Текст книги "За магнитной стеной, или Сновидения Варежки"

Автор книги: Сергей Кольцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Варежкин поцеловал даме ручку, вручил завернутые в газету цветы и большую коробку.

– Примите мой скромный подарок.

Катрин положила коробку и развернула цветы.

– Какое чудо! А как пахнут! Мамочка, иди сюда скорее. Посмотри, кто к нам пришел, – защебетала Катрин.

Из кухни вышла мать.

– Очень рады. Тереза Аркадьевна, – представилась она и тоже протянула тыльной стороною пухлую, с массивным перстнем ладонь.

Варежкину посчастливилось второй раз в жизни поцеловать даме ручку, и это ему понравилось.

– Проходите, пожалуйста, – забеспокоилась Тереза Аркадьевна и повела Савелия по коридору к комнате, из которой доносился запах дорогих сигар и заграничных сигарет.

Савелий вошел в полутьму, где стояли мужчины и о чем-то чинно беседовали. К нему направился хозяин дома – довольно высокий, ухоженный человек.

– Генрих Леопольдович, – отрекомендовалось влиятельное лицо и пожало руку Савелию, – очень приятно, что вы пришли. Позвольте, я вас познакомлю с моими коллегами и друзьями.

Люди здесь были разные, их фамилии ничего не говорили Савелию, к тому же они сразу перепутались в его голове. "Ничего, за столом я повыведаю, кто есть кто и откуда. Но птицы, по всему видно, важные", – подумал Варежкин.

– А теперь прошу к столу. – Хозяшг сдержанным жестом пригласил всех в гостиную.

Туда же вливались и дамы, которых представляли Савелию их мужья.

Щедро освещенный стол был так же щедро уставлен всевозможными яствами, Когда все расселись, встал глава семейства, кашлянул и велеречиво начал:

– Дорогие мои! Сегодня у нас знаменательный день.

Все посмотрели на Катрин.

Генрих Леопольдович снова кашлянул и продолжал:

– Пользуясь случаем, позвольте мне от имени всех присутствующих и от себя лично попросить нашего дорогого гостя Савелия Степановича сказать несколько слов. – Под одобрительные кивки и возгласы Генрих Леопольдович сел.

Варежкин, не предвидя такого оборота, слегка опешил, но делать было нечего.

– Благодарю всех за оказанное доверие. Я, естественно, тостов не заучиваю наизусть, в грузинском застолье участия не принимал, но все-таки скажу: дорогая Катрин, если представить себе звездное небо, то самой яркой звездой на нем, несомненно, будете вы. Если представить себе выжженную солнцем пустыню, то оазисом в ней будете опять-таки вы. Если нас застигнет кораблекрушение, то спасительным островом снова окажетесь вы. Вы настолько обворожительны, вы так сияете, что перед вами меркнет весь этот свет. Савелий показал на люстру. – Как сказал бы один известный пиит: вы – гений чистой красоты. И от себя лично добавлю: еще не родился художник, способный уловить, передать и донести в надлежащей форме вашу небесную красоту. После чего Савелий чокнулся с Катрин и осушил рюмку.

Все стали желать Катрин всяческих благ, поздравлять, чокаться и закусывать. Тосты провозглашались за родителей, за здоровье и счастье Катрин.

Пир разгорался. От обилия тостов Варежкин осоловел, но старался не подавать виду и со снайперской точностью попадать вилкой в маринованные грибы. Разрумянилась и Катрин. Ей все хотелось завести разговор с Савелием поближе, и, улучив момент, она предложила Варежкину посмотреть ее комнату, на что Савелий незамедлительно откликнулся.

Комната Катрин была небольшой, но дорого обставленной. На одной из стен в позолоченной раме висел пейзаж.

– Любопытная работа! По, всему видно – немцы конца прошлого века, решив блеснуть эрудицией, с расстановкой произнес Варежкин.

– Это мне папа подарил, Сказал, что это Морленд Джордж.

– Как же я сразу не догадался, – Савелий напустил на себя важный вид. -Конечно же – это Жорка-англичанин, – заявил Варежкин и двинулся к старинному туалетику, где взял статуэтку и покрутил в руках. – Кстати, я еще помню такие. Их когда-то продавали в посудных магазинах. Теперь мастера перевелись, да и мода дает о себе знать.

– Ну что вы, Савелий Степанович, – обидчиво возразила Катрин, продавались другие. А это мейсенский фарфор. Папа у нас питает слабость к старинному фарфору. У меня здесь немного, а вы бы видели, что в кабинете отца творится. Просто ставить некуда.

Савелий понял, что опростоволосился, но решился выкрутиться.

– Да я же пошутил, деточка. Разве можно спутать произведение искусства с ширпотребом. – Савелий снисходительно улыбнулся и небрежно поставил статуэтку на место.

– Савелий Степанович.., – Называйте меня просто – Савелием. Давайте, как говорится, сан фасон.

– Как-то неловко сразу, – смутилась Катрин, -ну, хорошо, пусть будет по-вашему.

– По-твоему, – поправил Савелий и коснулся локтя Катрин, чем нисколько ее не смутил.

– Савелий, – уже доверительнее продолжала Катрин, – я все хочу спросить: над чем ты сейчас работаешь, если, конечно, не секрет?

– Задумал большое историческое полотно "Гнев Провидца". Пока только наброски, эскизы, замыслы. Приходится дотошно изучать быт, нравы, скру... скурпулезно вникать в дух времени. Иначе и оплошать недолго. Ты, разумеется, помнишь, что незнание эпохи уличило известных фальсификаторов. Написали курицу (Варежкин, конечно, же, спутал курицу с индюком, которого изобразил на медальоне известный фальсификатор Лотар Мальскат, на чем и попался), а она в то время еще не была домашней птицей, еще на стол ее не подавали. Не успели еще приручить. Вот так-то! – заключил Савелий.

– Значит, ты куриц тоже изучаешь? – удивленно спросила Катрин.

– Их я тоже изучаю, но исключительно в ресторациях, се ля ви, Варежкин решил прифранцузиться.

– Ты, наверное, бывал в Париже? – с восхищением спросила Катрин.

– Как-то решил скуки ради слетать, да в Орли забастовку учинили, я, естественно, не стал дожидаться, пока они добьются своих законных прав, а позвонил одному корешу, и мы к нему на дачу закатили. Ну, а когда вернулся, то уже расхотелось лететь. Да что там о разных пустяках рассказывать. Не пойти ли нам к столу, небось заждались гости? – Варежкин обнял Катрин за хрупкую талию и повел в гостиную.

– А вот и наши молодые! – приветствовала Варежкина и Катрин Тереза Аркадьевна.

Все оживились. Снова пошли тосты в честь Катрин и, конечно же, в честь Варежкина, который, по словам хозяина дома, стал вторым украшением вечера после сиятельной дочери.

Савелию польстило такое сообщение, и он, высоко подняв рюмку и выплескивая содержимое на стол, объявил во всеуслышание:

– Дорогие гости! Считаю не только за честь, но и за свою прямую обязанность увековечить на холсте мою, то есть нашу милейшую Катрин Ген... – Савелий замешкался, так как вспомнить имя хозяина было затруднительно, затем сглотнул слюну и, широко улыбаясь, произнес: – Катрин батьковну! – После чего по-гусарски плеснул содержимое в рот и зашелся в кашле.

Его принялись услужливо хлопать по спине, отчего кашель только усугубился. Наконец, откашлявшись, Варежкин достал платок и вытер покрасневшие от слез глаза. Когда Савелий пришел в себя, Катрин прошептала ему на ухо:

– Когда мы начнем наш первый сеанс?

До Варежкина не сразу дошел смысл сказанного, но, перебрав все возможные толкования, он решительно заявил:

– Завтра, – потом подумал и добавил, – ровно в Полдень я подам за тобой машину.

Неизвестно, что наговорил бы еще Савелий, если бы к нему не подошел Генрих Леопольдович и не пригласил к себе в кабинет.

– Дорогой Савелий Степанович, – интимно загбворил отец семейства, – я наслышан, что у вас несколько стесненные условия для вашей плодотворной работы. Поэтому, посовещавшись, мы решили выделить вам достойную вашего таланта квартиру.

Савелий начал отказываться, но Генрих Леопольдович, теснее прижав Варежкина, убеждал:

– Никаких отказов. Вы ставите меня в неловкое положение. Квартира имеет два этажа. Второй специально предназначен под мастерскую. К тому же ордер у меня в кармане. Можете въезжать хоть завтра. – Генрих Леопольдович достал конверт и вложил его в уже протянутую ладонь Варежкина.

После чего они отметили это счастливое событие.

Когда Варежкин в обнимку с хозяином дома вышел из кабинета, гости уже разошлись. Из гостиной выпорхнуло милое созданьице со вздернутым носиком и пролепетало: – Значит, завтра в двенадцать я тебя жду.

Варежкин утвердительно кивнул, затем подрулил к Катрин и поцеловал ее в макушку. После чего облобызал достопочтенную Терезу Аркадьевну и, вытирая одной рукой губы, другой похлопал по плечу сухопарого хозяина дома, проговорил по слогам: "А... р-ри-видерчи!" – и удалился.

Радость распирала Варежкина. Улица ходила ходуном. Фонари стукались лбами друг о друга, кошки шарахались по подворотням, дома отвешивали Варежкину поклоны, деревья плотнее смыкали ряды, звезды подмигивали. Варежкин, счастливый и окрыленный, шествовал по улицам родного города, распевая во все горло: "Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить". Он попытался петь еще громче, но что-то мешало ему. Савелий сообразилгалстук. Он тут же его сорвал и, приплясывая, выбросил в мусорник.

В заключение Варежкин остановил машину, вальяжно развалился на заднем сиденье и на вопрос: "Куда едем?" – выдохнул:

– К цыганам!

"Что-то знобко и сыро..." – подумал Варежкин и с трудом продрал глаза. Солнце уже входило в раж.

Савелий сидел, прислонившись к сосенке, отчего спина сделалась Деревянной и чужой. "Куда ж это меня занесло?" – зашевелилось в опухшем сознании Варежкина.

Он огляделся, Вокруг безмолствовал лес. Савелий попытался встать, но пронизывающая головная боль повергла его на место, Ощупав голову и убедившись, что она на месте, что руки и ноги целы, Варежйин воспрянул духом.

"Целы ли деньги?" -" Забеспокоился он и полез во внутренний карман, откуда извлек бумажник и конверт.

Остаток денег был при нем. В конверте оказался ордер.

Варежкин стал с трудом вспоминать минувшее. Картины прояснялись, но до чеканной формы не дозревали.

"Потом разберемся", – решил Варежкин и, преодолевая серьезные неполадки в организме, медленно побрел на просвет в деревьях. Шоссе оказалось совсем близко, что влило в Варежкина новые жизненные соки.

"Эх, добраться бы до каморки, а там..." – размечтался Варежкин.

А там его уже спозаранку ждали.

У Варежкина полезли из орбит глаза, когда он увидел сидящего на кушетке мужчину, который спокойно чистил картошку.

– Выпучивай глаза, выпучивай – сказал незнакомец, продолжая чистить картошку.

– А кто вы, собственно, такой будете и что делаете тут, в моем официальном доме? – набычившись и с угрозой в голосе произнес Варежкин. Незнакомец продолжал невозмутимо заниматься прежним делом.

– Я, кажется, вас спрашиваю? – Варежкин надвигался на сидящего.

– Садись, Варежкин, и посмотри хорошенько в зеркало, – незнакомец достал карманное зеркальце и протянул Варежкину, – а потом посмотри хорошенько на меня, и не грохнись в обморок. Я за водой не побегу.

Варежкин сел. "Уж не брат ли единоутробный? – сделал предположение Варежкин. – Такое в индийских фильмах бывает".

– Не пугайся, я – не привидение, я тоже Савелий Степанович Варежкин. Я – твой двойник. – Незнакомец бросил картофелину в ведро и положил нож. Скоро двенадцать, Тебе надо вызывать машину.

– Какую машину?

– Ту, в которую сядет Катрин, с которой ты отправишься писать ее портрет в свою новую мастерскую, а в недалеком будущем – в свадебное путешествие, которая наплодит тебе детей, поможет написать картину "Гнев Провидца" и будет вить из тебя веревки. Но это начнется в двенадцать часов, когда сутки распадутся надвое, как распались и мы с тобой, там, за Магнитной Стеной, вчера после полуночи.

– Какой двойник? Какие двенадцать часов? Какая стена? Я – есмь Варежкин, а не самозванец. Я сейчас позову Мефодьича. Он-то сразу укажет кто есть кто! – распалялся Варежкин.

– Не надо старика понапрасну беспокоить. Я тебе объясню все, что произошло вчера после полуночи. Нас раздвоили. Тебя отпустили восвояси. Ты спокойно прошел сквозь Стену и очутился здесь. Ты – это я, но с одним "но". Ты – ремесленник. Ты сможешь писать картины, но дара фантазии у тебя нет. Ты – прилежный копиист. Тебе не важно, что писать и для кого. Ты сделаешь все, что тебе скажут, но не более. Ты не увидишь звезду, впаянную в кусок льда. Ты не сможешь постичь суть предмета, разъять его и создать нечто новое, неведомое, но такое же реальное, как этот стол, это ведро, этот свет за окном. Не ты в этом виноват. Тебя таким выпустили оттуда – из-за Стены.

– Допустим, что все, что ты говоришь, – правда. Но ты как очутился здесь?

– Ты помнишь мальчика? Если бы не он, ты бы никогда не увидел меня здесь. Это он вывел меня.

– Но как?

– Его доброта, его сострадание оказались сильнее их чудовищных приборов. Энергия его доброты и сострадания проплавили ход в Стене, нарушили взаимосвязь частиц поля. Он оказался сильнее их,

– Но где же он?

Дверь открылась, и на пороге появилась Сухарева со своим сыном,

– Вот мы и пришли. – Карина зашла, взглянула на оторопевшего Варежкина и сказала: – Иди, Савелий Самозванец. Тебя заждались. Скоро двенадцать.

Самозванец нелепо попятился к двери и выскочил в коридор. – Савушка, где у тебя тряпки? – спросила Карина.

– Где-то в углу валяются.

Карина нашла тряпки, достала разбавитель, сняла со стены картину, и они с сыном начали сводить еще свежую краску, из-под которой постепенно, но неудержимо стало появляться солнце и наполнять ослепительным светом тусклую каморку.