Текст книги "Кривая империя. Книга 3"

Автор книги: Сергей Кравченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

15 мая в поход выступила Иверская божья матерь – не на коне, а на и-коне, конечно. 18-го за ней последовал сам царь. Трубецкому приказали поворотить к югу и соединиться с 20 000 запорожцев Хмельницкого. В Польшу были разосланы грамоты для мобилизации партизанского движения. К началу июля, легко захватив обычные в таких походах полоцки, рославли и дорогобужи, остановились под Смоленском. Здесь, как при карусельной прогулке, получили обыкновенное, уже третье со времен Ивана III сообщение о неожиданном поражении под Оршей. Но остановить Алексея никто не мог. Он воевал не войсками, а своим присутствием и добрым словом. Милость к побежденным делала свое дело. Города сдавались один за другим. В Могилеве царь разрешил – ну, не чудо ли! – оставить Магдебургское право! Это прямо по завету Чингисхана, а не приемного дедушки.

А под Смоленском было тяжко. Первый штурм окончился гибелью 7000 наших русских. Цифра 7000 с некоторых пор стала подозрительно часто появляться в сводках. Видать, Россия постепенно переходила от своего исторического исчисления «сороками» на европейскую традицию, в которой цифра 7, как мы знаем, играет особую роль. Хорошо хоть любимую татарскую цифру 9 мы освоить не успели, а то жертв под Смоленском могло быть и больше.

Здесь сначала не ладилось, но еженедельные и ежедневные сведения о взятии новых городов проникали и в Смоленск. «Психическая атака» удалась, 10 сентября начались переговоры, а 23 сентября воеводы смоленские уже складывали знамена к ногам Алексея. Победа была «бархатной», полной и повсеместной.

Зато в Москве началась эпидемия моровой язвы. Обозначилась некая нравственная поляризация России. Там, где был добрый царь, все было хорошо. Там, где за старшего оставался суровый Никон, становилось всё хуже.

Далее мистерия развивалась бурно и красочно. Тяглец новгородской сотни Софрон Лапотников имел обыкновенную с виду иконку Спаса нерукотворного. О нерукотворности своей собственности Софрон не знал. Он припоминал, что купил ее за алтын в базарный день. Однажды во время чумы Софрон молился, чтобы заразу пронесло мимо него лично. Тут Спаситель с иконы будто бы заорал на него, что нечего тебе Софрон жадничать, предъяви меня народу, я – Спас всеобщий. Софрон отнес икону в приемную патриарха. Через несколько дней Софрона вызвали в тиунскую избу, и там чиновники вернули ему икону со словами дерзкими, что икона фальшивая, святости в ней нету, лицо у Спаса было кривое, так его и соскоблили от греха. И надо тебе, Софрон, обратиться к мастерам и лицо это перелицевать. За свой счет.

Софрон бросился к народу. Народ застыл в шоке, а потом забунтовал. Это кто же смеет прикасаться железом к святому лику? Кто смеет судить о чуде, сам чуда не удостоившись? Это Никон! И с ним – прихибетный «старец» Арсений, известный еретик, приговореннй ранее к смерти, помилованный, сосланный на Соловки, а теперь – гляди-ка! – допущенный патриархом «править» – понимай «портить» – священные книги! Порченные книги были уже и набраны, а не печатались только из-за чумы среди печатников.

Патриарха в Москве не было, он где-то спасался телесно, и людей это заело. Патриарх должен был ходить по чумным избам, утешать страждущих, спасать их духовно. И, – если свят, – то ничего бы ему от чумы не сделалось.

Наивные наши россияне! Какой это чиновник, хоть и при Боге, будет по вашим гнойным норам пробираться? Когда это было? Когда это будет? Ну, разве, если выборы на носу:

Стал народ требовать, чтоб написали царю, а тот бы указал Никона и Арсения постеречь до суда, а то, как бы колдуны не разбежались. Бояре людей успокаивали, и люди рады были успокоиться, когда бы к вечеру не обнаружилось еще несколько скоблёных икон.

