Текст книги "Сучья кровь"

Автор книги: Сергей Красильников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Ну не скажи, – покачал головой Ксен. – При отсутствии таланта ничего не выйдет.

– Да не в таланте дело. Вот подумайте: ведь гениям платили. Деньги платили. То есть деньги как доказательство гениальности, как доказательство достижений. А мне-то никто не платит…

– А ты вот что подумай, Женя. Как больше получится, если тебе заплатит по чуть-чуть куча народу, – Наташа взяла и высыпала на стол немного чипсов, – или если тебе заплатит большими суммами небольшое количество людей? – Наташа опустила на стол рядом с чипсами свою кружку.

– Смотря каково соотношение «кучи» и «небольшого количества», и «чуть-чуть» к «большими суммами», – сразу вмешался Толя.

– Воот! – вскричал Женя. – Вы сейчас мне всё прояснили, чёрт подери. Если в обществе много интеллигенции, то гения признают. Если преобладает трудящийся класс, то не признают. И деньги тут не при чём. Так получается?

– Вас, по ходу, унесло в какие-то философские степи, – заметил Ксен.

– Вообще, я хотела сказать, что за деньги продают ширпотреб, а искусство – я имею в виду, гениальное и вечное искусство – его выставляют в музеях. А чтобы отмерить…

– В музеи ходит тот же народ. Музеи и есть ширпотреб, – остановил её Толя. – А мерило гениальности есть только относительное. Абсолютного нет.

– Должно быть абсолютное, как же так?! – возмутился Женя. – Хочешь сказать, если гения выкинет на необитаемый остров, и он там нарисует картину, которую никто никогда не увидит, то эта картина не будет гениальна?

– Если есть только остров, и картина, и ничего больше нет – то нет, она не гениальна.

Наташа вдруг захохотала.

– Толя, а давай Мону Лизу в ракету засунем и отправим на Юпитер! На каком расстоянии от Земли она свою ценность потеряет?

– Я думаю, когда она приблизится к Юпитеру – однозначно. Там не то что Мона Лиза, там вся ракета расплавится. Юпитер из жидкой лавы и газов состоит же…

– Народ, у меня сейчас мозги расплавятся! Давайте пиво.

Все согласились с Ксеном и приняли ещё пива.

– На самом деле, я в церкви сегодня была, – сказала Наташа, когда наконец они с Женей добрались до курилки. Курилкой называлась деревянная беседка недалеко от бара, которую никто никогда не проектировал как курилку, однако, кроме того чтобы курить там сигареты по пьяни в дождливую погоду, она мало на что годилась.

– В церкви? Ты не очень веришь вроде бы… В этого, в бога. Почему Ксену не сказала?

– Ему не надо… Женька, он не поймёт – вот ты поймёшь… Мне поговорить с кем-то хочется, знаешь. По-человечески.

– У вас с Ксеном проблемы какие?

– Да не в этом, не в этом дело… Ксен-то в порядке, у нас всё как было… Это не с ним, это со мной. Это во мне…

– Ну, расскажи, – и Женя устроился поудобнее в углу беседки.

Снаружи стучал дождь, слабый осенний дождь, и ветер изредка заносил в беседку усталые, пьяные мелкие капельки. Почему-то от этой чахлой мороси пахло не тоской, как обычно, а свободой, чистотой, свежестью.

– Не знаю, – тихо и быстро сказала Наташа. – Не знаю.

Некоторое время просто молча курили.

– Мучает меня что-то, – наконец произнесла она. – Мне кошмары снятся. Почти каждую ночь. По нескольку раз за ночь. Страшные кошмары, Женя. Какой-то человек говорит со мной. Кит, представь себе кашалота, сколько там в нём метров… Такая громадная туша. Валяется посередине пустыни… Или нет, даже не пустыни, а какой-то степи. Я не знаю, там земля сухая. Сухая и твёрдая, и там лежит кашалот – его останки. Или не останки ещё. Тело, где-то рёбра торчат, и органы. Представь, ты видишь вдали этакую тушу. Этакий корпус, распотрошённый. Кишки, гниющее мясо, вперемешку с засохшей землёй… Над ним – низкое небо… Кажется, он одним боком лежит на земле, а вторым небо подпирает, красно-оранжевое тяжёлое низкое небо… И Он, этот человек, говорит тебе: пятнадцатая ступень… Пятнадцатая ступень погружения. Из живота кашалота течёт нефть…

