355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Зверев » Тайное становится явным » Текст книги (страница 7)
Тайное становится явным
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:18

Текст книги "Тайное становится явным"


Автор книги: Сергей Зверев


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Я хочу знать, Павел Игоревич, как к вам попали документы и куда вы их хотели вывезти? Начинайте рассказ, я вас слушаю. И поменьше тенденциозности. Любое ваше слово может работать как на вас, так и против вас.

– Уважаемый, вы лопух… Ваши люди давно в курсе. Два дня меня выкручивают, как хотят, и тут вдруг являетесь вы и…

– Без оскорблений, пожалуйста. Ваш рассказ вполне усвоен. Но он не акт доброй воли, поскольку родился под впечатлением закиси азота. Вы не отвечали за свои слова. А теперь должны ответить. Мне нужны не просто голые факты, но и ваше отношение к ним. Считайте меня психологом. Говорите же, Павел Игоревич, говорите, вас записывают. Чем раньше закончите, тем быстрее пойдете отдыхать.

Зачем юродствовать и выставлять себя посмешищем? Жизнь изменилась к худшему в тот момент, когда он схлопотал микропорой по макушке. Душа отлетела, покружив над телом, вернулась (привыкла дома-то), но вела себя так, словно это не его, а ее треснули по затылку. Несколько человек обыскивали номер – он различал матовое движение и тяжелую поступь. Затем он взмыл вверх, за спиной защелкнулись наручники, и проблема ватных конечностей стала неактуальной – его потащили. Туманов помнил лестницу, по которой безвольно волочились его ноги, услужливого перепуганного портье, шарахающихся постояльцев. Он являл собой эталон покорности – удар по голове полностью отбил желание цитировать Декларацию прав человека. От тряски в машине развилась морская болезнь, но в голове прояснилось. Не до умственной эквилибристики, но элементарные операции мозга (что проще принять: роды или факс?) он уже мог себе позволить. Нет сомнений, Туманова сцапали страдающие бесоодержимостью «орденоносцы». Дина, предположительно, ушла. Иначе не везли бы их порознь. А коллеги по «Бастиону» подложили новую свинью, рассчитывая на сей раз уже не просто его ухлопать, а ухлопать с пользой для дела. И опять он попался. А все потому, что два понятия – «Туманов» и «доверчивость», как хлеб и масло, – просто созданы друг для друга… Он отметил уникальный в своем роде Тещин язык – яркую примету дороги в аэропорт; пустую трассу. Но где-то за постом ГАИ, который они преодолели с ветерком (попробуй останови…), поездка прервалась. Его вывели из машины и втолкнули в дом. Раньше здесь были склады, фирмочки, мелкие торговые шарашки – теперь их здесь не было. Парни в камуфляже охраняли нечто вроде цейхгауза. Коридоры, решетки, спуск в подвал. Быстрое фото, сканер, снятие «пальчиков», модный бзик – отпечаток языка – запечатлели, так сказать, личность. Нужный поиск, успех, возгласы удивления, злые взгляды. Обратная дорога – лестница вверх, решетки, коридоры… Джип под дождем, трясучка…

– Услуга за услугу, уважаемый… Где женщина, которая находилась со мной в гостиничном номере? Вы должны про это знать…

Сивые глаза, ни черта не выражающие. Кривляние тонких губ, означающее усмешку. Опоссум вонючий…

– Она погибла. Застрелена при попытке к бегству. Чем скорее вы о ней забудете, тем лучше.

Врешь, шакал. Не было никаких выстрелов (кроме одного – пробившего голову внучонка). Да и зачем стрелять в Динку? Зачем, суки!.. А вдруг не врет? А вдруг правда? «Доктор, я буду жить?» – «А смысл?»

– Продолжайте, Павел Игоревич, продолжайте.

Продолжаем. Рот говорил одно, голова думала о другом. «Отзвучали песни твоего полка, Туманов», – думала голова… Невзрачный Ан-2, стоящий на спецполосе энского аэропорта, уж больно напомнил ему катафалк. Да кто же по своей воле – в последний-то путь? Напоследок он взбрыкнул. «Оступился» на трапе, развернулся так, что скованные руки оказались прижаты к спине, и ударил сопровождающего ногой в последнее ребро. «Маков!.. – взревел «орденоносец», падая на ступени. – Взять его!»