Бояре написали о бунте царице и царевичу, которые спасались вместе с Никоном. Никон от лица царицы грозно указывал смирять и утешать невежественный народ.

Люди стали просить патриарха, чтобы он вернул в столицу попов, а то эти оберегатели душ православных первыми разбежались от чумы по деревням, и церкви стоят без служб, когда особенно хочется молиться. Никон промолчал, – это ж и ему, первому сбежавшему пришлось бы, хоть и последним, а возвращаться.

А чума крепчала. Умерли главные бояре Пронский и Хилков, перемерли все купцы – поставщики двора, стрелецкие полки внутренней службы поредели вшестеро, дворня полегла почти вся, но не покинула барских дворов. В монастырях погибло по 70-80% монахов и монахинь. Зэки проломили стенки тюрем и пошли бесшабашно гулять по опустевшей Москве.

По городам тоже происходило страшное. Доля жертв простиралась от 50% в Твери и Угличе до 85% в Переяславле Рязанском. На селе было полегче.

Как водится, по царским указам, которые сочинял и распространял Никон, простому народу уделялось чисто статистическое внимание, а царской фамилии – персональное. Всех больных или подозрительных изолировали строгим караулом, чтобы подыхали в покое и других не беспокоили. Профилактических распоряжений, известных с декамероновских и шекспировских чумных времен, типа, есть чеснок, мыться чаще, не плевать в общественных местах – Историком не замечено.

И, напротив, себя оберегали тщательно. Вот, царице с Никоном и детьми нужно перебраться с карантинной стоянки в чистом поле под сень Колязина монастыря. И тут становится известно, что намедни дорогу перебежала черная кошка, то есть, через нее перевезли на погребение чумное тело думной дворянки Гавренёвой. Что делать? А вот что. В точке перевоза заразного трупа накладываем на обочины сажен по десяти и более дров и выжигаем всё к чертовой матери до остекленения почвы, велим «уголье и пепел вместе с землею свезть и насыпать новой земли, которую брать издалека». Был бы не сентябрь, так можно было бы на новой земле и цветочки посадить – как в нашем детстве – буквицами «Слава КПСС!». Но не вышло, повалил ранний снег. В Москве так засыпало Кремль, что пройти по двору было нельзя, а разгребать завалы – некому.

Письма к Никону о стихии и чумных волнениях приходили ежедневно. Чтобы не заразиться от грешных курьеров, и, не надеясь на молитву и водяное крапление, святой отец придумал огненный шлюз. Устроен он так. В специальной избе, расположенной на карантинной меже, в противоположных стенах делаются двери. Комната между ними разгорожена жаровнями на козлах. На жаровнях разводится адский : ну, хорошо, – святой огонь. Подозреваемый гонец входит с дороги в чумную дверь, достает письмо и держит его перед собой – лицом к огню. Наш стерильный Писец, близоруко щурясь с другой стороны, вчитывается через огонь в текст и переписывает его на чистый лист. Потом через свою, чистую дверь уносит копию Никону. А гонец – через свою – отправляется кончаться или как Бог даст.

В октябре чума стихла, кое-кто из заразившихся даже стал выздоравливать, видать бацилла потеряла силу. Это вернулся с войны наш царь Алёша. Соответственно и удача поменяла прописку. Армия без царя еще взяла Витебск, но тут же начались неприятности. Русские реквизировали по деревням хлеб на прокорм армии, и запорожцы принялись продотрядовцев убивать. Они наконец-то поняли, что московское подданство – не хрен собачий. Хмельницкий снова что-то бредил в ответ на московские окрики. То он не понимал, как поделить 20 000 царского жалованья на 100 000 войска (да по 20 копеек, Богдан!), и заначивал жалованье у себя. То сообщал, что, благодаря ему, король венгерский и господарь молдавский хотят присоединить свои республики к России, а на деле никто и мыслей таких не держал. Митрополит киевский предательски писал королю Яну Казимиру, что с Москвой ему худо, и просился назад.