– Это из-за учёбы, – оборвал её Женя. – Наташ, ты слишком…

– Нет, это не из-за учёбы. На учёбе всё по-другому, совсем. Я там не сталкиваюсь с такими… С такими категориями вещей. Я месяц назад видела, как гигантский комбайн, какой-то механизм, пережёвывал креветок. Там вся трагедия была в том, что креветки успевали перед тем, как их зажуёт машина, икру в резервуар выкинуть. Из икринок быстро развивались новые креветочки, росли, и когда более-менее вырастали, их тоже засасывало в механизм, и они откидывали ещё икры… И все со мной говорят, и креветки, и мальки, даже икра: Наташа, Наташик, мы маленькие креветочки, нас всех съедят, нас родили, чтобы съесть, мы все в комбайн пойдём, Наташа, Наташик… Наташа, Наташик, нас родили, чтобы съесть… И дрыгаются, Жень, все в этой мутной воде так дрыгаются…

– Это от учёбы, – тупо повторил Женя, хотя сам уже начал понимать, что не от учёбы.

– Мы там пищевые цепочки и геологические эпохи осиливаем, – отчаявшимся голосом ответила Наташа. – Слушай, ты ведь веришь в экстрасенсов?

– Эй! Вы где там… – послышался в темноте голос Ксена. – Ната! Женька!

Вскоре все четверо снова сидели за столом в «Старом Томе». У дверей ненавязчиво гудел телевизор, который смотрела барменша. Через два стола у окна резались в карты гопники («Эх, Витя бы развлёкся…», – подумалось Жене); мужик в котелке кушал гарнир с отбивной. Опьянение медленно выползало из кружек, втекало в руки, шло по телу, забиралось в голову и вырывалось в виде разговоров в воздух.

– Я боюсь людей с голубыми глазами! – признался друзьям пьяный Ксен. – Да, я честно скажу, я боюсь людей с голубыми глазами. Они давят на меня. Пока я учился в универе, в моей группе было кроме меня ещё девять человек, и у всех – голубые глаза. Или синие. Такой, характерный только для глаз, цвет. Такое вот стечение обстоятельств. И мне всё время казалось, что они как-то… Умнее меня, что ли. Или как-то превосходят. От этих постоянных взглядов у меня болела голова даже…

– Это у всех наркоманов такое, – улыбнулся Толя. – Кажется, что окружающие тебя умнее. А голова у тебя от другого болит.

– Нет, в этом есть здравое зерно, – заметил Женя. – Я читал в одной книжке, что люди делятся по цвету глаз на типы характера. Даже не на типы, а как бы на силу характера.

Все сразу, не сговариваясь, заглянули друг другу в глаза – изучали цвет.

– Да, это так! – воскликнул Ксен. – Это – чистейшей воды правда. Люди с голубыми глазами сильные. С карими – наоборот, слабые. Их легко подавить. С зелёными – интересные. Мне с ними просто общаться. У меня у самого зелёные. Вот и у Натки зелёные.

– А серые – это что значит?

– Не знаю, – честно ответил Ксен. – Мне как-то редко попадались люди с серыми глазами.

Женька задумчиво отхлебнул пару глотков. Глаза у него были серые, но не чисто серые, а с едким, ядовитым желтоватым оттенком.

– Я, если смотрю на людей, больше отмечаю не цвет глаз, а частоту моргания, – сказала Наташа. – И то, опускает он взгляд или нет. Или к потолку отводит. Вон Толик постоянно к потолку отводит – о чём-то, значит, своём думает. А Женя либо в пиво смотрит, либо в глаза.

– Я бухать бросать думаю, – сознался Женя.

– Ты чего?!

– Серьёзно?

– Устал. Надоело.

– Как – надоело?! А кто мне полтора года назад на рыбалке доказывал, что ничто не может быть абсолютнее счастья ночного одиночки с бутылкой в руке?! Помнишь, как мы у костра пиво глушили? – Ксен похлопал Женю рукой по плечу. – Чего ты так?

– Ну а вот что ты полезного сделал за последнее время?

Повисла пауза. Тяжёлая, неловкая пауза. Женя, сам того не понимая, случайно попал в болевую точку Ксена.

– Для кого – полезного? – спросил Ксен, наклонив голову. Смотрел куда-то в стол, словно бы желая послать всех куда подальше.

