Текст книги "Бастион: война уже началась"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Выходите. Давайте по-хорошему.

По-хорошему? Вот тут мои нервы и взыграли. Они не очень крепкие. Из-за них, кстати, я и стала холостячкой. Полная эмоциональная непредсказуемость – вот. То есть кардинальная перемена состояния по поводу самому пустячному: от пылинки в глазу до случайной беременности. Здесь – буяню, здесь – молчу в тряпочку.

– Закрой дверь, козел! – с климактерическим надрывом взвизгнула я. – И иди знаешь куда!

И демонстративно повернулась к нему задницей. Пусть видит, евнух хренов. Подумаешь, два кулачка. Мои это кулачки. А полезет – в харю двину…

Но тут произошла вообще дичайшая штука. По-видимому, этот мерзавец не представлял, как можно повторять трижды. Он схватил меня сзади. Понял, что по-хорошему – с другими. Я почувствовала, как взмываю в воздух. Ой, куда это я… Замолотила руками, ногами, попыталась засандалить ему в любое место. Заверещала пронзительным сопрано. Но он, гад, сграбастал меня как нельзя грамотно: правой лапой перехватил в талии, сунул под мышку, а левой обездвижил руки, перехватил их обе в запястьях (во ловкач…). Так и понес – раскоряченную, размочаленную, болтающую ногами, изрыгающую какие-то инсинуации в адрес «ублюдочных козлов» и их клевретов…

Вот такая разлюли, боженька… Этот черт уложил меня, мокрую, на кровать, укрыл одеялом, а на дужку набросил белье и полотенце из вафельки. Трехрукий, мать его… Я судорожно трепетала, швыркая носом, и даже не слышала, как хлопнула дверь. Новое потрясение переживалось дьявольски болезненно. Я подтянулась, ногой скинула на простыню свое хозяйство, подгребла пяткой. Под одеялом надела мокрое, вытерла голову. Пристроив полотенце на макушке, отвернулась к стене, попыталась уснуть. Но слезы душили, белье жгло холодом – я лежала и плакала. Какой тут сон?..

Но он приходит, как всегда, негаданно. И пробужденье весьма изумляет. Я очнулась, когда загремела дверь. Сколько проспала – пять минут? Неделю? На сей раз не стала подниматься. Идут они… Лежала и с подушки смотрела новое кино. Только глаза открылись во всю ширь. Так теперь и пребуду навеки – с ярко выраженным хроническим пучеглазием…

А дела и впрямь обстояли как-то причудливо. В открывшуюся дверь, держа под мышкой раскладной столик, протиснулся тюремщик с каменным лицом. Разложил столик неподалеку от входа, вернулся к двери, нагнулся, вытянул руку в коридор и произвел на свет раскладной стулик. Поставил рядом со столиком и исчез окончательно. На меня даже не глянул. На этом, естественно, кино не закончилось. В дверь вошел новый человек – полная противоположность первому. Но тоже не болтун. Деловито положил на стол папочку, сверху – ручечку, сел на стулик, придвинул к себе столик и выжидающе так на меня уставился.

– Вы из президиума? – пошутила я из последних сил.

– Подойдите, пожалуйста, – вежливо попросил человек.

– Я не одета, – нашлась я.

– Ничего страшного. Вас не подвергнут насилию.

В конце концов, какое мне дело? Я вылезла из кровати и пошлепала к нему. Перекрещенные руки инстинктивно поползли к плечам.

– Встаньте сюда, – он ткнул кончиком ручки в какую-то абстрактную точку метрах в трех от своего стола.

– Вы не предложите даме стул? – удивилась я. Он внимательно посмотрел в мои зрачки.

– Здесь нет лишнего стула.

– Ваш, – дерзнула я.

В безразличных глазах мелькнул намек на смешинку. Но губы не дрогнули.

– Извините, это не положено. Вас не задержат.

Он был странный тип. Умеренно молодой, примерно моих лет, с голубыми невыразительными глазами. Одет в модную рубашку с короткими рукавами, в идеально отглаженные брюки. Но больше всего меня поразило не это. А его белые парусиновые туфли. И галстук-огрызок, смотрящийся в обстановке голимого кошмара каким-то сумасшедшим рудиментом.

Иными словами, он имел внешность сгинувшего в безвременье комсомольского функционера, который не пытается спрятать свою чинушечью суть, а напротив, сознательно ее выпячивает.

– Тогда, может быть, мне наконец объяснят, в чем причина этих противоправных действий, – завела я на повышенных тонах. – К вашему сведению, есть статья 144-я – «воспрепятствование деятельности журналиста»… и я не оставлю…

– Минутку, – молодой человек поднял ручку. – Я понимаю ваши чувства, но давайте не будем ходить у них на поводу, хорошо? Ведите себя спокойно, ваши истерики ни к чему не приведут. Они только осложнят протекание наших взаимоотношений и вынудят нас на принятие непопулярных мер. Нам бы этого не хотелось. Вам предлагается сотрудничество, и вы должны отнестись к этому предложению самым подобающим образом. Без волнения. Извините, но вам просто некуда деваться. Мне очень жаль, но это так. – Молодой человек открыл папочку. Продемонстрировал чистый лист бумаги. – Итак, вам предлагается ответить на ряд вопросов. Ваши фамилия, имя, отчество?

– Красилина Дина Александровна, – пробормотала я. – Послушайте, как вас там… Эти данные есть в моем паспорте… Я есть хочу. Я голодна, понимаете? Мне нужны еда, одежда, зеркало и мои вещи. Иначе о каком сотрудничестве вы говорите?

Молодой человек что-то записал в своем листочке. Потом поднял на меня голубые глазки и сухо сообщил:

– Ваши вещи останутся в неприкосновенности. Нам они не нужны. Еду и одежду вы получите. Зеркало… Зачем вам зеркало?

Я собрала в кулак остатки воли и посмотрела на него с жалостью. Он не реагировал. Либо хорошо играл, либо по жизни был деревом.

– Я женщина, – сказала я. – Причем не очень старая. Если вы этого еще не заметили, то самое время. И оставить женщину без зеркала, скажу я вам – это так же глупо, как мыть руки перед работой.

– Хорошо, – человек помялся. – Вас будут водить в кабинку номер два. Там есть зеркало. Назовите год своего рождения.

– Шестьдесят пятый.

– Образование?

– Высшее. Филфак.

– Род занятий?

– Почемучка…

Тишина. Господи, что из меня лезет?

– Литераторша, – поправилась я.

– Журналистка?

– Писательница…

Молодой человек поднял голову. Постучал ручкой по столу.

– Поясните, пожалуйста.

– Книжки пишу, – призналась я.

Молодой человек уставился на меня с некоторым интересом. Причем созерцать мои туманные глаза ему, очевидно, наскучило: он пошел ниже. Внимательно обозрел торчащий из-под локтей бюстгальтер, проинспектировал впалый живот, трусики, устремился дальше, задержался на бедрах и окончательно затормозил лишь где-то в районе коленок. Чем-то они его заинтриговали. Прошло минуты две.

– Нравится? – не выдержала я.

Молодой человек убрал с меня глаза и что-то с нажимом подчеркнул в своих писульках.

– Перечислите опубликованные вами произведения. Назовите издательства, которые этим занимались.

– О боже, – сказал я. – Ну хорошо. «Диаманты и смарагды» – раз. «Нарисуй меня в черном» – два. «Последнее суаре» – три. «Любовь и палач» – четыре. Занималось этими глупостями исключительно издательство «Эвридика». Энск.

– Основное направление вашего творчества?

Невзирая на дикость обстановки, мне стало смешно.

– Отражение правды жизни, – приукрасила я. – Воспитание подрастающего поколения. Рояль в кустах…

Бюрократ старательно записал.

– Место жительства. Подробный адрес. Телефон.

– Энск. Улица Путевая, два, квартира 244. Телефон… – Я помялась, назвала. Но почему-то не свой, а который пришел в голову. Вредная я. И дура.

– Семейное положение?

– Разведена. По-японски – «бацуити».

– Это не надо. Дети.

– Сын, девять лет… – выдавила я, как пасту из иссякшего тюбика. И быстро добавила: – Но живет не со мной, с мужем. С бывшим…

Не могла же я соврать про сына. У них мой паспорт.

«Чиновник» продолжал писать. Слава богу, ручка на моем ответе не дрогнула.

– Место работы бывшего мужа.

– Монтажник-путеец Энской дистанции пути, – не моргнув глазом сморозила я.

– Почему вы расстались?

– А вот потому и расстались.

Ну ты и заливать, солнышко… – разозлилась я на саму себя. «Монтажник-путеец» – это вообще откуда?

«Чиновник» задумался. Возможно, он не обладал углубленными познаниями о прелестях редких профессий.

– А теперь, Дина Александровна, попробуйте сосредоточиться и внятно изложить причину, по которой вы оказались на правом берегу Аваша, а также – кто был вашим спутником.

Я уже была готова к этому вопросу. И в последующие четверть часа выложила все, что считала возможным. В принципе, я рассказала чистую правду, опустив по ходу лишь несколько незначительных деталей – вроде Ветрова, истинной профличины Гульки, своих подсознательных подозрений. А понимая, что эти детальки «незначительны» далеко не для каждого и при отсутствии определенных из них логическая увязка наших поступков (с точки зрения противной стороны) напоминает бред сивой кобылы, я сознательно гипертрофировала роль и значение некоего Сизикова Бориса Батьковича, то есть непосредственно Гульки, с которым познакомилась случайно в баре, за стаканом диетической колы, и пала жертвой его коварного обаяния. В моем озвучании он и стал истинным злодеем-перевертышем, выманившим меня из дому и доставившим в квадрат «Икс». А то, что он не альтруист, а преследует какие-то собственные интересы, недвусмысленно перпендикулярные моим, я и помыслить не могла! Помилуйте, как можно! Такая положительная фигура!.. А пошла я на это не без колебаний. Но в итоге, придя к убеждению, что своей подлой выходкой сковородку в аду Гулька заработал прочно, а мертвых с погоста не носят, я благополучно взвалила на него всех собак. Что из этого вышло, не знаю, но тон, думаю, выдержала верный. Собеседник слушал внимательно.

– Скажите, а что с ним случилось? – вопросила я. – Он спасся? Вы его захватили? Или… случилось несчастье и он погиб?

Молодой человек закрыл папочку, убрал ручку в нагрудный карман.

– Я не обязан вам это говорить, но он погиб, – глаза визави остались невозмутимы. – Он даже не долетел до воды, потому что выпал из машины и насадил голову на металлический штырь, торчащий из сваи. Вы огорчены?

– Немного… – Я отрывисто сглотнула.

Молодой человек поднялся, оправив брюки. В заключение его бездушный, сухой взгляд сконцентрировался на моей переносице.

– А вы знаете, что ни в вещах, ни… на теле вашего Бориса Батьковича Сизикова, кроме паспорта на имя Сумина Сергея Егоровича и автомобильных прав на то же имя, не обнаружилось никаких документов, указывающих на род его деятельности. Странно, не правда ли? Скажите прямо, он работает в органах?

– Не знаю, – пробормотала я. – Мне он представился независимым… коммерсантом, страдающим переизбытком личного времени.

– Логично, – кивнул чинуша. – Хотя и не совсем. Ну да ладно. Мы с вами еще поговорим.

Он направился к двери.

– Где я? – вырвалось у меня.

Он не услышал или сделал вид.

– Отпустите меня, я не сделала вам плохого… – взмолилась я.

Дверь, услышав мысленный «Сезам…», отворилась. Я думала, он обернется. Но он не обернулся. Он вышел в дверь и громко кашлянул. Истерика захлебнулась. Я почувствовала болезненную слабость.

Истины где-то рядом не было.

Вошел охранник, забрал аксессуары допроса и молча удалился. Слабость прогрессировала. Возникло ощущение, что надо мной кто-то намеренно измывается посредством телепатии. Тяжело переставляя ватные ноги, я дотащилась до кровати, свернулась калачиком. Тошнило. В голове плыли круги… Я легла на спину, расслабилась. Взирающий со стены солдат с автоматом лукаво подмигнул: мол, давай, подруга, отвлечемся… Ничего не понимаю. У меня было такое состояние, словно я объелась бледных поганок. Но я не ела! Мой желудок был пуст, как головы наших правителей. Ему и так хорошо. Он неприхотлив. Ведь правда же, Диночка, ты вовсе не голодна?..

Когда я вновь проснулась, спина охранника уже удалялась. Дверь лязгнула. На полу остался сверток в целлофановой обертке. Рядом – алюминиевый поднос с ложкой, чашкой и двумя тарелками, закрытыми кружочками из рифленой фольги. Разродились, кормильцы… Нет, правда, я нисколько не голодна. Разве так, из чисто любопытства… Чем кормят в этой «тишине»? Я сползла с кровати, подобралась к подносу. Сняла кружочки. От супа несло неплохими пряностями. От котлеты – котлетой. От чашки – дешевым бразильским кофе.

Я отпила глоток. Терпимо. Остыло, правда. А что в свертке? Я поставила чашку, развернула целлофан. Из куска грубоватой плотнофактуристой ткани беже-бурого окраса получилось просторное одеяние, похожее на футболку. Какое-то длинное, несуразное. Возможно, до колен, если надену на себя этот мешок.

А если не надену?

Я снова заплакала. Как не заплакать? Мне же больно, мне безысходно, мне до того паршиво на душе, что нет ни желания, ни сил анализировать причины и следствия моего стремительного погружения в ад.

На левой стороне «футболки» на уровне груди висела бирочка. Несмываемой краской на белом фоне отчетливо выделялся номер. «109-А». Занавес, сестрица?

Туманов П.И.

Невыносимо болела спина – от восьмичасовой езды в междугородных автобусах, голова – от духоты, желудок – от сухомятки. Память – от кривляний соседки, которой он на «пару дней» спихнул Жорку. Уши – от надрывного воя грудничка, расположившегося с мамашей по соседству. На коротких остановках самым первым выбегал из автобуса, чтобы размяться. Бродил по буеракам, наслаждаясь пыльными ландшафтами. Да еще Светка – подруга – нагадила капитально. В позу встала, чудачка. Такого невежества Туманов не ожидал. «Знаем мы этих племянников. Проходили, – заявила она с нескрываемым сарказмом. – В аналитическом отделе она у вас работает, племяшка твоя. Юлечкой зовут. И не ври мне, Туманов…» Пока он размышлял, есть ли повод к столь кошмарному обвинению, а если есть, то как он его проворонил и почему кассирша из «Пятерочки» знает больше, чем внештатный гэбэшный информатор, Светка хлопнула дверью, то есть ушла по-английски. Окончательно испортила настроение. С чем он и отбыл, твердо убежденный, что жениться будет только в следующей жизни, когда станет глупым, безнадежным баобабом.

Оперуполномоченный в захудалом райцентре Октябрьском, когда-то «хорошо посидевший» с командированным Губским, честно старался помочь:

– Служил, говоришь, в этой части?.. Да там уж лет шесть, как солдат убрали. Теперь – точка не то ФАПСИ, не то ФСБ…

– Да вроде переименовали ФАПСИ, – неуверенно заметил Туманов.

– А по мне один хрен, – отмахивался опер. – Я газеты третий год не читаю – достали. И тебе, парень, не советую. Жизни нужно верить, а не газетам. А по жизни получается, что солдатиков турнули, а милитаристский уклон на точке оставили. Охрана там теперь серьезная, усиленная, заборов новых навтыкали. Вертолеты периодически шастают… Мы туда не суемся, сам понимаешь. Ну, иногда охранники ихние шалят по Карадыму – бабы там, самогон – разбираемся с их начальством, если оно, начальство, соизволит… Но, в общем, тихо, без происшествий. Племяш, говоришь? Лезть туда корками вертеть… не-е, не смеши… пошлют тебя с твоими корками, – опер задумчиво пожевал обветренными губами. – Слушай, есть у меня один знакомый, пасеку под Карадымом держит. Мед у него уж больно хороший – закупщики сметают подчистую… На базу вроде часть сдает. Поговори с ним, скучно старику.

Пока добрался, семь потов сошло. Всех собак облаял. И двести рубликов – долой. Пасека стояла на краю поселка, у опушки. Хозяин – Николай Фомич – смотрелся, конечно, картинно – высоченный дед, седая борода до пояса, цепкие серые глаза и камуфляж в качестве повседневной одежды. Гостю в принципе обрадовался:

– С Константинычем говорил? Как он там, мафия не заела?

– Да какая там мафия… – махнул Туманов. – Мафия в городе…

Фомич хитро покачал указательным пальцем:

– Не скажи, милый, здесь хочь худая, да граница недалече. Жадеит, травушка-муравушка идет, в прошлом месяце, помнится, двух монголов с мешком сырца отловили… Просил помочь? Чем сможем. Хотя чем? – Пчеловод озадаченно почесал бороду. – Ладно, погоди, пчелу обихожу, там и мясо подойдет.

И вельможно удалился. Туманов осмотрелся. Изба срублена из лиственницы. Четыре комнаты, кухня. Куда столько? Мебель городская (чего стоило везти? Впрочем, за мед и настойку на парашюте сбросят). Убрано, опрятно, но женской руки не чувствуется. В красном углу – киот, но иконки типовые, ширпотребовские (было у Туманова дело по «клюквенникам», нахватался). Телевизор бормочет потихоньку. Афроэнтэвэшница докучает вопросами тучному певцу. Реклама: «Я хочу рассказать вам о фруктовом «Дироле», все такое.

Минут через пятнадцать нарисовался Николай Фомич, держа в одной руке миску меда с сотами, в другой – квадратную бутыль, как бы не с литр.

– Водовка городская, сам на меду настаиваю, – улыбнулся сквозь седые заросли дед. – Сейчас сковороду принесу, косуля тут намедни попалась невезучая. Заодно и о деле потрещим. Ты не сиди, помоги лучше…

Аппетитно хрустели маринованными грибками (с прошлого года, но как сохранились!).

Осторожно подведя старика к теме, Туманов подивился быстроте, с коей тот отреагировал.

– Есть такая шарашка, – ухмыляясь, бухтел дед. – Но на базу тебя вряд ли пустят. Че-то шибко научное там. И шибко секретное – вот. Хоть и не старые времена, а военные тайны и при нынешних дармоедах остались. Верно говорю?

– Вас-то пускают? – спросил Туманов, заедая ароматную водку косулиным бедром.

– Куда там, – отмахнулся дед стаканом. – Мне и не надо. Сами приезжают – за медом… Завтра четверг? Во-во, с утра и накатят. Выпьют заодно и к Маньке-самолетчице на околицу сбегают – у них на базе с развлечениями туго. Полдня потом просидят, пробалакают, знаю я их… и ты с ними. Может, уломаешь. Скажу, родственник мой из города. Пойдет?

– Пойдет. Спасибо, Николай Фомич, – балакать Туманов умел, пить – тоже. – Рано у них встает охрана, не знаете?

– Рано, парень, часикам к восьми подгонят лодочку… Пей давай, и рассказывай – я тут мало кого вижу, все закупщики угрюмые, да покупатель какой из проезжих заглянет – но они на минуточку, от них проку, как от моего козла безмолочного…

Туманов травил ментовские байки, дед поддакивал и удивлялся, водка на меду шла хорошо. Настолько хорошо, что запросто глотавший всякую дрянь Туманов, когда и полбутылки не усидели, начал проваливаться в теплый омут, как-то не страшно затягивающий… И чего это я раскемарился? – со смешинкой уловил он последнюю драгоценную мысль. Или сбойчик? Как у Шубина?..

Дурноты от опьянения, по-латински говоря, grapula (прочитал в одном ученом журнале) – он сегодня не чуял. Обнаруживал – с постыдным запозданием – очень странные вещи: что Фомич почти не пьет, что рука, не ведая стыдливости, произвольно тянется к бутыли, а скамейка под задницей превращается в расслабляющую перину на лебяжьем пуху. А глаза у старика вдруг становятся холодными, пронзительными, расчетливыми… Чем закончилась беседа, он уже не помнил. Дальнейшие события происходили в густом, клеистом тумане.

Старик не самым деликатным образом поднимал его с пола, куда-то волок. По-видимому, на чердак. Заунывно скрипела лестница, бились ноги о ступени, но воспринималось это, к удивлению, умиротворенно. Хорошая водовка у старика, без «grapul'ы»… Старик привязывал его руки к чему-то холодному, стальному. Поскрипывали ржавые пружины. Туманов погружался в бесцветную, дрожащую муть… Очнулся ночью, и что-то, видно, провернулось в сознании – начал яростно вырываться. Приподнял ножки кровати и… поставил со стуком обратно. Через пару минут заскрипели ступени, раздалось протяжное кряхтение: пчеловод не спал, поднимался. Голубоватое пламя осветило обросшие мохом стропила, символическое оконце в восточной стене. Напрягся, стиснув зубы. Намотал его Фомич не слабо, со знанием: конопаченная веревка больно грызла запястья, не думая слабеть. Слабел сам Туманов.

– Да что же ты, касатик, нервничаешь… – беззлобно бормотал старик, пристраивая свечу на ближайшую поверхность.

Седое мочало неприятно заволокло лицо – старик нагнулся. Пахнуло вонючей махрой. Он открыл было рот, чтобы плюнуть в старика матюгом, хотя и вряд ли сподобился бы – слабость его гнобила и в горле стояла баррикада, – но старик опередил. Стальная воронка раздвинула зубы, и теплая жидкость потекла в горло. Туманов замотал головой – тщетно, лиходей держал его мертвой хваткой, приспособив для удобства колено.

– Ну што ж ты так дрожишь-то, касатик… – ласково приговаривал Фомич и усиливал нажим. Еще немного, и Туманов захлебнулся бы алкоголем. Пришлось глотать обжигающую терпкую жижу, льющуюся в горло непрерывным потоком.

Бесчувствие здорово напоминало смерть. Грохот кирзачей не привнес ясности. Солнце светило Туманову в глаза. Он принимал этот свет за тусклую лампочку. Матерились мужики, стаскивая его по лестнице, волокли по двору. Чахоточно кашлял лодочный мотор, допотопный «Вихрь», он лежал на дне плоскодонки, заваленный мешковиной. Потихоньку пробуждался – благодаря главным образом вони. Бот кренился на поворотах. Хлюпала ржавая вода, насыщенная рыбье чешуей. К завершению лодочной прогулки узрел две небритые рожи. Под хмельком, угрюмые, ряженные в защитное, вооружены новенькими «калашами». Первая рожа рулила, вторая, «тикая» вмятиной на левой скуле, подавала немудреные советы по управлению транспортным средством. «Да неужто не уделаю я двоих?» – лениво подумал Туманов, планируя победоносный «маваши». Но сказалась в наличии и третья рожа – блаженствовала на носу, не теряя бдительности. Отоварила его прикладом, когда узрела, что мыслит он недоброе. Трое дружно заржали:

– С пробуждением, фраерок…

Желание вторично качнуть права не появлялось. Но отчасти удар поспособствовал сбросу хмари. Он помнил рыжую косу, до блеска отмытую водой, утлые мостки в спокойной бухте, обросшие водорослями опоры, скрипучий горбыль причала. «Уазик», в который его грузили, – со смешным подобием передвижного ментовского обезьянника. Дорога, петляющая мимо причудливых известковых колоссов… Голова еще не оправилась от отравленного алкоголя, но неоспоримую истину опер усвоил: везут в родную часть. Повторно Родине служить. Горбатый мост над бурными водами Черноярки, череда ухабов, контрольный пост с вооруженными пыльными рылами, еще один пост. Мелькнул забор, которого не было много лет назад, другой – с выпуклыми пятиконечными звездами (этот был), вышка, украшенная часовым. Тупик, в который привезли, ни о чем конкретном не сообщал – кусок «метростроевского» забора и пышные елочки вкруговую. Небо – сверху, бетонка – под колесами. «Рви без спроса, мент, – мелькнуло обреченно. – Промедление сыграет против тебя. Только фактор внезапности. Бросайся на того, кто откроет обезьянник. Бей его в бубен, завладей автоматом, положи всех троих, завладей колесами, выбивай к чертям ворота!..» К сожалению, проблемы со здоровьем не содействовали приливу бешенства. Распахнул дверцы незнакомый тип – его не было в «уазике». Широкий мужик с добродушной физией и носом-картошкой.

– Привет, – подмигнул заговорщицки, сбивая с панталыка.

Приклад опередил Туманова на мгновение. Понял этот змей, что имеет дело с достойным противником. Ударил на упреждение, когда Туманов уже бросался. Грудина взорвалась. Он заорал от тупой боли и уже не чувствовал, как двое подскочивших выдернули его из машины и куда-то поволокли…

Очнулся в комнате с уныло-ободранными стенами, с минимальным освещением и с банальной деревянной дверью, подпираемой розовощеким малым. Узкое окно («а из нашего окна сетка против мух видна»). Кулуарный закуток бывшего солдатского клуба. Старшина Любимов в комнате, подобной этой, объяснялся в любви смазливой супруге замполита части. Успешно объяснялся. Раза четыре. Вся часть за него болела.

Он сидел на стуле, с вывернутыми за спинкой руками. Запястья стягивали наручники. Явилась мысль, почему-то музыкальная, на известный минорный мотив: «…И положить не сможешь ты / трех человек из автомата…»

Грустно это.

– Взгрустнулось, товарищ? – прочитал его мысли участливый субъект с картофельным носом. Восседал товарищ напротив, на изящном трехколесном табурете, небрежно так раскачиваясь. За спиной у субъекта торчал румяный страж двери (особой жизнерадостностью не лучился, а щеки, похоже, спалил попутно с носом, уснув на солнце). Дополнительных лиц, насколько можно было судить, в «одноходке» не было.

– Грустненько, да, – хрипловато согласился Туманов.

– Это нормально, – рассмеялся добродушный. – Лишь бы не скучно.

Заскучать не дадут, – уныло определил Туманов. Что и подтвердила физиономия добродушного, мгновенно поменявшая цвет. Улыбочка померкла, и глаза обрели неподвижность. Он смотрел на пленника хищно, как ядерная боеголовка, и пытался, видимо, составить впечатление. А затем потребить. По золотому охотничьему правилу: все добытое должно быть съедено…

– Туманов Павел Игоревич, – вкрадчиво сообщил «охотник». – Это имя вам о чем-нибудь говорит?

– Скорее да, чем нет, – вынужденно признался Туманов. – А зачем вы это спрашиваете? Мой паспорт составлен на языке, отличном от русского?

Визави сузил зрачки.

– Место работы?

– Безработный, – охотно отозвался пленник. – Не повезло, знаете. Но обязательно устроюсь – при первой же возможности. У вас местечка нет на пригляде?

– Есть, – сканируя глазами его честное лицо, процедил собеседник. – Но это работа для души, не за деньги… Между прочим, хочу вас огорчить, Павел Игоревич, вы никогда не станете мормоном.

– Почему? – расстроился Туманов.

– Мормонам запрещается пить и врать. А вы, товарищ старший лейтенант, преуспели на обоих поприщах. Нехорошо. Фи.

– Нехорошо, – пристыженно согласился Туманов. – Фи.

Он тоже мог огорчить добродушного собеседника. Например, известием о том, что тот никогда не станет отцом. По крайней мере, отцом новоявленного ребенка. Ведь у него, Туманова, как у любой порядочной белки мужского рода, за обшлагом рукава имеется крохотная булавка (помимо булавки там имеется миниатюрная пилка для ногтей и запечатанное лезвие, однако в данный момент нас интересует именно булавка). А фокус с открыванием наручников – его любимое занятие тоскливыми зимними вечерами. Причем доведенное до безупречности. (Отличное, между прочим, садомазо: за чтением Кафки отмыкать на себе собственноручно надетые браслеты.) И самое меньшее через минуту уважаемый собеседник перестанет быть потенциальным отцом, поскольку наручники уже наполовину разомкнуты.

Но он не стал огорчать хорошего человека раньше времени.

– Итак, любезный, позвольте вас спросить, – деловито осведомился визави. – С какой целью вы расспрашивали Николая Фомича о бывшей воинской части номер 32624?

Отвечать по-честному, видимо, не следовало. Узнают лиходеи про Алешку – будет полбеды. Узнают про Шубина, конфискованную тетрадку и старые фотографии с огрызком карты, да еще про особый интерес к «Диджей-Эр Фарм» со стороны верных дзержинцев – будет полнокровная большая беда.

Но вопрос подразумевал ответ. Хотя бы насквозь формальный.

– А пошел ты, – достойно выкрутился Туманов. И немногословно, буквально десятком рубленых фраз, развил и конкретизировал тему. Наступила щекотливая пауза.

Часовой в дверях от удивления разинул рот. Визави поперхнулся и принялся надуваться, как дирижабль. Одновременно становился красным, точно маков цвет.

– А вот это с вашей стороны крайне неосмотрительно, товарищ старший лейтенант. Вы, по моему глубокому убеждению, не отдаете себе отчет, куда попали…

Табурет сдвинулся с места и начал угрожающе приближаться. Туманов не возражал.

– Вы правы, почтенный, – согласился он. – Не отдаю себе отчет. А как его отдать, этот ваш отчет, если сами не желаете сообщать, куда я попал…

Он был сегодня простой, как зуботычина. За ударом по самолюбию нанес удар по достоинству. Оппонент завизжал, как визжат кастрируемые, и опрокинулся на пол. С этим ясно. Оттолкнувшись от сиденья, он метнулся к двери, провел обманный финт левой. Розовощекий машинально прикрылся автоматом. Тут и свистнули браслеты, пристегнутые к правому запястью. Удар был сроден секущему шашкой. Кусок металла хрястнул по виску, распоров кожу. Охранник заголосил подбитой горлицей. Что ж ты так орешь-то, придурок… Он отшвырнул его с дороги – не видишь, иду? Подхватил автомат и бросился в гущу безнадежности, пинком отворив дверь. Эти двое – со сплющенным достоинством и свежей пробоиной в черепе – уже не волновали. Он мчался по коридору, слабо представляя, что ожидается в будущем. Кто-то, щеголеватый и подтянутый, намеревался выйти в коридор, но отпрянул, благоразумно спасая свои кости. Туманов вырвался на залитое солнцем крыльцо. Елочки, беседка, фрагмент бетонной стены. Видели уже… автотранспортное средство, затянутое тентом. Идеальный денек для выхода из окружения!.. Он помчался саженными скачками по кратчайшему расстоянию. Эйфория билась в голове – он отчетливо видел распахнутую водительскую дверь, приборную панель, ключ в замке зажигания!.. Плюнул автомат – раздраженной очередью. Пули вспороли бетонку под ногами. Он споткнулся и в силу набранной инерции не смог остановиться – летел на «уазик», как Матросов в гололед на амбразуру – растопырив руки, с дико выкаченными глазами. Удар о подножку был неспортивен, он отрубился махом. Успел произнести про себя лишь одно слово – из шести букв, чрезвычайно метко характеризующее ситуацию.

Красилина Д.А.

Умора… Нет никаких староверов. Откуда им взяться? Какой уважающий себя таежник – дитя чистого духа – станет жить в местах, над коими веет проклятье? Ухохочешься. А Гулька – дерьмо. Хотел применить мои незнания, заманил, сыграл в дурочку. Сожри меня медведица, если это не так. Полагал прикинуть обстановку, пошататься вокруг базы, колышки расставить, замерчики там – что, куда, мол, какие дела творятся в местах не столь людимых, а мной примерился прикрыться, покосить под туриста с бабой, дабы не подумали правильно. Откуда я знаю, что он плел дяде Феде за бутылкой водки, когда принял того за простого сельского жителя. Не зря ведь он не взял меня с собой, а оставил в «нумерах» – уставшую, на все согласную. Факт, не зря. А дядя Федя оказался не простым сельским жителем, а всецело посвященным. Не удивлюсь, если он у тутошних в штате. И тащит свою службу как положено, как и дóлжно «самому информированному человеку в Карадыме». Так что извини-подвинься, Гуля, уделали тебя… Умора. И Доброволин – слабак. На поводу у ФСБ пошел. «Маленький звоночек одной дамочке, дорогой друг, – и Родина у вас в неоплатном долгу. А нет – то вы у нее. Выбирайте. Веселый розыгрыш. Она поймет. У нее чувства юмора знаете сколько? Как у всех офицеров и прапорщиков нашей дивизии МВД, вместе взятых. Что она вам сделает? А мы – могём-с… Ну как? Вот и славненько, Игорь Валентинович, вы настоящий патриот». И правильно. Когда я к нему пришла, он удалил из кабинета клиентуру, вырубил интерком, город, мягонько услал секретаршу, а потом заперся и давай убивать меня своим обаянием, покуда у меня труха из головы не полезла… Нет, правда, смешно. По каким-то причинам им нужен был не профессиональный лазутчик, а кулёма без царя в голове вроде меня, от которой ни вреда, ни пользы. Откуда я знаю, зачем. Им виднее… Нет, в самом деле, фельетон. «Жизнь имитирует искусство» называется.