Новый 1655 год начался еще неприятнее. Везде по свежеприсоединенной Украине вспыхивали антимосковские бунты, магдебургский Могилев поддался Радзивиллу, наместники царские сидели непрочно, некоторые так и изменили. Смоленск, насилуемый оккупационным гарнизоном, мог в любую минуту вернуться к королю. Пришлось Алексею, коротко заехавши в Москву помолиться, скакать в Смоленск, назначать смертную казнь за мародерство и торговую – за попустительство. Смоленск успокоился, и царь выступил на Литву и Польшу. Опять война заладилась. Были разбиты Радзивилл и Гонсевский, взят город Гродно, и столица Литвы Вильна. Затем была захвачена Галиция, разбит гетман коронный Потоцкий, взят Люблин. Наши обложили Львов, но из-за предательства Хмельницкого, получившего от львовян взятку в 60 000 злотых, Львов уцелел.

Польша была повержена, но досталась не победителю. С севера налетела шведская армия короля Карла X Густава, захватила всю Польшу с Варшавой и Краковом, и Карл принял корону польскую. Князь Литовский Радзивилл принес ему присягу и получил заверение в скором возвращении земель, захваченных Алексеем. Так война польская стала войной шведской. Просто великой Польши не стало, а возникла великая Швеция. И нужно было заступаться за Яна Казимира, который, хоть и католик, но всё-таки – из наших, из поляков, из славян. Красная стрела на штабных картах теперь повернулась с юго-запада на северо-запад. 15 мая 1656 года Алексей снова сел в седло. Вдогонку ему Никон благославил донских казаков – «громителей берегов Черноморских» – ехать с богом на погром берегов балтийских – общим курсом на Стокгольм!

Блистательный поход Алексея отмечен скороговоркой армейских сводок:

30 июня взят Канцев;

5 июля – Полоцк;

31 июля Динабург;

и тут же – Кокенгаузен.

Потом возникли осенние трудности. 23 августа царь лично приступил к Риге, но слабая русская артиллерия не смогла проломить тевтонских стен. У прибалтийских крестьян закончились полевые работы, они аккуратненько зарыли урожай и деловито перековали косы с поперечного положения на продольное. Этими косами был нанесен удар в спину русской армии. Всё-таки, никогда в Прибалтике не понимали, за что нас любить.

Осажденные выскочили из Риги и тяжко поразили осадный гарнизон. Пришлось нашим отступить в Полоцк, прихватив по дороге Дерпт с одним из первых в Европе университетов. Летом 1657 года Ригу тоже посетила эпидемия чумы, которую занесли то ли наши переболевшие интервенты, то ли шведские защитники. Начался мор, умер командующий Делагарди, шведы «выбежали» из города. Но и нашим заходить в чумной город было неохота. Вообще, итоги войны оказались какими-то размытыми. Польшу потеснили, но Балтики не достигли, Украину присоединили, но Хмельницкий погуливал на сторону – писал в Крым, Молдавию, шведам и венграм о соединении. Теперь с похмелья он мечтал быть королем польским, а во хмелю – владычицей морскою, и приказывал строить корабли. Получалось, Украина присоединена только на бумаге, со шведами продолжает дружить, а поляков уважать. Так Хмельницкий прямо и заявил московскому послу Бутурлину. Он впадал то в гнев праведный против Москвы, то умильно клялся в преданности царю, то просился в отставку по болезни. 27 июля 1657 года эта болезнь одолела великого гетмана, и он почил в бозе.

Хмельницкий завещал гетманство сыну Юрию, хоть «завещать» было и нельзя. Рада избрала гетманом писаря Выговского, который происходил из шляхты, а потому войско запорожское уже через год снова попало под Польшу с договором о 22 пунктах. Начались войны казаков с царскими наместниками.

А в Польше Рада предложила нашему царю Алексею стать царем польским. Но их попы тоже воспротивились и составили 21 пункт, почему это никак не возможно, особенно, если Алексей не перейдет в католичество.