– Ну, для других, например.

– Ничего не сделал.

– Как же так? – тихо спросил Женя.

– А вот так, – Ксен взял кружку, отхлебнул пару глотков и окинул взглядом сидящих за столом – не каждого по отдельности, а всех сразу. – Жить можно либо для себя, либо для людей. Либо ещё – для вечности. Чтобы жить для вечности, нужен талант, а у меня его нет. Чтобы жить для других, нужно уметь любить. А я…

Он замялся и посмотрел на Наташу. Наташа отвела взгляд.

– А я не умею, – продолжил Ксен. – Или умею, но как-то не так… Как-то неправильно. Что остаётся? Для себя жить.

– Ну ведь и для себя полезного ты ничего не делаешь, – сказал Толя.

– Чего смотришь на меня, смотришь… Смотришь так пристально, – Ксен покачал головой. – Я всё понять не мог, что не так, Толик. Что тут не так. А вот сейчас понимаю: глаза-то у тебя у одного из нас всех – голубые. Честно? Да, честно скажу тебе: свинья. Свинья, поросёнок я настоящий. И ничего больше. Сука.

– Артур, хватит, – попросила Наташа.

– Ну а вы что, думаете, вы лучше? – с удивлением встрепенулся Ксен. – Вы думаете, вы лучше меня? Ты-то, Женька – сколько уже раз пить и курить бросал, а? Сколько раз? А не можешь… Тоже, каждый себя давите, только по-своему. Ты, Толя – наверное, много полезного сделал?

– Я на машину коплю, – гордо ответил Толя и непроизвольно грудь выпятил – выставил вперёд своего супермена. Глотнул пива, съел чипсов горсть – как точку поставил.

– Два года уже копишь…

– Машины дорожают, – скептически заметил Толя. – И зарабатываю я немного. Но если долго долбиться, если долго делать одно и то же, то ты достигнешь чего хочешь.

– Ты в завтрашнем дне живёшь, – сказал Ксен. – Так и проживёшь там всю жизнь…

– Ну и я верю, что наступит хорошее завтра, – улыбнулась Наташа. – Иначе зачем жить?

– И ты, Женька, веришь?

– Нет, я не верю.

Все посмотрели на притихшего Женю. Он сжался в своём углу, ушёл в тень вешалки, на которой висели куртки приятелей, ушёл в свои мысли.

– Я верю, что всё хорошее уже было, – сказал он. – Верю, что всё хорошее в прошлом. Это как в «Красоте по-американски»: а дальше всё катится по наклонной плоскости…

– Давайте выпьем за сейчас, – прервал его Ксен. – Давайте выпьем за сейчас и протрезвеем от этой жизни. Выпьем за то, Чтобы Сейчас.

Стукнулись бокалами – но грустно стукнулись. Каждый о своём стукнул. Толе подумалось, что и вправду, может, никогда на нормальную машину-то и не накопится? Всю жизнь вот так копить и ездить на ржавой консервной банке… Наташа подумала, что ей с Ксеном ещё жить и жить, и сегодня вечером он будет беспокойный и задумчивый, а то и буйный. Женя вспомнил о том, как полтора года тому назад они с Ксеном ночью на рыбалке пиво пили, а утром вытянули увесистого сома.

А Ксен подумал: как же японцы пьют своё сакэ из блюдечек и чашечек – ведь не чокнешься же по-настоящему вот так, с друзьями, за жизнь.

Ночевать у Наташи и Ксена больше почему-то не хотелось. Неприятно было то, что когда Наташа пересказывала свои кошмары, Женя непонятным образом спроецировал их в себе и слишком ярко увидел. Расскажи ему кто про автоаварию, даже с нарисованной схемой куда что врезалось и где, и в каком виде трупы лежали – пожал бы плечами. А тут – в голове цветные картинки рождаются… Страшные, страшные картинки… Да ещё и Ксен со своими пророчествами и мудростями. Между вторым и пятым бокалом он всегда такой становился, но сегодня его тяжко, чрезвычайно тяжко было слушать – потому что говорил он не просто обычный свой вздор, а накипевшее. С того самого вечера три года назад случайно утвердилась традиция говорить всё как есть, с чувством, что завтра разойдёшься с этими людьми в разные стороны и не встретишься никогда. Может, именно поэтому иногда так горько становилось после этих посиделок вчетвером. Как чеховский доктор Львов – слишком много правды, не щадя никого, не думая о последствиях, одна голая, туповато-глумоватая правда…

– А я на самом деле просто пива попить зашёл, – сказал тогда, три года назад, Толя. – Ничего такого трагичного у меня не случилось… Ну, разве что, работа доканала.

– Чего же ты делаешь на работе? – спросил Ксен. – Небось, вышибала в баре? В казино каком? Или нет, погоди… Дай угадаю. Ты санитар. Или грузчик?

– Не угадал, – улыбнулся Толя. – Но польстил. Я так круто выгляжу?

Наташа засмеялась. Впервые за весь вечер – до этого она сидела как в воду опущенная.

– Ты повар, – сказал Женя. – Повар или ещё кто из пищевой промышленности.

У Жени был знакомый пищевой технолог – от него Женя узнал, что пельменей с настоящим мясом почти нет, и что обычно внутри пельменей находится крахмал, отруби, промышленные отходы и ещё всякое дерьмо, чуть ли не поролон и пенопласт.

– Когда к нам приходит санитарная комиссия, мы надеваем фартуки, шапочки, перчатки, специальные защитные очки, и ходим по цеху с серьёзным и занятым видом, – как-то по пьяни сказал технолог. – А когда они уходят, мы садимся и курим дальше.

Толя чем-то очень напоминал Жене этого знакомого – скорей всего, высоким ростом и непринуждённым поведением.

– Нет, тоже не угадал. Я учусь на сисадмина. Ну и работаю.

– А где твой бубен? – поинтересовался Ксен.

– Как же, на работе, в рамке под стеклом. С надписью «разбить в случае необходимости». Вы не представляете, какие люди бывают тупые… Идёшь по улице, смотришь на них – кажется, все нормальные. Все люди. Как только делом с ними займёшься – сразу понимаешь: тупые, сволочи…

– Ну, а что именно тебя нервирует? – спросил Женя.

– Башорг почитай, про ламо всякое, – отмахнулся Толя. И взялся за пиво: точку поставил, тему закрыл.

– А мне сегодня в трамвае билетик счастливый дали, – сказала ни с того, ни с сего Наташа.

– Билетик?

Кондуктор был похож на синего ощипанного советского цыплёнка – такой же вымотанный, измученный, грустный и убитый жизнью. Жене стало настолько его жалко, что он даже решил купить билет, хотя у него и был проездной. Билетики выглядели так же, как и несчастный кондуктор – старой серии, мятые, кривенькие. Женя сосчитал на нём сумму цифр, как это делала Наташа – у неё тогда, три года назад, получилось тридцать шесть. У Жени вышло двадцать четыре. По её теории, если сумма кратна двенадцати – значит, билетик счастливый, а почему – да бог его знает. Логика женская, и всё тут. Двадцать четыре – это тоже, значит, хороший. Счастливый. Женя решил его сохранить – не как обычно, запихать в карман до ближайшего мусорника, а положить между страницами книги. Достал «Физическую химию для биологов», открыл на первом форзаце, и вдруг ему бросилось в глаза то, чего он не замечал раньше: маленькая, полустёртая синенькая печать. «Библиотека государственной медицинской академии».

– Есть! – вскричал Женя чуть ли не на весь автобус, и хмель с новой силой встрепенулся в голове. – Есть!

Билетик оказался и вправду счастливый.

Вот она, зацепка. Девочка-вишенка исчезла не так безнадёжно, как могло бы показаться. Медицина – это объясняет фическую химию для биологов. Книжка библиотечная, значит она будет её искать. И в библиотеке будут. Там ведь есть какая-то картотека… Какая-то система учёта? Должна же быть. Может, девочка-вишенка каждый день сидит в библиотеке, и её там все знают?… Ах, если бы…

Расползшийся по сиденью улыбкой Женя на радостях достал фотоаппарат и сделал несколько абсолютно хаотичных фотографий: вид из окна на пролетающий мимо ночной парк, ночные фонари, здания; достал вспышку – и сфотографировал синюшного кондуктора, заснувшую влюблённую парочку (вид со спины), брошенный кем-то на пол билетик… Эх, скорее бы это завтра, и скорее бы добраться до этой медицинской академии.

Сложив книжку и фотоаппарат в сумку, Женя запихал сумку под локоть, отвалился на неё и задремал сбивчивым, настороженным пьяным сном.

Крылья не обрубают демоны с зачарованными мечами, не сжигают своим раскалённым дыханием драконы. Обычно крылья подкашивает какая-нибудь злобная бабка с определёнными полномочиями или запрещающая табличка. В этот раз вышло сразу: и бабка, и табличка.

– Вы студент университета? – спросила она, сверля Женю суровым взглядом сквозь призму своих старых очков. – Тогда предъявите карточку читателя.

– Какую карточку?

– Такую! – она ткнула костлявым пальцем в объявление.

«При входе в обязательном порядке предъявить удостоверение читателя» – и рядом картинка, как это удостоверение выглядит.

– Эээ, видите ли. Я книгу нашёл, я не учусь тут…

– Нету удостоверения – так и не пущу.

– Да нет, – замахал руками Женя. – Я не хочу читать ничего, я не для этого… Я вот книгу нашёл, из вашей библиотеки, понимаете?

– Мне зарплату, – нахмурилась бабушка, и сняла очки. – Мне зарплату мою мизерную за то платят, чтобы удостоверения проверять. Чтобы всё как полагается было. И вы, молодой человек, правил не нарушите. У меня на лица память хорошая, и вас я тут никогда не видела, и удостоверения у вас нет. Не пущу.

– Так ясен пень, что нет удостоверения! Я же не за тем, я книжку принёс!

– А всё равно. Не пущу.

Было бы даже довольно смешно, если бы не было так грустно. «Может, в регистрации или где там книжки выдают ещё одна такая бабка сидит», – подумалось Жене. Она даже сразу представилась ему вживую:

– Не скажу, кто книжку брал! Не за то мне платят!

Заплатить бабке не представлялось возможным. Эта из старых, как закалялась сталь, и всё такое. Не возьмёт денег. Ей лучше мизерную зарплату честно получать. Знакомых в университете, кто мог бы помочь – тоже ноль. Удостоверение можно было, конечно, достать. Но там на нём ещё и фотография, и коды какие-то. Что если проверять начнёт… Выставит с позором. Да, тут определённо нужен ход конём. Определённо нужно что-то придумать.

Остановившись на мосту, Женя наклонился и рассеянно плюнул в поток чахлой городской речушки. Достал фотоаппарат, попробовал навести вдаль… На реку… Потом осенило – поднял его, навёл на самого себя сверху и сбоку – чтобы было видно край лица и реку. Подкрутил примерно на глаз резкость и плюнул ещё раз – плюнул, и плевок сфотографировал.

Сигарета. Сигарета… Женя поднёс к ней зажигалку, чиркнул – и остановился буквально в двух-трёх миллиметрах от цели. Курить – не курить?.. По утрам иногда сильный кашель, грудь, как простреленная сбоку, давит. А с другой стороны, что там уже с одной-то сигареты, хуже не станет… И вот так по одной, по одной, каждый раз? Нет, надо останавливаться.

Сигарета зажглась сама – от близости пламени. Женя затянулся и решил пока всё же не останавливаться, а как-нибудь в другой раз. В другой раз – это точно. А эту можно посмаковать.

– Толик? У меня дело есть.

– Я на работе, – ответил Толя. – Что за дело?

– Цена не имеет значения. Серьёзное дело, Толя. Не телефонное.

– Ну заходи тогда.

– Нужен билет читательский, – сказал Женя, устроившись на стуле около Толика. – Ну, библиотечный. Такой, чтоб как настоящий. С фоткой. С цифрами.

Толя прощёлкал сайт университета. Потом ещё какой-то сайт. Возился пару минут и достал картинку – как удостоверение выглядеть должно.

– Может, тебя ещё и в базы данных как студента занести? – ухмыльнулся он. – Нафиг тебе это надо?

– Надо.

– Фотку свою сделаешь?

– Хоть сейчас.

Женя вытянул фотоаппарат, кабель и скинул пару своих фоток на комп Толи. Толя их быстро проглядел, одну оставил, а остальные стёр.

– А оно на картоне или на пластике вообще должно быть? Ламинированное?

– Не в курсе.

– Ну, одним пивом ты тут не отделаешься… Вот что: позвони завтра.

– Толя, плин. Это твоё «позвони завтра» ясно что обозначает: погоняю в игрушки, напишу комменты на все темы на всех форумах, фигнёй пострадаю ещё какой и скажу потом, что дело сложнее, чем казалось. Давай-ка ты всё же всерьёз сделаешь, а?

Толя нахмурился.

– Это важно. Очень важно.

– Хорошо. Я сам позвоню.

– Толя! – позвали из коридора. – Толя, у меня компьютер не включается, иди посмотри, пожалуйста? Я ничего такого с ним не делал…

– Педик, – злобно пробормотал Толя. – Думает, я не знаю ничего, сучёныш… Всё утро гей-порнуху какую-то смотрел в сети, а теперь комп у него не включается… Да, это кара! Да! Кара божья!..

Женя решил оставить разгневанного Толика наедине с его работой, попрощался и ушёл. «Сам позвоню» – это, хоть и налагало на него какую-то ответственность, но отнюдь ничего не обещало. Но всё же лучше, чем ничего.

У Вити сидела Наташа; они пили чай. Витя медленно, с достоинством, качался в своём любимом кресле. Колени его были накрыты пледом, изредка он осторожно глотал горячий чай из кружки. Наташа же устроилась за столом, листала женский журнал – из тех, где написано десять способов заставить мужчину делать куннилингус, и что будет модно носить в этом сезоне.

– А мы как раз про тебя говорили, – поприветствовал вошедшего Витя. – И вот что решили: учиться тебе надо. Учиться на фотографа, в университете.

Наташа, не отвлекаясь от журнала, кивнула. Выглядело так, будто идея это её, но сказать она стесняется, и вот – Витя за неё.

– Зачем это ещё? Чему меня там научат? Как проявлять? Как диафрагму крутить, что ли? Будто я не умею…

– Вот и в интернете, сидят человек – ну, тысяч двадцать-тридцать фотографов, с выложенными альбомами фотографий на разных сайтах, и такой вот предъявой – будто я не умею! Всё я умею! Я профи! Любите и осыпайте цветами! А сами правильно композицию в кадре подобрать не могут, бегают с мыльницами по лесам, по городу, щёлкают что-то. И никто учиться не хочет.

– Это только деньги впустую, – замахал руками Женя и пошёл к плите чай себе делать. – И вообще, я не намерен сегодня об искусстве спорить.

– Голова болит?

– Голова у Ксена болит, – ответил Женя, отколупывая присохший к стенкам банки сахар. – А у меня просто настроения нет.

– Хватит про Ксена, – попросила Наташа.

Только тут Женя заметил, что рука у неё забинтована на запястье.

– Разошлись?

– Нет. Я от него отдыхаю.

– Точно?

– Нормально всё у нас. Как обычно. Полная Касабланка.

Чай «Нирвана». Мешанина из всяких-разных сушёных трав, цветов и ещё чего-то. В первый раз его купила именно Наташа – потому что Ксен тогда слушал Нирвану. Оказалось, смесь не только по названию, но и по вкусу отличная. С тех пор пили все.

– По древнему цыганскому рецепту, – читала вслух Наташа. – Чтобы восстановить потенцию, нужно украсть петуха, ночью на полную луну спустить его кровь, настоять на сливках… Ай, фигня полная. Вот в конце смешно: а если вы не можете украсть петуха, то и ешьте себе виагру.

Все засмеялись.

– В это и вправду верят?

– Сколько я знаю женщин, – заметил Витя. – Все читают журналы с таким видом – ой, девочки, посмотрите, как написали, бред-то какой, умора полная, только разве что посмеяться и можно. А как до дела дойдёт, все свято верят в этот бред и умору.

– Я не верю! – возмутилась Наташа и закрыла журнал.

– Что я, собственно, и доказывал, – улыбнулся Витя. – Конечно, само собой, что не веришь…

Наташа вскочила и налетела на Витю – пару раз ударила женским журналом – не сильно, в шутку. Витя хохотал и отбивался. Женя, размешивая чай, вдруг подумал: «А ведь из них бы вышла неплохая пара».

– Ну да, да, ты умная женщина! – сквозь смех говорил Витя. – Хватит уже…

Кое-как успокоились, Наташа посмотрела на часы, начала собираться.

– Засиделась я уже у тебя, – сказала она Вите. Попрощалась и ушла.

Витя набил трубку, закурил. Женя потихоньку пил чай и в окно глядел. Думалось ему о том, что под правильным углом всё это – и деревья с разноцветными листьями, и лужи, и бычки на асфальте – всё это при желании и под правильным углом можно превратить в искусство. Только найти этот ракурс, повозиться немного – и готово.