«Хорошая фамилия, – отметил про себя Туманов. – Добрая». Провел второй удар, в толчке, обеими ногами. Субъект с неплохой фамилией загремел по трапу. Третий удар он сделать не успел (хотя мог – во вкус вошел). Страхующий сверху оказался не спящим, рубящий удар по затылку выбил из реалий. Так что прелестей воздушного путешествия он не помнил. «Станция», где его выгрузили, оказалась не Бологое, не Каховка, а город Картышево, о чем недвусмысленно сообщала облезлая надпись на здании барака. «Дурмашиной» врежут и в «дядькин дом» свезут, – с тоской подумал Туманов. «Дурмашиной» (шприцом) действительно врезали. Но повезли не в тюрьму, а в другой большой город, Красноярск, в тамошний аэропорт Емельяново. Он уже не вязал лыка и с трезвой точки зрения оценивать события не мог. Из белесой дымки выплывал новый самолет – с надписью «Лесавиа» на фюзеляже – собственность красноярской авиабазы охраны лесов. Новое путешествие, острая надобность забыться сном… Прибытие. Знакомая вышка, приземистые лачуги по краям взлетного поля, Ми-8, ждущий его нетерпеливо, как любовник жаркого свидания. Столбовое… Здравствуйте, девочки. Мы с вами уже встречались…

– Знаете, странно, Павел Игоревич, – гнилая луковица, меняя очертания (как ему удается?), продолжала кружить в полуметре. – Девочка Алиса, сбежавшая из страны чудес, – нехорошая девочка. Ее надо вернуть и примерно наказать. Вы с похвальной точностью сообщили нам адрес – улица Громова, 39, квартира 117, но когда люди прибыли, их поджидали другие люди, которые не хотели, чтобы нехорошую девочку вернули и наказали. Одного они убили, а второго заставили в панике ретироваться. Невозможное дело, Павел Игоревич: и те, и другие имели удостоверения сотрудников безопасности, но, тем не менее, оказались по разные стороны баррикады. Прокомментируйте, пожалуйста.

Лом тебе в зубы, а не комментарий… Под какой личиной орудует «Бастион», Туманов не знал; технику его работы – тем более, – сколько воды утекло. Пусть тянут из него то, о чем ему не доложили. Но он невольно проговорился, этот шельмец. Дина на свободе и успела подстраховать Алису. Иначе не взялись бы охранять квартиру Губских. Ну что ж, спасибо за сведения, можно спать спокойно, дорогой товарищ. Если уснешь. В аду на сковороде и то попроще. Там определенная температура поддерживается. А здесь перепады – до того мучительные, что скоро треснешь от контраста. То морозильня, то душегубка, то газовая камера…

– Мне больше нечего вам сказать, уважаемый…

Отговорила роща. Молчание. Луковица куда-то отъезжает, линяет. В глазах – пляски, в ушах – песни. Луковица стремительно размножается. Вот их две, три, четыре…

– Уберите его. Пусть отдохнет.

Неплохое решение, парни. Куда-то тащат. Пара тумаков – авансом, за будущие прегрешения. Укольчик в шею – на прививку, третий класс… Тесный бокс, снабженный зарешеченными отдушинами с внутренними подзакрылками-лепестками. Железная кровать, на панцире тонюсенькая мешковина. Когда в отдушины подают жаркий воздух, получается парная с сухим паром, кровать накаляется и лежишь, как пескарь на сковороде. Когда холодный – стены покрываются изморозью, койка – инеем, и получается довольно милое эскимосское иглу, сотканное из ледяных пластов. Лежать тоже неприятно. И стоять не в радость (пол холодный, пятки костенеют). Можно только прыгать и сквозь слезы материться – мня себя страстотерпцем. Сколько дней он здесь – давно со счета сбился. Может, три, может, шесть. Часы отобрали, пищу приносят нерегулярно, а охрана сообщать календарную дату отказывается наотрез. Когда очнулся в первый раз, сразу сообразил – подземелье! В нем дух особенный. И мысли с чувствами притуплены. Поднялся, тюкнулся носом в одну стену, в другую. Под потолком горит вполнакала лампочка, пол из серого металла, закрылки… В углу «отхожая» труба. Разозлился – пуще некуда… Дверь отворилась, вошел охранник и без лишних базаров получил в челюсть – не вынесла душа. Убрался с шумом. Но позади мерцал второй, дотянулся прикладом до Туманова, вернул должок. Здоровенный такой мужик, и автомат – не «пэпэшка» пустотелая, а солидный АК-47, трижды модернизированный и улучшенный. Аж челюсть загудела… Когда очнулся – над душой целая делегация – все живописные, что компашка хромого Сильвера – поднял было руку: мол, кончай, братва, погорячился, идем на мировую. Так поздно – вышел из доверия. Хлестнули по ребрам, по почкам, по бедру – в наиболее болезненную мышцу. И «контрольный» – из баллончика в лицо. Пока чихал и моргал, протащили по лабиринтам преисподней. Коридоры, тоннели. Бросили в каменный мешок, который впоследствии оказался электрифицированным – вспыхнула направленная в глаза лампа и вошел человек. Голова, обескураженная столь скотским обращением, уже тогда погнала пургу: хронология событий стала как-то переворачиваться, болтовня путаться с воображаемой, а память пропадать. «Интервьюерам» потребовалось немало усилий, чтобы в замысловатом бормотании узника свести концы с концами.

Свели. Укол, еще укол. Голос Александра Николаевича – мужика со спущенными штанами – он уже подзабыл (мало ли голосов звучало в жизни). Но стоило услышать, как моментально пронзило: он! В «мешке» присутствовали двое, кроме Туманова, и дабы не нарываться на большую порку, он решил не упоминать про спущенные штаны. Второй вошел позднее… или нет, вошли вместе, после того как вспыхнула лампа. Глаза щипало, и состояние было такое, словно ему ввели «расслабляющее», а не «бодрящее». Зрение искажалось, туман застилал глаза, да еще этот свет… Он видел немногое: две мужские фигуры, компьютер (хорош «мешок») в освещенном углу. Один перелистывал бумажки, другой курил – выпуская дым в потолок.

– Я же говорил вам, Павел Игоревич, прощаться не будем. А вы, признайтесь, не поверили?

– Тогда и здороваться не будем, – прошептал Туманов.

– Юморист, – хмыкнул курильщик.

– Малый с головой, – пояснил Александр Николаевич. – Этот тип уже был у нас. 4 июля, целые сутки. К нему применили препарат типа «кармафтезин», Кудрявцев поработал с гипнозом, Штофман прошелся по своим психопатическим приколам. Фото ввели в систему, и получилась презабавная картинка. Туманов П. И., он же Горожан Д. Е., он же Налимов Д. И., Шумилин С. А. И так далее, и так далее. Подвигов два вагона. Последний – физическая ликвидация группы Казанского-Беляева и стремительный уход на дно. Ищут пожарные, ищет милиция… Находим мы.

– Презабавно, – согласился курильщик.

– Середина октября – бежит от своих подельников, 4 июля – от нас. Мне кажется, его тогда плохо обыскали: ножик проворонили. И мало обработали. На чем экономим, коллега? Много шума, покалеченных, убитых. Просто монстр какой-то. Поиск в тайге не дает результатов. Первая группа, отправленная вдогонку, благополучно им уничтожена, ваш покорный слуга едва не накладывает в штаны. Коллега-дама (царствие ей небесное) – в шоке. Вторая группа, посланная на Ми-8, попадает впросак – беглец меняет направление, и группа два дня кормит комаров. Удачливый парень, не находите?

– Не случайно.

– Список «Гамма». Не случайно. Практическое подтверждение витиеватых умозаключений доктора Смелина, высказанных им на собрании Капитула в январе 48-го года. Вопреки утверждению Георга Лихтенберга, что в вычурном стиле не следует искать глубокую мысль, умозаключения не высосаны из пальца. Кстати, Вадим Егорович, кто громче всех кричал, что окружать базу кольцом средств спецсигнализации нерационально? Не припоминаете?

– Извините, Александр Николаевич, это единичный случай. Я продолжаю утверждать, что введение дополнительного кордона усложнит нашу жизнь. Служба безопасности встанет на дыбы. Случайный лось, птица, белка, ветка, замкнувшая цепь, элементарная поломка в реле… Да помилуйте, Александр Николаевич. Не набегаешься. Разве в этом главная проблема? Вы еще предложите собак, охраняемый периметр, вышки до небес…

– Где документы, Вадим Егорович? – ведущий сменил тему. – Вы отправили их в центр?

– Разумеется, Александр Николаевич.

– На тайнопись проверили?

– Чисто.

– Копии, надеюсь, сняли?

– Обижаете.

– Прочитали? Ну и каково мнение?

– Я не специалист, Александр Николаевич. У каждого свой профиль. Мы работаем на «земле», коллеги – на «небе» – им и карты в руки. У меня не сложилось определенного мнения. Требуется доскональная проверка изложенных в бумагах фактов. Что нам известно? В Комсомольске консорциум «Накосима» заключил долгосрочный договор с администрацией – на поставки рыбы. В Советской Гавани отмечены контакты представителей якудза и китайских триад. В Усть-Куте – попытка подкупа «руководящей верхушки» компанией «Камота», занимающейся дорожным строительством. Но одной ли цепи эти звенья?

– Если фальшивка – тогда нашим другом щедро пожертвовали.

– Не слишком ли дорогая жертва, хотите вы сказать? Согласен, не копеечная. Но если нас хотят в чем-то убедить, то она того стоит.

– А как вам версия насчет «троянского коня»?

– Э-э… Вы знаете, Александр Николаевич, я не тугодум, но как-то не соображу…

– Бумажки – отвлекающий маневр. Основной сюрприз – перед вами. Немеркнущая народная мудрость: дай курице грядку, пусти козла в огород… Заложи в человека целевую программу, и он будет действовать в полном с ней соответствии, невзирая на то, кто он есть по статусу: подозреваемый, узник, висельник…

Свет приблизился, и широкая тень навалилась на стекленеющий глаз. Лицо защипали иголочки – спутницы пристального внимания.

– Скажем честно, Александр Николаевич, не похож он на секретное оружие рейха.

– А он и не должен, – рассмеялся ведущий. – По определению.

– Выясним, – тень отъехала. – Перепрограммируем. Надеюсь, вы не собираетесь пускать его в распыл?

– Жалко, – признался Александр Николаевич, – жаба давит.

– Ну вот и прекрасно. Полная программа «очищения» и проверки способностей. Аудиостимуляция, инфразвук – семь герц. Комплекс процедур по методике Смелина, и на два дня к Штофману. Пусть порезвится. Вторым этапом – многоступенчатый гипноз. У вас есть конкретные планы относительно его использования?

– Мм… Как сказал бы англичанин: «It depends». В зависимости от результатов. Почему не попробовать для начала на тренерскую работу?

– Прекрасная мысль.

– Не занимайтесь лизоблюдством, Вадим Егорович.

– Ну что вы, Александр Николаевич. Я иронизирую.

– Но прежде – выкачать из парня все, что он знает. И даже то, чего не знает. Не улыбайтесь, Вадим Егорович, это бывает. Примените в полной мере ваше искусство. И помните – либо корм жалеть, либо лошадь.

Голоса смолкли. Остался свет лампы, бьющий в лицо. Его в этот раз ни о чем не спросили. Поглазели, поулыбались и ушли. Вялыми мозгами он отметил: вот и конец тайне, преследующей тебя с четвертого июля, Дня независимости (не нашей). Вот и сутки, канувшие в Лету. Кабы не проткнул ты тех чуваков доской от сиденья, тут и сказке конец. И душа твоя принадлежала бы сейчас другому. А куда везли-то?.. Да тьфу ты! – Туманову захотелось шлепнуть себя по лбу, но рука не поднялась. Ну конечно! Не куда, а откуда. Из Столбового. Внушили мысль – и ты позвонил Черкасову в Северотайгинск, наговорил глупостей про увольнение, про якобы найденную новую работу… Выходит, боялись они, что кто-то может поднять шум и начать поиски. А этим подстраховались, «освободили» парня. Значит имели на тебя виды, понравился ты им. Кто же знал, что от тряски у тебя мозги на место встанут?

Павел недолго просидел в гордом одиночестве.

– Ваше имя! – раскатисто прокричал голос.

– Белый бил черного в ухо… – прошептал Туманов спекшимися губами.

– Громче! – рявкнул голос. – Отвечать четко, правдиво, сразу! Имя!..

Понеслось «перекрестное опыление». Несколько раз его водили на допросы. Иногда делали укол («Манту, майне либен», – вкрадчиво говорила медсестра), и он едва переставлял ноги. Отвечал, тяжело, прерывисто дыша и обливаясь потом. Иногда видел лицо ведущего допрос, иногда нет. Они менялись. Неизменной оставалась охрана – два монументальных «небоскреба», настороженно следящие за его движениями. Из видимых им лиц его дважды допрашивали хмурые личности в цивильном – бледные, не говорящие лишнего. Интересовало все понемногу: спецоперации, оружие, боевые навыки. Один раз женщина – добродушная, но чересчур въедливая: эту волновали не боевые достижения Туманова, а победы на личном фронте: пристрастия, вкусы, сколько, куда… Ответы аккуратно фиксировались (очевидно, для включения в индивидуальную программу), и после каждого следовало вежливое «спасибо». После женщины появился пожилой семит в очках, с игреневой шевелюрой и бородой. Представился доктором («Ваш добрый доктор Ливси, хи-хи…») и с ехидцей поинтересовался, не будет ли столь любезен молодой человек объяснить старому еврею, что есть диффузия. Когда Туманов объяснил, чрезвычайно удивился. А что такое андрофобия, порфирия, полиандрия? – «Андрофобия, – сказал Туманов, – это то, что я чувствую, глядя на вас, мерзкий докторишко. Порфирия – это тоже по вашей части, но плюс светобоязнь и потребность в крови. А полиандрия – это когда женщина уходит на охоту, а мужья сидят кружком и вышивают гладью. Многомужество, иначе говоря. И вообще, пошел бы ты к черту, Хоттабыч хренов…» Парни с повышенной кубатурой напряглись. Но семит радостно засмеялся, сделал им знак: расслабьтесь, и продолжил ознакомление с интеллектуальными данными клиента. «Вы визуалист, – сказал он на прощание, пощипывая ладошку, – мыслите преимущественно образами». После чего удовлетворенно похрюкал и переправил Туманова настоящему врачу, который при поддержке двух накачанных «санитаров» провел полное медицинское освидетельствование и даже поинтересовался, какими болезнями в детстве переболел пациент. «Жадностью», – признался Туманов.

Потом была адская душегубка в боксе. «За недостойное поведение», – объяснил вежливый следователь. После «парной» – ледяное взбадривание. Затем через закрылки потек пахнущий камфорой газ, и он впал в безумие – бросался то на дверь, то на стены. Внутренности разъедала едкая щелочь, а горло резало наждаком… После «сеанса» он впервые и почувствовал, что начинает ломаться. Плетение кружев в голове обернулось густой паутиной. Мозг затягивался в «нерабочий» кокон. Допросы продолжались, Туманов по-прежнему отвечал, но уже не в состоянии был не то что дать отпор, а даже достойно отшутиться. Он обрастал невидимой паршой, гнилью. Это было в целом огорчительно, но воспринималось больше со смирением, чем со злостью. Сумбурный в сознании приутих, осталась тупая придавленность и желание поскорее выбраться из фазы непрекращающихся пыток. Перепрофилироваться на что-то менее мучительное.

Кормили мясом, но у мяса был неприятный привкус – словно его неделю вымачивали в растворе креозота. Что-то в него добавляли, безусловно. Но куда деваться – есть хотелось. Даже с нейролептиками. Он ненавидел себя и ел – зажимая нос, глотая нежеваным. Через определенные часы ходил на «процедуры». (Однажды охранник неловко замешкался, встал боком, и открылся доступ к автомату, который элементарно можно было содрать с плеча, двинуть охранника прикладом в бороду, а во второго послать пулю. Туманов лениво отметил про себя: не хочется…) Процедура являла собой нечто усредненное между психологической обработкой типа проповеди и физиолечением. Его пристегивали к кушетке, произносили волшебную фразу: «Пятнадцать миллиампер», на голову надевали тяжелый шлемофон с очень тихой музыкой, и над душой воцарялся «проповедник». Тихим голосом вытягивал душу. Впоследствии он не смог бы восстановить в памяти смысл его «псалмопений». Был ли проповедник реален? Являлся ли продуктом наружного проецирования? Но что-то комом проникало в него, застревало в сердце и, поболев, расплывалось по телу. Вернувшись в камеру, он прижимался к отхожей трубе, давился рвотой, а потом лежал без сил, глядя в меняющий очертания потолок. Однажды до него дошло, что пропали пытки жаром, холодом, нет стервенящего газа, креозотового привкуса в еде. А есть почтенный проповедник и тугой шлемофон, от которого в глазах пестрит, а в ушах – необычайная чувствительность к звукам. Организм сопротивлялся, но сопротивление носило декларативный характер: «Со мной ничего не будет, потому что я сильный»… Ему и в голову не могло прийти, что в его оболочке уже не он, что прежний Туманов исчезает, растворяется, а на его месте остается белое полотно, чистый лист бумаги, на котором можно написать любую повесть…

Прошло не так уж много времени, когда все разом переменилось. Проснувшись, он отметил – в камеру поступает свежий воздух. С резким запахом резеды. Закрылки трепетали, явственно ощущалась работа системы вентиляции. У двери стояла еда. Отварное мясо с макаронами, чашка крепкого кофе. Кофеином за время сидения его еще не баловали. Он сел на кровать, поставил на колени поднос и с толком поел. Лязгнула дверь, вошли охранники.

– Вставайте. Вперед.

В голове царило безоблачное небо. Никаких мыслей. Но мир воспринимался по-военному четко: вот дверь, вот коридор, вот ребята, которые тебя сильнее. Ты должен встать и подчиниться. Почему? – не твое дело. Привычным жестом Туманов убрал руки за спину и вышел из крошечного бокса, ставшего домом родным.

Повели не вниз, а вверх. В этих краях он пока не появлялся. Проплыло просторное помещение, похожее на колумбарий, отсеки поменьше, коридор, чистые палаты, люди в белом. Несколько личностей азиатского типа с отсутствующими взглядами, гуськом бредущие в неизвестность. Врачи, санитары, оживление.

– Раздевайтесь.

Гудела аппаратура и было много непонятного. Зачем такое количество людей? Зачем мягкое освещение? Почему на него смотрят с таким выражением, словно он не человек с прозрачными мозгами, а какой-то пиратский клад, поднятый со дна моря и рассыпанный по пляжу? Зачем консилиум?

Медосмотр был углубленным и дотошным. Постукиванием по коленке и лицезрением горла дело не обошлось. Проверяли последовательно все: зрение, слух, реакцию, дыхание. Сняли кардиограмму и остались довольны. Провели эндоскопию – осмотрели мочевой пузырь, пищевод. Исследовали суставы, изобразили тест на предмет эмболии – закупорки кровеносных сосудов и пришли к выводу, что инфаркт подопытному не грозит. Провели пару психологических тестов: от вопросов типа «Что вам не нравится в вашей камере?» до «Что бы вы хотели изменить в сознании людей?» Туманов отвечал четко, но ответы свои не запоминал, они его не интересовали. Трудно представить, что смогло бы его заинтересовать.

Часа два, а то и три его целенаправленно мурыжили и беспардонно вникали в сокровенные тайны души и тела. Он оставался равнодушным.

– Можно ли его вернуть к прежней жизни? – вопрошал голос за кадром.

– Трудно ответить прямолинейно, коллега… Теоретически да. Сильное потрясение, встреча с человеком, имеющим на него влияние, вмешательство потусторонних сил – назовем их элементарной случайностью. Но только в данный момент. Последующее применение препарата сведет риск возвращения к абсолютному и непререкаемому нулю. Полагаю, вы не собираетесь останавливаться на достигнутом?