Опять началась война. 28 июня 1659 года 150-тысячная армия князя Трубецкого сошлась с объединенным украино-крымским войском под Конотопом. Прославленная в прежних кампаниях московская конница погнала казаков, но попала в окружение и погибла вся. 5000 пленных русских были выведены в поле, где казаки и татары методично зарезали их по уговору. После этого хан ушел домой, а Выговской потерпел поражение от уцелевшего Трубецкого.

Украина совсем спятила. Ей и в Россию хотелось, и с Москвой не жилось. Обозный коронный (это чин такой) Андрей Потоцкий доносил королю: «Одно местечко воюет с другим, сын грабит отца, отец – сына. Страшное представляется здесь Вавилонское столпотворение». Наконец, левобережные полковники перебили остатки армии Выговского и подтвердили присягу царю. Гетманство захватил Юрий Хмельницкий и склонил всё войско поддаться Москве. Он еще много раз потом бегал туда-сюда.

Война на Украине продолжалась 13 лет и окончилась в 1666 году 13-летним перемирием. Внимательный читатель заметил, конечно, страшное сочетание цифр в этих датах и сроках, и далее не будет удивляться тягостным отношениям Украины и России.

Начало 13-летней войны, ознаменовавшееся чумой, сломало светлые иллюзии первых лет правления царя Алексея. Дальше все события его царствования катились под горку. Хроническое запустение казны, ежегодные бунты черни, казни и убийства – всё вошло в привычную колею. Царь велел печатать медную монету с номиналом серебряной. Народ восстал. На Пасху 1662 года в селе Коломенском царю не дали отстоять обедни, стали требовать казни подозреваемых в измене бояр Ртищева и Милославского, – на их дворах купец Шорин ставил монетное оборудование. Царь обещал учинить сыск. Ему не верили, нагло хватали за руки, кричали всякие неприятные слова. Пришлось дать стрельцам соответствующую команду. Погибло 7000 зевак и 200 «гилёвщиков» – заводил. Испуганная гилем царица на целый год слегла в постель. За это были казнены еще 7000 арестованных по монетному делу, 15000 отделались торговыми казнями – им поотрубали дерзкие руки и ноги, и по заживлению ран отправили в Сибирь. С конфискацией, конечно.

Любые реформы Русь встречала в штыки. Новые медные деньги пытались внедрить и на Украине. Гетман Выговской спрашивал у царского воеводы Пушкаря: «Что это за деньги? Как их брать?». Пушкарь отвечал: «Хотя бы великий государь изволил нарезать бумажных денег и прислать, а на них будет великого государя имя, то я рад его государево жалованье принимать». Пушкарь опередил время, – это он так шутил насчет бумажных денег...

Страсти по Никону

Совсем испортилось царствование Алексея из-за ссоры с Никоном. В народе замечено, что, чем крепче первая любовь, тем страшнее в будущем ненависть между бывшими влюбленными. Так получилось и здесь.

Зачем, вообще, нужны реформы и перемены?

Реформы, перемены и просто крупные проекты затеваются тогда, когда по-старому уже ничего не ладится, и всем понятно, что гугеноты честнее католиков, Кромвель лучше, чем Карл, Анна Клевская в монастыре надежнее, чем Анна Болейн в чужой постели. Реформы нужны, чтобы исправить ошибки, повысить производительность труда, улучшить собираемость налогов, получить, как можно скорее, ощутимый результат.

Но реформы часто начинаются людьми поверхностными и невежественными – взамен непосильного для них живого дела. Берется такой Незнайка за это дело, а ничего не выходит. И надо бы Незнайке подучиться да потрудиться на вторых ролях, но лень. Так он и выбрасывает кисточки, ломает паровозы, топит баржи с неправильной интеллигенцией, вводит принудительное курение табака.

Но это еще полбеды. Социальные катаклизмы время от времени ощущает каждая нация. Хуже, когда ученый реформатор решает, что дело не в налогах и законах, не в К.П.Д. парового двигателя, а в основе основ. Тогда он взвивается блудливой мыслью к самым небесам и начинает перестройку сверху. И он надеется, что, исправив божественное начало, автоматически повысит К.П.Д своего паровоза, застрявшего с грузом винтовок на пути к Коммуне.

Россия чаще других оказывалась жертвой своих неукротимых ученых.

Чего хотел Никон? Он хотел реформировать церковь. Разрешение на это он выпросил у царя при назначении патриархом.

Зачем ему это было нужно? Он и так достиг вершины иерархии, имел что есть и пить, чем утешить воспаленную гордыню.

А это, смотря какое воспаление! Человек, воспитанный в тереме французскими гувернантками, никогда не ощущает такого зуда, как брат его, едва отмывший и соскобливший вшивые струпья. Короче, Никон дерзнул побыть богом. Логика тут простая. Кто выше патриарха? Только Бог. Что есть церковь? Бог уверенно отвечает: «Дом мой, домом молитвы нареченный». Кто имеет право переставлять мебель в доме бога? Только Бог!

И Никон начинает перестановку мебели.

Сначала он захватывает, как ему кажется, первенство в государстве. При живом царе он пишется «великим государем» на первом месте. Вот так: «От великого государя, святейшего Никона, патриарха московского и всея Руси...», и где-то там, далее по тексту – «царь указал». Автоматически, всё семейство царицы, все Милославские и прочие становятся смертельными врагами наглого попа. Но он не замечает этого. Он занят исправлением православия, не больше, не меньше!

Нам сейчас трудно разобраться, что было в старом православии не так. Они крестились двумя пальцами вместо трех, но в ту же сторону. Они разумно считали, что Иисус рожден, а не «сотворен», и т.д. Никон стал всё это «исправлять», менять и заставлять народ подчиняться переменам. Никто не понимал, зачем, – как мы сейчас не понимаем достоинств или недостатков учения о каком-то «сугубом аллилуия». Никона не волновали последствия, ему было наплевать, что простые люди растеряются и возмутятся. Ему хотелось, чтобы в божественных книгах по всей Руси было одинаково написано об одних и тех же вещах, и не пришлось бы тиражировать типографским способом русские версии, искаженные вкривь и вкось за последние 600-700 лет. Возмущало преосвященного и то, что в церквях поют на несколько голосов, и поэтому, как в дурной опере, нельзя разобрать слов.

Патриарший собор в начале 1654 года большинством голосов (меньшинство было немедленно сослано) поддержал Никона в необходимости сольного пения и исправления божественных книг по старым каноническим образцам, ввозимым из Греции. Греки в Антиохии и Константинополе обрадовались такому просветлению и указали также на необходимость креститься тремя пальцами. Московский собор 1656 года утвердил и это.

Сторонники традиций завопили к царю, что все это – ересь, Никон живет в одной келье с греком Арсением, который его подстрекает и т.п.

Страна впала в Раскол. Теперь это слово мы тоже будем писать с большой буквы, как и Смуту. Раскололись на два лагеря православные прихожане, возникли поповские партии, высшие иерархи еще долгие годы переписывались и переговаривались с двойным смыслом. Начались жестокие преследования, раскольники стали спасаться в таежных тупиках, убегать в казаки. Только этой напасти не хватало Руси! Она на многие десятилетия забилась в религиозной судороге, эхо церковного безобразия докатилось и до наших времен.

Никон правил бал. Но и на молодца у нас всегда находится бодливая овца. Есть, есть у нас сила, которую ничем не одолеть, никому не объехать. Она одна – столп нашего общества, хребет нашей морали. Эта сила – бессмертное российское чиновничество. Ох, зря Никон его не приголубил, зря не погубил. А третьего тут не дано.

И вот, стали наши Акакии Акакиевичи писать царю-батюшке жалобы на вредного патриарха. И зашли они не сверху, как он. Не стали они спорить о правильности единственно-верного учения. А зашли они сзаду. Стали они перечислять, на сколько копеек Никон согрешил в быту, разъезжая по провинции. Да какой дикий бюрократизм он развел при назначении попов в службу, да как им это выходит дорого.

Алексей все это читал и слушал. Другой бы поставил зарвавшегося патриарха на место, пугнул бы его темной ночью какой-нибудь мерзкой малюто-скуратовской харей. Но Алексей был «тишайшим», добрым в общем-то малым. Он воевать не стал. Он просто отвернулся от попа, да и пошел своей дорогой. Он же был государь!

Вот, летом 1658 года приезжает к нам грузинский царевич Теймураз. Народ толпится у дороги – посмотреть на диковину. По обычаю впереди процессии идет «очищающий дорогу» боярин Хитрово. Он потихоньку, чисто символически лупит палкой зевак, многие из которых нарочно подворачиваются под удар для смеху. Нечаянно палка опускается на посыльного дворянина патриарха. Тот становится в позу, кричит, что он по делу, обещает жаловаться.

– Не чванься! – остужает его Хитрово и врезает палкой меж глаз, уже по-настоящему.

Патриарх пишет грозную жалобу царю с требованием наказать Хитрово. «Ладно, ладно», – отвечает Алексей, и ухом не ведет.

Возникает двусмысленное противостояние, типа Людовика XIII и Ришелье. 8 июля царь впервые пропускает крестный ход. 10 июля не появляется на нововведенном празднике Ризы господней, да еще присылает патриарху выговор, чтоб перестал писаться великим государем, ибо государь на Руси один.

Нормальный человек, чуя дымок опалы, немедленно повинился бы, объяснил недоразумение, указал на клеветников, покаялся в грехах, попросил новой службы с риском для жизни. Гордый человек тихо уехал бы в деревню и дождался, когда несправедливость станет явной. А полный идиот начинает шумно качать права.

Вот, Никон и начал. Он решил, что вся жизнь в России зиждется только на нем, а без него начнется светопреставление, по-научному – Апокалипсис, или, наоборот – Армагеддон.

После службы о Ризе господней Никон велел сторожу запереть храм, чтобы слушатели не разбежались, и объявил «поучение». Суть поучения была такова: «Я прав, а все кругом – козлы». Поэтому: «От сего времени я вам больше не патриарх, если же помыслю быть патриархом, то буду анафема».

И стал Никон принародно раздеваться. Народ к стриптизу тогда был не привычен, послышались всхлипывания: «На кого ты нас оставляешь!». «На кого Бог даст», – отвечал патриарх-расстрига. Принесли мешок с простым монашеским платьем, – народ, доведенный до экстаза, отнял мешок. Неодетый Никон ушел в ризницу и вдохновенно написал царю: «Отхожу ради твоего гнева, исполняя Писание: и еже аще не примут вас, грядуще отрясите прах от ног ваших». То есть, – уходя, гасите свет.

В ризнице Никон оделся для следующего выхода на сцену. Надел черный клобук, взял простую палку вместо посоха Петра-митрополита, и неспеша так двинулся из собора. Растравленный народ кинулся за ним, стал валяться вокруг. Пропущен на выход был только митрополит Питирим – пересказать это кино царю.

Пересказано было красиво. «Точно сплю с открытыми глазами и все это вижу во сне», – встревожился царь и послал на место происшествия самого главного боярина князя Трубецкого.

Трубецкой подошел под благословение Никона, хотел приложиться к ручке, но Никон ее отдернул: «Прошло мое благословение, недостоен я быть в патриархах».

– Что за дела, «в чем твое недостоинство»? – придурился Трубецкой.

Никон надулся и подал ему только что написанное письмо к царю. На словах просил «пожаловать ему келью». То есть, чтобы царь указал, в каком монастыре и в какой дыре Никону спать на соломе и получать магаданскую пайку черняшкой без икры и кагора. Трубецкой ушел с письмом, а Никон продолжал подогревать массовку. Он то садился на нижнюю ступеньку патриаршего трона, то нервно ходил по церкви, то нарочито дёргался к выходу. Люди уже в голос блажили и ползали за ним по-собачьи. Никон прослезился от жалости к себе, и народ зарыдал заупокойно.

