Текст книги "Бастион: война уже началась"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Сучара… – процедил сквозь зубы коренастый.

Судя по шуршанию одежды, он что-то вынимал из кармана. Потом опустился коленом мне на спину, прижал к земле, а руку положил на затылок, тоже прижал. А зачем, собственно? – как-то отрешенно подумала я. Разве меч сечет повинную голову?.. Или это не меч? А голова – не голова?.. Или иметь будут? Но я уже сегодня занималась любовью…

Нет, не имели. И не меч. Что-то острое, жгущее ворвалось в мою шею. Проникло так глубоко, что мышцы сжало судорогой. Я застонала, стала вырываться, чувствуя, как защемленный нерв отчаянной резью реагирует на любое движение. Но вдруг в глазах завертелась карусель, тело стало погружаться в какое-то ватное одеяло…

А дальше, ну ей-боженьки, ничего не помню.

Кукловоды-1

Стол накрыт и ждет гостей, разделенных на две категории: тех, кому подобное меню приелось и слегка раздражает (участники), и гурманов, которые только на подобных мероприятиях и могут прилично поесть… Иерархию приглашенных демонстрировал алкоголь: от правого конца стола к левому – фигурные сосуды с коньяком, оттененные не менее вычурными бутылями «Ивана Грозного» и «Отечества», постепенно сходили на нет, сменяясь привычными поллитрами «Фронтовой», «Сенаторской», «Гвардейской». Места слева отводились представителям древнейшей, простодушно-бессовестной профессии – журналистам, а водка и закусь являлись формой гонорара – за публикации типа: «Сегодня произошло крупнейшее в этом году событие в экономической жизни нашего города и всего региона – открылась Сибирская торгово-промышленная ярмарка… Директора ведущих предприятий…» Помянутые как раз рассаживались, подтягивая стрелки на брюках. Похохатывал губернатор. Московский гость, плавно перетекающий из правительства в правительство, снисходительно посматривал на двухцветного поросенка – с одного бока жареного, с другого подкопченного. Местные мафиози пока помалкивали. Но значительно. Депутаты уже заводили сдержанные речи, журналюги трясли перьями, дамы – туалетами, а водочка в рюмочках поигрывала, ждала с нетерпением…

В комнате, отделенной от зала бильярдным столом и охранником с подносом, встретились двое.

– Здравствуйте, Евгений Родионович. Как добрались?

– Спасибо, нормально.

– Как дела в Первопрестольной?

Пожилой мужчина поморщился.

– Москва меня утомляет, Дмитрий. Клоака. Мельтешат, болтают, кто-то с кем-то объединяется, потом ссорится, и все, с подачи таких же дешевых газетеров, убеждены, что творят политику, и непременно – большую. Знаете, в чем беда политических прихлебателей?

– Я весь внимание, Евгений Родионович.

– Не умеют красть непринужденно. Перед тем как хапнуть, непременно надо себя убедить – перед микрофоном – в собственной честности. Иначе руки трясутся и купюры падают… Простите старика, не о том я. Зло берет, старые кадры хоть без рекламы обходились, а эти…

– Вот и сыграли на их… скромности наши конкуренты.

– Все беды – от слабой организованности. Как дела у вас?

Мужчина лет тридцати, темноволосый, в костюме от Армани, подобрался:

– Аппарат неплохо профильтрован – особенно губернские администрации, УВД вплоть до районного уровня. В армии наши позиции слабее, хотя объединение округа здорово помогло убрать лишних. Теневые структуры, в общем, сотрудничают, но там свои законы плюс раздутое беспределом самомнение – я подготовил отчет…

– Оставьте, пожалуйста, жаргон, – старик вторично поморщился. – А отчет интересен скорее Рагнеру, он к вам собирался днями, у него свои планы. Кстати, ваша пресловутая Лаборатория – с ней все в порядке?

– Разумеется, Евгений Родионович.

– До сих пор не понимаю, зачем тратили столько сил и денег на эту затею.

– Решение Капитула…

– Перестаньте. Хаскольдра и Гунтстафа вам убедить удалось. Меня – нет.

– Евгений Родионович, могу я попробовать объяснить… если, конечно, у вас найдется время?

– Найдется. Попробуйте, – милостиво кивнул пожилой. На лице его появилось что-то ироничное.

