Текст книги "Принцип мести"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

О Светлане я не думал. Меня занимала моя внезапно открывшаяся свобода: всецело поглощенный ею, я не испытывал запоздалых сожалений и угрызений совести по поводу своего ухода из семьи, хотя и знал, что они придут. Для меня это было очевидно: мы должны побыть вдали друг от друга и окончательно определиться, как нам быть, прежде чем кто-то из нас решится сделать шаг навстречу.

Я побродил вокруг костела и отправился на вокзал – мне было некуда больше идти. Беспокоить своих немногочисленных друзей ни свет ни заря не хотелось; в отличие от большинства людей я называл друзьями не тех, к кому в случае необходимости мог обратиться за помощью, а тех, кого старался оградить от таких обращений и чей покой мне был дороже собственного беспокойства. Но я не мог не сознавать, что рано или поздно мне все-таки придется столкнуться с проблемой выбора места жительства и эту проблему мне в одиночку не решить. Бомж в качестве телохранителя – это, пожалуй, чересчур даже для такой экстравагантной особы, как жена банкира.

Вспоминая о ней под стук вагонных колес и гудки маневровых тепловозов, снующих по железнодорожным путям, я неожиданно подумал о ее муже. До сих пор моя дурища вела себя так, будто его не существует вовсе. Даже мое присутствие в ее спальне не воспринималось как намек на адюльтер – создавалось впечатление, что их брак имеет чисто коммерческую основу и личная жизнь супругов протекает обособленно. Впрочем, меня это не касалось. Даже если бы это было так, я под угрозой увольнения не согласился бы жить в апартаментах Светланы и являться на палубу ее «авианосца» по первому зову.

Бесконечно долгая ночь, такая же бесконечная, как бесконечно долгая жизнь, подошла к концу. Кажется, вчера должен был состояться конец света, но по независящим от нас причинам он был отменен. Что ж, уж коли не удалось низринуться в бездну вместе, придется пропадать поодиночке. «Если же скажут тебе: „Куда нам идти?“, то скажи им: так говорит Господь: кто о б р е ч е н на смерть, иди на смерть, и кто под меч, – под меч; и кто на голод, – на голод; и кто в плен, – в плен». Строки из библии всплывали в моей памяти сами собой, словно готовые ответы, являющиеся из инобытия, из той божественной пустоты, которую мы именуем Богом.

Я не знал, чего хочет от меня эта божественная пустота, но чувствовал себя целиком в ее власти. Возможно, библейскими речениями говорило со мной мое будущее, возможно, меня пытался предупредить о чем-то мой внутренний голос, звучащий особенно отчетливо в самые судьбоносные моменты жизни, но я не умел правильно истолковать его красноречивые умолчания, его немой крик и лишь смутно ощущал приближение каких-то грозных перемен. Все наши проблемы проистекают из того, что мы не умеем обращаться со временем. Поэтому, наверное, ждать и догонять – наше проклятие и вечный удел. Если бы я мог по тонкой паутинке времени подняться до высот ясновидения, узнать, какие испытания мне уготованы, а затем вернуться обратно, в настоящее, мне удалось бы избежать многих опасностей и бед. Но перед лицом этого непрерывного секундопада, застилающего сплошной пеленой дождя будущее, я был бессилен.

Измотаный бессонницей, уставший от чего-то непосильного в себе – наверное, это было гнетущее сознание невозможности раз и навсегда покончить со всеми своими затруднениями простым и доступным способом, – я приплелся к православному храму, в котором служил мой друг протоиерей Игнатий. Какой-то монашек, подметавший паперть, подсказал мне, как его найти. Несмотря на ранний час, все священнослужители, включая и протоиерея, были на месте – каждый при своем деле. Я отозвал Игнатия в сторону и, предупредив заранее, что не отниму много времени, в общих чертах обрисовал ему ситуацию, в которой оказался.

– Короче говоря, с женой я в ссоре, ночевать мне негде, – подвел неутешительный итог своих ночных похождений я. Странно, до тех пор, пока эта фраза не была произнесена вслух, казалось, что она имеет обратную силу, но стоило мне озвучить ее, как все случившееся со мной обрело непреложность факта. Уверен, что подобное потрясение испытала и моя жена: она наверняка известила о наших семейных неурядицах тещу и та уже упаковала чемоданы, чтобы по первому зову своей дочери примчаться к ней.

– Все образуется, не переживай, – сказал Игнатий. И по своему обычаю ввернул в разговор цитату из Священного Писания: «Лукаво сердце ч е л о в е ч е с к о е более всего и крайне испорчено; кто узнает его»? Может, оно и к лучшему, что вы разошлись. Отдохнете друг от друга, а потом опять сойдетесь.

– У тебя некоторое время можно перекантоваться? – спросил я.

Идти к Стасу, своему школьному другу, я не мог: он ютился с женой и маленьким ребенком в однокомнатной «хрущевке», а снять квартиру или комнату по объявлению до наступления ночи было нереально.

– Отведу я тебе келью, – улыбнулся Игнатий. – Для замаливания грехов.

Он подозвал служку, взял у него ключ и проводил меня в пристрой, где проживала братия. Идя за протоиереем, я невольно обратил внимание на его могучую фигуру, богатырский разворот плеч. Игнатий не был аскетом: большая семья, трое детей, которых он поднимал на ноги, свидетельствовали о том, что ему не чужды земные радости.

– Можешь уходить и приходить, когда захочешь, – сказал он. – А сейчас извини. Вчера у нас произошел совершенно дикий случай: какой-то майор ворвался в церковь и полоснул себя ножом по горлу. Скончался на месте от потери крови. Говорят, психическое расстройство... Сейчас у нас работает следственная бригада, снимают показания свидетелей.

«Еще один свихнулся от безнадеги, – подумал я. – А может, свихнулись мы, коль до сих пор живы?» Смерть майора поразила меня. Почему он решил сделать это именно в церкви? В надежде, что жест отчаяния будет непременно замечен, а глас вопиющего в пустыне услышан?

После уходя Игнатия я лег на узкую монашескую кровать, чем-то напоминавшую армейскую, и попытался заснуть. Но безымянный майор неотступно стоял у меня перед глазами. Будет ли вменен ему в вину грех самоубийства и присоединится ли он к стенающему легиону мученников, населяющих так называемую геенну огненную? Меня всегда интересовали критерии отбора праведников и грешников, которые предстанут перед Богом на Страшном суде. Что есть необходимое условие для пропуска в Царство Божие, известно всем. Но нигде в Библии не говорится о достаточном. Какою мерой отмеряется нам, и не станет ли тот майор в какой-то последней вечности святым?

Келью наполнил неизвестно откуда взявшийся смрадный дым. Я встал, чтобы закрыть форточку. Строитель под окном, как черт в замызганной спецовке, разогревал на костре смолу. По-видимому, Игнатий нашел деньги на ремонт храма и теперь силами подрядчиков осуществлял свое благое дело. Я завидовал ему белой завистью: у него во всех вопросах наблюдалась предельная ясность, цельность и чистота устремлений, то есть именно то, чего мне всегда так не хватало.

Во дворе кто-то неистово заматерился. Я невольно прислушался. Смысл перепалки сводился к тому, что на соседнем объекте не хватает людей: туда уже переброшены три панелевоза, на доме закончено сооружение ростверка и полным ходом идет строительство цокольного этажа, а кое-кто, не будем называть фамилии, здесь х...груши околачивает.

– Это я-то?

– Это ты-то и такие же, как ты!

Вскоре все стихло. Я на всякий случай выглянул в окно. Вокруг костра не было ни души, смола кипятилась автономно. Наверное, так выглядел бы ад, если бы черти в нем были русскими...

Я посмотрел на часы (наверное, эту привычку следует отнести к разряду вредных): до начала моей смены оставалось около часа, до выборов в Государственную думу чуть меньше полугода, до президентских выборов – почти год. Но я не чувствовал причастности к делам своей страны. Наверное, потому, что я был в ней в какой-то степени лишним. Все мы в нашей стране немного посторонние. От лишних людей – к лишней стране. Такова общая тенденция нашего движения по пути демократизации и экономических преобразований. К сожалению, иных подвижек я не видел, хотя почему-то еще верил в великое будущее России. Да, Россия всегда ходила по краю пропасти. Но она больше, чем любая пропасть, ни одна бездна не способна ее поглотить...

Удивительно, но обо всем этом я успел подумать, посмотрев на часы. Теперь пора было вернуться наконец к той отправной точке, с которой я собирался начать новую жизнь.

В десять часов утра я уже находился в подземном гараже и осматривал повреждения, полученные в результате столкновения «Крайслера» с углом арки. Автомобиль заметно окривел на одну фару. Мне это ничего хорошего не сулило, но я все-таки надеялся на снисхождение, поскольку сел за руль в пьяном виде по настоянию Светланы.

Спустя некоторе время, узнав у вахтера о моем прибытии, она спустилась в гараж сама.

– Неплохо ты устроился, – сказала Светлана, придирчиво разглядывая «Крайслер». – На пару тысяч баксов, не меньше...

– Я не совсем вас понял. Что значит «устроился»?

– Нанес ущерб – плати, – с усмешкой произнесла Светлана и победоносно взглянула на меня.

Ее чуть припухшее лицо, лицо похотливой стареющей сучки, без туши и макияжа, вызывало во мне неистребимое желание подкорректировать его с помощью «чуань»-терапии. «Чуань» в переводе с китайского означает «кулак». Она недвусмысленно давала мне понять, какую большую ошибку я совершил накануне и как я могу исправить ее; несколько несложных физических упражнений в паре с партнером – и долг будет аннулирован. Иначе – кабала и, быть может, даже тюрьма. По ее глазам было видно – она способна и на это.

– Должен вам сказать, вы умеете стимулировать работу охраны. Я почти уверен: все ваши телохранители были готовы, не задумываясь, броситься ради вас под пули.

Светлана нахмурилась.

– Не забывайся. И не хами. Ты всего лишь сторожевой пес.

В душе я был удивлен совпадением наших собачьих ассоциаций, но решил не обострять ситуацию. Мне никак не улыбалось в течение суток лишиться не только семьи и квартиры, но и работы.

– Отгонишь машину в автосервис и займешься ее ремонтом, – отчеканила Светлана со свойственным ей высокомерием.

Увы, если женщина не находит счастья в личной жизни, стервозность для нее – второе счастье. Каким-то чудом мне удалось сдержаться и не вспылить. Спустя минут пятнадцать после ее ухода я вполне осознал, что в противном случае был бы уволен быстрее, чем успел бы открыть рот. Оставалось только гадать, чем закончится для меня этот тур карикатур и удастся ли мне дотянуть в качестве ее телохранителя хотя бы до вечера.

Как и было сказано, я отправился в автосервис, решил проблему с восстановительным ремонтом (Светлана с поразительной точностью определила его стоимость) и заехал домой, чтобы забрать кое-какие вещи. Жена с дочуркой куда-то ушли. Это избавило меня от ненужных объяснений и, упаси боже, сцен. В почтовом ящике, куда я по привычке заглянул, лежало письмо из Санкт-Петербурга. На конверте я прочем фамилию отправителя – некто Садовская. Что бы это значило? Неужели мой лучший училищный друг, с которым я не виделся уже лет пять, наконец женился? Мое заблуждение обнаружилось очень скоро – первые же строки письма говорили о том, что пишет мне его сестра. Он никогда не рассказывал о ней и лишь один раз упомянул о своей матери, умершей лет пять назад.

Письмо произвело на меня самое удручающее впечатление: в нем сообщалось о том, что, уволившись из армии еще в июне сего года, Садовский пропал без вести, после чего его сестре позвонили неизвестные и потребовали за брата выкуп в размере пятидесяти тысяч долларов. О том, где он удерживается и что будет в случае невыполнения их условий, похитители не сказали ни слова. Единственное, о чем они обмолвились, – это сроки – до наступления Нового года. С сестрой Садовского они обещали связаться письмом или по телефону. Половину требуемой суммы она рассчитывала получить, продав свою квартиру, доставшуюся ей от родителей. Остальное просила дать взаймы. У меня, разумеется, не было таких денег. Все, чем я располагал, – это две тысячи баксов долга.

Я сел прямо на лестницу с развернутым письмом в руках и глубоко задумался. Еще один удар средней степени тяжести. В сочетании с первым он вполне был способен свалить меня с ног. Но я не мог позволить себе расслабиться ни на минуту: жизни моего друга угрожала смертельная опасность и от того, смогу ли я собраться с силами и мобилизоваться, зависело, как сложится его дальнейшая судьба. Мне ничего не было известно об обстоятельствах пленения Садовского; возможно, это было каким-то образом связано со второй чеченской войной, возможно, с криминальными разборками в курортном городке, в котором проходил службу мой друг, командуя разведбатом. В последнее время он часто оказывался внутри конфликтов различных группировок, занятых переделом сфер влияния, и поэтому руку к его похищению могла приложить и вайнахская диаспора, и даже колумбийская наркомафия. В любом случае, мне следовало основательно напрячь всех своих друзей и состоятельных знакомых и как можно быстрее выйти на сестру Садовского.

О ней самой я ровным счетом ничего не знал. Михаил вообще редко упоминал о своих родственниках, словно их не было и в помине, и на вопрос, есть ли у него сестра, обычно отвечал уклончиво: «Где-то есть...» Отец Садовского погиб: кажется, он был летчиком-испытателем и в конце своей непродолжительной карьеры работал в группе особого риска. Это был один из немногих случаев, когда на детский вопрос, кто твой папа и где он, маленький Миша мог ответить традиционно, не погрешив при этом против истины. Мать Садовского была учительницей. Казалось бы, тихая, благородная, не связанная с деньгами профессия, но одна нелепая история, случившаяся в школе, в которой она преподавала русский язык и литературу, сломала ей жизнь. Садовский не рассказывал об этом никому, исключая самых близких своих друзей. Один ученик взял у родителей деньги, чтобы сделать подарок любимой учительнице, и истратил их, просто истратил, а в качестве подарка вручил ей вазу, украденную дома. Пропажу, разумеется, сразу обнаружили. Следователь, ведущий дело, квалифицировал вазу как взятку. Учительницу посадили на восемь лет – якобы за то, что она вымогала у детей подарки, обещая им взамен хорошие оценки. Вот такой казус Фемиды. Таким образом, выкуп, кроме как с сестры Садовского, похитителям требовать было больше не с кого. К ней они и обратились.

Я был совершенно выбит из колеи свалившимися на меня напастями и долго сидел на лестнице, тупо глядя на ящики с грубо намалеванными белой краской номерами. Мое тело готово было мчаться навстречу опасностям, но поступательное движение не имело никакого смысла, как не имеет смысла бег обезглавленного в бою солдата – по инерции он еще бежит в атаку и машет руками, но голову его уже снесло вражеским снарядом. Воля моя была парализована, в голове царила полная неразбериха.

Наконец, я сказал себе: «Все! Сейчас ты встанешь и пойдешь. Сначала к Игнатию, чтобы оставить вещи – с ними ты, как навьюченный ишак, потом разыщешь Леву Баянова и раздобудешь у него денег». Это было уже кое-что, какой-то план, которого я мог придерживаться, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. На большее рассчитывать пока не приходилось.

Спустя полчаса я уже подъезжал на трамвае к храму. Возле него толклась непротолченная труба народу: толпы зевак, очевидно, прихожан, милиция, бригада «Скорой помощи». Из дверей санитары вынесли носилки с каким-то бедолагой; одна рука его была наскоро перебинтована, другой он истово крестился, бормоча при этом что-то обескровленными губами. Вслед за ним молоденький милиционер вывел женщину: платье ее было запачкано кровью, в лице ни кровинки. Я сразу подумал об Игнатии: где он? Мне не хотелось думать о худшем, но вполне могло случиться, что здесь произошел теракт.

Возле главного входа в церковь уже стояло оцепление; никого, кроме медработников и сотрудников милиции, не впускали, никого, кроме означенных лиц и пострадавших, не выпускали. Я не стал ломиться в храм божий через заслон стражей порядка: гораздо проще было зайти в пристрой и проникнуть в него через галерею. Так я и сделал, предварительно забросив свои вещи – «тревожный чемодан», оставшийся у меня с лейтенантских лет, и переносную магнитолу – в монашескую келью.

Игнатий, беседовавший с каким-то мужчиной в штатском, очевидно, с товарищем из угрозыска, заметил меня. Сделав знак рукой, он попросил немного подождать. Возле алтаря и царских ворот вовсю трудились криминалисты: они исследовали буквально каждый миллиметр поверхности, внимательно изучали стены и иконостас. Было как-то странно наблюдать за их работой здесь, в храме, – уж очень далека криминалистика от путей Господних и деяний святых. Но их ничуть не смущало это обстоятельство: свой долг они видели в том, чтобы искать и находить улики повсюду, где только можно обнаружить следы каиновой печати.

Освободившись, Игнатий подошел ко мне.

– Что тут стряслось? – спросил я.

– Святотатство и светопреставление, – коротко ответил он. – Какой-то отморозок ворвался в божий дом и расстрелял из автомата целую обойму. По счастливой случайности никто серьезно не пострадал. Ранило одного певчего на клиросе и рикошетом задело женщину.

– Его задержали?

– Он был не один. С сообщником на автомобиле.

– Значит, они ушли.

– Извини, мне сейчас некогда – надо давать показания, разбираться со всей этой кутерьмой. Поговорим вечером, я к тебе зайду...Многое мне не нравится в этой истории и многое непонятно.

– Мне тоже. Ну что ж, до встречи.

Я понимал, что говорить с ним о своих проблемах сейчас по крайней мере неуместно. Да и чем он мог помочь, если на ремонт храма ему приходилось собирать с миру по нитке?

Выйдя через пристрой на улицу, я по телефону-автомату позвонил в приемную Левы Баянова. Приятный женский голосок, извинившись, ответил мне, что Лев Борисович «отъехал» и будет только после пяти. Я поблагодарил и попросил оставить для него сообщение с просьбой о встрече. Голосок любезно согласился. Я на мгновение задумался: не этот ли чудный колокольчик дилидонит всякие милые глупости, когда любвеобильный Лева задерживается на работе по вечерам под предлогом служебных совещаний? Эта сторона жизни моего прежнего шефа вряд ли претерпела какие-либо изменения с тех пор, как я ушел из его «фирмы». Однако, сравнивая его с моим нынешним боссом в юбке, я не мог не признать, что Лева просто мальчик, буколический пастушок рядом с этой гремучей змеей.

Но делать было нечего: я вернулся к ней, чтобы доложить о проделанной работе, получить новые инструкции и, чем черт не шутит, провентилировать вопрос о денежном займе. Мне было доподлинно известно, что Светлана кредитоспособна. Но при ее прижимистости рассчитывать на золотой дождь, который прольется на меня в виде бледно-зеленых дензнаков, не приходилось. Я хорошо представлял себе, в какую зависимость могу к ней попасть, однако у меня не было выбора.

Когда все нюансы, касающиеся ремонта «Крайслера», были обговорены, я осмелился обратиться к Светлане «по личному вопросу».

– Мой друг попал в беду – его взяли в заложники. Мне необходимо собрать для выкупа достаточно большую сумму денег.

– А при чем тут я? – удивилась она.

– Не могли бы вы выплатить мне аванс? Скажем так: это будет предоплата за год. Из расчета тысяча долларов в месяц. Я отработаю.

Она испытывающе посмотрела на меня. Я выдержал ее взгляд.

– Однозначно нет, – сказала Светлана.

– За полгода.

– Нет и еще раз нет. Ты не справляешься со своими обязанностями, – безапелляционно заявила она.

– Это почему? Я нанимался охранять ваше тело. Тело чувствует себя хорошо. Значит, я не зря получаю деньги.

– А как же насчет тайных желаний?

Светлана кокетливо улыбнулась своему отражению в зеркале.

– Пусть они останутся тайными.

– Сначала верни мне долг. Потом, если сумеешь расплатиться, и поговорим.

Я понял, что продолжать разговор бессмысленно, и попросил ее об одной маленькой услуге – отпустить меня до завтрашнего утра, чтобы решить кое-какие проблемы.

– Работая без выходных, я совершенно запустил свои тылы. Хочу ненадолго зарыться в теплый ил домашних проблем.

– Иди, – не оборачиваясь, бросила Светлана. – Только не зарывайся.

* * *

Из газетных сообщений и передач местного телевидения мне стало известно, что светлая мечта Левы Баянова о консолидации всех честных и здоровых сил общества близка к своему осуществлению: он стал одним из лидеров движения «Предприниматели против насилия и беззакония» и первым в списке кандидатов в депутаты областной думы от созданной при его непосредственном участии партии с одноименным названием ППНБ.

– Голосуйте за ППНБ! – кричали плакаты на всех остановках общественного транспорта. Физиономия Левы, маслянистая от переизбытка добрых намерений и лучащаяся счастьем, вкупе с призывом вступать в ряды партии свободных предпринимателей, служила олицетворением безоблачного будущего. Злые языки утверждали, что деньги на предвыборную кампанию Левиного детища были взяты из воровского общака, а у самого «комсомоленка», как называла его желтая пресса, намекая на его номенклатурное прошлое, рыльце в пушку. Не теша себя иллюзиями относительно подоплеки партийного строительства, которое со свойственной ему безудержной энергией осуществлял мой бывший патрон, я, перед тем как окончательно разойтись с ним «на почве несовпадения взглядов», со всей прямотой сказал ему:

– Лева, ты вырождаешься.

– Давай вырождаться вместе, – цинично заявил он.

– У тебя нет принципов.

– А у кого они есть?

Передо мной был уже не донкихотствующий бизнесмен, которого я знал когда-то, а гибкий политик, не гнушавшийся никакими средствами для достижения поставленной цели. Хотя как человек он по-прежнему внушал мне симпатию: слишком многое связывало нас в прошлом. Я по-настоящему уважал Леву и ценил сильные стороны его деятельной натуры, что не мешало мне, впрочем, постоянно подтрунивать над ним и резать правду-матку в глаза. Он на меня никогда за это не обижался. Почти никогда.

В конце рабочего дня я, как и было условлено с секретаршей, подъехал к его офису – штаб-квартире ППНБ и зашел в приемную.

Навстречу мне поднялось из-за стола миловидное создание с пухлыми детскими губками, в приталенном жакетике с бархоткой, тут же известившее меня о том, что Лева пока отсутствует, но скоро обещал быть.

– А вы девушка, похожая на секретаршу, – на всякий случай уточнил я, хотя сомнений, кто передо мной, у меня не было: «голосок» обрел вполне зримые и в соответствии со своим тембром необычайно нежные очертания.

– А вы молодой человек, похожий на того охранника, который спас Льву Борисовичу жизнь.

Я был весьма польщен ее осведомленностью. Отрекомендовать меня лучше не смог бы, наверное, даже мой кот, преданно любящий своего хозяина всем своим кошачьим сердцем.

Чтобы не думать о плохом и не томиться тягучим ожиданием, я решил познакомиться с ней поближе.

– Как вас зовут?

– Оля.

– А мне нравится женское имя Оля, – сказал я вполне искренне. – Но одного я не могу понять, что вы в нем нашли?

– Простите, в ком? – вежливо поинтересовалась она.

– В Льве. Который Борисович. В этом матером человечище.

– Почему вы так решили? – смутилась Оля.

– Нет, в самом деле, чем он вам так приглянулся? – не унимался я. Нет в нем ни вида, ни величия. Ни кожи, ни рожи. Одна бесконечная доброта и кротость души...

Числится за мной такой грешок: люблю незлобиво позубоскалить на досуге. За перемыванием своих косточек и застал меня Лева.

– Вот за это она меня и любит, – сказал, победоносно врываясь в приемную, он. Очевидно, первую часть фразы Лева не расслышал.

– Пойдем. Оленька, на сегодня вы свободны.

Все это он произнес на ходу, почти не замедляя своего движения в направлении кабинета с табличкой «Предвыборный штаб». Я последовал за ним, кивнув на прощание секретарше.

– Ты заметил, какое чудо сидит у меня в приемной? – спросил Лева, нажимая кнопки мобильного телефона. – Какие щечки, какие лодыжки!

Услышав искомого абонента, он тут же включился в телефонный разговор, причем на повышенных тонах:

– Я сколько «люксов» заказывал? А ты сколько мне дал? Три делегата в депутаты на одной кровати! Ты знаешь, что обнаружится при твоем вскрытии? Да-да, разумеется, после того, как я тебя прибью... Не знаешь! Обнаружится, что твои мозги превратились в губчатое вещество. Выкручивайся как хочешь! Это твои проблемы – все!

Он швырнул «мобильник» на диван и, кажется, впервые посмотрел на меня так, что у меня уже не оставалось сомнений, замечен ли я.

– Так, по телефону перетрещали, теперь можно и солитера заморить, – сказал Лева, достал из ящика стола длинный бутерброд и тут же добрую его половину затолкал в рот.

– С утра ничего не ел, – невнятно донеслось до меня сквозь толщу хлеба с колбасой и сыром. – Хочешь?

– Спасибо. Я к тебе по делу.

– Чаю хоть выпьешь? – проглотив огромный кусище, спросил Лева. – Чай с молоком и солью разгоняет газы...

– Мне не нужно разгонять газы, Лев Борисович, мне нужны деньги.

Он перестал жевать, выражая тем самым уважительное отношение к собеседнику и к его просьбе. Потом, словно вспомнив о чем-то простом, как все гениальное, достал из сейфа пухлую пачку денег и протянул ее мне.

– Извини, партийная касса пуста. Все, что есть.

– Сколько здесь?

– Тысяч десять.

– Мне нужно в сто раз больше.

Лева посмотрел на меня с настороженным интересом. Затем, еще раз заглянув в сейф и убедившись, что там ничего нет, сказал:

Когда я занимался бизнесом, у меня под рукой всегда был резерв оборотных средств. Теперь я не занимаюсь бизнесом. Меня финансируют под конкретные программы. Я должен давать отчет о каждом истраченном рубле.

– Да, тебе не позавидуешь. Когда-то ты не отчитывался ни перед кем.

– Времена меняются.

– Ты был для нашей местечковой мафии как сильнодействующий аллерген. Теперь она тебя спонсирует. Разве не так?

– Жить-то надо, – вздохнул Лева и обреченно посмотрел на недоеденный бутерброд. Он даже не поинтересовался, зачем мне такая прорва денег, не вник в существо моих проблем.

– Ну что ж, – сказал я, – на нет и суда нет.

– Пойми, старик, не в деньгах дело, – извиняющимся тоном заговорил Лева, – для тебя ничего не жалко. Но это просто нереальная сумма. Выше всякого понимания.

– Хочу дать тебе совет. Чтобы кожа лица хорошо выглядела, пей чай из семи трав – ромашки, лаванды, розмарина и чего там еще? Забыл. Это старинный и счастливый рецепт. Вспомню – обязательно позвоню. Тебе сейчас как никогда нужно следить за кожей лица...

Возможно, Лева на меня в душе обиделся, но вряд ли в его измельчавшей душонке могла затаиться большая обида. Надо было принимать его не таким, какой он есть, а таким, какой он стал. На него, по большому счету, не следовало обижаться.

– Если мне понадобится партийная касса, обязательно загляну, – сказал напоследок я. – До скорой встречи, партайгеноссе!

Я положил руку на дверную ручку. Рука Левы потянулась к бутерброрду. «Спасибо-не-за-что-приходите-еще».

Обратиться мне было больше не к кому. Единственное, что оставалось в этой ситуации, – переадресовать требование о выкупе самому себе, освободив тем самым сестру Садовского от непосильной для нее ноши. Я попробовал бы договориться с вымогателями об уменьшении размера выкупа или отправился бы на поиски своего друга сам – благо теперь я человек, не обремененный семьей, и терять мне нечего. «Рассчитаюсь со своей дурищей, заработаю немного денег на дорогу и поеду в Санкт-Петербург», – решил я. Это была, конечно, не самая захватывающая перспектива, раскрывавшаяся передо мной, но неопределенность представлялась мне худшим из зол.

Вечером того же безумного дня ко мне в келью постучался Игнатий. Он принес с собой внушительный графин водки и банку огурцов, засоленных по-монастырски.

– Для снятия стресса, – лаконично пояснил настоятель храма.

– Я не пью.

– Не пьют только фонарные столбы, и то потому, что у них чашечки вниз, – назидательно проговорил протоиерей. Я посмотрел на его лицо сквозь запотевший графин с водкой. Русский импрессионизм.

Мы налили и выпили.

Игнатий рассказал мне о некоторых подробностях происшествия в церкви и между прочим сообщил, что преступника, открывшего стрельбу по иконостасу, еще не нашли, но ищут.

– И обязательно найдут, – сказал я. – Выпьем за это.

Потом мы несколько отвлеклись от тем насущных и коснулись вопросов духовных. Я ни с того ни с сего заговорил о Царстве Божьем, о необходимых и достаточных условиях его обретения. Графин к этому времени уже не замутнял светлого лика моего дорогого друга Игнатия, поскольку большую часть его содержимого мы незаметно уговорили. «Не всякий, говорящий Мне: „Господи! Господи!“ войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного», – трубил протоиерей. – Надо надеяться и уповать на милосердие Божие. Ведь говорится, что спасутся, Христа не ведавшие, но несущие Его образ в сердце своем, а иные творившие чудеса Его именем в погибель пойдут».

– Хочется в это верить, – согласился я, доставая из банки неуловимый огурец; ловля огурца в мутном рассоле требует особой сноровки.

Завершить свою мысль мне не удалось: в голове затуманилось. Да и что я собирался сообщить? Наверное, хотел сказать своему другу, что в вину Бога его обвинители могут вменить не только существование зла и вытекающий отсюда вопрос об ответственности за мироздание, но и затемненность, противоречивость наших знаний и представлений о Боге, ту невнятность, с какой он являет себя миру; он не взял на себя труд прояснить свою сущность окончательно и на протяжении всей истории христианства позволял гадать и домысливать о себе; он допустил такое положение вещей, при котором Бог нуждается в адвокатах. Даже самые светлые умы человечества не могут сойтись во мнении о Боге. До сих пор не понятно, что есть слово Божие, а что человеческое привнесение. В языке самих евангелий наиболее продвинутые религиозные мыслители видели человеческую ограниченность, преломление божественного света в человеческой тьме, жестоковыйность человека. Поэтому спор о Боге в рамках Священного Писания может длиться бесконечно долго, и ни одна из сторон до скончания века не установит истину.

Наверное, именно это я и хотел сказать Игнатию, но сказал нечто совершенно другое, а именно то, что присутствовало во мне на протяжении всего нашего нескончаемого разговора как ощущение, неотвязная мысль, лейтмотив.

– Ты веришь во второе пришествие?

Вопрос прозвучал почти по-чапаевски: ты за какой Интернационал?

– Я верую во Христа, – сказал Игнатий и одним ударом забил огурец в горлышко графина.