Все ждали царя. Ну, должен же был он явиться вприпрыжку! Но явился Трубецкой и вернул письмо без резолюции. На словах было сказано, чтоб Никон не выделывался и служил по-старому, а хочет в келью, так вон она, пожалуйста, хоть и на патриаршем дворе. Это был намек, что недурно бы патриарху покаяться на хлебе и соломе, не снимая погон.

Никон продолжал нагнетать. Он картинно поклонился Трубецкому, вышел во двор, полез в карету. Народ выпряг лошадь. Тогда он пошел пешком по Кремлю к Спасским воротам. Народ запер ворота. Никон сел в печуру (стенную нишу), принял роденовскую позу и стал коситься в сторону государева дворца. Оттуда вскоре прибежал посыльный с приказом освободить проход, – у нас свобода, кто куда хочет, пусть туда и идет.

Никон медленно побрел по Ильинке, чтобы безногие фальшивомонетчики успевали переползать за ним. У входа в построенный им Воскресенский монастырь патриарх постоял, благословил рыдающий народ и «отпустил» его. Народ неожиданно отпустился, – нервный заряд у зрителей был истощен, и они разошлись. Пришлось патриарху и самому скрыться в монастыре.

Эта драма продолжилась через три дня. Бояре приехали к Никону с визитом. Они не просили его вернуться! Они именем царя укоряли, что он ушел с должности, не сдав дела. Никон покаялся в этой ерунде и стал преувеличенно бодро заниматься обустройством родного монастыря. Время от времени он писал царю нежные письма с выражением кротости и святости. Но приглашения вернуться не поступало.

Но и нового патриарха избирать не торопились. Возникла опасная пауза, и враги Никона поспешили рассеять сомнения царя. Они стали подбрасывать мелкий компромат и распространять мнение, что Никона надо увольнять не по его желанию, а по статье – «по собственному недостоинству». Началось следствие, вещи и переписка Никона были «просмотрены».

Никон понял, что проиграл. Он «увидел перед собою ту бездну, к которой привел его поступок 10 июля», – сочувствует церковному чиновнику жалостливый Историк. Еще бы не жалеть, когда 25 июля весь бомонд праздновал день рождение сестры царя, и вино лилось рекой, а заморские фрукты поедались возами, и всё – без Никона!

И год прошел. А людей за визит к Никону всё таскали на допрос. И на допросах они сказывали, что Никон угрожает связью с Выговским и другими темными силами. Но власти мирские Никона не трогали, и даже разрешили посещать его лицам духовного звания. Он стал намеками проситься обратно, утверждать, что благодать божья осталась с ним, что он чудотворец, и бояре забеспокоились, как бы побыстрее избрать нового первосвященника.

На Пасху митрополит Крутицкий сел на место патриарха. Не на престол, конечно, а на осла, изображая въезд Христа в Иерусалим. Никон возмутился и написал царю, что нового патриарха, если хотите, можете избрать. А он, Никон, к этому делу не вернется, «как пес к своей блевотине», но передаст новоизбранному божью благодать. Причем в нём самом оная не убудет. Это означало «двупатриаршество».

Однако, к блевотине пса тянуло непреоборимо. Узнав о конотопском разгроме и приготовлениях к обороне Москвы, Никон поехал к царю, был встречен приветливо, приглашен на обед в семейном кругу и ... ласково отпущен восвояси. Тогда Никон попытался опять спровоцировать народ. Он устроил бесплатную публичную кормежку убогих, сам лично ходил по рядам и самым гнилым уродам мыл ноги перед едой – в тазике, который за ним таскали служки. Патриарх опускался на колени перед бомжами и едва не вытирал им ноги своими волосами, как Мария Магдалина. При этом он распрашивал едоков о международном положении, – он же сам только что прибыл из «пустыни», куда новости не доходят. Московский бомж, как известно, – самый начитанный и информированный бомж в мире. Вот Никону и отвечали, что дело дрянь, отец, хохлы наших порубали и на днях с татарами прибудут сюда, на твой обед. «Святая кровь христианская из-за пустяков проливается!», – горестно вздыхал Никон. Пустяками он считал упорство царя, какие-то ерундовые растраты и наветы, из-за которых божья благодать в его лице удалена из столицы. Тут спектакль был прерван. Царь передал Никону, чтобы он прекратил безобразие и валил в монастырь.

17 февраля 1660 года открылся специальный духовный собор по Никону. После зачтения обстоятельств дела царь попросил найти в церковных книгах аналогичный прецедент или прямое указание, как быть. Попы нашли: через шесть месяцев волокиты нужно выбирать нового священника, вместо ушедшего по собственному желанию. А ушедшему – полная отставка от любого священства. Царь не торопился ставить визу на приговоре. Ему неохота была брать на себя ответственность «за пустяки». Он велел созвать всех участников съезда в Успенский собор, пригласить греческих ученых-богословов, прижившихся в Москве, и хором объявить приговор. Хор пропел по греческому оригиналу: «Безумно убо есть епископства отрещися, держати же священства». Оставалось только чиркнуть пером. Но встрял главный теоретик церкви Епифаний Славеницкий. Оказалось, что никаких таких слов в божественных книгах нету! Это греческие иммигранты придумали их сами – на злобу дня. Чуть было, не ввели царя во грех!

Никон, тем временем, симулировал покушение на свою жизнь. Он придумал, а его люди в монастыре исполнили коварный замысел. Никон сказался отравленным и пожаловался в Москву на митрополита Крутицкого. Мгновенно и эффективно было проведено следствие. Вот его данные. Некий Тимошка Гаврилов смешал некий состав. Состав этот обычно использовали для приворота. Далее в материалах дела следуют совершенно матерные намеки, как использовать колдовское блюдо женщинам лёгкого поведения для доведения клиента до небывалого экстаза...

В трудах Историка подобные фразы сплошь испещрены многоточиями (количество точек точно соответствует количеству пропущенных букв), а в шпаргалках Писца – почти все буквы на месте. Лишь одно слово – «мать» – самое святое из известных человеку, Писец изображает с многоточием – «м:». Но это только в любовной лирике, а в обычной прозе и мать используется обычно...

Так вот, этот любовный состав на святого патриарха и его сотрапезников, за преклонностью годов, должен был подействовать убойно. Для заинтересованных читателей-кулинаров привожу этот рецепт в переводе на понятный язык и доступные продукты (тех, кто расшифрует заголовок, прошу телеграфировать мне по E-mail: [email protected] ).

Название блюда:

«С... б...... и для привороту к себе мужеска пола и женска» 1. Нужно взять стакан пшеничной муки вс и сжечь ее на сковородке без масла или в духовке – до почернения. Микроволновка не годится, – излучение СВЧ убивает колдовские флюиды.

2. Надергать собственных волос, например, с головы и смешать их с палёной мукой. Волосы рекомендую предварительно мелко посечь, – длинный волос вызывает неприятные ощущения при глотании и может произвести обратный эффект. Мужчинам удобно использовать отходы бритья, – роторная, да и сетчатая электробритва дают неплохой помол. Безусым дамам прийдется воспользоваться кофемолкой, предварительно нарезав волосы ломтиками по 1-2 см.

3. Полученную смесь следует вымесить в собственном поту до тестообразной консистенции. Здесь возможны, конечно, затруднения. Достаточное количество пота можно получить с помощью банного комплекса финской фирмы «Tylo». Несколько дешевле обойдется пот от занятий на тренажерах «Kettler» и от отечественного аспирина. Съём пота с грешного тела может делать ассистент. Хочу только предостеречь от приглашения на эту роль самого объекта вожделения, – мало ли что может случиться в сауне! – еще испортите эксперимент.