукам и на гору! Будет о чем рассказать в ковылях! Утром пришли красивые, приодетые, безоружные ребята. У всех хлебосольные улыбки, чистые руки, холодные головы, маузеров не видать. Взяли лодку с 20 пассажирами (значит, было носильщиков человек 50-60!), понесли потихоньку, с перекурами и осмотром киевских достопримечательностей: