Текст книги "Бастион: война уже началась"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Куда я влетела? Зачем на следующий вечер позвонила Гульке? А ведь позвонила. Осторожненько так, с опаской. Трубку сняла не жена, а сам. Вопреки Гулькиным уверениям, что у него есть жена, никто ее ни разу не видел. И в кругах знакомых преобладало мнение, будто этот объект – либо порождение завистливой фантазии, либо глубоко законспирированный товарищ.

– Гулька, – взмолилась я, не откладывая дело в долгий ящик. – Съезди со мной, а? Ты все равно на Телецкое, а это совсем рядом, триста верст на юг. А на обратном пути отдохнем, на лошади покатаемся… По старой дружбе, а?

Гулька страшно удивился.

– А мы с тобой старые друзья, да? Динка, ты что – ветрогонного объелась? Куда ехать-то прикажешь – на деревню к бабушке? Да там зверья, как армян на базаре. Предлагаешь закончить жизнь в желудке у медведя?

– Ну Гулечка, я тебя часто просила об одолжении, скажи? Тебе и так на Алтай, какая разница? А это южнее, теплее. И нет там никаких медведей. По горам полазишь, воздухом подышишь. Ну хочешь, я тебе озеро найду? Будешь купаться, запруды строить… Гулечка, поехали, а?

– А по ночам что буду делать? – чуть поддался Сизиков.

– Ой, не загадывай, Гуль, а? Нам бы найти это местечко – а там поглядим. Я узнала главное: нам вовсе не обязательно искать дорогу Ташара – Усть-Кун. Есть способ лучше. Мы сядем на рейс Энск – Зыряновск, в Октябрьском парашютируемся, шестьдесят миль на попутке – до Карадыма, там берем проводника, переправляемся через Аваш, перебегаем Усть-Каирский кряж, переплываем Черноярку, а там, по козьим тропам – рукой подать.

– Не-е, не поеду, – испугался Гулька.

– Гулечка, да шучу, – заволновалась я. – От Карадыма всего несколько кэмэ… Решайся, Гуль. Ты же сильный, смелый, добрый, порядочный… А за деньги не волнуйся, у меня есть. На пропитание, на проезд, на подкуп должностных лиц…

Я уговаривала его минут пять, пока не почувствовала в его отнекивании слабинку. Тут-то и утопила педаль в пол. Чего наобещала – вспомнить жутко.

– А ты не боишься ехать со мной? – ехидно осведомился Гулька. – Я ведь только сегодня для тебя такой хороший. А в повседневности я плохой, забыла? У меня даже ружье есть охотничье… Кстати, возьму.

Это был «последний довод короля» – как чеканил некий Ришелье на пушках собственной артиллерии. Я перекрестилась.

– Боюсь, Гулька, – призналась я. – Просто по-черному боюсь. А что делать? Волков, как ты, бояться – в лес не попадешь…

Туманов П.И.

Первый этаж искомого дома приютил мебельный салон, ресторан быстрого питания и некий полуподвальный «Орион» (без объяснений). Если не знаешь, что это такое, незачем спускаться. Не страдавший по бедности снобизмом Туманов свернул во двор. Ребячья пискотня, крыльцо с табличкой «Секонд Хэнд»… Вот и нужное – три ступени под мрамор и скромная желтая вывеска – «DJR-FARM».

Внутри все было как у людей: белая стойка с телефоном и буклетиками, лицензия Минздрава на стене, за стойкой – компьютер и блондиночка в качестве фона. Пергидроль, блузочка, капелька рубина на мизинчике – ничего особенного. Личико занятое.

– Здравствуйте, – поздоровался Туманов.

Ой, как мы рады… Девочка покосилась на посетителя, ничего интересного не узрела (а могла бы) и вернулась… к игре, наверное. На экране, отраженном в застекленном шкафу, что-то мельтешило, рябило красками. Правда, звука не было.

– Добрый день. Что вы хотели?

Туманов обернулся. Не любил дыхания в затылок. За спиной стоял типичный представитель крупных приматов. Пиджак, галстук, табличку с надписью «служба охраны» могли и не вешать – по фасаду видно. Метр девяносто – сто с гаком. А на фасаде – три класса.

Туманов сделал бы его в два удара, чтобы он не сделал его – с одного.

– Я к Анатолию Григорьевичу.

– По коридору вторая дверь направо, – включилась девочка. И тут же выключилась, азартно уйдя в «работу».

Охранник вернулся в свое кресло, и Туманов мог идти куда угодно – например в кабинет шефа и класть того из спрятанного в пакете «узи». Предварительно положив сидящего перед кабинетом дубликата первой гориллы.

Он мог бы поболтать и в «предбаннике» – но девочка, скорее всего, при охраннике не разговорится, в лучшем случае – позвонит шефу. Тот вежливо отоврется, либо невежливо нахамит. Хамить Туманов умел и сам. А толку? Лучше разговорить того, к кому племянник ехал… а потом с пустыми руками – в «Секретные материалы».

Кабинетик выглядел скромнее – ядовито-зеленые стены, сейф образца шестидесятых, стандартный канцелярский стол с тумбами. За столом сидел лысый тощий тип в очках.

– Здравствуйте, – какое хорошее человеческое слово.

– Добрый день, – голова повернулась.

В воспаленных глазах отразилось сомнение. Что день удался, тощий вовсе не был уверен. Узкая хомячья мордочка блестела потом, руки подрагивали. Предварительный диагноз (он же окончательный) читался легко и просто – похмелье.

– Шубин Анатолий Григорьевич?

– Да, это я… Вы что-то хотели?

Нет, по старой дружбе… Хоть тресни, а Туманов не был похож на поставщика или покупателя лекарственных препаратов. Надо, кстати, проверить, насколько лекарственных… в смысле кайфа.

– Я из милиции, – он достал корочки, небрежно сунул под нос.

Работничек совсем растерялся. И голова, судя по глазам, заболела пуще прежнего.

– А что случилось?

– Мне нужен Алексей Вадимович Сальников.

Гаслый взгляд уперся в сейф.

– Я вообще такого не знаю… Вы не ошиблись адресом?

– А если подумать?

Ой, не врал, крыс канцелярский. Не умеют такие врать как следует.

– Подумать… – Шубин с усилием напряг глазодвигательные мышцы. – Как к вам обращаться – гражданин следователь?

– Павел Игоревич. Пока.

– Тогда знаете что, хм… Павел Игоревич, может быть, побеседуем на свежем воздухе? А то у меня обед, и вообще…

Последнее слово пояснений не требовало.

Столики при таких ценах могли бы и протирать. Зато ветерок обдувал – прохладный, пиво предлагалось – ледяное, а главное – платил пригласивший. То бишь допрашиваемый. При большом желании Туманов мог доставить Шубина в РУВД (изобретя транспорт по ходу), а там колоть и колоть, шантажируя похмельем. Очень действенно. Но не хотелось без нужды зверствовать, это во-первых. А во-вторых, и так скажет. Сильно похорошело начальнику сбыта – поллитра «Юбилейного» на старые дрожжи. Пил работничек по правилам, в три присеста: первый – половина всего пива, второй – половина остатка, третий – весь остаток.

– Видите ли, Павел…

– Игоревич.

– Извините, Павел Игоревич, не было у нас этого человека. Натурально не было. Вы сказали, Сальников?

Туманов скрипнул зубами.

– Да. Алексей Сальников.

– Так вот, не было. Никаких командированных уже полгода, и вообще никого из Самары. Им просто нечего здесь делать.

– Да ну?

– Да хоть под присягой, – Шубин опорожнил третий стакан. – Хоть как. Но дело в том… понимаете, не в первый раз в нашей… фирме. Зимой, – голос отвердел, как будто и не выхлебал почти литр шестиградусного. – В Екатеринбурге. Тоже наш филиал. И тоже фармаколог пропал… не доехал. И еще. В прошлом году… да, в октябре, в Иркутске. Милиция искала, присылала запрос в нашу контору.

– Откуда вы это знаете?

Шубин усмехнулся. Допил остатки.

– Я все-таки начальник отдела сбыта. Хотя какой там отдел – я да экспедитор, да студентка на полставки, Оленька… Знаю, – махнул рукой девице за прилавком, та кивнула, открывая шкаф-холодильник. Достала еще две, на сей раз «Богемского», понесла к их столику. Анатолий Григорьевич, похоже, был клиентом привычным и щедрым.

– Знаете, Павел…

– Можно просто «Павел», – Туманову надоело подсказывать.

– А я – Анатолий. Толик. Толян… Давно меня так не звали… – Шубина опять начало развозить. – Здесь человеком себя чувствую. В этой, – он огляделся, столики пусты, только у стены паренек лет шестнадцати неумело охмурял девицу, – забегаловке.

– А дома? – Чужие малобюджетные пьянки Туманова вовсе не интересовали, но тащить пьянчугу на допрос сейчас – бессмысленно. А тут, может, и выдаст интересную зацепку.

– Дома? – Шубин взмахнул рукой, будто сбивая муху на лету, – Туманов успел поймать бутылку, но тщательно выглаженные (явно не женат – сам гладит!) брюки начотдела сбыта украсило быстро расползающееся пятно. – Дома – пусто.

– Вы не женаты?

– Никто из нас – не женат, – загадочно заявил Шубин и потянулся к бутылке.

– Это из каких? – осведомился Туманов, наполняя стаканы.

– Хорошо сидим, да, Павел Игоревич?

Туманов опешил. Перед ним опять сидел трезвый человек. Ну и ну.

– Неплохо.

– Полвторого, – сообщил Шубин, глянув на часы. – Работа ждет.

– Мы, кажется, не договорили, – заметил опер, прикидывая, стоит ли тормознуть ползущий к светофору «луноход» вневедомственной охраны и отправить собеседника в «аквариум» часа на два, а потом допросить под протокол. Во вневедомственной Туманов имел неплохие связи. А смысл? Отопрется – не видел, не знаю, буду жаловаться…

Шубин сам помог:

– Вы не могли бы позвонить мне завтра, часиков в шесть? Сегодня я не могу, ожидаем товар с пермского завода… А вообще, я вечерами всегда дома. – «Пью», – добавил про себя Туманов. – Вот визитка. – Прямоугольник лощеной бумаги выпал из потной ладошки. – Обязательно позвоните, может, что-нибудь вспомню. До свидания, – и, вяло пожав руку, удалился, бросив на стол купюру с изображением Большого театра.

– А зачем он тебе, Паш? – поинтересовался капитан Савчук, начальник отдела розыска пропавших, он же – «Секретные материалы». Эта скорбная лавочка располагалась глубоко в подвале, оттого и сотрудники ее, а в первую очередь капитан Савчук, проводящий на работе половину жизни, имели перманентно бледный вид.

– Племянник мой, – объяснил Туманов.

– Дела, – капитан сочувственно вздохнул. Покорябал родинку на щеке. – Поездных опрашивал?

– Безнадежно. Проводница только и помнит, что вроде был похожий – длинный такой, неразговорчивый. С ним в купе семья ехала, в Татарке сошла.

– Не бузотерствовал?

– Да нет, скромняга он, крепче пива не потребляет.

Капитан еще раз вздохнул. Люди пропадали ежедневно, повсеместно, в основном – девицы в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти, а в общем – обоих полов и любого возраста. Родные и близкие, обегав знакомых, несли заявления в милицию. Та давала сообщения по местным телеканалам и обходила знакомых по второму разу. Как правило, то и другое – безрезультатно. Изредка пропавшие находились – большей частью в виде трупов. На серьезный поиск не было ни средств, ни штатов. Тех, от кого зависели средства и штаты, проблема не волновала. Своих родственников, если потеряются, большим начальникам и так найдут.

– Есть подозрения? – Савчук ответа не ждал, но получил.

– Есть, – встрепенулся Туманов. – Один человечек… намекал, что двое химиков вот так же пропали – и в той же самой конторе. Один на Урале, другой – в Иркутске.

– Страна большая, всякое бывает, – усомнился капитан. Глянув на коллегу, обнадежил: – Проработаем. Твой человечек, кстати, намеки свои в протоколе подпишет?

– После поллитры.

– Тоже мне, свидетель. Ладно, я поищу у себя, а ты еще с тем хануриком, на всякий случай… Ну, сам знаешь.

– Паша, – улыбнулась Юлечка Вяхирева, краса и гордость аналитиков. – С тебя два «Птичьих молока».

– Меня сегодня уже доили, – пробормотал Туманов, прикидывая, у кого можно поклянчить полтинник.

– Я по-русски сказала – птичьего! – возразила Юлечка, перебирая завалившие стол бумаги. – Ну ладно, одна. Помянем твоего свидетеля.

– В смысле?!

– Сбит машиной. Вчера вечером, – Туманов застыл. – Светлая иномарка, номер не замечен, с места происшествия скрылась. Пострадавший крутился у подъезда, то ли домой собирался, то ли из дома, на аллейке все и случилось.

– Сразу умер?

– Неизвестно, – краса и гордость аналитиков кокетливо потупила глазки. – «Скорая помощь» немного припозднилась, но врачи не виноваты – в этом городе масса вызовов. Мы занимаем первое место в стране по инсультам…

– Понимаю, – пробормотал Туманов. – Чем позже приезжает «Скорая», тем точнее диагноз.

Лейтенант Вяхирева отзывчиво хихикнула.

– Слушай, Паш, а ты никогда не задумывался, почему людей сбивают преимущественно светлые иномарки? Каждый день одни и те же сводки: сбиты светлыми иномарками, водитель с места происшествия скрылся…

– Ох, Юлечка, мне бы твои проблемы.

– Погоди, это еще не все. Проблема номер два. Твой покойник – в розыске.

– Ты меня шокируешь, Юля. За что?

– У Савчука. Уже пять лет. Вот, – она откопала распечатку: – Шубин Анатолий Григорьевич, 52-го года рождения, уроженец города Бийска, торговый работник, пропал без вести в мае девяносто четвертого… Забросил бы Савчуку, пусть закроет.

– Заброшу. И за конфетами. Адрес у тебя в наличии?

– Конфет? Магазин «Золотой ключик», там свежее. Проезд всеми видами транспорта…

– Нет, пропавшего. Нынешний.

Юлечка красиво похлопала ресничками с тройным объемом.

– В Греции, сам знаешь. На, вот. И жду гостинцев.

Ах, какая женщина.

В коридоре его окликнули:

– Туманов! Где ты бродишь?

Болезни и начальники всегда появляются не вовремя. Майор Дроботун, подпольная кличка Скворечник (козырек носимой зимой и летом фуражки приплюснутый, почти незаметный нос, маленький круглый ротик и торчащий подбородок) из замов по розыску очень хотел стать начальником РУВД. Требовался всего пустяк – стопроцентный план плюс образцовый порядок. В реальности этого можно достичь разве что переселением всего криминального элемента из их района куда-нибудь подальше. Майор Дроботун ругал демократию и склонялся к виртуальному решению проблемы: навести порядок хотя бы на бумаге. У него имелось даже любимое изречение: «Больше бумаги – чище задница». В связи с чем опера и пользовались любой зацепкой для отказа в возбуждении дела.

Судя по цвету майорова лица, сегодняшний случай был исключением.

– Срочно на Минусинскую! Машина у входа, тебя обыскались!

– А что там… – начал Туманов, но Скворечник неуставные вопросы пресек:

– На месте узнаешь! И учти – дело на контроле там! – Тонкий, в чернильных пятнах, палец указал на сизый, в бурых разводах, потолок.

Квартира принадлежала ответственному деятелю из городской администрации. Жертва – хорошо развитая девица семнадцати лет от роду – по случаю визита милиционеров соизволила накинуть мужскую рубашку ярко-желтой расцветки. Снаружи остались вполне пригодные к употреблению ножки, просматривались экономные трусики и то, что они пытались подчеркнуть. Верхние пуговицы потерпевшая застегнуть забыла и, нагибаясь, демонстрировала в целом созревшие интимности с вишнево-зовущими маячками. Сжавшись в кресле, глотал слюнки Саня Заруцкий, начинающий опер (теоретическая база – юрфак, практическая – спортзал), а у двери подпирал косяк владелец рубашки – помладше и поуже в плечах, но наглющий не по возрасту и с насыщенным оттенками фингалом под левым глазом. Партнер по «простым движениям».

Из квартиры вынесли далеко не все – забыли, например, диван «Уэллмарк», стоящий побольше всей меблировки тумановской квартиры. Корейскую «балалайку» на кухне, из которой долетали в комнату музыкальные скороговорки из жизни негритянской босоты. «Откуда дровишки», объяснил в коридоре Заруцкий, назвав фамилии и должности родителей девицы, проводивших отпуск на Андаманах.

– Предки когда вернутся?

– Завтра вечером, – девица ощупала затылок. Там, похоже, набухала свирепая шишка.

– И ты пошла выносить мусор, – поощрил Туманов.

– Да-а…

– Дома кто оставался?

– Сере-ежа… – девица указала на кавалера с фингалом. Тот кивнул, отлип от косяка и вышел – надо полагать, на кухню, за очередной порцией холодного лекарства.

– Как выглядели нападавшие?

– Здорове-енные, – пауза, всхлип. – В масках. Ударили по голове, – снова пауза и множество всхлипов. Платка у нее, что ли, нет?

– Ничего, голову вылечим, – донеслось из коридора, и в дверях нарисовался кавалер с банкой «Будвайзера» и длинной коричневой сигаретой в зубах. Заруцкий умоляюще глянул на Туманова, проецируя очередную телепатему: «Павел Игорич, дайте я с сопляком поработаю!»

– А вы, юноша, что имеете рассказать? – обратился Туманов к любителю пива. Тот, изобразив на опухшем личике недовольство хамским обращением, процедил:

– А ничего, начальник, – шумно отхлебнув из банки, повернулся к девице. – Маргуля, пиво будешь?

– Подожди, видишь, поговорить надо, – откликнулась та без тени смущения. Ну, пришли какие-то, нечто между сантехниками и ОМОНом, так и быть, уделим внимание.

Она уже практически не всхлипывала. А и правда – зачем ей всхлипывать?

– Я не вполне вас понял, молодой человек, – Туманов взял тон подчеркнуто благожелательный. А сам потихоньку закипал. – Грабителей вы, надеюсь, видели?

– Не успел, – парень посмотрел на Туманова, заморгал. – Вошли, по башне въехали, я и потонул, как «Титаник»… Мне тут еще долго торчать?

Практикант Саня поднялся было, но, поймав на лету мимолетную улыбку наставника, сел. Картинка потихоньку вырисовывалась: соплюшка, стоило за дверь выглянуть, нарвалась на разбой (а дом не из тех, где шпану в подъезде терпят), кавалер хорохорится, но заметно нервничает… Побольше бы таких дел – где преступник тупой и безграмотный.

– Товарищ лейтенант, – Туманов повернулся к Заруцкому. – Запишите координаты потерпевшего. Потом можете идти, – это уже наглецу.

– Ну спасибо, нача-альник! – схамил напоследок юнец и скороговоркой пробормотал что-то вроде «тыр-тыр-Сергей-Лежена-десять-восемнадцать».

Саня чего-то накорябал в блокноте. Отрок смерил подругу взглядом, но раздевать при ментах не решился, нырнул в соседнюю комнату и вскоре вынырнул в белой майке с надписью «Кисс ми» и портретом, надо полагать, вокалиста группы. Замок щелкнул дважды: отчалил юнец, за ним – Заруцкий, скалясь в предвкушении. Внизу ждал отделенческий «уазик».

– А теперь, Маргарита Петровна, давайте уточним список пропавших вещей…

Красилина Д.А.

Вот так и началась эта безумная эпопея. Всю дорогу до городского аэропорта Гулька бубнил под нос, что лучше он скончается от жадности, чем купит билет за свои кровные, но в итоге купил. Зато в самолете его пронзила новая идея. Ему с каких-то борщей пригрезилось, что, как верный друг и надежный секьюрити, он имеет полное авторское право на процент от моего гонорара.

– Посуди сама, – прокричал он под подозрительное дребезжание мотора. – Мои условия никакие не грабительские. Где ты найдешь второго дурака всего за двадцать пять процентов? А я иду тебе навстречу, Динка, цени – я согласен терпеть лишения даже за двадцать! Ну где это видано? Ни за что ни про что человек срывается с насиженного горшка и с низкого старта устремляется в самую клоаку сибирской недвижимости… Я похож на альтруиста? Или на идиота?

– Нет, на альтруиста ты не похож, – сказала я чистую правду. Терять мне было уже нечего. Вряд ли Гулька, имей он во владении даже десять берданок, осмелился бы развернуть самолет в воздухе.

Он насупился. А я сидела, глотая тошноту, смотрела в иллюминатор, где под крылом о чем-то пело зеленое, как моя физиономия, море, и никак не могла взять в толк, на чем мы летим – на самолете или на парашюте…

Кстати, насчет ружья. Гулька взял его на полном серьезе, разобрал на мелкие детальки и даже как-то (неужели лицо честное? или корочки помогли?) убедил работников аэропорта, что, находясь в упаковке, «расчлененке» и в багаже, это ружьишко, пожалуй, не выстрелит. Я не возражала. Пусть мужики тешатся. У них всего-то радостей в жизни – автомобили, оружие да мы…

Поэтому, когда мы сели в райцентре Октябрьское и получили на руки багаж, видок у нас был боевитый. Я напоминала бойца стройотряда, а Гулька – человека с футляром в брезентовой ветровке. Я тогда еще не думала, что ружье в наших одиссеях – штука уместная, и посему Гулькины чудачества восприняла не без иронии. Но сильно не увлекалась. Если человек приходит вам на подмогу, вовсе не обязательно на каждом шагу выпячивать его ущербность. Да и обстановка, окружившая нас по прибытии в Октябрьское, меньше всего располагала к перехвату инициативы. Не до феминизма. Примат суровой жизни звучал на каждом метре. Не женское это дело – борьба с природой. В этой связи я сделалась паинькой и целиком возложила принятие резолюций о наших перемещениях на плечи Сизикова.

Самолетик полетел дальше, в Зыряновск, а мы с Сизиковым, трое небритых парней с рюкзаками и тетка с каменным лицом, в которое прочно впечаталась тайга, остались вблизи дощатых строений аэропорта. Вдаль убегала узкая посадочная полоса. Два кольца лесного массива окружали поселок – одно густое, сочное, сияло на солнце; другое находилось выше – в горах, туманно-сизое и как бы тонущее в дымке. Пекло беспощадно. В траве без устали стрекотало, высоко в небе парил коршун. Я сняла пропахшую нафталином штормовку с памятным шевроном «НСО – Импульс». Под штормовкой у меня была белая тенниска без затей. Простой кусок ткани. Ее бы я тоже сняла. Парни еще в самолете, узнав, что мы летим в Октябрьское, сделали попытку отгородить меня флажками от Сизикова, но ничего у них не вышло, хотя Сизиков, хитро ухмыляясь, и давил из себя злостный нейтралитет. У двоих было высшее образование – один работал на кафедре промышленных технологий технического университета, второй – не помню где, но что-то про «гидролиз», а третий образования не имел, но был белоголов, по-доброму галантен и дважды в запале обозвал меня девушкой, что мне, в принципе, понравилось. Но не настолько, чтобы, выйдя из самолета, упасть ему на шею. У парней были свои дела, у нас свои. Девять месяцев в году они влачили ничтожное существование в почетном окружении жен и тещ, а летом выезжали в тайгу. Шлялись по горам, работали на стройках в Катанде и Нижнем Учхое, в перерывах пили водку, чай горячий, волочились за таежными красавицами. Если позволяло время, размышляли о бессмыслице жизни, и это, кстати, нормально, потому что не дома и стены не давят…

Мы простились как старые знакомые. Парни приняли по осьмушке и уже радовались жизни, дышали полной грудью и с ухмылками наблюдали, как я судорожно выкапываю из баула баллончик с «антикомарином».

– Брось, – хмыкнул Гулька. – Комары на тебя руку не поднимут. Мы же днем, на солнышке, в культурном центре… Не та ты для них фигура, – и смачно раздавил здоровенного гнуса, собравшегося перекусить у него на лбу.

– Совершенно правильно, – улыбнулся аспирант промышленных технологий. – В поселке можете этих ребят не бояться. А если соберетесь далеко в тайгу, убедительно рекомендуем натереться уксусом. Эффект, как говорится, гарантируем. А эти ваши штучки, – он снисходительно ткнул пальцем в мой баул с репеллентом, – комаров не впечатляют. Оставьте для дачи.

– Точно, – поддержал его второй – не аспирант, но и не белокурый. – Это неправильные комары. Злющие, как пираньи. Если нет уксуса, намажьтесь гвоздичным маслом – какое-то время протянете. Хотя нет, – не вполне трезво улыбаясь, он махнул рукой. – Если под рукой нет уксуса, то гвоздичного масла и подавно не будет.

– Тогда соорудите дымовуху, – порекомендовал третий, без образования, но белокурый. – Набейте ведро сырой травой, подожгите и ходите, размахивайте, ничего не бойтесь. Комары, медведи, волки – все побегут. И беглые зэки тоже.

Ребята рассмеялись. Неплохие парни.

– До Карадыма далеко? – спросил Гулька.

– Это туда, на юго-восток, – показал пальцем белобрысый. – На Аваше. Надо ехать через Медвежью падь, вдоль болота Синих духов. От урочища Тесницкого повернете направо, и полчаса по камням – трюх, трюх. Шестьдесят американских миль.

– А с транспортом как? – спросила я. – На чем трюхать-то?

Ребята дружно пожали плечами:

– Поспрошайте в поселке, райцентр как-никак. Где деньги, там и колеса. У вас есть деньги?

– Нет, – сказал Гулька.

На том и поручкались. Ребята отправились на север – до грунтовки на Верхотурово, ловить попутку к заветным курятникам, а мы с Гулькой через бараки аэропорта и осиновое редколесье потащились в поселок. Не вижу смысла расписывать наши пешие скитания. Ничего необычного в них нет, а красоты родной природы можно пока и опустить. Скажу лишь, что поселок Октябрьское лежал в низине, был окружен лесистой возвышенностью, а кое-где даже вгрызался в нее. Посадочная полоса располагалась на северной окраине, занимая добрый участок ни на что не пригодной пустоши. Большую часть селения составляли пустыри и двухэтажные бревенчатые бараки, похожие на теплушки. Лишь где-то далеко, в центре, виднелись приличные сооружения, дымились трубы каких-то мастерских, колосились постриженные деревья. Но до них еще предстояло дойти, что в условиях безбожной разбросанности поселка казалось затянутой песней.

Дорога от аэропорта к средоточию местной цивилизации петляла горным серпантином. Из перелеска за нашими спинами вынырнул допотопный «ЗИЛ»-«сто тридцатый». Болтая разбитым кузовом, умчался в центр. В кузове лежал уголь и бились две лопаты. Я сделала респиратор из ладошки. Сизиков с откровенным скепсисом посмотрел ему вслед, оглянулся на «утраченное».

Снова настала тишина. Над окраиной поселка витал полуденный зной. Народу почти не было. Тетка с каменным лицом, вышедшая с нами «на этой остановке», уверенно ушла вперед. И пропала.

Гулька озадаченно потер подбородок. Потом, пробубнив «Патер ностер», взвалил на плечо мой баул, сверху добавил свой, а футляр с берданкой всучил мне.

– Потопали, старушка. Как там в песнопении… «А мы с тобой, брат, из пехоты»?..

– Нет, нам нужна машина, – запротестовала я.

– Конечно, – кивнул Гулька. – Спустимся к автобазе, там и найдем.

– Как? – изумилась я. – Ты веришь в наличие автобазы?

Гулька как-то стушевался. Разрази меня мигрень, если он не покраснел. Вернее, он начал краснеть, но потом передумал.

– В каждом городке должна быть автобаза, заруби на носу. Или, на крайственный случай, что-то на нее похожее. Иначе это не городок. Вспомни, о чем говорили парни в самолете. Память отшибло?

Не помню, чтобы в разговоре упоминалась автобаза. О поселке парни говорили скупо: мол, народ живет там разномастный – пришлые, местные, отхожие промысловики из глухих деревень, охотники, работяги с деревофабрики; калымщики-рудокопы с Верхотурово и Мазино – непьющие, негулящие, а в своих бараках только ночующие. А еще они рассказывали, что в здешних лесистых горах водятся дикие звери, бродяги и пропойцы, папайя с алычой здесь не растут, а из съедобного растет только клевер (редко). А ближайшее отделение милиции – в Улан-Баторе. Шутили, наверное.

Я не стала с ним спорить. Мы побрели по пустой улице, мимо нескончаемых бараков. Большинство из них казались нежилыми – зияли выбитые окна, стены обрастали чем попало. Эксцессов как таковых не наблюдалось. Два мелких происшествия, случившихся по мере нашего выдвижения, на эксцессы не тянули. Колченогая тетка со следами кесарева сечения поперек лица стояла у разбитого корыта, как певчий на клиросе, и мучительно вспоминала, как она дошла до такой жизни. Видно, что-то вспомнила. Потому что, пропустив нас, высказалась от души:

– Тварь, – сказала она, конечно, в мой адрес. – Тварь гнойная. Придушу, если увижу еще раз с Петькой-кривым…

Я испугалась и в поисках защиты покосилась на Гульку. Но Гулька сам испугался. А потом на втором этаже барака в открытом окне образовалось гиеноподобное существо в дырявом тельнике, с русалкой на дряблом плече (моряк, догадалась я), и заорало нечеловеческим голосом (маты вуалирую):

– Эй, Катька-козлина, елы-палы, ты глянь, бабки-ежки, какая тут у нас, тятьки-мотятьки, еханый бабай, деваха классная! Вот бы я ее вздрючил!.. А ты на себя-то глянь, уродина, обезьяна страшная, чувырла ты каторжная!..

Продолжения не последовало, потому что из-за спины морячка бэк-вокалом полились рулады в исполнении Катьки, и внимание моего почитателя невольно переключилось на сожительницу. Разбилась бутылка, затрещала скамья…

– Вот оно, дурное влияние периферии, – шепнул на ухо Гулька. – Не обращай внимания, это комплимент, уж я-то знаю…

Как странно, подумала я. Еще три часа назад, когда, держась двумя руками за баул, я выходила из подъезда и маньяк Степа Ошалень, высматривая жертву, показал мне средний палец, а потом перевел на русский, изобразив рукав на три четверти, я не растерялась. Я бросила баул, показала ему сразу два пальца, четыре рукава и высказала все, что о нем думаю, не выходя, конечно, за рамки орфоэпии и внутренней цензуры. Мне не было страшно. А вот теперь стало. Спина онемела, ноги превратились в колосья…

– Послушай, Сизиков, – сказала я тихо. – А вот если со мной случится беда, ты меня защитишь?

– Конечно, – фыркнул Сизиков. – Спрашиваешь…

И даже не отшутился. Я хотела ему верить, и даже верила, но все равно чувствовала себя паршиво. Может, я уже тогда подсознательно понимала, что в мою жизнь вторгается нечто скверное?

Ни до центра, ни до автобазы мы не дошли. За приземистым зданием закрытого сельпо (скобы внахлест, замок во всю дверь – явно не обед) у водосточной трубы, под которой почему-то прижилась урна, стоял «уазик» с задранным капотом. Водитель, небритый, похожий на флибустьера дядька в промасленной рубахе, сидел на подножке и курил «Беломор».

– Бог в помощь, – забросил удочку Гулька. – Сломался?

– Отдыхаем, – сминая вчетверо мундштук, пояснил шофер.

– А это? – Гулька кивнул на разинутый капот.

Дядька пожал плечами, повторил:

– Отдыхаем.

– Триста рублей до Карадыма, – брякнула я. – Нормально?

Дядька задумался.

– Нормально. Но мало. Вы откуда?

– Из Эфиопии, – сказал Гулька.

– Четыреста, – завершила я торги. – Больше не дадим.

Дядька перевел задумчивый взор (ну мыслитель, не могу…) с кончика своей папиросы на мои «ортопедические» кроссовки, покрытые пылью.

– Правильно, не давайте. Все равно бензина нет.

– Ни капли? – уточнил Гулька.

Взгляд шофера стал медленно проясняться – как проясняется небо после дождя. Он щелчком выбросил папиросину, проследил за ее полетом на соседний палисадник.

– Почему ни капли? До Карадыма доеду, там в коня впрягусь. Давайте так, – он смерил Гульку, а затем и меня оценивающим взглядом покупателя, – вы платите за бензин, проезд бесплатный.

– Почем нынче бензин? – скептически поджал губки Гулька.

– Двадцаточка, – не смущаясь, возвестил шофер и достал вторую папиросину. – Две канистры, по двадцать литряков. Цена умеренная. А не хотите – как хотите, охотники найдутся.

– Мать моя женщина… Восемьсот рэ… – загундел Гулька. – Да это ж юмористика! Мужик, ты че юродствуешь?

– Гулька, не жмись, – прошептала я. – Бог с ним, фирма платит… Чего ты выступаешь?

– А потому что обдираловка, – рявкнул Гулька и ни с того ни с сего стал покрываться густой краской.

– Ну решайте, – зевнул дядька. – Чего я буду тут с вами… Мне к четырем директрису на базу везти…

Два часа мы добирались до Карадыма. Места, сквозь которые мы проезжали, конечно, впечатляли неизгаженностью. Дорога петляла через дикие заросли. Лес казался непроходимым благодаря обилию густорастущего подлеска, скрывающего стволы. Тайга состояла в основном из хвойных – сосны, лиственницы. Кое-где выглядывала боярка – колючая горбунья, заросшая листвой. Несколько раз мы вырывались из тайги и попадали то в старицы – пересохшие русла речушек, то краем цепляли болотистые хляби, блестящие протухшей зеленью и вид имеющие далеко не аппетитный, то проезжали по каменистым осыпям – голым островкам в море флоры. Потом опять врезались в тайгу, которая и не думала расступаться, и мы ехали чуть не по еловым лапам, метущим откосы.