– Ну что вы? На очереди многоступенчатый гипноз…

Недолгое пребывание в камере сменилось новым вторжением. Взбудораженный назойливым осмотром, он плавал в бреду ложных воспоминаний, переживал то, чего никогда не было и быть не могло, когда вошли люди и сделали ему укол.

Очнулся он от шелеста дождевых капель. Но это был еще не диагноз.

Дождь исполнял затейливую партитуру. То тихо шуршал по земле, то, нарастая, разражался звонким многоголосием, сопровождаемым порывами ветра, то переходил в отдельные всплески – будто ведра воды выливались на землю через равные промежутки времени. Точно микробы, пожирали его ложные воспоминания, оставляя дырки в памяти. Он приподнялся и сел.

Кругом тайга. Сосны, низенький подлесок. Свежий воздух – пьянящий и волнующий. Травка зеленела. Дождик моросил. Над головой простейший навес из бревен. Под боком крыльцо – навес пристроен к дому и как бы является его козырьком. За козырьком гравийная дорожка, шведская лесенка, турник, конь для прыжков, ломаная полоса препятствий, дальним концом уходящая в лес. По краям полосы столбики, поддерживающие завихрения колючей проволоки и датчики бледно-цементного окраса.

Почему он голый? Почему на грубой подстилке? Почему рядом на досках лежит незнакомое одеяние – нижнее белье, ботинки и грязно-защитного цвета камуфляж, сложенный по образцу военного обмундирования – воротничком вверх (так его учили складывать в армии; пусть безобразно, но зато однообразно)?

Память медленно возвращалась. Но не память о событиях и людях, оставивших в нем острые зарубки, а память о собственной личности, не отягощенная перечислением заслуг и обязательств.

– Встать! – заорали над ухом.

Туманов вскочил и вытянулся. Тело слушалось великолепно, если не считать остаточной расслабленности от долгого лежания.

Будто из ниоткуда возник крепкий тип в пятнистой одежде и с непокрытой лысоватой головой. Лоб высокий, губы тонкие, презрительно сжаты. Выразительные глаза свирепо шарили по Туманову.

– Имя! Кличка! Номер!

– Туманов, – слова сами словно выплюнулись из горла. – Стрелец! 4018!

Он не задумывался над тем, что говорит.

– Отлично! – рявкнул тип. – Я Боцман! Учительница первая твоя! Понял? Повтори!

– Да, Боцман.

– Громче!

– Да, Боцман!

– Работать будем последовательно, – наставник слегка сбавил тон. – Сейчас ты одеваешься и выходишь к турнику. Курс начальной школы. К ограде ни ногой – убьет на месте. Двадцать подтягиваний, и стоишь по стойке «смирно», ждешь. Давай… братишка, пошевеливайся.

Тип отошел в сторону, прислонился к стояку, подпирающему навес, и вынул из кармана початую пачку «Парламента». Прежде чем прикурить, зевнул и на мгновение стал похож на угловатого ихтиозавра, вынырнувшего из глубин за глотком воздуха.

Сбросив наваждение, Туманов стал торопливо одеваться. Ветер свистел, продувая голову, и в бесшабашном завывании чудилось что-то издевательское…

Красилина Д. А.

Меня терзала настойчивая мысль: везения больше не будет. Я должна рассчитывать только на себя, а не на пресловутый «список Гамма». Зачем Пургин и компания пристегнули второго агента, не совсем понятно. Вернее, совсем не понятно. И это настораживало. Явно не в помощь мне. Я для них пустое место, средство, которым можно манипулировать и в случае надобности преподать на блюдечке. Уже сам факт, что за три дня нашелся столь незатейливый выход на базу, вызывал миллион вопросов. Захотели откопать и откопали? Сомнительно. Не червей копали. Имели определенные наработки и до поры до времени помалкивали? Почему? Не помалкивали? Работали? Тогда какой им прок с меня – с особы, которую сердце, по давно сложившейся традиции, в тревожную даль зовет? Они же понимают – я еду за Тумановым, а отнюдь не за запахом тайги и прочей ерундой из разряда «долга перед Родиной».

Тогда как понимать?