– Сценарии, если за полгода не внесли существенных поправок, мне знакомы. Инструкции – тоже. Я знаю, кого выдвинуть в наместники, кого – в помощники, кем подстраховать и кому – проследить. Какие подразделения (при необходимости усиленные легионерами) проведут силовые акции, какие – обеспечат порядок. Кто будет говорить, а кто – затыкать рты…

– Надеюсь, знаете. Иначе непонятно, чем вы тут вообще занимались.

– Подготовкой и обеспечением. А потом?

– Когда – потом?

– Второй этап и далее, Евгений Родионович. Власть мы возьмем, те, кто проявит себя, превратятся в функционеров нового режима. Как обеспечить их надежность – только угрозой репрессий?

– Не только угрозой. Вы невнимательно читали сценарии, Дмитрий.

– Простите, Евгений Родионович, я их читал очень внимательно. Вы куда лучше меня знаете – чтобы не заворовались, не разжирели, одних репрессий мало. Чтобы, наконец, не продали нас конкурентам, как двенадцать лет назад…

– И ваша Лаборатория…

– Отрабатывает методику воспитания.

– Элиты?

– Что вы, нет, конечно. Функционеров среднего и нижнего звена. Страна большая, Ордена на все не хватит.

– Уже пытались, если помните, и с неплохими результатами… поначалу. Неважно, как относиться к Меченому, но итог – не в вашу пользу.

– У них, я про большевиков, просто не было времени. И, главное, уверенности в себе и своих силах. Сначала – лишь бы продержаться какое-то время, успеть награбить и суметь сбежать. Позже, впрочем, положение стабилизировалось, но пришлось сохранить стартовую идеологию в почти первозданном виде.

– Чем вам не нравится их идеология?

– Для того времени – неплохо. Беда в том, что невозможно сохранить систему, когда идеология одна для всех – для стражи, рабов и господ.

– Мыслите вы логично, Дмитрий, но не забывайте – наследственная власть ведет к вырождению.

– Все равно не успели бы выродиться. Главное – они всегда боялись и спешили.

– А вы и ваши друзья…

– А мы – не боимся и не спешим. Ошибка большевиков – в оценке истории по Марксу, с его бредом о хроническом прогрессе. Мы с вами знаем, что история вообще – и России в особенности – ходит по кругу…

– Дмитрий, я ценю ваш энтузиазм, но лекции по истории и мне читали, спасибо. Впрочем, вы меня, можно сказать, убедили. Не до конца, но убедили. Думаю, Капитул вас поддержит – если, конечно, не выйдете за рамки Устава.

– Благодарю, Евгений Родионович.

– Пойдемте, Дмитрий. У нас еще будет время встретиться. Вы забыли про презентацию этого убожества?..

Неслышно ступая по мягкому ковру, двое вышли из комнаты.

Туманов П.И.

Стоило тащить столько железа? Замок английский, типовой, исключительно от порядочных людей. И ключей не надо, отжимается компактной карманной фомочкой… Тишина в подъезде царила какая-то благоговейная, нереальная. Словно в мир иной попал. Туманов для приличия постоял, прислушался. Нет желающих. Надавив на фомочку, вошел. С легким скрипом…

Не фонтан. Первым делом он узрел годами не мытый пол. А затем почувствовал страх. Без причины.

При жизни Шубин был, похоже, аскетом, анахоретом и стоиком. Всей обстановки – полупустой шифоньер, кровать, купленная, скорее всего, при распродаже казарменных излишков, явно самодельные столик с табуреткой, телевизор – паршивенькая «Электа» – на облезлой тумбочке, полка с десятком покетбуков, серия «Русский бестселлер». На кухне – еще один самодельный стол, табуреток вдвое больше, газовая плита, допотопный «Полюс». Под столом – батальон пустых водочных и пивных бутылок (как обычно: каждый мужчина имеет право на пиво). На балконе – еще полроты. Что тут можно спрятать?

Туманов обшарил шифоньер с жалкими тряпками, обретя два автобусных билета и рекламный – «Вторая порция – бесплатно!». Перетряс «бестселлеры» (три развалились на компоненты), заглянул в пустую тумбочку, с отчаяния прощупал матрас. Обои начать отдирать? Зомби столько не выпьет – значит, кто-то успел до него. Сбили на полной скорости – вернулись и обыскали хату, пока Туманов, как дурак, висел на телефоне. Еще в контору эту драную утром собирался… Он прошел на кухню, где в холодильнике мерзло ненужное покойному пиво. Вскрыл бутылку, выхлебал в четыре приема. Добавил «чебурашку» к строю, присмотрелся. Хлеб мента – халтура вора… Не так ли?

Но воры здесь не шарились, те бы увидели.

Бутылки разнокалиберные, и не сразу заметно, что горлышки тех, что в углу, слегка возвышаются над товарищами. Туманов порылся, звеня стеклом. На полу, под куском брезента обнаружилась коленкоровая «Папка для бумаг». В ней – толстая тетрадь в черном переплете. Исписана на треть. Почерк мелкий, неразборчивый. Канцелярист…

Он осторожно перевернул обложку. В лицо не брызнуло.

«…Ушли Гельбах, Синицын, Рожнов. Нет веры, и незачем жить. А у меня – еще есть?..»

Пол-исписанного вперед.

«…Чтобы сделать человека сумасшедшим, достаточно поместить его в психушку. Чтобы сделать сумасшедшего послушным, надо пообещать ему свободу. Если убедить его, что нарушение инструкций означает возврат, он будет делать все, что скажут. Меня держали два года, и я послушен…»

Дальше шла какая-то муть – о Великой Миссии, о Возрождении… Полный бред. Куда, интересно, те трое ушли? На тот свет? За пивом? Тоже под машину попали? Сводочки бы поднять. Так, а вот это посвежей… «Мент не из наших, легионера я и в толпе узнаю. Проверка? Терять все равно нечего…»

Запись была вчерашняя, дата – корявенько, корявенько… Выходит, домой заходил. За добавкой вышел? Вызвали? Мент, значит, «не из наших». Как он их узнает, по синим носам?

Далее пошли фотографии – горные пейзажи, рыбалка, водочка… Люди в брезентовках, лица выбритые, но какие-то… неулыбчивые. Вот этот, справа, здорово на Шубина покойного похож – только лет на десять моложе и глаза не такие красные. Карта. Стоп…

Туманов подобрался ближе к свету. Карта (даже не карта, а фрагмент оной крупного масштаба) была старая, гнутая-перегнутая, края обтрюханные. Но «читабельная», как ни странно. Знакомые места изображала. Карадым, Черноярка, Аваш. На юге Бирюлино – большой славный город… Тысячи полторы жителей, помнится, не меньше. И горы окрест, горы… Как настоящие. И снежинка ручкой нарисована – аккурат между Карадымом и Тунгурским кряжем. Практически там, где он долг перед Родиной отдавал. Говоря словами американского президента, «защищал отчизну своей страны». Два года – на срочной службе. Восемнадцать лет назад.

Туманов недоверчиво покрутил головой. Совпадение? Однополчанин? Как-то тоскливо засосало под ложечкой, с пристрастием. Не лез бы ты на чужую делянку, мент. А как же Алешка?

Ладно, дома разберемся. Он прислушался к тишине, сунул папочку под мышку и двинул в прихожую. Риск, конечно, штука благородная, но… Страшно.

Ближе к вечеру он заглянул к Заруцкому. Практикант сидел в кабинете «отпускного» Сазонова и сиял, как образцовая бляха.

– Ну-ну, – пробормотал он. – Сияем? Как там наш любитель высокопоставленных дочек?

– Здрасьте, Павел Игорич! Вы его сразу прочуяли?

– Так это же элементарно, Саня. Проще пареного рэпа. У него на роже весь состав преступления черным по белому. Колется?

– Треск стоит. Вот, – Заруцкий кивнул на стопку исписанных листов. – Явка с повинной.

– Пожалел подлеца? – «Явка с повинной» была распространенным приемчиком: ты мне расскажи, а я тебе смягчу.

– Да так быстрее, – смутился практикант. – Зато сдал всех – влет – и тех двоих, и ларечницу, куда аппаратуру скинул…

– Прессовали?

– Кого? Этого сопляка? Пальцем не тронул… почти. Да не беспокойтесь вы, Пал Игорич, никакой залипухи – двое судимых. 206-я и 144-я, это по-старому…

– Я знаю, – перебил Туманов. В новом кодексе изменились и номера статей, и формулировки. Толку, правда, не прибавилось.

– В общем, ждали те двое внизу на лавочке, пока его симпатия ведро паковала, помахал он им с лоджии…

– Ясненько, Саня. Умница. Губского не видел?

– Уходить собирался, только что. Успеете поймать.

Лева Губский, друг и соратник, пойманный на крыльце управления, поскрипел, поворчал, но согласился подставить плечи на три дня. Оставалось уломать Скворечника.

– Туманов? Павел Игоревич? – Серьезный молодой человек возник как бы ниоткуда. Явно не страдалец из сетевого маркетинга. И не активист церкви «Возрождения Христа».

– Он самый, – пришлось притормозить. В груди как-то нехорошо сжалось.

Жестом фокусника продемонстрировав корочки – «Федеральная служба безопасности», – молодой человек сообщил:

– Вас просят поговорить.

Голосок у него был, как у автоответчика. Неужели накрылся у Шубина?.. Действительно, страшно. Туманов нервно огляделся.

– Кто просит?

– Мой начальник. В машине.

Ну да, у кромки тротуара стоял вызывающе-черный «Паджеро». А на крыльце РУВД курил сержант Степанцов, пэпээсник. Любил он покурить. Только и делал.

– Эй, Степанцов! – крикнул Туманов. – Майор наш не убыл?

– У себя, Пал Игорич, – сержант ткнул большим пальцем в вывеску за спиной.

– Спасибо, – поблагодарил Туманов и обернулся к фээсбэшнику.

– Только быстро.

Скучный дядя в машине – пожилой, лысоватый, в очках, – несмотря на июньское пекло, щеголял тройкой и галстуком. Туманову, облаченному в джинсы и «салфетку» (не в пакете же «макаров» носить), стало даже немножко неудобно.

– Вы очень помогли нам, Павел Игоревич, – обошелся элегантный без взаимных представлений. – Но дело на контроле, вы зря беспокоитесь – проводится совместная операция нашего управления и вашего главка.

Голос дяди навязчиво напоминал голос лектора. Наверное, в беспокойные перестроечные года в обществе «Знание» отсиживался, решил Туманов.

– Думаю, излишне объяснять, что дальнейшее ваше вмешательство в расследование – как дела об убийстве Шубина, так и махинаций «Диджей-Эр фарм» – нежелательно. – У скучного дяди были чересчур холодные неподвижные глаза.

Нет, скорее, в обществе «Память» тусовался. Любили там полуграмотных.

– Уверяю вас, все виновные будут наказаны, а вред, причиненный государству, минимизирован.

– Гм, – сказал Туманов.

– Безусловно, мы предпримем меры к розыску вашего племянника, – быстро вспомнил субъект.

Как же, предпримут. Структуры подобных организаций только на это и рассчитаны.

– Это все? – спросил Туманов.

– Все, – кивнул пожилой. – Мы надеемся на ваше благоразумие. Да и зачем вам эти дополнительные запутанные дела, граничащие с… личными неприятностями?

Туманов не стал выспрашивать, что его поджидает в случае «от противного». Некогда. Не так уж много у него на свете родственников, чтобы бросаться ими, как окурками. Подчеркнуто учтиво распрощавшись, он выбрался из джипа и поспешил к крыльцу. Интуиция подсказывала – есть единственное место, где ты можешь найти своего племянника…

– Поздравляю, Туманов! Только что звонили. Там, – испачканный чернилами палец указал на потолок, – очень довольны. Краденые вещи не успели сбыть, они уже возвращены в квартиру. Банда арестована. Юрий Михайлович крайне рекомендует поощрить руководителя следственной группы.

– Спасибо, товарищ майор, – Туманов внимательно проследил за пальцем. – У меня к вам просьба… Личного характера. Заодно и поощрите.

– Говори. – Улыбка исчезла, взгляд построжал.

Туманов виртуозно изобразил подхалимную мину.

– Три дня отгула, товарищ майор? По семейным обстоятельствам, а?

– А работать кто будет? – прозвучало родимое. Слава богу – ответственные товарищи из ФСБ, кажется, не успели проинструктировать Дроботуна.

– А я с Губским договорился. Он не подведет, товарищ майор. Вы же знаете Губского…

– У Губского – своих дел полный стол… Ладно, – Дроботун смягчился. – Ты сегодня именинник. Считай, прогнулся. Но смотри, Туманов, чтобы к понедельнику – как штык! Не вернешься – уволю. И марш – пока не передумал…

Красилина Д.А.

А потом мне снился шум дождя… С порывами ветра. Я лежала на траве в чистом поле. Над головой сверкало, взрывалось, сполохи молний полосовали небо, разряды электричества долбили по земле. Я лежала, распятая, не способная ни заорать, ни пошевелиться, и потоки воды хлестали по моим глазам, заливали рот, ноздри… Я не могла оторвать себя от земли – нет, мои конечности не были привязаны, однако невероятная сила, подобная силе мощнейшего электромагнита, держала их, и всякий раз, когда я пыталась судорожно освободиться, испытывала боль, настоящую боль – она сводила ключицы, выворачивала запястья. Потом началось самое страшное. Меня обступили люди… Нет, не люди – тени. Неподвластные дождю и ветру, они сжимали круг, давя на психику – как давит на психику рука экзекутора, медленно тянущаяся к рубильнику… Потом они стали наполняться объемом, смыслом. Обрастали руками, одеждами – бесформенными балахонами с колоколообразными рукавами и капюшонами – абсолютно черными пещерами. И вот в свете молний эти пещеры, как телеэкраны, насытились изображением. Замерцали бледные лица с неживыми глазами. Рты расплывались, обнажая зубы – гнилые, изъеденные цингой. Руки тянули ко мне корявые пальцы, шевелились, рисуя в воздухе магические узоры. Монахи! – осенило меня. Мертвые монахи! Они пришли за мной… Они и есть те самые черные человечки, что приходят за душой и уносят ее на дно своего ада… Я почувствовала, как с меня снимают одежды – стягивают обувку, джинсы. Что это? – возопило мое «я». – Зачем это? Куда это?.. Потом что-то ужасное, раздирающее ворвалось в меня, и молчаливый оскал, проявившийся в свете очередного разряда, навис над лицом, дыша могильной вонью. «Что вы делаете?..» – простонала я. «Мы пьем твою волю, сестра…» – прозвучал ответ в ушах. Не голос монаха. Голос извне, за кадром, голос тихий и задумчивый. Монах усилил нажим – я взвилась. Резкая боль разломила тело, я стала терять сознание, но не потеряла, а окунулась в пограничное состояние – забалансировала на грани бытия и коллапса, и это было лучше, чем оставаться в своем уме. «Партнеры» стали меняться. Одни уплывали, другие погружались в меня, окатывая новой вонью, новой болью. Я металась в бреду, но чувствовала эту боль – тупую, изматывающую, реальную. Я захлебывалась слезами, дождевой водой, задыхалась. Я извивалась, распятая на мокрой траве, колотилась в конвульсиях, агонизировала, и дольше века длился этот сон…

А закончилось все просто. Монахи пропали. Решили, что по разу будет вполне. Я осталась одна – под грозовым небом, на мокрой, пахнущей гумусом земле. Молнии поблекли, расплылись, приобрели очертания слабого инверсионного следа. Дождь утих. За ним ветер. Стали разлетаться тучи – заспешили, засуетились. Рванулись в разные стороны, как ненормальные. Ведь только ненормальные летают в полный штиль… Голова расслабленно закружилась. Я попыталась навести фокус и рассмотреть, чем всё это кончится. Результат оказался плачевен. То, что вскрылось за тучами, даже с великой натяжкой, даже обладая бездной воображения, нельзя было назвать небом. Не бывает неба с четырьмя крючками. Не бывает неба, с которого отслаивается штукатурка. И где это видано, чтобы по небу ползла муха?

Это был грязный потолок.

Я лежала, приходя в себя. Сон, конечно, впечатляющий. Жертва коллективного изнасилования. Мама мия… Чуть не преставилась. Я закрыла глаза. Через минуту открыла. Нет, ничто не изменилось. Тишина гробовая. Только муха сместилась и заняла позицию у дальнего крюка. Я скосила глаза. Ложе, на котором я возлежала, было грубой кроватью с трубчатыми, дугообразными стойками. Белье крахмально поскрипывало – очевидно, чистое, хотя и сероватое. В пододеяльнике – синее шерстяное одеяло.

Где я, люди?.. Спохватившись, провела рукой по волосам. На месте. Ломкие, короткие, жирные, но кто скажет, что не мои? Ощупав лицо, я нашла в нем несколько ноющих участков с подозрительной припухлостью. Пошла еще ниже и обнаружила, что лежу в трусиках и бюстгальтере. Замечательно. Меня раздели. Час от часу не легче.

В комнате не было ни вещей, ни одежды. В ней вообще ничего не было. Дабы лишний раз убедиться, я приподнялась на локте. Так и есть. У дальнего угла – железная дверь – без ручки, но с объемным глазком; напротив двери – окно, забранное решеткой. И забрано как-то не по-людски – не с улицы, а из комнаты. Даже стекло не разобьешь, когда приспичит. Пол – убог, но стерилен. Ни пыли, ни окурков, ни лузги от семечек… Из всей мебели – вентиляционная решетка над дверью, моя кровать да на стенах обрывки каких-то стендов да плакатиков наглядной агитации.

И я с мухой. Вернее, под мухой (буквально).

Я всмотрелась. Из-под плексигласа слепо щурился на дверь дедушка Ленин. «Заветам…енина верны!» – утверждали отчеканенные из золотинки буквы. Другой постер безапелляционно настаивал, что нет благороднее занятия, нежели служба на благо родины, а третий убеждал, что караульный устав – это штука посильнее Библии, и подробно, с картинками, останавливался на правах и обязанностях часового, караульного, разводящего… Остальные выцвели, покоробились, но суть их была ясна даже мне – человеку неизмеримо далекому от всего этого кошмара. Здесь не поселок староверов, не так ли? В армию тебя забрили, Диночка? Сюжетик ищем?..

По-моему, я что-то простонала, упала на подушку. Ничего себе, ириска… Наваляла статью. В голове прояснялось. Во всяком случае, быль от небыли я уже худо-бедно отличала и была готова заняться «ползучим эмпиризмом» – собрать в кучку воспоминания, но не подвергать их существенному анализу. В принципе все было на местах. Но не вытанцовывался смысл. Сизиков погиб. На сто с прицепом. Летящий под обрыв «уазик» – это не сон. Дина Александровна Красилина – лицом в чертополохе и с шилом в шее – сущая реальность. Предшествующая шилу пальба и подлый гад Гулька, спасающий свою задницу (хотя, собственно, чего ждать от гэбэшника? – что он влюбится в меня по истечении жаркой ночи?), – тоже убийственный реализм. Сверзившись с обрыва, Гулька получил по заслугам. Мне его жалко, но не всерьез. Крест на нем. (Только не вспоминай, что он шептал тебе этой ночью. Всё ложь. Всё химера. Всё призрачно…) Почему на нас напали? Почему ждали в доме на курьих ножках? Почему дядя Федя – угрюмый, грязный, похмельный сукин сын – сдал нас невесть кому со всеми потрохами?!

А ведь все верно, подумала я с горечью. Бандюганы во главе с «Окуленко» ничего не теряли. Брать нас в Карадыме – глупо. Объект сам плывет в руки. Ну не забредем мы к Окуленко, постесняемся, ну и что? Сцапают дальше, на дороге в Бирюлино. А забредем – так куда проще. Хватай, и айда на «уазике» в свои пенаты…

Но за что?!

Неужели виновен Гулька? Но ведь Доброволин Игорь Валентинович – персонаж не выдуманный. Я в этом убедилась. Это деловой мужик, который на полном серьезе заказал мне конкретный материал и дал координаты! Вы бы видели, какой он положительный мужчина! Вы бы видели, как бережно и убедительно он жал мою руку! А его галстук… А его грамотная, деловито поставленная речь…

Я попробовала вылезти из-под одеяла. Вылезла. Встала на ноги. В бедрах держалась слабая дрожь, в икрах онемение. Но ходить я могла. Осторожненько, держась за стеночку, подошла к окну.

Вид открывался на вполне российский ландшафт. То есть на бетонную стену, увенчанную гирляндой колючей проволоки. Стена высокая, метра три-четыре, и верхушка ее чуть ниже уровня моих глаз. Из чего я благополучно сделала вывод, что нахожусь на втором этаже. То есть в бельэтаже. Расстояние до стены я тоже прикинула на глазок – метров семь. Выходило, что между ней и стеной здания оставался узкий дворик, тянущийся в обе стороны, а куда именно – бог ведает. Внизу просматривалась полоса выщербленного асфальта, выше колючки – крыша здания напротив – до него метров сто с гаком – и вершины сосен, густым массивом уходящие вверх, почти до гребней обрывистых скал, похожих на диковатые залысины.

И голубое небо.

Какой нынче день? Год, час?.. Я отошла от окна и добралась до кровати. Села. Вероятно, пол в помещении был бетонный – ноги зябли. Я легла на кровать, укрылась одеялом. Пролежала минут пять. Ох, как муторно… Под воздействием страха дурь ударила в голову. Я вскочила, хлюпая носом, подбежала к двери. Боженьки, что я делаю? Глупо, да? Но ведь невыносимо же… Я ударила ладошкой в дверь.

Никто не открыл.

Тогда я забарабанила по ней кулаками.

– Эй, тутошние, кто здесь?! Откройте!..

Тишина. Не слышат. Я заколотила с новой силой:

– Выпустите меня! Мне нужно в туалет! Мне нужно помыться! Да будьте же вы людьми, черт вас побери!

Я распалялась. Начиналась истерика. Сдвиг по фазе. Через считаные секунды я уже исполняла партию откровенно надрывного фортиссимо, плюя на условности и страх, и чем дольше мне не открывали, тем пуще я заводилась. Замолотила в дверь пяткой. Со всем тщанием.

– Я хочу в туалет, да поймите вы, гады! Вы же не хотите, чтобы я вам тут уделала весь пол!

Разрядка наступила быстро. Я перестала выклянчивать милости, сникла, обливаясь слезами, прислонилась к стеночке. Как все тщетно… На что уповать?.. Рыдая, побрела к кровати, воткнулась в подушку и заревела, как баба брошенная.

Лязг дверного замка подбросил меня в воздух. Сердце застучало. Я не поверила своим ушам. Уселась на кровать, укуталась в одеяло по самую шею, выставилась на эту клятую дверь, которая медленно отворялась. И, да боже ты мой! – снова почувствовала, как противный, мерзопакостный страх начинает мелко стучать моими зубами…

На пороге стоял товарищ с типичной бойцовской челюстью. Крепкий, коротковолосый, с тяжелыми кулаками. Одет в серое «хэбэ» – свободные брюки с ремнем, заправленную в них рубашку с погончиками. На ремне болталось что-то, похожее на рацию. Вернее, на две рации. Маленькие, близко посаженные глазки взирали на меня просто так, без эмоций. Наверное, так и должен взирать порядочный тюремщик на подопечного, каким бы буйством тот ни отличался.

Я сглотнула. От задора недавней истерики не осталось и следа.

– Здрасьте… – нашлась я не самым оригинальным образом.

Парень тоже расцепил зубы, но вместо того, чтобы произнести что-нибудь логичное, вроде «вашим устам бы, мадам, – да добрый член», произнес буквально следующее:

– Вы можете посетить туалетную комнату и принять душ.

Голос у него был безучастный, механический. Словно и не русский.

– Чего? – вылупилась я.

– Вы можете посетить туалетную комнату и принять душ, – не меняя подозрительного прононса, повторил парень.

– Ах да, – спохватилась я. Начала было вставать, но опомнилась. Нерешительно опустилась обратно.

– Послушайте… Я, как бы это… Ну, не совсем одета. Вы понимаете?

– Если вы не хотите посетить туалетную комнату и принять душ, то могли бы не стучать, – сказал парень и взялся за дверь. Робот какой-то.

– Стоп! – воскликнула я. – Ты чего, парень? – стиснув зубы, выпрыгнула из одеяла и засеменила к выходу. – Хочу я, парень, хочу. И туалетную комнату принять, и душ посетить…

Он посторонился. А я, проходя мимо него, вдруг поймала его равнодушный взгляд. Боже ты мой, – сказала безошибочная женская интуиция, – да ведь этой орясине совершенно фиолетово, одета я или нет.

Как я и подозревала, за дверью был тот же мир. Народ табунами не ходил. Там вообще никого не было, кроме нас с охранником. И множества закрытых дверей.

Мои мысли действительно витали на правильном пути. Я никогда не посещала армейские казармы (хотя и предлагали однажды, в порядке, так сказать, благотворительной миссии), но едва вышла в коридор, как поняла – она. А как не понять? На стенах – вычурный барельеф из выпуклых звезд, над сводом арочного перекрытия – гротескный слоган, исполненный еще в эру светлых годов и, похоже, на совесть: «Крепить обороноспособность страны – вот наша главная задача. Л.И. Брежнев». Правда, спальное помещение, судя по всему, переделали. Оно не представляло раздвинутого пространства, способного вместить до сотни койко-мест, а больше походило на кусочек коридорной системы с узким проходом, двумя стенами из кирпичной кладки и рядом закрытых дверей.

Стояла тишина. Охранник на все это благолепие был один.

– Туда, – он ткнул челюстью в противоположную сторону.

Там тоже были двери. Мутное окно в конце коридора.

«Махнуть, как Гулька?» – пронеслось в голове.

Я обняла себя за плечи. Неуютно в «купальнике».

– Который час?

– Не положено, – отрезал цербер.

– А день какой? – уперлась я.

– Туда, – охранник опять выразительно покрутил челюстью.

Спорить было бесполезно. В его полномочиях загнать меня обратно. Это я прошла.

Пришлось смиренно побрести в указанном направлении.

Туалет и умывальник по аналогии со спальным помещением были разбиты на отсеки. Но только перегородки совсем тоненькие – из оцинкованной жести или из хлипких стальных листов. На каждой кабинке – отпечатанный через трафарет номер. Пол блестел серым кафелем.

– Кабинка номер три, – сухо известил охранник. – В вашем распоряжении пять минут. Время пошло.

– А мыло, полотенце… – растерянно промямлила я, поворачивая голову.

Он стоял в проеме, в позе эсэсовца – убрав руки за спину, расставив ноги, – смотрел на меня такими безупречно равнодушными глазами, что я опять стала покрываться мурашками. Нет уж, увольте, никакого общения… По-скоренькому развернувшись, я пчелкой шмыгнула в указанную кабинку.

Мама моя! Там все ждало моего прибытия! Горел тусклый плафон. Метровая по ширине клетушка тянулась в длину метра на четыре. В торце красовался «унитаз» типа клозет, на переднем плане – душ, полочка с дегтярным мылом, вафельное полотенце, сапожно-зубная щетка с пастой «Солнышко». Сервис, ч-черт…

Крючка на двери, конечно, не предусмотрели. Мыла для интимных мест – тем более. Ладно, перетопчусь.

Вода в местном водопроводе тоже подкачала. Но и это открытие я приняла стоически. Лишь бы не ледяная. Застирав белье, разложила его на полочке, а сама встала под душ и про все забыла. Какое отвлечение, право… Сжав зубы, я подняла голову и подставила лицо под тугую струю. Замерла. По телу пошло расслабление, в голове засветлело. Окончательно бы протрезветь, собраться с мыслями… Было бы так славненько. Но возвращаться в пустую камеру! – да за что, господи… Нет там никакой камеры, нет бугая под дверью… Почувствовав новый приступ отчаяния, я прибавила воду, не замечая, что она отдает тиной, а время неумолимо летит. Сколько я так простояла? Да нисколько. Считаные минуты пролетели со скоростью урагана. Только и свету в окошке – успела отвлечься, взгрустнуть по Антошке, по маме с опущенным шлагбаумом, по Ветрову – ублюдку… когда цербер в сером нагло приоткрыл дверь и возвестил:

– Пять минут вышли.

– Сейчас, – раздраженно бросила я. – Скоро, да не споро, понял?

– Пять минут вышли, – повторил он.

Я разозлилась.

– Сгинь, чувачок, а?.. Не видишь – даме требуется рекреация и санация, а ты тут лезешь со своим регламентом…

Это был завод номер два. Не сказав ни слова, тип исчез. Но через минуту опять объявился. Раскрыл дверь на всю ширину.