Текст книги "Бойцы анархии"

Автор книги: Сергей Зверев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Как через несколько часов? – опешил карлик. – Она же рядом была…

– Не верь глазам, мелкий. С высоты оно, может, и рядом, но пахать мы до нее будем, пока окончательно не озвереем.

– А твой пресловутый «кибуц» в Грозовой долине? – упорствовал я. – Такое же вранье, как полный бак горючего?

– Отнюдь, – мотнула головой Виола. – Большая коммуна в Грозовой долине действительно есть. К банде Любомира прибились несколько ее бывших членов. Их выгнали за поведение – ну не умели эти парни и девчата существовать в коллективе добропорядочных людей. В коммуне строго, но безопасно. Сам себя охраняешь, сам выращиваешь жрачку, у них даже коровы есть… Но должен смириться с тамошними правилами, иначе долго не задержишься…

– Ты уверена, что хочешь смириться с правилами и жить в добропорядочном коллективе?

Вопрос был болезненный, Виола принялась вздыхать. Ответить не успела, потому что совершавший «фланговые маневры» коротышка внезапно взвизгнул от страха, прибежал, спрятался за моей спиной и начал путано мотивировать свой поступок тем, что терпеть не может покойников.

В ажурном папоротнике мы наткнулись на освещенный солнцем скелет. Тщательно осмотрели близлежащие заросли (я на всякий случай приготовил гранату) и приступили к изучению останков. Степан скулил, что его, как любого нормального человека, привлек блестящий в траве предмет, он и сунулся… Череп блестел, как улыбка идиота. Он лежал в траве, опираясь на шейный позвонок, и разглядывал нас с таким же интересом, с каким разглядывали мы его. Скелет валялся рядом, частично «разобранный». Судя по размерам, он принадлежал мужчине крепкого сложения и высокого роста. Ни одежды, ни остатков плоти – только отполированный, обглоданный до блеска скелет. На сколотых позвонках остались вмятины от зубов. Кто-то сильно проголодался – спинной мозг высасывал.

– Еще кого-то вытеснили из его экологической ниши, – равнодушно пробормотала Виола.

Коротышка сунулся в древовидный папоротник и, охнув, побежал обратно. Такая же находка. Поменьше габаритами – возможно, женский. Тонкая черная змея, покрытая малиновыми пятнышками, выползала из пустой глазницы. Свернулась кольцом в траве, уставилась на нас бусинками глаз.

– Вещий Олег… – бормотал коротышка. – Поэзия в чистом виде…

Виола, прочитавшая в детстве несколько книг, принялась объяснять коротышке, что у классика змея обосновалась в черепе лошади, а человеческий череп здесь абсолютно ни при чем. Чуть поодаль мы обнаружили кости животного. Скелет существа распался на составляющие, а массивный угловатый череп мог принадлежать кому угодно – лошади-мутанту, слегка «видоизмененному» медведю. Мы решили не увлекаться экскурсией по кладбищу и пошли дальше. Но не тут-то было! Дно оврага, который мы собрались с ходу форсировать, было заваленно костями! Пройти без остановки оказалось невозможно. Мы встали как вкопанные, тупо смотрели на это печальное зрелище. Здесь погибло десятка полтора людей. Женщины, дети, взрослые мужики. Возможно, их просто загнали в овраг и безжалостно расстреляли…

– Что же тут творилось-то, господи? – бормотал коротышка, приглаживая встающие от ужаса волосинки.

– Пали смертью, – без особых эмоций пояснила Виола. И несколько цинично пошутила: – Штирлиц не любил массовых расстрелов, но отказаться было неудобно… Хочу предупредить, если мы будем сокрушаться над каждым трупом, то далеко не уйдем. Они повсюду, и что теперь? Закрыли глаза, восстановили дыхание, двинулись дальше…

Этому лесу не было края. Наше счастье, что он был проходимым. «Временные» затруднения представлял лишь рослый папоротник – порой его высота достигала нашего роста, листья превышали размах рук, а кромки плосковеток напоминали зазубренные лезвия. В низине сосняк сгустился, кроны сомкнулись, повеяло прохладой. Мы двигались, выставив автоматы, работали по секторам, а коротышка подпрыгивал между нами и жаловался, что ему «как-то не по себе», отвык он уже от приключений со смертельным исходом. Чу! Треснула ветка у кого-то под ногами. Я сел на колено, водрузил короткий ствол на кустистый лозняк, сползающий в лощину. Будь я проклят, если там кто-то не затаился!

– Не стреляй, – шепнула Виола. – Незачем будить лихо без веской причины…

– Это точно, – поддакивал за спиной коротышка. – Сам учил меня на охоте: не убивай то, что не будешь есть…

– Пошли, – заторопила Виола. – Много тут интересующейся публики…

Субъекты, встреченные на пути, имели исключительно материальную природу. Две фигуры в жалких лохмотьях выскочили из кустов и быстро скрылись в чаще. «Беженцы», – хмыкнула Виола и толкнула меня, чтобы не стоял. Мы бежали не чуя ног. У «беженцев», облюбовавших уголок дикой природы, за год опасной жизни могла выработаться куча навыков: метания ножей, стрельбы из лука, чего угодно, лишь бы выжить. Страх царапал спину. Заголубел просвет между деревьями. Мы сели в папоротник, стали всматриваться.

– И не проси, Михаил Андреевич, – срывая голос, бубнил Степан, – не пойду я с тобой в разведку…

– Почему?

– Страшно…

Мы ползли все вместе, закусив губы, защищая лица от ядовитого кочедыжника. Зону девственного леса, кажется, преодолели. Чаща обрывалась на краю гигантской отлогой возвышенности. Дух захватило от безбрежной перспективы. Меж обрывистых холмов, заросших всякой всячиной, петляла проселочная дорога. Просматривались ее разобщенные фрагменты, «озелененные» чертополохом. Справа дорога уходила в плотный ельник; слева, давая несколько изгибов между холмами, перебегала по утлым мосткам мелководную речушку и тянулась в ту самую деревню, разместившуюся под холмом. Деревня плохо просматривалась, по всей видимости, ее окружала стена – хотя я мог и ошибаться. Сорок лет – проблемы со зрением. Наведаться в деревню, возможно, имело смысл. Она была как раз на юге. Не пустят – переживем. А пустят – переведем на время дух. Мы покинули ложе из скрипучего папоротника и легкой рысью припустили с холма. Обогнули пару естественных препятствий, оставив в стороне речку с мостиком («водная артерия» не пересекала нашу дорогу), и выбежали на проселок. Но насладиться благом цивилизации, дающим возможность передвигаться нормально, нам не дали. Справа, за холмами, затрещали выстрелы, и мы, не сговариваясь, подались в бурьян за водостоком. «Недолго музыка играла», – брюзжал коротышка, вырывая себе ямку. Огонь вели не по нам – и то хорошо. Часть дороги за мостом неплохо просматривалась. Люди, сидевшие в засаде, не обратили на нас внимания. Смотрели в другую сторону. Выстрелы делались громче, ближе. Ухало помповое ружье, гавкали «АКМы». Метрах в трехстах правее нашего укрытия из-за глинистой насыпи выпрыгнул древний «ЗИЛ» с закругленной кабиной и брезентовым тентом. Встрепенулся коротышка, встал в позицию низкого старта.

– Лежать! – схватил я его за воротник. – Не мечтай, не подбросят!

– А он только спросить хотел, – хмыкнула Виола.

Грузовик бодро прыгал по рытвинам, вихляя кузовом на крутых поворотах. Из кабины стреляли, из кузова, сквозь разорванный тент, тоже велся огонь. Грузовик подвергся обстрелу с вершины холма. Мы не видели, кто там сидел, кусты закрывали. Засаду подготовили грамотно: не в одной точке, а на некотором протяжении трассы. Знали, что поедет машина. Загремели выстрелы с соседней возвышенности, кто-то привстал, строча из «АК-74», оснащенного пламегасителем. Опасная штука – этот модернизированный в восьмидесятые автомат. Комплектуется пулями со смещенным центром тяжести. Путь к сердцу для таких зарядов лежит не только через желудок, но и через руку… Привстали еще двое, застрочили дружно, в унисон. Машина затряслась, царапнула глиняный валун у обочины – отвалился, но не отпал задний борт, тащась сзади, как перебитый хвост. Закричал раненый, стрелявший из кабины. Он вывалился из машины вместе с помповым «Ремингтоном» и покатился под обрыв. По движку, похоже, не стреляли, и транспорт подлежал «реквизиции».

Шофер насилу выровнял курс, подъезжая к мостику. Но кто-то бросил гранату – мелькнул метатель и быстро спрятался. Взрыв повредил хлипкую конструкцию переправы – развалились несколько бревен, и в настиле образовалась внушительная дыра. Водитель не растерялся, вывернул баранку, и машина ушла в сторону под самым мостом. Бережок там был пологий. «ЗИЛ» вкатился в воду, вздымая тучу брызг, а в следующее мгновение уже карабкался по откосу, надсадно урча. Рывок – и машина опять пошла по дороге. Из кузова заливисто строчили. Стрелок сопровождал свою работу пронзительным воплем. Покатилось тело с холма. Уже казалось, что грузовик ушел от погони. Метров семьдесят, и он проскочит мимо нас (можно голосовать), но организаторы засады подошли к делу творчески. Над кустами взметнулась рука, выбросила горящий факел, за ней другая, третья. Брезентовый тент вспыхнул в нескольких местах. Вспыхнул жадно, яростно, словно того и ждал. Стрельба оборвалась. Приземистый мужчина с горящей рукой перевалился через кузов, метнулся за камень, принялся сбивать с себя пламя. Слетели еще двое, пустились врассыпную. Машина продолжала скачки по ухабам, но участь ее была предрешена. Метров через тридцать-сорок кабину затрясло, распахнулся капот, загородив водителю обзор. Он пинком раскрыл дверь, высунулся, чтобы видеть дорогу, но тут машину снова тряхнуло, нога соскользнула с подножки, и он с криком полетел в кювет, а грузовик, потерявший управление, ткнулся носом в обрыв, увитый корнями, и встал.

– Что происходит, куда катится этот мир? – потрясенно бурчал коротышка. – И на чем он еще держится?

«Мир держится на людях, которые не суют свой нос в чужие дела», – подумал я.

– Мир держится на слонах… – механически бормотала Виола, – слоны держатся на черепахе…

И снова все пришло в движение. Какие-то подозрительные личности скатились с холма и побежали по дороге, радостно крича и поднимая за собой клубы пыли. Четверо вылупились из кустов, присоединились к компании, и вот уже вся банда топала по дороге, предвкушая добычу. Водитель, выпавший из машины, хлопал по земле, не видя закатившийся за камень старенький «АКСУ». Мелькали в каменных нагромождениях те, что спрыгнули раньше, – они не собирались оказывать сопротивления. Все происходило метрах в тридцати от нас, и можно было различить разгоряченные лица бандитов. Печать интеллигентности на них, понятно, отсутствовала, но это были не безмозглые дикари, чье племя мы истребили почти под корень. Нормальные люди, «нормально» проводящие время. Прочные одежды не первой свежести, портупеи, кожаные перчатки с оголенными пальцами, у какого-то пижона переливался перстень. «Пиратские» банданы, засаленные форменные кепи; у «неформала», бегущего первым, в носу болталось бронзовое кольцо, на голове красовалась ковбойская шляпа, скрепленная тесемками под подбородком, а к полам камуфлированной куртки была пришита пышная бахрома.

– Подсобим мужичкам, а то они какие-то квелые? – вопросила Виола, привстала на колено и без объяснений причин ударила из «Кедра».

Я чуть не обалдел. С какой стати?! Давно не воевали? Заскулил Степан, не ожидавший такой подлости. Первая выпущенная очередь улеглась на толпу без изъянов, как первачок на похмельный желудок. Досталось многим – слишком кучно они бежали. «Ковбой», прошитый в нескольких местах, повалился в пыль, об него споткнулись еще двое и уже не поднялись. Завертелся «пират» в расписной бандане, тонкой кожанке с обрезанными рукавами и татуированными бицепсами.

– Чего же ты, дружок? – крикнула Виола, выбрасывая коробку магазина. – Вынуждаешь девушку работать в одиночку…

Пауза была критической, уцелевшие начали соображать. Но я не дал им шанса – привстал и разразился свинцом. В пыли носились фигурки бандитов, которые, крича, стреляли наобум. Кто-то бросился наутек, но побежал он по дороге, вместо того чтобы куда-нибудь нырнуть – и получил заслуженную пулю. Иссяк рожок – привстала Виола, перехватила эстафетную палочку… Выжить в этом аду на открытом пространстве было невозможно.

Развеялась пыль, на дороге остались тела. Двое еще шевелились. Виола их добила, особо не всматриваясь в умоляющие глаза и не вслушиваясь, что они при этом говорят.

– Мы им ангелы-спасители, что ли? – возмущался Степан. – Своих проблем не существует? Че за муйня вообще происходит?

– Молчи, дурило, – огрызался я. – С этой бандой мы не ушли бы далеко. А сделаешь людям приятное – могут и тебе однажды сделать. Ну, могут, конечно, и не сделать…

Похоже, мы всех перестреляли. У холмов имелись глаза, но огонь по нам не велся, и стоило предположить, что это были глаза страха. Мы подошли к заглохшей машине. Брезент на кузове прогорел, но на корпус пламя не перекинулось – его задули порывы ветра. Груз практически не пострадал. Из пыли возродился бледный водитель и недоверчиво воззрился на нас. Левая рука свисала плетью – перелом, и ладно, если закрытый. Подволакивая ногу, тащился стрелок с обгорелой рукой – в застиранном «кимоно» из грубой домотканой ткани, с волосами, собранными в «конский хвост» на затылке. Поднимали головы отказавшиеся от борьбы прыгуны.

– Благодарствуйте, – вымолвил веснушчатый водитель, одетый в ватные штаны и безрукавку из телячьей кожи. Под безрукавкой на впалой груди болтался самопальный православный крестик.

– Не за что, – сексуально улыбнулась Виола. Водитель уставился на нее почти со страхом и облизнул изрытые трещинами губы.

– Вы из той деревни, уважаемый? – показал я на юг.

Парень кивнул.

– Гостей принимаете?

Он замялся:

– У нас, вообще-то, не положено… Хотя… – Он глянул с суеверным пиететом на кучку трупов посреди дороги. – Я попробую поговорить с отцом… Нужно быстро уезжать отсюда…

Подтянулись отстающие – один молодой, двое в годах, одетые по последней крестьянской моде, – и стали осторожничать в отношении нас. В принципе, я понимал этих замордованных жизнью людей. Не все ангелы, что раздают тебе подарки. Но мы вели себя смирно, приветливо, и сомнения крестьян из села Жулым отчасти отпали. Двое побежали по дороге, вернулись, таща за руки хрипящего стрелка, стали наперебой объяснять, что Ширяй еще жив (можно подумать, мы не видели), и если поспешить, то парня еще можно оклемать. Раненого загрузили в кузов – там лежали обложенные жестянками заплесневелые коробки со свиной тушенкой. В Чаногуте выменяли, объяснили сельчане, – на десять мешков прошлогодней картошки. Машина завелась; она почти не пострадала, только бампер вмялся. Меня любезно пригласили в кабину (как мужчину, умеющего стрелять), и мы покатили вниз в долину. Парень управлялся одной рукой – впрочем, передачи он практически не переключал. Собеседник попался говорливый, речь у него была плавной, насыщенной оборотами, хотя и без привычных ругательств. Бледнолицего водителя звали Гладышем, он был третьим сыном деревенского старосты Никанора. Первым двум ужасно не повезло. Первый помер в младенчестве, второй полгода назад в аналогичной ситуации, когда банда Брадобрея, промышляющая в этом районе, попыталась отобрать у крестьян «колхозное» стадо. Откуда погоняло Брадобрей, никто не знает – может, в цирюльне товарищ трудился, кто его знает. Но лютовал Брадобрей со своими упырями с фашистской жестокостью. Все дороги на краю долины Ветров находились под его контролем. Парни, которых мы перестреляли, – из его команды. Тот, что в шляпе, – некто Замарыш, правая рука Брадобрея. Местные «пацаны» сильно его уважают. Можно представить, как осерчает Брадобрей, узнав, что жулымчане вырвались из западни, да еще и Замарышу выписали билет в преисподнюю. Да и хрен с ним, – бледно улыбался парень, – давно пора показать местным отморозкам, что не одни они тут хозяева. Вот ведь твари! Пронюхали, что из Жулыма в Чаногут пойдет охраняемый транспорт и можно некисло поживиться. Давно им пора по шапке надавать! Не производят ни хрена, держат люд в страхе…

Обширное поле перед деревней было девственно-чистым. Люди по нему не ходили, скот не пасся. Лишь стрижи крутили петли в небе. Я не стал бы удивляться, узнав, что поле заминировано. Мы проехали через ров, наполненный водой (рукотворное ответвление от реки, крокодилов только не хватало), по какому-то странному, отчасти стальному, отчасти деревянному мосту, напоминающему раскладушку. Гладыш гордо объяснил, что это в некотором роде «слайдер» – центральный пролет в ночное время задвигается на южную сторону, обращенную к деревне. Замечательное конструкторское решение – требуется всего лишь усилие двадцати взрослых мужчин. Поселение Жулым превратили в неприступный форт. Зону мирной жизни опоясывала стена из вертикальных двухметровых бревен – я прикинул на глазок, пару гектаров строевого леса на это дело точно извели. И столько же на частокол заостренного кругляка, врытого с наклоном в землю. Конница в атаку ходит? «Случаи разные бывают», – туманно объяснил Гладыш. Мы въехали в деревню, сделав небольшую остановку у поста на воротах. Суровые русские мужики, вооруженные автоматами Калашникова и датским пулеметом «Мадсен» (в XIX веке эти штуки начали производить, первый в мире ручной пулемет!), перекинулись парой слов с Гладышем, настороженно изучили мою располагающую физиономию, глянули в кузов и тупо поморгали на моих колоритных спутников. Ничего не поняли и разрешили проехать. Мы медленно тащились по деревне, огибая жмущиеся друг к дружке избушки. Особым процветанием здесь, похоже, не пахло. Но и крайнюю нужду народ не испытывал. Серые хаты, серые личности бродили по деревне.

– Тесно у нас, – посетовал Гладыш. – Четыре сотни рыл на клочке земли – с бабами, стариками, мелюзгой мелкой. Не разгуляешься. А еще ведь курятники, огороды, скот в хлеву. Коровок выгоняем за холмы – каждое утро под охраной мужиков, чтоб чего не вышло… Так что извини, дружище, мой батяня Никанор вряд ли разрешит вам тут остаться. Тесно, ага. Своих едоков не прокормить. Не резиновый он – Жулым…

«Ну, ясно, – думал я, – еще один Нерезиновск в стране…»

– Не пускаем мы сюда чужих, – поспешил добавить Гладыш. – Разворачиваем еще на подступах. Всякие бывали случаи – вот в прошлую весну чуть не спалили Жулым такие же пришельцы… – Он не стал развивать тему. – Но я поговорю с батяней. Не волнуйтесь, до утра мы вас приютим. А там уж, извиняйте, топайте, куда топали…

На память почему-то пришла английская королева, которой категорически запрещено появляться в Палате общин. Мы ехали мимо суровых деревенских мужиков, провожающих машину придирчивыми взглядами, мимо суровых детей, играющих в пыли мятыми дисками от джипов. Юные парень с девушкой сидели на завалинке, лузгая семечки; рядышком лежали два автомата. В отдалении стучали молотки – голые по пояс мужики ремонтировали крыши. Мычали и хрюкали коровники и свинарники. Надрывался петух. В узком проезде между хатами мы столкнулись с подводой, управляемой тщедушным сельчанином в ветхой казачьей фуражке первых десятилетий ХХ века, и водители долго спорили, у кого из них главная дорога.

Мы проехали мимо компактного деревенского кладбища, уставленного крестами, – такое чувство, что мертвецов здесь хоронили в стоячем виде. Миновали церковь – симпатичный теремок с вручную отшлифованными куполами. Я осторожно спросил, не повлияли ли известные события в Каратае на веру людей в Господа Бога нашего. «А что ей, вере, сделается, – пожал плечами Гладыш, – как верили, так и продолжают. Ну, не все, конечно, насильно верить тут никого не принуждают…» Мы проехали мимо забранного чехлом замысловатого сооружения на дощатом постаменте, похожего на виселицу. «А это что за культурный объект?» – спросил я. «Виселица, – бесхитростно объяснил Гладыш. – Объект, ты прав, дружище, самый что ни на есть культурный. Народные гулянья тут у нас гуляются – в дни, когда казним провинившихся». «И частенько вы их казните?» – Я почувствовал, как холодок побежал по спине. «Да не, – отмахнулся Гладыш, – народ у нас послушный, непотребства и прочие гадости позволяет не часто. Казним за тяжкие провинности – дабы другим неповадно было. А как ты хотел, дружище? Времечко нынче смутное, враги не дремлют… Вот в прошлом месяце Баяна вздернули… не из сказителей, просто имечко такое. Продался банде Брадобрея, обещал их ввести в деревню; хорошо, что пресекли. Алчный был человечишко, мутный… А на той, кажись, неделе Федьку Грымова удушили – и этот напросился: цыплят в курятнике завел, обчество в известность не поставил, обогатиться решил, ишь ты… Ну, Федьку, понятно, в могилу, а супружнице строго на вид – чтобы больше такого не допускала…»

Я начал сильно сомневаться, хочу ли провести в деревне ночь, но Гладыш, посмеиваясь, успокоил: не трусь, приятель, если гости с миром, то ничего им не сделается. Если, конечно, бузить не будут, драки затевать, с девками пошлостей творить… «Кстати, насчет культурного события, – вспомнил Гладыш. – Завтра воскресенье, утром будем вешать блаженного бузотера Парамона Хрущева, так что, если еще не уйдете, можете насладиться зрелищем». «За что же вешать блаженного? – не понял я. – Он же БЛАЖЕННЫЙ!» «Да косит он больше, – отмахнулся Гладыш. – Парамон не дурак. Говорить не может, но мозги на месте. Был когда-то парень как парень, а как преставилась от золотухи его жена, вся жизнь кувырком пошла. Сельчане только и жаловались. То драку по пьяной лавочке затеет, то скотина у него в тайгу сбежит, то пожар в селе устроит. А третьего дня нажрался, как свинья, двум сельчанам ребра переломал, а писаря Жабкина в отхожем месте извозил и за интимное место собачьей цепью к конуре привязал. Вот и порешили на общественном совете – петлю на шею, а до воскресенья пусть в яме посидит, подумает. Пойми нас правильно, мужик, – выговаривал Гладыш, – выпить, закусить, пообщаться по душам в деревне не воспрещается – только тем, гм, и занимаемся… в свободное от трудов время. Но ведь мера-то должна быть? Мера – она ведь жизни нашей царица-то…»

– Фамилия какая знатная – Хрущев, – пробормотал я. – Уж не родственник ли тому самому?

– Которому? – не понял Гладыш. – Нету у нас в округе, окромя Парамона, никаких Хрущевых. И не было никогда. Хрен его знает, откель такой вылез.

Анекдот вспомнился: финны в шоке – они, оказывается, воевали за Гитлера… Я начал путано объяснять, что Каратай на свете не один, он находится в сложном окружении, упомянул про две мировые войны, про тяжелое послевоенное время, озвучил пару-тройку общеизвестных фамилий, объяснил, что мы находимся, собственно, на территории государства, которого не существует.

– Да не умничай ты, умник, – фыркнул Гладыш. – Все мы слышали про Россию. Но это далеко, нам и дела до нее нет. Войны там, Хрущевы твои… Своих проблем по горло. А хочешь побольше узнать, так сходи к деду Антипию, он у нас профессор, у него даже глобус есть… – И Гладыш начал объяснять, что такое глобус; я внимательно слушал. – Так-то вот, приятель. А вот и приехали – видишь, мой папаня из управы выкатывается? Ох, и даст он мне взбучку за сломанную руку и спаленный брезент! Вторую ведь, сука, сломает…

Принимающая сторона (изрядно причем принимающая, судя по стойкому самогонному «выхлопу») была угрюма, кряжиста и представлена гостям, как староста Никанор. Деревенский глава был суров, как и вся деревня. Мужики выгружали из машины тушенку, а Гладыш, быстро сделавшийся паинькой, объяснил папаше сложившуюся ситуацию (мол, спасители какие-никакие, и Замарыша замочили, что дело в высшей степени богоугодное). Староста насупил брови, стал изображать царя всего живого. Впрочем, отпустило, наметилась положительная динамика.

– Хорошо, сделаем исключение, – объявил староста, придирчиво обозрев меня с сапог до макушки. – За парня моего спасибо, как говорится, что живой остался. Последний он у меня, засранец. И за Замарыша благодарствую, знатная сволочь была. Ну, ничего, мы еще выясним, какая падла настучала Брадобрею про ходку в Чаногут… Тут у Парамона Хруща хатка… хм, временно пустует, можете в ней обосноваться; пожрать там чего-нибудь найдете, выпить. Но никаких буйств – у нас тут строго. Завтра до обеда вы должны уйти – нечего нам тут рты плодить… – Он с подозрением покосился на Виолу, которая, надо отдать ей должное, не корчила в этот час амазонку безумных кровей и даже волосы на затылке затянула каким-то шнурком.

– Еврейка? – процедил Никанор, явно не посвященный в «основы» холокоста.

– Мирная еврейка, Никанор, – смиренно, потупившись в землю, проговорила Виола.

– Ладно, хоть не ингушка, – проявил снисхождение староста. – Но смотрите тут у меня… А ты, от горшка три вершка… – он свирепо воззрился на Степана, который под его взглядом сделался еще меньше, хотя меньше было некуда.

– Карлик, сэр… – Тот сглотнул слюну.

Заржали окружившие нас мужики. Никанор усмехнулся в прокуренные усы.

– Вижу, что не башня. Хотя дурак, за версту видно. Тяжело же тебе, парняга, с такими ножками-то… Ладно, мужики покажут хату Парамона, топайте. Не до вас мне, дела у меня… – Махнул рукой и побрел в свою обитую горбылем управу – допивать, наверное.

День еще не финишировал, но после головокружительного полета на неисправном вертолете, двух полноценных сражений и освоения тайги мы были выжаты, как тряпки. В хате Парамона властвовал беспорядок – «при жизни» этот смертник не был чистоплюем. Полезных вещей и мебели в доме не держал, зато пыли и грязи… Мы таскали воду из колодца, чтобы помыться за загородкой в сенках, Степан ковырялся в подполье, вытаскивал квашеную капусту, огурцы, имевшие сморщенный вид, – их солила, должно быть, еще супруга Парамона, когда была не мертвой…

– Опять никаких условий, – ругалась Виола, гремя тазами и ведрами. – Да за нашу работу они на руках нас должны носить, президентский номер предоставить…

– А в стойбище Любомира у тебя были люксовые условия? – ехидно ухмылялся я.

– В стойбище Любомира у меня был душ! – отрезала Виола и сцепила выщипанные брови. – Итак, Михаил Андреевич, или как там тебя…

– Именно так, – кивнул я. – Желательно шепотом и с пиететом.

– Перебьешься. Так и будешь меня гипнотизировать, словно я уже голая? – Она взялась за молнию. – Как хочешь, мне безразлично, только сам же потом пожалеешь.

– Не вздумай, уже ухожу, – испугался я, оставляя девицу наедине с ведрами и странным мылом, похожим на застывший рыбий жир. – Уж лучше я на местных барышень-крестьянок в бане посмотрю, чем на тебя, – и невольно задумался: а почему я, собственно, пожалею?

Уговорить коротышку помыться и переодеться было так же трудно, как заставить спрыгнуть со скалы. Степан мылся и надевал чистое лишь в тех случаях, когда что-то назревало – например, свидание с берегиней. Он ворчал, что у него надежные носки «с хорошей, толстой подошвой», а в гардеробе Парамона все равно ничего нет, да и ушивать придется неделю.

– Ты грязнее меня, Михаил Андреевич!

– Так я и постарше буду.

– Ладно, пойду ноги умою…

После насильственной помывки он начал настойчиво интересоваться, не собираемся ли мы с Виолой сегодня ночью заняться «парной гимнастикой»? Виола, пыхтя от злости, оттащила в угол ветхую кушетку, отгородилась занавеской и заявила, что она сегодня злая и пересекать демаркационную линию запрещено.

– Было бы с кем заниматься, – фыркала она. – С этим, что ли? Ага, себя не уважать. И покиньте, пожалуйста, здание…

– Я лучше с дуплом, – вторил я. – У нас несовместимость – на высшем уровне. Я с ней не лягу… – я задумался, подыскивая подходящее сравнение, – даже за все капиталы Билла Гейтса, движимые и недвижимые.

– Мощно ты задвинул, – оценил коротышка. – Толерантности вам не хватает, друзья мои, толерантности… – Мы в полной мере наслаждались разнообразием мимики на плоской мордашке. – А вот я бы с удовольствием прошвырнулся по местному контингенту. Представляю, как они истосковались. Мужиков-то тьма, но разве это мужики? Это бревна суровые, не знающие слов любви…

– Не вздумай! – вскричали мы с Виолой хором.

Упала занавеска. Степан от страха с ногами забрался на табуретку. Мы стали дружно ему втолковывать, что прибыли не в бордель, и если не хотим повисеть на виселице заодно с Парамоном, то должны вести себя скромно и уважительно. Степан заикнулся было, что «никто не узнает», после чего объяснение перешло в физическую плоскость. Степан обиделся, бросил на пол какое-то тряпье и отвернулся к стене.

Но вечер закончился не так, как мы планировали. К наступлению темноты в грязную обитель завалилась компания подвыпивших мужиков во главе с забинтованным Гладышем. Мы сначала испугались, решили, что местные гопники пришли подраться. Но когда они выгрузили на стол нормальную человеческую провизию и выставили сосуды с самогоном, успокоились и даже обрадовались. Нормальные парни с нормальными потребностями. Пришли пообщаться с новыми людьми, узнать, что творится в мире. Видно, Гладыш им что-то нашептал. Я практически не помнил их имен, все текло как в тумане. Хотелось спать, лосятина не лезла в горло, перед глазами клубилась дымка. Но после первой кружки организм пробудился, воцарилась в голове ясность – и процесс пошел. Мы пили, ели, болтали. Подпрыгивал на колченогом табурете коротышка, получая удовольствие от жизни. Выбралась из закутка Виола, завернутая в покрывало и в жутком платочке, полностью вуалирующем ее внешность. Но дамский пол парней не привлекал (возможно, коротышка не так уж был неправ насчет «суровых бревен»). Русская пьянка – она и в Каратае пьянка! О чем поговорить мужикам в присутствии бабы, как не о политике? Я разомлел, от крепкого пойла кружилась голова, развязался язык. Я вбивал в их недоразвитые головы все, что знал об окружающем мире. Моя информация устарела, но, думаю, не сильно. Я нес какую-то муторную чушь. О сволочах по обе стороны океана, которые усиленно думают, как бы поработить мир. О родном правительстве, озабоченном тем, что отдельные россияне еще доживают до пенсии. О ворах во всех ветвях власти, которые должны сидеть, а не заседать. Власть и криминал едины! О том, что главным двигателем экономики является откат, – о каком прогрессе можно говорить? И откуда у «успешного» правительства нищие? О том, что живем, сколько нам отмерено власть имущими, и не замечаем, как превращаемся в статистику. И почему еще не все перебрались в Каратай?

Виола смотрела на меня с отвалившейся челюстью, а я разглагольствовал. Еще и коротышка лез с «квалифицированными» замечаниями.

– Вы с ним не братья, случайно? – под простоватый гогот спросил какой-то парень, кивая на Степана.

– Не-е, однофамильцы… – спотыкаясь, поправил Степан.

Окончания дружеской вечеринки я не помнил. Глухой пробел в памяти. Но драку, кажется, не заказывали. Я очнулся, когда солнце уже стояло над деревней. Похмелье было убийственным.