Впрочем, наработки, если таковые и имелись, были положительными.

– Группа едет 27 июля, на две недели, – поведал Пургин, выгружая передо мной пачку пожелтевшей литературы. – У вас три дня. Это беллетристика по выживанию. Ознакомьтесь. Хотя бы в теории. Как переправляться через речку, лазить по горам, определять степень пригодности в пищу тех или иных червяков. Учтите, для большинства собравшихся вы едете не в первый раз, и будет очень некрасиво, если в первый же день обнаружите свою некомпетентность. Вам не поверят.

Делать нечего. Я заказала охране килограмм леденцов, свила уютное гнездышко в психологически расслабляющем диване и углубилась в чтение. Информация действительно колоссальная. Уже к вечеру я знала, из какой части срубленного дерева лучше выстрогать лыжу, как при помощи «падающей смерти» (двух заостренных колышков, привязанных к чурке) угробить зазевавшегося бурундука и как безопаснее карабкаться по отвесным скалам – босиком, в ботинках или же в носках (к изумлению, оказалось последнее – носки обеспечивают лучшее сцепление с камнем).

На следующий вечер я сгрузила Пургину все его добро.

– Забирайте свою «беллетристику». Проштудировала.

Пургин передал стопку мерцающему на подхвате коллеге.

– Поездка откладывается на два дня, – как бы извиняясь, сообщил он. – Неувязки в организационном плане. Организаторы официальной акции не успели собрать сведения с первых трех групп. А неофициальные вынуждены тащиться у них в хвосте. Рядовой российский бардак. Так что попридержите свои приобретенные инстинкты выживания. Настройтесь психологически.

– Настроилась, – буркнула я.

– Позанимайтесь в спортзале. Возьмите у охранников ключи, они предупреждены. Спортзал внизу, в цоколе, там есть турник, брусья и несколько тренажеров. Держите себя в форме, Дина Александровна, пригодится. Изгибы судьбы, знаете ли, непредсказуемы. И не обольщайтесь: если вы выглядите на пять лет моложе своих тридцати восьми, это не означает автоматически, что вы суперженщина.

«А что это означает?» – чуть было не ляпнула я, но воздержалась. Обстановка серьезная – просто брови в кучку. Не до шуточек. Так и хотелось вытянуться во фрунт и спустить флаг.

– Расслабьтесь, – улыбнулся Пургин, – это не первая ваша увеселительная поездка. И будем надеяться, тьфу-тьфу, не последняя. Я не имею в виду поездку в катафалке.

– Она не увеселительная, – пробормотала я.

– Но зато поучительная, – Пургин подмигнул, – для тех, разумеется, кто идет следом.

Я приготовилась к ужасам, а на деле все вышло буднично и совсем не мрачно. Поначалу. В назначенный день и час я прибыла на вокзал к шестнадцатому вагону пассажирского поезда Энск – Благовещенск, предъявила плацкарту на имя Нины Борисовны Царицыной и заняла свое (вернее, ее) место. Все прочие подготовительные процедуры «Бастион» взял на себя.

Дымов предупредил – группа едет одной толпой, шесть человек, и билеты им взяты так, чтобы весь путь до Канска они провели в единой компании, с минимальным вовлечением посторонних. То есть заранее откуплено купе и два продольных места напротив. Кто-то поедет из Энска, кто-то транзитом из других городов с пересадкой в Энске, но в конечную точку железнодорожного маршрута группа должна прибыть в полном составе – то есть без всяких тянущихся хвостов. Эксцессы в пути тоже должны исключаться – семинар официален, на что у старшего группы есть соответствующие документы. А о том, что указанного в бумагах населенного пункта нет ни на одной карте, не может знать ни один мент.

Мое место было шестнадцатым, верхним. Несмотря на то что я прибыла задолго до отправления, в купе уже сидела черняво-челочная особа и пристально смотрела в окно.

– Привет, – я забросила сумку на верхнюю полку и окинула взглядом ладно скроенные конечности особы, затянутые в бархатистый вельвет.

– Привет, – отозвалась особа, поднимая глаза. Ничем не выдающиеся, разве что чересчур темные, большие и, надо признаться, красивые.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю