Текст книги "Здесь стреляют только в спину"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Начинался четвертый день блужданий по тайге.

* * *

Этот день стал самым трудным. На первом же километре заморосил дождь. Мы продолжали движение. Я шла последней – вернее, не шла, а волоклась, обнимая встречные сосны, замирая, переводя дыхание, с трудом отрываясь от шершавой коры, чтобы брести дальше. События плохо укладывались в голове, я пыталась моделировать варианты ответов на трудные вопросы, но быстро прекратила, поняв, что все ответы – в Библии, а жизнь – разгул стихии. Изнуренные спасатели тоже не рвались в спринтеры. Они сбивались в кучу, потом вытягивались цепью, но я всегда оказывалась в хвосте, и это положение меня вполне устраивало. Меньше всего хотелось, чтобы кто-то таращился мне в затылок.

В поредевшей группе зрел скандал. Временами разражалась крепкая хоровая брань, в которой не последнюю партию исполняла Невзгода. То Усольцев срывался на собачий лай и завершал его хриплым кашлем. То Липкин терял самообладание и выдавал рулады из бездонных кладовых великого и могучего. То все вместе начинали спорить и поносить друг друга. Происходило что-то недоброе. Народ грызся, а Борька, судя по отрывочным наблюдениям, стремительно терял набранные в глазах Невзгоды очки.

«Разведчица» менялась на глазах. Еще вчера она могла подать себя с любой стороны – то опытной провидицей, то слабой женщиной, боящейся покойников, то отчаянной феминисткой, то нормальной бабой, то мужеподобной барсучихой без ума и сердца. Сегодня она стала Любой Невзгодой: вспыльчивой, циничной, злобной. Я брела по мокрому бурелому, глотая сопли, когда она отделилась от отряда и стала меня поджидать. Столько злости в ней я еще не видела.

– А ну не отставать, Погодина! Шире шаг! Из-за тебя одной мы плетемся как черепахи!

Это смахивало на геноцид. Что изменилось в наших рядах? Почему она смотрела на меня с такой ненавистью и... провалиться мне на этом месте, если не с брезгливостью? Что за высшая раса?

Я могла ее обматерить, могла и кулаком в рожу. Но я молчала. Лучше игнорировать. Тащилась дальше, скрипя валежником, – не быстрее, не медленнее, чем и разозлила ее окончательно. «Мы еще поквитаемся», – прочла я в ее глазах. Она быстро развернулась и побежала догонять спасателей, уже исчезающих в дрожащем сумраке...

А потом как из бочки полил дождь. Я заметалась – и остальные заметались. Кто-то побежал под спасительную хвою, кто-то распахнул над головой спальник. Невесть откуда взялся Борька – навалился на меня, как монстр из тумана, схватил за рукав.

– Айда за мной, Дашок...

Мы находились в смешанном лесу, где могли позволить себе свободу маневра. Обогнули островок малины, перемахнули лог, подбежали к гигантскому выворотню – сложной системе корневищ, земли, травы на высоте полутора метров. В образовавшуюся пещеру, украшенную ниспадающими с паданца корнями, Борька сунул свой нос – на предмет ненужных жильцов – потом втолкнул меня...

Мы сидели в сырой пещере, тряслись от холода. Грязные, мокрые, инстинктивно жались друг к дружке. В метре от нас бушевал ливень, размывая тайгу. По небу неслись черные «скакуны валькирий», над головой мельтешили муравьи. Пахло прелым гумусом и гнилью.

– Это полная и беспросветная задница, Дашок... – стучал зубами Борька. – Нас имеют в циничной форме, и кое-кто из этих упырей откровенно рад, что нашел козлов отпущения...

– Ты можешь толком объяснить? – Я не понимала, о чем он говорит.

– Они хотят от нас избавиться... А если еще не хотят, то вот-вот придут к такому решению. Невзгода-сучка начала – как подменили ее! – а остальные подхватили...

Я изумилась.

– Ты хочешь сказать, они подозревают, что это мы Боголюбова?..

– Вот именно. Либо ты, либо я, либо в сговоре... Ты медик, чем не основание? Я инструктор, а следовательно, обязан разбираться в отравляющих веществах хотя бы поверхностно. Ну, разбираюсь, не без этого... Это повод записать меня в убийцы?

– Подожди, но ведь должны у них быть серьезные основания...

– Им нужен враг, Дашок, от которого надо избавляться. От этого станет легче и им, и тому, кто идет с ними, выдавая себя за одного из них.

– Думаешь, Невзгода?

– Ничего не думаю. Она могла по глупости ляпнуть, а тот – углубить. А потом расширить. Думаешь, я смогу восстановить в памяти генезис этого маразма? Они кричат, что мы сели в вертолет последними – мол, у спецслужб было время подготовить человечка для засылки. А то и двоих...

– Но это бред на палочке! – возмутилась я. – Получатели груза наверняка сидели в Мирном, под боком у диспетчера. Они изначально имели доступ к формируемой группе. А в Ытык-Кюеле – и подавно...

– Понимаю не хуже тебя, не чайник. Но ты сама представь – трое психов одержимы манией, а четвертый им деятельно поддакивает. Они считают, что мы... или я, заранее избавились от компромата, а потом я выступил в роли устроителя шмона – дабы выглядеть чистеньким; а ты еще и нарочно заявила, что майор погиб не своей смертью – чтобы окончательно стряхнуть с себя подозрение... Интересно, о чем они там совещаются?

– Господи, Боренька, – ахнула я, – а делать-то что?

– Держи! – Он сунул руку в карман, вынул и вложил мне в ладонь увесистый черный пистолет. – Это мой, не потеряй. За меня не волнуйся – под курткой «Каштан» Боголюбова.

– Но я не смогу...

– Перестань. «Макаров», восьмизарядный, девятимиллиметровый. Вот флажок – предохранитель. Вот пимпочка – курок. Снимаешь, оттягиваешь... Не поверю, что Кирилл тебе не показывал.

Не в том дело, показывал ли мне муж (а он показывал, я даже сбила какую-то штуковину на полигоне). Неужели настолько ужасная ситуация, что дойдет до применения?

Я сжала пистолет. Лихорадка не унималась. Вопрос вырвался, как птица из клетки:

– Борька, а сам-то ты как попал в нашу группу? У Рахманова был приказ – снарядить медика. Снарядить Липкина не просили.

Борька повернул ко мне изумленное лицо и даже дрожать перестал.

– Дашка, ты с ума-то не сходи окончательно! Ну меня-то, объясни, за какие заслуги на плаху? Спасибо, душечка, уважила...

Но я стояла на своем.

– Я схожу с ума, Борька, уже сошла... Я обязана знать, пойми. Сиди на твоем месте Кирилл, я бы и его допытывала...

Тут я немного загнула, но какая разница?

– Да и хрен с тобой, слушай, – забормотал Борька. – Рахманов чуял неладное. Распоряжение пришло от начальника базового лагеря МЧС в Мирном Фролова Павла Сергеевича. Кто приказал Фролову – фигура икс. Но прикинь мозгами – какая структура может понукать вторым человеком в республиканском МЧС? У нас таких структур в стране – раз и два. Диспетчеры в Мирном отделались общей брехней, но это объяснимо – за их спинами маячили парни с корками. Выделили вертолет лесоохраны, кого загрузили – непонятно. А Рахманов неплохо относится к твоему Кириллу – следовательно, и к тебе. Совесть замучила мужика. Он брякнул в Москву полковнику Карболину, старинному приятелю – вместе в Чечне убивались, Нефтегорск ломали, Ленск восстанавливали. Тот с недавних пор курирует в Восточной Сибири взаимодействие министерских структур с силовыми структурами. Карболин выразился емко: «Жопа, Эдуард Иванович». Мол, уйди вбок и не отсвечивай. И баста. До вертолета минут двадцать оставалось, когда Рахманов опять меня вызвал: давай, мол, Борис Ефимович, готовность номер один – и на пропеллер. А про выходной забудь, в другой жизни догуляешь. Вот и всё, Дашуля.

Получалось, Борька в этой глуши выполнял единственную, крайне важную и благородную миссию: эскортировал некую Дарью Михайловну Погодину, дабы с ней ничего не случилось. А я такая дура и во все это верю.

Я истерично захихикала. Но Борька стиснул мое плечо.

– Ладно трепаться. К нам посетители, подруга.

Я вздрогнула. Буйство стихии понемногу спадало – дождь продолжал лить, но уже без прежней страсти. В воздухе висело плотное марево. Какие-то фигуры мелькали между деревьями.

– А зачем они?... – начала я, но осеклась – тычком в почку Борька вернул меня к реальности и сбивчиво зачастил:

– Меня угнетает твое невежество, Дарья. Откуда я знаю, зачем они прутся? Соскучились. Может, черную метку несут. Слушай сюда – рисковать ты не будешь. Хотят извиниться – одно, убить – совсем другое. Я выйду, спрошу у них, какого хрена надо, а ты потихоньку выбирайся вбок – по-пластунски умеешь? – и жди за кустами. Если все в порядке – позову. Если нет... сама поймешь. Беги со всех ног. Пистолет не потеряй.

Я колебалась. Он повалил меня на землю, носом в нужном направлении.

– Шуруй, Дашок. Трава и дождь нас прикроют. А Родина не забудет.

Я захватила лямку мешка, вклинилась в узкое пространство между «створом» выворотня и высокой травой. Дождь замолотил по спине. Оказавшись в траве, я откатилась влево и, вжавшись в землю, поползла, загребая за поверженную сосну. Перекатилась за кочку, опять ползла. Вроде и сил не было, а откуда-то взялись... Заблестел кустарник, умытый дождем; я подползла к нему и сделала остановку. В гущину не полезу, буду ждать.

Но долго ждать не пришлось. Борька крикнул что-то задиристое. Ему ответили – в том же духе. Бабахнул выстрел, второй, третий... Продолжения драмы я уже не застала. Ноги испугались раньше головы. Решительная сила (эквивалентная той, что поднимала коммунистов в атаку) выбросила меня из травы и запустила в кустарник. Ломая ветки, я понеслась вскачь – куда глаза глядят! Слетела в неглубокий ложок, упала, ободрав коленку. Давясь слезами, помчалась дальше, огибая деревья, спотыкаясь, ориентируясь по наитию...

Долго ли, коротко ли, но предел настал. Мой побег на рывок, по определению, не мог завершиться удачей. Случилось меньшее из зол – финишной ленточкой стала не пуля, а глубокая канава, которую я не смогла перепрыгнуть. Нога запнулась о корягу, ушел в полет вещевой мешок, за ним – я с распростертыми объятиями. Удара не помню. Мир перевернулся, вздрогнул, и – словно дверь захлопнулась...

* * *

Очнулась я в неудобной позе, с пылающей головой и в очень стесненных обстоятельствах. Я лежала на дне канавы. Туловище по отношению к голове было странно развернуто, ноги задраны вверх. Правый сапог практически слетел – болтался на голяшке. Перед глазами плавал глинистый откос со смазанным отпечатком пятерни – видимо, падая, я машинально тормозила рукой.

Эта поза не была совместима с жизнью. Тем не менее я продолжала радовать мир своим присутствием, что было отчасти приятно, а отчасти... не очень. Разве это жизнь?

Дождь закончился. Подтянув онемевшие конечности, я проползла пару метров по дну канавы – туда, куда еще не ступала рука человека, – и уронила голову на мешок. Собравшись с силами, натянув голенище, глянула на часы. Полдень.

С момента ухода в бега прошло около часа. За это время меня никто не беспокоил, но зверски покусали комары. Я отыскала мазь и натерлась. Проглотила таблетку аспирина, за ней еще две, после чего нашла опору для головы, закрыла глаза и приказала себе думать. Без паники.

Умирать в 26 неполных лет как-то не хотелось. Собственно, никуда умирать я и не собиралась. Но положение, в котором я оказалась, не просто ошарашивало своей новизной, оно почти умиляло. От себе подобных я удрала. Их осталось мало. Возвращаться опасно и глупо (да и где их искать?). Борька, возможно, погиб (только не плачь!), Кирилл на базе воет в небо. Рахманов хлещет горькую. Зоя Мартыновна отвечает за шефа на телефонные звонки... В активе – пистолет с обоймой, две банки перловой «крупы», спички, нож, спальник и отрывочные знания о том, как определять север по мху на деревьях (еще по смоляным каплям на стволах, по темноте коры, но зачем все это?).

Оставаться в канаве нельзя – замерзнешь. Остатки группы могут выйти на спасательную экспедицию – и все вместе радостно улетят домой, оставив меня куковать в одной из самых необитаемых частей планеты.

Я приняла единственно верное решение. Одиночное плавание – идти параллельным курсом. Если поредевшая поисковая группа будет двигаться строго на север, теоретически мы никогда не столкнемся, а войдя в нужный квадрат, посмотрим, кто из нас более удачлив...

Взвалив на плечи опостылевший мешок, я вылезла из канавы.

Через час мою одежду можно было вывешивать на солнышке. Злополучный ельник превратился в пройденный этап, и пошло какое-то ассорти из стоящих на пионерском расстоянии осинок, березок, иногда сосен...

Заброшенное зимовье выросло передо мной, как мираж из восточной сказки. Пересохший ручей, разбросанные камни и вдруг – обросшее кустарником строение из бруса. Поначалу я обрадовалась – какой-никакой, а дом. Встала с колотящимся сердцем, закусила губу, чтобы не закричать от радости. Но очень быстро пришла в себя. Чему я радовалась? Зимовье выглядело очень старым. Строили его в те времена, когда по здешним лесам еще бродили охотники. Бревна заросли мхом, стропила надломились и двускатная крыша косо висела над землей, обнажая чердак и целый «альпинарий» местной флоры, обосновавшийся под разбитой кровлей. Окно зияло черным провалом. Дверь сохранилась, и немудрено – ржавые петли казались практически вечными.

Я на всякий случай приготовила пистолет и медленно отправилась к зимовью. И остановилась в нерешительности. Не было желания входить в избушку. Но и мимо пройти, не поинтересовавшись, было как-то глупо... Я вздохнула и вошла.

И пулей вылетела обратно!

Отдышалась и вновь вошла. Быть женщиной – это одно, а вот слабо побыть мужчиной хотя бы недельку?

В зимовье ничего не было, кроме останков двух людей в истлевших «власяницах». Запаха не было. Вернее, был, но обычный, таежный. От трупов остались практически скелеты. Один сидел под окном, сложившись вдвое, другой лежал поперек прогнившего лежака, лицом в потолок, ногами в пол. Казалось, он прилег на минутку. Сейчас встанет и поздоровается.

От порога я далеко не пошла. Стояла у трухлявого косяка и внимала правде жизни. Беглые зэки? Охотники? Дикие геологи? У сидевшего под окном в ногах валялась ржавая двустволка. У лежащего навзничь сломаны два центральных ребра. Очевидно, из этой штуковины в него и всадили. Рот оскален, все зубы, что интересно, целы, половина передних золотые – во время оно это было модно, даже слово придумали характерное: «фикса». На лице лоскутья кожи: до того задубели, что не разлагаются. Нос отвалился, в месте разлома – что-то губчатое, застывшее. Глазницы забиты грязью. Волосы клочьями – пепельно-черные, тонкие, а когда порывы ветра гуляют сквозняками – тихо шевелятся...

У второго массивные надбровные дуги, лоб символический – тот еще интеллектуал. Скелет потихоньку рассыпался: сквозь истлевшую дерюгу было видно, как бедренная кость отделилась от тазового пояса и, по существу, лежит рядом...

Я стояла, как в анатомическом театре. Этим трупам было лет пятнадцать. Судя по обрывкам дерюги и обглоданной кирзе, беглые зэки. Занесла же нелегкая! Не поладили между собой и нанесли друг дружке увечья, несовместимые с жизнью. Тот, что с ружьем, еще пожил немного, но, видимо, очень немного. Так и пропали двое...

Я, кажется, тупела. Страха больше не было – сплошная вата в голове.

– Забудь, – прошептала я, нащупывая носком порог. – Забудь, ты ничего не видела. Просто померещилось.

...И вновь тянулось резиновое время. Я прощупывала почву под ногами, обходила гнилые коряжины, перелезала через поваленные деревья. Живописные образы мертвецов тускнели, стирались из памяти. Чаща сгущалась, вставали заросли боярки, волчьего лыка. Временами отчаяние брало за горло, я чуть не выла. На редких полянах появлялась возможность скинуть напряжение. Я валялась в траве, слушая пташек, наблюдала за перистыми облачками, сменившими сплошную мглу. А через несколько минут опять рвалась в бой – на ощетинившиеся ветвями редуты...

Ближе к вечеру я угодила в обширное заболоченное пространство. Голубика стелилась сплошным ковром. Я нагнулась собрать горстку. Под ногой что-то чавкнуло – я отшатнулась, отдернув ногу. Пыталась вернуться, обойти эту «кладовую солнца», но поняла, что поздно: чавкало везде. Окружали болотные кикиморы... Я вооружилась увесистой дубиной и пошла напрямик. Какое счастье, что это было не болото, а всего лишь мокрая низина! Я шла по подтопленному ягоднику, по прогибающемуся под ногами мху, тряслась в животном ужасе, не замечая туч кровососов, вьющихся вокруг лица...

Влажный лес оказался склоном холма, на который я взобралась через полчаса. Недавние страхи казались смешными. Я лежала на опушке сосняка и потихоньку отходила от стресса. В ветвях чирикали птички, жужжали осы. Копошился муравьиный мегаполис. Я могла тут лежать часами, но мысль о соперниках не давала покоя. Где бродили эти упыри? Параллельно? Сменили тактику? Не назревала ли новая радостная встреча с идиотским концом?

От души пожелав коллегам утопиться в болоте, я вновь углубилась в лес. Страдания продолжались. Чтобы окончательно не шизануться, я запела (говорят, у меня красивый детский голос): «В дебри сказочной тайги...», «Под крылом самолета», «Тайга полна тревог и доброты...» В последней песне больше всего умиляла строчка «К нам вертолет спускается с небес». Я пропела ее раз двадцать. Потом услышала, как неподалеку журчит ручей, кинулась к нему, крича от радости, сбросила с себя одежду, помылась. Одежда в отстиранном виде висела на тальнике, я сидела, отмытая, обложившись лапником, с пистолетом на коленях и терпеливо ждала, пока она хоть немного подсохнет. Стоило обдумать положение – должна ли я дальше идти на север? Ровно сутки назад покойный Боголюбов предупреждал, что до места возможной (!) катастрофы километров пятнадцать. По крайней мере, там начнется зона поисков. Неужели я за день прошла меньше пятнадцати километров? И что же я имела?

Надрав в низине бересты, я выкопала камнем ямку, разожгла в ней костер и вскрыла предпоследнюю банку. Но вместо предполагаемой перловки, которая в принципе съедобна, в жестянке оказалась какая-то пересоленная клейкая масса со вкусом ненавистной фасоли. Кругом подделки! Разозлившись, я зашвырнула банку в кусты. «Солянка, сэр! – А почему не овсянка, Бэрримор? – Подлянка, сэр!» Похрустела безвкусными галетами, соорудила подстилку из травы и забралась в пропахший дымом спальник, не забыв прихватить с собой пистолет...

Четвертая ночь проходила тяжеловато. Я проснулась от холода – и немудрено: костер догорел, остались тлеющие головешки. Стуча зубами, я бросила в золу бересту, сверху наставила хворостин и дула в горелки до тех пор, пока не вспыхнул огонь. Улеглась, уснула, внимая шорохам тайги. Но снова подскочила, испытывая смутное подозрение, что ночка выдастся непростая. Костер упрямо прогорал. Трухлявые хворостины сжирались им, точно спички. Пришлось на время забыть про сон и отправиться на поиски топлива: все собранное мною ранее превратилось в пепел. Минут сорок я с этим провозилась. Ладно, утешала себя, с утра не на работу. Зато теперь костер получился знатным: середину его украшала долгоиграющая коряга, а усилением служили березовые ветки.

Хватило этого благолепия на полтора часа. Без четверти два я проснулась от колючего озноба. Холод перемещался по позвоночнику, забираясь в ягодицы и еще кое-куда. Я в третий раз зарядила костер. Но сон уже отрезало. Ужасное состояние – когда хочешь спать и никак не можешь уснуть. Я лежала в расстегнутом спальнике у самого огня. Одной рукой сжимала пистолет, другой подкладывала веточки и с легким страхом наблюдала, как в низине скапливается туман. Он собирался каждую ночь, и практически еженощно под его завесой творились гадости. Только первая ночь прошла без происшествий. Но причина была проста и убедительна: мужики у костра дежурили ПОПАРНО. В следующие ночи – по одному. Дневальный Липкин уснул – и любитель телефонных переговоров беспрепятственно проник в лес. Третьей ночью командир со сломанной рукой никого не назначал. Заявил, что посидит, а потом поднимет сменщика. Он подозревал чужака. Видимо, изначально, при формировании группы, определенная личность дала повод. Но командир молчал – и с точки зрения ответственного за мероприятие был прав. Отсюда и нежелание подвергать группу обыску. Но время шло, надежды таяли. Инкогнито не являлся в свет софитов: когда Боголюбов разбудил его и отвел поболтать, инкогнито разделался с ним изощренным способом. Наверное, он имел на то основания.

Недобрая примета – туман. Еще Стивен Кинг предупреждал, что лучшего прибежища для нечистой силы не найти...

* * *

Если неприятность имеет шанс случиться, она непременно это сделает, гласит закон. Когда подкралось лихо, я не спала. Смотрела на догорающий костер и боролась с ленью (за дровами бы надо). Хрустнула веточка. За ней другая. Я похолодела. Медленно поднялась, захватив лямку мешка. Не хрустнет дважды веточка просто так! Гоблины в тумане, осенило меня. Опять затрещало – то ли ветка, то ли шишка. Глухо кашлянули. На дым шли, и с носами у них все в порядке... Ноги уносили меня прочь. Самое время сматывать удочки, пока не только они, но и я в тумане... Я отступила за дерево, перебежала от ствола к стволу, опять отступила. Пролезла сквозь ветвистое древо, не устоявшее на ногах (я худая, как клюшка, везде пролезу). Но с обратной стороны этого древа уже не вылезла – не успела. Закашляли совсем близко. Я предпочла не рисковать. Перевернулась на сто восемьдесят, уткнулась подбородком в землю и стала наблюдать.

Два неясных очертания обрисовались у моего «кочевого стана». Хозяйки на месте не оказалось... Одно из очертаний подплыло к догорающему костру, другое встало поодаль. Первое нагнулось над кострищем, второе повернулось лицом к моему лежбищу. Лица я не видела, но чувствовала, человек смотрит в мою сторону... Раздались приглушенные голоса, снова кто-то кашлянул. Слов я не слышала: лес не вода, звук не разносится. Кто такие – тоже непонятно. Бывшие коллеги? А кто еще?

Ночные «странники» пришли в движение. Разговор утих. Кажется, двинулись в мою сторону. Я задрожала. Они набухали в тумане, обретая какие-то дьявольские очертания – не наяву, а в моей голове. Наяву они были нормальными людьми. Мне кажется, я узнала Усольцева. А может, не Усольцева, а другого: туман искажал очертания, вводил в заблуждение...

Я тряслась, совершенно не соображая, что делать. Вероятно, ждала чуда. И дождалась. Ночные люди, пройдя метров шесть, остановились. Стали переминаться с ноги на ногу, развернулись и побрели обратно – откуда пришли. На северо-запад, отложилось в голове. Сообразили, что я сбежала и нахожусь где-то рядом. Но, догадываясь о Борькином пистолете, не стали искушать судьбу.

Или я напрасно демонизировала бывших коллег? Зачем им меня убивать?

Я долго лежала под поваленным деревом, боясь пошевелиться. И только через полчаса рискнула приблизиться к костру. Пахло паленой резиной. Огонь уже догорел. Мой спальный мешок – тоже. Какая-то сволочь от злости пнула его в костер, и тлеющие угли выжгли в прорезиненной ткани дыру размером в две головы. Испортили вещь, уроды...

Итак, я осталась без крыши над головой. В чем буду ночевать далее – вопрос болезненный. Но я осознала главное: остатки группы следовали параллельным курсом и, войдя в зону поиска, решили повременить со сном. Ходили по лесу, как лиса за белочкой, искали самолет. Не меня же они искали, зачем я им нужна?

Остаток ночи я провела в узкой трещине между гранитными глыбами. Утесы поросли мхом, окрестности – внушительными соснами. Недалеко ухал филин. Я забилась в холодную щель, дала себе зарок не спать и сразу же уснула. А проснулась от стрекота вертолета!

Обалдевшая, я выскочила на залитую солнцем прогалину. Заметалась, полезла сгоряча на утес, но ободрала коленку и скатилась обратно. Задрав голову, стала всматриваться в клочья синевы за кронами деревьев. Я увидела его! Он на мгновение ворвался в разрыв между соснами и пропал. Стрекот затихал, удаляясь на север.

– Эй, куда?! – заорала я и запрыгала в отчаянии.

Умнее выдумать не могла. Он не увидел бы меня, даже если смотрел бы в бинокль. Я придушила истерику, села на камень и стала думать. Потом вскочила – вот оно, придумала! Поиски самолета продолжаются! А у этого вертолета, плюс все остальные, задействованные в операции, где-то в заданном квадратике (плюс-минус сто километров) – посадочная площадка! Не станут же они сутками кружить на одном баке. И Боголюбов не совсем точно угадал квадрат, в котором громыхнулся самолет, – севернее надо брать!

Итак, мои скитания продолжались. Отныне я могла ходить хоть по кругу, хоть по квадрату – в любом направлении, кроме южного. И кроме, пожалуй, западного: встреча с коллегами не особенно прельщала. Я двигалась на северо-восток, полагая через пару километров сменить курс на север, затем на северо-запад и таким образом покрыть большую площадь. Дважды я слышала жужжание вертолета. Но каждый раз кроны деревьев заслоняли небо. Я в бессилии стонала, вспоминала и использовала адекватные ситуации обороты родной речи.

Лес густел. И погода мрачнела: она и так не баловала постоянством, а тут и вовсе расшалилась. Не прошло и часа от моей побудки, а небо уже затянуло тучами – густыми, плотными, низко стелющимися. Стрекот вертолета уже не услаждал слух. Я с боем пробивалась через кустарники. Один из них вдруг резко пошел на понижение. Я успела остановиться и с ужасом увидела под ногами чуть не отвесную пропасть, а в ней – далекое дно оврага, заваленное камнями. Между глыбами блестел ручеек (вряд ли он смягчил бы мое падение). Утерев испарину, я выбралась из опасной зоны и отправилась вдоль кручи.

Метров через семьдесят заросли репейника оборвались и обнажился относительно безопасный скат с пологими террасами. Пару площадок я перескочила (спускаться боком было бессмысленно: сухая глина утащила бы меня с собой). Оставалась последняя площадка. Еще один прыжок кошки, как говорил Гитлер... Позади уже шуршала и стучала камнями осыпь, когда я сиганула на монолитную с виду террасу, обрушив ее своим весом. И – понеслась кривая в щавель! Ветер засвистел в голове. Перепуганная (не рассказать), я неслась на каменный оладыш, вросший в землю, и образ Антона Блохова, совершившего в последние секунды жизни похожий «бобслей», горячо обжигал сознание. Словно жизнь вторую прожила. «И куда это я ее?» – опомнился Всевышний и живенько изобразил торчащий из обрыва узловатый корешок, за который я зацепилась лямкой рюкзака (вторая чудом держалась на плече). Я ощутила удар, сродни тому, что ощущают парашютисты, когда над головой раскрывается купол. Впечатления сильные, но лучше, чем макушкой о камень. Поосторожнее бы надо, решила я, сползая на четвереньках к ручью. Умыла физиономию и полезла, помолившись, в гору. Поднялась, отдохнула и отправилась дальше – через молоденький ельник, аппетитно усыпанный маслятами.

Прогулка по ровной местности не затянулась – возник новый овраг, с замшелыми обрывами, заросший деревьями. Нарядные пихты хороводили по склонам. На дне оврага чернело пересохшее русло ручья – изрытая ложбина с белесыми пятнами подзолистой почвы. Соблюдая осторожность, я перебралась на другую сторону, стряхнула с одежды лохмотья лишайника и с горечью констатировала, что совершила ошибку. За вторым оврагом параллельно ему тянулся третий. Похоже, это было то, о чем предупреждал Рахманов: большая часть ландшафта от Медвежьего кряжа до Хананги иссечена глубокими продольными разломами, заросшими лесами. Сверху они не видны, но очень чувствительны снизу. Но что я могла изменить? Возвращаться назад следовало раньше, а теперь уже одинаково приятно – вперед или назад. Я сделала клюку из коряги, допила анальгин... и опять двинулась развлекать местных леших. За третьим оврагом простирался сосновый бор. За четвертым – гибнущий ельник из сказки про Машу и Витю. И наконец, я уперлась не в овраг, а в какой-то Большой каньон, над которым уместен был бы фуникулер. Глубина – метров сорок, угол наклона – градусов восемьдесят. Бездна внушала трепетное уважение. Не каждый скалолаз позволил бы себе удовольствие потягаться с такой преградой.

Я вспомнила анекдот: «Весело бренча карабинами, мимо пронеслась связка альпинистов». Овраг тянулся с северо-запада на юго-восток. Идти направо смысла не было. Я отправилась влево и, одолев с полверсты вдоль обрыва, пришла к неутешительному выводу: дальний склон не для меня. Уплотнились тучи, начался дождь, с первых же капель переходящий в ливень. Увязая в траве, я помчалась в ельник. Забралась под юбочку к пышной красавице и прижалась к стволу. Смотрела на дождь и рыдала, как в первую ночь после проваленного экзамена...

Остаток дня я провела в каком-то ностальгическом дурмане. Прошла пару верст вдоль обрыва, повернула на девяносто градусов и побрела на юго-запад, по неосвоенным землям. Я двигалась, как зомби, без цели и желания. Огромная пустельга спорхнула с ветки и, расправив крылья, пронеслась над головой, заслонив свет. Я даже бровью не повела. Бурый медведь – груда жира и шерсти – переваливаясь на четырех лапах, подходил к ручейку на дне оврага. Смотрел на воду, бил по ней лапищей, опять смотрел. В иной день я сорвалась бы с места и с визгом умчалась, а сегодня просто сидела в укрытии и равнодушно ждала, когда эта туша уберется. Но медведь бродил по ручью, ему это очень нравилось. Пришлось самой подниматься по течению, чтобы переправиться...

В низине голубело озеро, обрамленное ряской. Я обошла прибрежные заросли, поднялась на возвышенность. И вновь тянулись кусты, за ними – овраг. Бесконечно долгий склон, я буксовала в гигантском папоротнике, обходила огромные деревья. Камни, трещины... Я брела через все это мрачное великолепие, ощущая лишь острую потребность в анальгине. «Слабовольная ты у меня, Дашка, – сетовал Кирилл. – Вот сидишь одна дома и стонешь, стонешь... Оставь тебя одну в тайге – помрешь же на первом гектаре...»

Я превращалась в механического робота. Гиблый лес сузился в тропу, заваленную гниющей растительностью. Я могла и не заметить среди нагромождений скал, кустарников, живых и поваленных деревьев переломанный фюзеляж самолета.

Но я заметила. И встала.

* * *