Текст книги "Сучья кровь"

Автор книги: Сергей Красильников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Сергей Красильников
Сучья кровь

Я бесконечно рад, что мир несовершенен. В противном случае я мог бы просто нажраться наркоты, лечь на диван и сутками тупо смотреть в потолок.

I

– Это просто снимки. Без претензий на шедевры и гениальность, так ведь? – говорил Витя. Он просматривал фотографии, покачиваясь в кресле-качалке. – А если ты, дорогой мой друг, захочешь доказать мне, что эти снимки чего-нибудь да стоят, то принеси мне лучше не их, не эти свои большие глянцевые картинки, распечатанные на последние деньги в фотоателье, а принеси мне и покажи деньги, деньги, которые ты заработаешь этими снимками. Вот это будет похоже на настоящий результат.

– Не всё в деньгах меряется, – мрачно отозвался Женя.

– Оооо, давай без романтики. Ты знаешь, я не люблю. Не люблю ни романтики, ни романтиков. Если искусство настоящее – то за него будут платить деньги. Если это бездарность – не будут. За Сальвадора платили, за Моне платили, даже Малевичу что-то перепало. А тебе – не платят.

– Тот же Булгаков так и умер непризнанным…

Витя положил снимки на стол, затянулся сигарой и выпустил колечко.

– Не творческое у тебя лицо, – задумчиво отозвался он. – И фамилия. Ты только послушай: Евгений Петров. Какой же ты выдающийся фотограф? Кто тебя такого запомнит?

– При чём тут моё имя?! При чём, чёрт подери, тут моё имя! – вскричал Женя, сорвавшись со стула. Он нервно прошёл до плиты, взял чайник и начал из него пить. Вода там была ещё тёплой, отвратительно тёплой, даже близко к горячей, но Женя пил, не останавливался.

– Как ты вообще можешь отличить искусство от неискусства? – Женя схватил свои снимки и ушёл в комнату.

– У тебя нет вкуса! – крикнул он оттуда.

– Не проецируй на меня свои проблемы, – пожал плечами Витя. Он приостановил кресло-качалку и задумался – словно пребывал в лёгком замешательстве. Через пару минут вернулся Женя, сел у окна и принялся глядеть на раннюю осень. Ничего особо интересного там не происходило – серое небо, ветер; кое-где дряблые мёртвые листики на деревьях, похожие на использованные прошлогодние женские прокладки. С неба склизкая мразь падает. Но фотограф сидел и смотрел, смотрел злобно и напряжённо. Витя привык к этому театру – Женькино обычное «художник с разбитым сердцем».

– Это вообще довольно трудно, отличить искусство, – наконец сказал Витя и оттолкнулся левой пяткой. Кресло пришло в движение: туда-обратно, туда-обратно… Женя повернулся и посмотрел на приятеля. – Если ты способен отличить шедевр от не-шедевра, то, значит, ты можешь постигнуть гениальный замысел. Значит, ты и сам – гений.

– В этом-то, в этом-то и суть! Приобщиться к прекрасному, Витя. Почувствовать и себя гением на минутку… Для того я и творю, понимаешь?

– Ты творишь, чтобы самовыразиться. Чтобы тебя заметили, – Витя провёл сигарой по воздуху так, что за ней остался кривой дымный след. – И вот то, что ты мне сейчас сказал – вздор. Приобщаться к прекрасному и на природе можно. И в цирке. И в баре. Но большая часть людей просто не в состоянии оценить шедевр. Пушкин? Даааа, Пушкин – это наше всё! Да Винчи? Дааа, Мона Лиза! А сунь ты им случайных картин Да Винчи вперебой с какой-нибудь посредственностью, или Пушкина вперебой с какими-нибудь грязнописаками – ни черта ведь не отличат. Уж поверь мне, Женя. Поверь.

– Не топчи народ! – возмутился Женя. Однако уже не громко, не криком возмутился, а вяло отмахнулся. – Искусство для народа.

– Вот пока ты так будешь думать, не суй мне свои снимки больше, – отрезал Витя. – Не для народа искусство. А если что для народа – так то не искусство. Заучил фразу эту, и говоришь, а и сам-то в неё не веришь, и не понимаешь её, не понимаешь её ошибочности.

– А мы с тобой – что, не народ?