– Ты и вправду, действительно так считаешь, что мне надо учиться? – спросил он.

– Ну конечно, конечно, милый мой друг. – сразу же отозвался Витя. – Я вот как раз сейчас думал, как бы тебе это втолковать. Вот ты на талант и вдохновение упираешь, а что оно, это вдохновение? Думаешь, наплыло – и опа, шедевр? Ты ведь временами даже не замечаешь очевидных ошибок. Если бы ты осознавал… Эти люди, творческие люди, они системой владеют. Сводом правил. Уставом искусства, так сказать.

– Ну, не надо. Многие самоучками были ведь – и попали в круги гениев. Попали же…

– Я так думаю, что они это так для пиара затирали, – уверенно ответил Витя. – А на самом деле все учились. Потому что искусство – оно на самом деле даже точнее науки. Только правила и законы искусства неочевидны, неясны для быдла. Ты случайно можешь по ним попасть, случайно можешь учесть все эти законы. Можешь, конечно, интуитивно их чувствовать. Но лучше всего, это выучиться. Чтобы наверняка.

– Какие, например, законы?

– Я не знаток, что ты, – улыбнулся Витя. – Ну вот хоть бы самое элементарное: у взрослого человека голова должна одну седьмую от тела составлять на рисунке. Это из того, что даже я знаю.

– А если я хочу, чтоб голова в половину тела была?

– Для этого, – Витя поднял указательный палец, исполнившись каким-то священным чувством. Вид у него стал абсолютно серьёзный. – Для этого ты должен знать, что голова, по идее, составляет одну седьмую. А тогда рисуй уже хоть на всё тело голову. Колобка этакого. Только если ты просто так колобка нарисуешь, это будет детство. А если с учётом правил – это будет психоделика, и постмодернизм, и сюрреал, и как там это ещё хочешь называть.

– Нет, нет. Я новое делать хочу. Новое. Прочь от законов, поломать их. Как по-твоему новые жанры и стили зарождаются, а?

– Из старых вырастают, ясное дело. Хочешь новое сделать, старое поломать – а старого и не знаешь. Так у тебя ничего не выйдет, Женя…

– Все знают, что вечный двигатель открыть нельзя. Но однажды придёт человек, который не знает – и откроет.

– Это кто сказал?

– Не уверен. Эйнштейн, что ли…

Витя затянулся, выпустил пару колец.

– Завари мне чаю ещё, пожалуйста… – протянул Жене кружку. – Эйнштейн как-то вот что сказал: никак не пойму, кто сумасшедший: то ли я, то ли все остальные…

Посмеялись.

– Да и кроме того, неинтеллигентный ты, Женя. А творец должен быть интеллигентом. Ты только не обижайся, я как есть говорю. Нету в тебе самодисциплины. Ну да, самодисциплина, она в наше время вообще мало у кого есть, увы…

Женя ничего не ответил.

На скамейке у Витиного подъезда сидела Наташа. Сидела и красный кленовый листик в руках вертела. Такой же красный, как она сама – рыжие волосы в хвост, бордовое пальтишко.

– Ты чего тут делаешь? – удивился Женя. – Так и мёрзла тут всё время, пока я у Вити сидел, что ли?

– Поговорить хотела. Мы вчера в баре не договорили, помнишь…

– Помню…

– Я для этого к нему сегодня и пришла – хотела тебя выцепить. Но так, чтобы не выдернуть, а выцепить. Не хотела звонить, встречу назначать… Выдёргивать не хотела.

И они отправились прочь из двора, вниз по улице, к трамвайной остановке. Наташа сказала, что надо ехать в лес, что ей тревожно. Неспокойно на душе.

– Не надо жалеть, – говорила она, – не надо жалеть, что мы убьём кого-то. Не надо думать, что на земле должны жить слоны, жирафы, крокодилы, и старшие братья их – мы… Яванские носороги те же, их штук пять-десять, наверное, осталось. Их всё спасают какие-то общества защиты среды, спасают… Нет, чтобы дать спокойно вымереть, понимаешь?

– Я не углублялся в вопрос, – пожал плечами Женя. – Но ведь вымирающие виды надо спасать. А то мы и так планету засрали, хуже некуда.

Он еле поспевал за Наташей. Обычно спокойная и уравновешенная, она сейчас так быстро шагала по лесу, как будто хотела убежать куда-то. Прорваться сквозь ветки, кочки и коряги, сквозь траву и густой ельник… Пару минут назад они сошли с тропинки и сейчас продирались через какие-то дебри. Женя уже намочил ноги – осенью в лесу это всегда происходит, когда вздумаешь побродить там, где не ступала ещё нога человека.

– Это эволюция. Э-во-лю-ци-я. Более приспособленные убивают слабых. Вот, думаешь, метеорит сильно скорбил и терзался по поводу убийства динозавров? Думаешь, плацентарные маялись из-за того, что извели сумчатых? Это природа, Женя… Природе всё равно…

Женя подумал, что ему всё равно на эту природу, ну да бог с ней, пускай выговорится, если Ксену выговориться не может. Такой взволнованной он её давно не видел.

– Мы более приспособленный вид. Мы эволюционно вывели разум. Язык. Мы развились до технологий. До парового двигателя, авторучек, лазерных дисков; мы письменность изобрели. Мы развились и заслужили. Теперь мы хозяева, и мы делать можем – всё, что захотим!

Она отломала ветку осины, бросила её в Женю и расхохоталась.

– Будь у меня ружьё, я бы кого-нибудь подстрелила.

– Зачем? – испуганно спросил Женя.

– Потому что – могу. Могу. Вот ты бы меня остановил разве? У нас законом только людей убивать нельзя. А букашку, таракашку, зайца, косулю, индрикотерия, мамонта какого, давай, стреляй! Стреляяяяй!

Наташа ломанулась сквозь кусты и исчезла из виду. Женя бежал за ней пару минут, но всё никак не мог понять, где она: в густом ельнике плохо видно даже на расстоянии метра. Где-то сбоку он слышал её смех, треск ломающихся веток и быстрый топот ног. Потом с другой стороны. Потом спереди.

«Бежит же… А тоже ведь, наверное, ноги промочила», – подумал Женя.

– Ната, погоди! Нат!

Напролом, наугад. Руки, лицо – по колючим шипам, сквозь иголки, сквозь старые паутинки, сквозь мусор какой-то, шелест, щёлканье, крик, крик…

И – опушка, тишина. Дорога. С одной стороны от неё – ельник. На обочине – Наташа, сидит на корточках, сжавшись, и плачет тихо. А за дорогой – вырубка. Гигантская вырубка. Выкорчеванные пни, колдобины, рытвины. Грязно-мёртвая земля, как шрам, как болячка воспалённая, как гнойник. Бесконечная, здоровенная вырубка, и где-то далеко за ней дым поднимается.

– Наташа… Наташик… Ната…

Женя подбежал к ней и обнял.

– Ну успокойся, успокойся, пожалуйста. Всё хорошо. Так ведь?

– Так…

– Давай домой поедем. А? Поедем? Мы по этой дороге до автобуса выйдем?

– Выйдем…

Он кое-как поднял её слабое, обмякшее тело на ноги.

– Я есть хочу, – пожаловалась Наташа. – Я так давно ничего не ела… Так давно… Они же все живые, они все живые были когда-то…

Удар.

Удар.

Удар.

Гулкие, тяжёлые удары часов. Витя насчитал шесть. Шесть вечера.

Пора.

Он встал с кресла, сложил плед вчетверо и повесил его на спинку. Помыл кружки, оставленные друзьями, почистил трубку, пепел высыпал в мусорник. Отправился в комнату.

Чёрные брюки – идеально выглаженные. Белая рубашка, чёрный галстук. Полторы минуты на завязывание галстука. Чёрный пиджак. Белые носки. Чёрные ботинки, купленные в строительном магазине – с металлическими вставками в носах. Идеально вычищенные. Широкополая шляпа.

Витя некоторое время наблюдал самого себя в зеркало. Повернулся, поправил пиджак. Шляпу поправил. Ни единого упрёка. Ни пылинки, ни пятнышка. Не придерёшься.

В старом деревянном сундуке его ждали стилеты – шесть штук. По два в каждый рукав, и два запасных. Остро наточенные штыковые ножи – по одному к каждому голенищу на специальных застёжках. Кастет для левой руки – в карман. Массивное кольцо с черепом – на безымянный палец правой руки. Серебряные заводные часы на цепочке – в нагрудный карман. Маленький, в твёрдой чёрной обложке, сборник сочинений Пушкина – в карман пиджака. Белый платок – в другой карман.