– Народ по улицам с граблями и вилами ходит, деньги зарабатывает, индустрию строит. Народ обывательствует перед телевизорами и жжёт ведьм на кострах. Народ Христа гвоздями прибил для всеобщего обозрения, народ орёт «хлеба и зрелищ!». Народ не стоит искусства, Женя.

Женя молчал. Хотел какой-то вопрос задать, что-то выяснить – но не решился. Что-то горькое и тяжёлое поперёк горла вклинилось.

В последнее время Жене всё чаще попадались кондуктора-олигофрены. С трясущимися руками, страшными глазёнками, жесты, мимика – всё нечеловеческое. Берёт такой зловещий карлик деньги, и смотрит на них, как на круглые металлические кружочки, а не как на финансовую единицу. Сначала Женя думал, что это просто кажется так, паранойя или вроде того. А потом вспомнил, как знакомый реабилитолог, который по делам был в Германии, рассказывал об одном банкете, где на столы накрывали инвалиды.

– У них какие-то функции частично утрачены, какие-то полностью. Их в общество вернуть уже всё равно не получится. Практичные немцы с ними как с собаками поступают, но всё же гуманно, не докопаешься, – говорил он. – Они их как бы дрессируют. Учат делать простые работы. Положить вилку слева от тарелки. Ножик справа. Стаканы. Салфетки. Блюда подавать в определённой последовательности. Если инвалид понимает, делает всё правильно – то ему дают бонус какой-нибудь – конфету там или сигарету. Как собаке. Сидеть, Тузик! Тузик сел. Тузику кусочек еды дали.

– Это разве не против прав человека?

– Ну, смотря кого человеком называть… Они, знаешь, такие… Только есть умеют. И простые вещи делать. Только простые действия.

Эти кондуктора, надо признать, изрядно напоминали Жене инвалидов из рассказа реабилитолога. Такие же уродливые, медлительные, со звериной тупостью в глазах. С одним только исключением – немецкие инвалиды всё-таки вызывали жалость, а эти – не то злобу, не то страх, не то неприязнь.

В этот раз, правда, кондукторша оказалась ветхой пенсионеркой необычайно высокого роста, и вроде бы без умственных отклонений. Женя пожал руку Вите, залез в автобус, показал долговязой старухе проездной, включил плеер и сел в углу. В самом конце, рядом с гудящим мотором. Половина двенадцатого, людей почти нет. Пара сонных полупьяных подростков в самом начале автобуса силились вспомнить, куда они едут – так громко и матерно спорили, что даже сквозь плеер слышалось… Какой-то старичок. Девушка. О да, девушка… Она сидела как раз перед Женей – через пару сидений, лицом к нему. Он хорошо мог рассмотреть её – книжка, сумочка, губки, глазки. «Девочка-вишенка» – почему-то подумал Женя.

– Девочка-вишенка, – тихо, отрешённо, куда-то вовнутрь себя прошептал он. Когда плеер включён громко, то кажется, что никто тебя не слышит, и можно говорить всё, что хочешь, особенно если шёпотом.

Ей было 18 или 20 лет, аккуратно убранные под каре волосы цвета граната, живые глаза. Книга в руках, карандаш. Временами что-то писала на полях книги. Прядь волос случайно соскользнула ей на щёку, но она даже не заметила – читала. На талии её чёрное пальто перехватывал широкий кожаный пояс с двумя увесистыми пряжками – это украшение особенно запомнилось Жене. Две или две с половиной остановки Женя сидел и просто любовался ею – настолько сильно заворожила его незнакомка. Уже потом он всё задавал себе вопрос – почему не появилось даже мысли подойти и познакомиться, пока она ещё была там? Чего ждал?..

– Улица Победы, – раздался шипящий голос в динамике. Она встрепенулась, поднялась, спрятала карандаш и книжку в сумку, и подошла к дверям. Женя привстал со своего сиденья, и последнее, что он успел разглядеть – заколку в виде чёрной бабочки, спрятавшуюся среди её волос. Автобус остановился, и она вышла, а навстречу ей ввалился пьяный неуклюжий тип.

– Пррростите, милосердная… – услышал Женя его голос. – Оччччч не хотел вас такскэээзть толкнуть… Зззаддеть… Пррростите человека пьяного… Ччччеловека прростите…

Двери закрылись, и алкаш двинулся к кондукторше. Женя вздохнул и посмотрел ей вслед, но уже ничего не разобрал в ночной темноте за окном. Иди ищи её теперь, девочку-вишенку…

И тут же он оживился. Возле дверей, через несколько сидений, на полу автобуса лежала книжка, которая, видимо, выпала из её сумочки. Выпала случайно, когда она столкнулась на выходе с пьяным мужиком.

Из комнаты раздавались крики неясного генеза – то ли кому-то было страшно, то ли хорошо, то ли кто-то тренировался петь. Трудно было сказать даже – Ксен это или Наташа. Женя разулся, повесил куртку, зашёл в кухню и достал сигарету. Пару минут смотрел на неё, соображал. Потом, как всегда, подумал: ай, ещё чуть-чуть, и брошу курить, но сейчас, чёрт с ним, покурю.

И закурил.

– Вот у меня пися, такая она длинная, и что же мне с ней делать?! – раздался отчаянный возглас Ксена из комнаты. Загремело битое стекло, что-то с грохотом рухнуло на пол. Женя поморщился и затянулся. На кухне всё было так же, как утром, когда он ушёл – полная раковина немытой посуды, грязный стол, люстра, в которой работала только одна лампочка из трёх, и жутко усталая от жизни Рута – лохматая беспородная псина. Рута валялась под столом, накрыв лапами голову; почуяв Женю, она поднялась и грустно на него посмотрела.

– Не покормили тебя опять? Кушать? – поинтересовался Женя. Рута заскулила и лизнула Женю в руку. Почему-то, собаки, они всегда так – чем хуже условия жизни, тем умнее и добрее становятся…

Женя открыл полку, достал банку собачьей еды – но она была пустая. Порылся в холодильнике – нашёл только три десятка яиц, расставленных по всей дверце, и кастрюлю позавчерашнего супа, который уже изрядно подпортился. Открыл свой рюкзак – там была пачка чипсов.

– Будешь чипсы? – спросил он Руту. Рута ещё раз заскулила и указала мордой на свою миску. В миске Руты Женя обнаружил ещё одну банку собачьей еды – полную, неоткрытую. Банка в миске, надо ж было додуматься…

– Долбо…ы, – покачал он головой. Кое-как отыскав открывашку (она почему-то валялась вместе с лопаткой для обуви и платяной щёткой в коридоре), Женя открыл банку и наложил Руте еды. Рута лизнула ему руку в знак благодарности и принялась кушать. Женя взялся за сигарету. Сигарете без него было скучно и одиноко: она наполовину стлела равномерной белой массой.

– Шшшшшш… – слышалось из комнаты. – Шшшшшш… Посмотри, какой у меня богатый внутренний мир, Ксен! Шшшшшш… Посмотри, видишь? Видишь?

Женя приоткрыл дверь – Наташа высовывалась из шкафа и шипела, «Шшшшшш», а Ксен наблюдал за ней, спрятавшись под стол.

– Я показываю, ты видишь, чувствуешь, что я хочу показать, какой у меня богатый внутренний мир? Шшшшшш… – и она спряталась в шкаф. Ксен схватил молоток со стола, и бросил в дверь.

– Эй! – крикнул он. – Эй!

Женя решил, что к этим двоим пока лучше не соваться.

Книжка, которую оставила девочка-вишенка в автобусе, оказалась учебником, но не школьным, а из тех, по которым учатся в университете. Ситуацию, однако же, этот учебник не прояснял. Он назывался «Физическая химия для биологов». Вот и думай. Физика, химия, биология?

Открыв на случайной странице где-то в середине, Женя прочитал: «Константы диссоциации, указанные на схеме, представляют собой константы, характеризующие ионизацию каждой из групп, в отличие от экспериментально определяемых констант, относящихся к двум стадиям титрирования кислоты…» – и захлопнул книгу. Не сегодня.

– Он всё сломал! Он ничего не понимает! – послышался из комнаты крик Наташи. – Он ничегошеньки не понимает…

Покачав головой, словно бы в упрёк этим двоим, Женя осторожно улёгся на кухонном диванчике и, дотянувшись ногой до выключателя, щёлкнул по нему пяткой. Через минуту он почувствовал рядом запах псины – Рута улеглась спать на свой матрасик.

– Эвакуация! – кричали из-за стены. – Эвакуация!

– Шшшшшшш! Проанализируй, мой любовник! Моя машина секса… Шшшшш… Смотри и запоминай это… Шшшшшшш…. Я хочу, чтобы ты оценил, какой у меня богатый внутренний мир…

Родители Ксена уехали за границу работать. В разное время и по разным причинам. Сначала уехала мать; это произошло, когда совок ещё только-только развалился, а Ксен был совсем маленький, ничего не соображал, и звали его Артур. Вслед за расползавшимися в разные стороны и менявшими политическую ориентацию бывшими странами совка родители Ксена тоже решили прекратить совместное существование и развелись. Было много битой посуды, криков, травм, слёз, документов, и спрашивали, с кем хочет остаться Артур. Ксен честно ответил, что лучше с бабушкой, потому что она пирожки печёт со шпеком.

Его оставили с отцом, а мать в отчаянии уехала за границу собирать клубнику на бескрайней целине туманного альбиона. Или блядовать по барам. Отец рассказывал Ксену, что его мать там сейчас напивается с иностранными мужиками в заграничных барах и флиртует с ними; за это ей платит начальник бара. Охмурив тамошнего культурно отдыхающего бизнесмена-банкира-бандита, мать тыкает пальчиком, увешанным золотыми кольцами, в самые дорогие напитки из меню, и он их покупает. А потом – за это начальник бара ей уже не платит – она поднимается с ними куда-то «наверх» и занимается какими-то «непотребствами». Маленький Ксен, по правде говоря, мало понимал из рассказов отца – чувствовал только, что они пропитаны злобой, взрослыми делами и деньгами. Сама мать два раза в год – на день рождения и на Рождество, исправно присылала Ксену открытки и деньги. Деньги отец забирал и складывал на какой-то счёт, а открытки перечитывал сам и только потом давал Ксену. Мать писала, что работает на полях, клубнику собирает, и понемногу обустраивается. Писала, что скучает.

А потом уехал и отец. То ли его фирма открыла филиал за границей, то ли ему посулили там что-то, то ли здесь, на родине, уже ловить было нечего, но факт – решил свалить. Это было однажды утром – отец сидел с газетой и пил апельсиновый сок, а Ксен с опохмела сонно полз по лестнице со второго этажа на первый.

– Знаешь, Артур, – сказал отец, расслышав его шаги. – Ты взрослый почти, тебе без двух месяцев восемнадцать, поэтому я с тобой как с мужиком поговорю.

Ксен рухнул в кухню и отвалился на газовую плиту.

– Голова болит, – сказал он.

– А ты всё равно послушай. Я за границу хочу ехать.

– А я не хочу.

– Ну тогда вот что. Дом я этот продам, а тебе куплю квартирку. Однокомнатную. Пока учиться будешь, буду деньги присылать. Забросишь учёбу – пеняй на себя. А пить-не пить, это ты сам решай, как тебе лучше.

На этом отец закрыл газету и ушёл.

– Голова-то как болит, – пробормотал Ксен. – Голова…

– У меня бы тоже болела, – отозвался Женя. Ногам было тепло, и вставать не хотелось – на них спала устроившаяся там ночью Рута, большая добрая мамка-грелка. – Хуле, так буянить… Чего вы там вчера так брутально заюзали?

– Фунги.

– Что?

– Фунги. Псилорубы.

– Ааа, грибы.

Наркоманы все до единого параноидальны. Наркоманы уверены, что телефонные разговоры прослушиваются, переписки в интернете прочитываются. Поэтому они говорят «хлеб» вместо «гашиш», «гербарий» вместо «трава», «почта» вместо «ЛСД», ну и грибы – тут много синонимов. Шрумзы, фунги, псилорубы, псилоцибы… Мало ли, ещё какие слова в ходу у разных наркоманов.

– Голова…

Ксен стоял у раковины и покачивался, словно надеялся найти некий магический ритм, избавляющий от головных болей. Включил холодную воду и опустил голову под струю. Стрижку он носил короткую, почти что налысо, с каким-то иероглифом, выбритым чуть выше правого виска; волосы намокли сразу, и вода слегка остудила мозг.

– Как Наташа?

– Я её привязал к кровати, чтобы не мутила, – отозвался из-под крана Ксен.

– Не мутила – что?

– Она хотела меня убить.

– Серьёзно, что ли?

– Не знаю. Может, приглючилось… Какая разница…

Женя вытащил ноги из-под Руты, слез с диванчика и пошёл в комнату.

Там было страшно.

Следы вчерашнего смотрели изо всех углов. Вещи, разбросанные в хаосе – словно кто-то пытался использовать их как элементы конструктора или мозаики, но не учёл, что они из разных наборов. Компьютер, накрытый покрывалом, сверху украшала подушка; из-под этой конструкции сдавленно слышалась странная музыка. Жене подумалось, что они не осилили по-другому остановить звук из колонок. Кресло лежало на боку, одна ножка у него была разломана в деревянное крошево, просто щепки и труха; рядом на полу – молоток. На стене висел лист бумаги большого формата, на котором красовался заголовок «мир» и какая-то закорючка в углу – синим фломастером, подпись «это гениально» – красным цветом, и другим почерком. Поверх всего этого карандашом было написано «Что это у меня во рту?» Лист был прибит тремя гвоздями – два сверху в углах, а один – в самом центре. Привязанная верёвками к спинке кровати Наташа мирно спала. До груди она была прикрыта одеялом. Волосы у Наташи были кошмарно растрёпаны, тушь и помада – размазаны, на щеке – кровавая царапина. При этом она всё же как-то умудрялась сохранять ангельское выражение лица.

Женя хорошо знал, что Ксен любит и терпит её именно за это – за ангельское лицо по утрам. С кем бы ты и как бы ты не засыпал – с богиней или дьяволицей, со шлюхой или королевой, с нимфой или сукой, проснёшься ты в итоге с ангелом. Пару раз Женя слышал, как пьяный Ксен обещал Наташе жениться на ней, и вроде бы даже серьёзно обещал.

– Ната, – позвал Женя. – Наташ, тебя отвязать?

Наташа открыла глаза, и улыбнулась.

– Отвяжи.

Женя кое-как распутал туго затянутые узлы, и Наташа тут же спряталась под одеяло вся целиком.

– Отвернись, – попросила она.

– Голова… – послышался с кухни слабый голос Ксена. – Голова-то как болит… Пшла нах, шавка! Голова…

Женя убрал подушку и покрывало с компьютера, и понял, в чём же было дело. Поставленная на повтор, как брошенная в маленькую кастрюльку большущая рыбина, в винампе крутилась одна только песня, да и то – не песня, а, по всей видимости, записанное вчера откровение. Рядом с компьютером валялся микрофон, на который опасливый Ксен надел носок – видимо, ему показалось, что микрофон тоже испускает звук.

– Гургу! – настаивал дрожащий голос. – Бургу! Бургу! Гургу! Курлу! Гургу, Бургу! Гургу-гургу-курлу!

На бесконечном повторе.

– Выключи, – попросила Наташа из-под одеяла.

Женя выключил, вставил в системный блок свой плеер и накидал в плейлист джаза. Джаз в этом доме никому всерьёз не нравился, но никто, как правило, против него и не возражал.

– Голова… – послышался голос Ксена из кухни. Он совсем обмяк и, оперевшись руками о стену, снова опустил голову в раковину. Когда он, порядком охладив свой раскалённый мозг, выбрался оттуда, Наташа уже сидела на диванчике с ножом в руках и быстро кромсала бутерброды, при том ещё как-то умудряясь курить свою тонкую дамскую сигарету. Женя тоже курил и листал книгу.

– Чего ты там… Читаешь чего-то? – поинтересовался Ксен, вытирая лицо грязным кухонным полотенцем.

– Угу, читаю. «В. Уильямс; Х. Уильямс – Физическая химия для биологов». Чертовски жестокое чтиво… Почти ничего не понятно.

– Зачем тогда читаешь? – спросила Наташа.

– А я на самом деле не читаю даже. Я ищу пометки какие-то. Тут один человек карандашом что-то рисовал, вот мне интересно, кто и что.

– И как, нашёл?

– Нет пока. Ничего пока не нашёл…

– Дай сюда.

Ксен взял книжку, и бегло пролистал. Потом открыл наугад. Попробовал прочитать что-то:

– Для фермента в 0,1 М калий-фосфатном буфере… Гы, буфере… при пэ ха… Это кислотность кажется – пэ ха… при пэ ха 7,2 с помощью осмометра было получено среднечисленное значение мол… веса… молекулярного, стало быть, веса…

– Да не выёживайся ты, – улыбнулся Женя.

– А чего, интересно. Вот возьму и порешаю. Может, голова отойдёт…

И Ксен, вытянув из стакана с вилками и ложками неизвестно как туда попавшую авторучку, начал писать на скатерти условие задачи. Женя посмеялся, Наташа ничего не сказала – только затянулась сигаретой и продолжила кромсать бутерброды. «Белый хлеб, майонез, помидоры, шампиньоны – вот и вся её кулинарная хитрость», – подумал Женя.

– Можно уже кушать? – спросил он.

– Да, бери.

Во время завтрака Женя разглядывал своих сонных приятелей. Наташа успела привести себя в порядок (причесаться, поправить макияж, и всё такое женское…), стала выглядеть серьёзнее и даже визуально повзрослела. Она училась на эколога, на специалиста по защите окружающей среды. Ксен часто ругался с ней на тему «змею мы дома держать не будем», «хватит собаку гладить, скотина – она скотина и есть» и «выкинь нахер этот кактус из моей комнаты». Вообще, эти двое, казалось бы, совершенно не подходили друг другу. Рослый, голый до пояса, с железным амулетом на шее, в джинсах и тапках, Ксен напоминал неудавшегося скинхеда – будто ещё вчера злобно ломал нигерские зубы о бордюры, а уже сегодня решил остепениться и понемногу обрастать волосами. Контрастнее всего Ксен смотрелся рядом с Наташей, когда она надевала очки.

– Ха! Сошлось с ответом! – он хлопнул книжкой, отдал её Жене и отложил авторучку. – Слушай, а ты вообще откуда взялся?

– Именно я?

– Да, именно ты, – кивнула Наташа.

– Меня аист в новогоднюю каминную трубу сбросил, – сказал Женя. – Только дом оказался заброшенный…

– Да блин, тут, в нашей хате, ты откуда взялся?

– Я вчера пришёл… Осеннее равноденствие же! Двадцать второе сентября сегодня, народ…

– Ха, да ты ещё помнишь! – воскликнул Ксен и полез в холодильник за пивом. Наташа как-то вымученно улыбнулась и посмотрела на бутерброды. Женя взял ещё один. – А мы-то и забыли… Чёрт, уже ведь три года прошло…

Познакомились они все вчетвером однажды вечером – в самом начале осени, как раз на равноденствие, ровно три года назад. Была суббота, и вопреки песне Цоя, были деньги, время, и было куда пойти в гости, но совершенно не хотелось. Странная осенняя хандра, когда нет настроения ни о чём думать, и не хочется ничего делать. Бар назывался «Элемент», и был этот бар самым что ни на есть обыкновенным средним питейным заведением – ни тебе пропитых бомжей-алкашей, ни вип-персон в дорогих пиджаках там не встречалось. Все столики были равномерно заняты, и только один стоял в углу пустой. Женя взял пива и плюхнулся туда. Пару минут он сидел в одиночестве; просто потягивал напиток из кружки. Потом вошли два парня, тоже взяли по пиву и начали вертеть головами в поисках столика. Чтобы не сидеть в одиночестве (да и тем более у одного из вошедших была пачка чипсов), Женя позвал их к себе.

– Эй, садитесь сюда, – крикнул он. Вошедшие, металист в тяжёлых гадах и здоровенный широкоплечий блондин в потёртой куртке, сразу же сели к нему. Познакомились.

– Женя.

– Ксен.

– Толя.

Пожали руки друг другу.

– Погодите, вы разве между собой не знакомы? – с удивлением спросил Женя.

– Выходит, что нет.

– Ну, давайте, за знакомство.

Выпили. Толя снял куртку, обнажив синюю футболку с эмблемкой супермена на груди, и открыл свои чипсы. Первую кружку пили молча – настроения ни у кого особо не было, и вынужденное пребывание за одним столиком беседу не разжигало. Ксен озлобленно поглядывал на своих новых товарищей из-под патлов. Толя просто смотрел в потолок, ел чипсы и пил пиво. Женя достал свой фотоаппарат и просматривал сделанные за день депрессивные снимки. Когда у Ксена закончился первый бокал, он направился к барной стойке за вторым и вернулся уже вместе с девушкой.

– Вот, садитесь, пожалуйста – и с джентльменской изящностью указал ей на свободный стул. – У нас тут вечер людей, которые не знают друг друга. Я Ксен.

– Толя.

– Женя.

– Наташа.

С того вечера эти четверо стали почти неразлучны.

– Да конечно, конечно, я приду, – отвечал по телефону Толя. – К семи? Ну да, да, в «Старого Тома». Все там будете? Отлично.

Повесил трубку и взялся за игру с новой силой. За три года «Элемент» переименовали в «Старого Тома», а в остальном там ровным счётом ничего не изменилось.

«Вечер с друзьями? Что ж, и хорошо», – думалось Толе. Замечательно.

Нетипичный айтишник, или, как называли его знакомые, небородатый админ, Толя просиживал штаны. У компьютера, большей частью. Ещё за рулём, в баре за кружкой пива, на диване перед телеком, в автобусах, трамваях, в кино, в гостях, на лекциях и занятиях – везде он просиживал штаны. Как-то раз на пьянке Ксен по приколу сказал, что даже спит Толя, наверное, сидя – так тот очень обиделся.

В комнату вошёл сосед – парень, которого подселили в начале семестра. Толя всё никак не мог запомнить его имени. В районе Нового года в общежитии, как правило, меняли таблички на дверях (если менялись жильцы), и Толя надеялся там и разузнать, как его зовут – если до Нового года не свалит.

– Привет, Толя, – тихо сказал он.

– Привет.

Толя взял маленький флакончик и закапал в каждый глаз по капле. Устают, когда долго за компом сидишь. Закапал и вернулся к своей игрушке.

Подземелья. Лабиринты. Монстры. Артефакты, золото, зелья и свитки. Прокачка. Экспа на вес золота, или ещё дороже. Мучительные, душераздирающие метания во время распределения ценных скилл-пойнтов на новом уровне. Выцарапанные ножом на столе, прямо на старой деревянной столешнице, имена нужных персонажей и невыполненных квестов…

– Занялся бы ты чем-нибудь ценным, – заметил новый сосед, кромсая помидоры на салат. – А то круглые сутки бегаешь, убиваешь кого-то, ищешь что-то… А результату, толку – нет никакого.

– Чего это?! – удивился Толя. – Вон, смотри, посох нашёл вчера. Видишь, плюс три к защите от яда и какой бонус регенерации маны…

– И легче тебе от этого?

– Конечно. Это же просто находка для мага на ранних уровнях, ёпт!

– Да не твоему персонажу. Не той фигурке в мониторе, а тебе, Анатолий. Тебе разве легче?

– Мне легче оттого, что ему легче, – отозвался Толя.

– Это всё иллюзорная власть. Тебе кажется, что ты владеешь чем-то. Имеешь силу какую-то. От твоего кликанья мышью валятся монстры по ту сторону монитора. Твоему доспеху завидуют люди по ту сторону монитора. Ты можешь заклинания колдовать, захочешь, можешь короля или главного злодея тамошнего убить – по ту сторону монитора…

– Ну так и здорово! Разве ж в реальной жизни такое можно?

– На то она и реальная жизнь, – сухо ответил сосед. – Реальная жизнь – она ведь по эту сторону монитора. Ладно, делай, как хочешь.

И, перевалив нарезанные помидоры с доски в тарелку, он двинулся на кухню.

– Эй! – крикнул Толя ему вдогонку. – Ну хорошо, а что ты предлагаешь?

– Валить отсюда надо. За границу.

Сосед закрыл дверь и вышел. Толя посмотрел на часы – оставалось ещё довольно много времени до семи.

– Валить за границу… – задумчиво произнёс он – и двинулся в порт. За двенадцать серебряных, а если выполнить задание шутрмана – то за восемь, можно до островных эльфийских колоний добраться. А там, говорят, неспокойно.

Почти как в тот вечер. Женя сидел с фотоаппаратом и просматривал снимки. Ксен специально свою металлистскую старую одёжку надел – гады, штаны кожаные, косуху, цепи повесил. Наташа в дешёвом пошловатом красном платьице, тоже, как тогда. Сидели, ждали Толю.

– Куда ходила сегодня, пока мы с Женькой креативы писали? – поинтересовался Ксен.

– Чего, много написали?

– Дома послушаешь, – Женя улыбнулся. – Если бы Ксен немного ровнее играл, всё бы вышло вообще перфектно… Но и так ничегошно получилось.

– Так, а где ты всё же была?

– В парке гуляла. У меня осенью такое бывает… депрессивное, ты знаешь.

– Ну да, – кивнул Ксен.

Три года назад он хорошо знал это. Три года назад у него у самого была депрессия.

– Раз уж мы тут сидим все вчетвером такие грустные, давайте поделимся, у кого что случилось, – предложил Женя тогда в «Элементе». – Всё равно мы друг с другом не знакомы, а если выговоришься – жить проще становится. Готов спорить, уже завтра наутро мы друг друга забудем. Вот ты, Ксен.

Ксен угрюмо посмотрел на сидевших за столом и отхлебнул пива. Он не собирался говорить, и не заговорил бы, если бы не Наташа – она ему понравилась сразу, и он хотел завоевать её внимание.

– Да, ты, похоже, из всех нас самый грустный, – заметила она, легонько толкнув под локоть Ксена. – Рассказывай.

– Там и рассказывать-то особо нечего, – пробормотал он, наклонив голову вперёд. Патлы заслонили его лицо. – О жизни, что ли… Задумался. О своей жизни, куда катится всё. И почему катится. И что делать. Вчера марку съел, сидел дома и думал об отце… Смотрел альбом. А он там со всех фотографий на меня глядит и то улыбается, то головой качает: что ты творишь, отродье Сатаны… И заклинания читает, и надписи рунные на стенах пишет… Эх, зачем только я взял этот чёртов альбом?

Ксен отхлебнул пива.

– А потом полез я в шкаф прятаться от отца, потому что мне страшно стало, а он по всей квартире уже. На стенах размазался. По потолку. Во всех зеркалах… Ой, не дай бог вам в таком состоянии в зеркало посмотреть. Ну, залез я в шкаф, а там пиджак мой висит – в котором я на выпускной школьный должен идти. Хороший, дорогой пиджак, батька потратился, купил мне. Я его достал, повесил на турник и смотрю… А вешалка, на которой он висит… Как бы вам так описать эту вешалку, чтобы вы поняли… Ну вот нормальная вешалка, а эта не нормальная, а как с подкошенными крыльями. Как раненая. И плечи у пиджака так же – обвисают как-то. Как обрубленные. Я его по-разному поправлял, а он всё равно висит как убитый. И вот тут, тут я всё понял.

Он сделал паузу, и все сразу, не сговариваясь, посмотрели на его палец – он водил пальцем по столу, будто чертил что-то; пока он говорил – это было незаметно, а сейчас бросилось в глаза.

– Этот пиджак как жизнь моя, – наконец выдавил Ксен. – Как вся жизнь моя… Вот он я у батьки, вот он я, надежда семьи. Семья-то не бог весть какая, денег еле хватает, да и ладно. А я должен выучиться был, деньги зарабатывать, серьёзным человеком стать… И вот папка пиджак мне купил, с последних денежек пиджак сынку своему купил… Папка, с последних денег, пиджачок купил, самый хороший, какой мог, для сына… Чтобы тот человеком стал… А тот марки жрёт и по хате ползает, кошмарится… Галлюцинирует… Представляете… Представляете, а?.. Какое дерьмо-то получается…

– Хватит, – оборвала его Наташа и обняла. Он не сопротивлялся – сразу уткнулся ей в грудь и пару раз даже как будто всхлипнул.

– Да, хватит, – подтвердил Женя. – Пускай кто другой расскажет. Как тебя там… Толик?

– Толя! – воскликнул Ксен. – Тебя где носит, а? Я думал, уже патлами обрасти успею, пока ты придёшь.

– Это я там… На эльфийских пустошах…

– Опоздал на полчаса, плин.

– Всё никак не повзрослеешь, – улыбнулась Наташа.

Толя кое-как уселся, снял куртку – на нём была та же самая футболка, синяя, с эмблемой супермена, разве что немного истрёпанная временем.

– Выпьем за то, что мы тут так удачно собрались три года назад, – провозгласил он и поднял кружку пива. Об неё дружно стукнулись ещё три кружки.

– У кого что нового? – поинтересовался Ксен.

– Меня вчера обвинили в производстве дрянных фотографий, – горько пожаловался Женя.

– Да ладно. Из того, что ты мне на мыло скидывал, мне всё понравилось, – хрустя чипсами, возразил Толя. – Мне кажется, что тебе надо тупо практиковаться. Работать над этим. Чем больше работаешь, тем больше результата. Прямая зависимость. И даже при отсутствии таланта…