Текст книги "Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции"

Автор книги: Сергей Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Глава 19
«Осовечивание» русской интеллигенции

Мы знаем уже, что старая русская интеллигенция и большевизм были несовместимы. По этой именно причине после пролетарской революции русская интеллигенция стала чужой в своей стране. Ее истребляли физически, душили цензурой и нищенством, унижали страхом и единомыслием. И все же большевики без интеллигенции обойтись не могли, ибо им нужны были профессионалы своего дела. Это качество большевики милостиво интеллигенции оставили. Остальные черты ее портрета, детально нами описанного в главе 5, обязаны были исчезнуть. Новая советская интеллигенция ни в коем случае не должна была напоминать свою русскую предшественницу.

Если использовать генетические термины, то надо было добиться мутационного превращения русской интеллигенции в интеллигенцию советскую, которая бы не противостояла власти, а воспевала ее и гордилась ею. Лояльности интеллектуального слоя большевики добились простым и надежным способом – уничтожили корпоративность интеллигенции и обеспечили замену репрессированных интеллигентов старой закваски отштампованными советскими экземплярами.

Привело это, в частности, к тому, что система не только уничтожала лучших, но столь же энергично выталкивала на поверхность худших. Люди творческие это заметили быстро, а, осознав, закомплексовали и стали изворачивать свое сознание, чтобы было не так стыдно за быструю перелицовку убеждений и принципов. Далеко не у всех хватило сил на работу «в стол», на жизнь изгоев и захребетников.

Одним словом, судьба русской интеллигенции после 1917 г. оказалась трагичной, ибо необратимой деформации подверглось ее миросозерцание. Ей как бы самой судьбой было предрешено стать первой жертвой того дела, которому она верно служила многие десятилетия российской истории. «… Революция есть духовное детище интеллигенции, – писал еще в 1909 г. в «Вехах» русский философ С. Н. Булгаков, – а, следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией» [525]  [525] Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество (из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи. М. 1991. С. 33.


[Закрыть].

Почти текстуально этот самоприговор философа повторил в августе 1920 г. Председатель Ревтрибунала, Главный прокурор республики Н. В. Крыленко. Открывая первый крупный процесс против интеллигенции, – дело «Тактического центра», Крыленко сразу вознес его на непогрешимую высоту исторических обобщений: «В этом процессе, – сказал он, – мы будем иметь дело с судом истории над деятельностью русской интеллигенции» [526]  [526] Крыленко Н.В. Обвинительные речи по наиболее крупным политическим процессам. М. 1937. С. 5.


[Закрыть]. Никто не мог усомниться в правоте оголтелого ленинизма – ведь судит сама история!

Поэтому, когда некоторое время спустя уже советская интеллигенция стала вещать о том, что, мол, русская интеллигенция поняла большевизм, приняла его сердцем и разумом, что она искренне поверила в реальность коммунистического мифа о всеобщей свободе, равенстве и братстве, то это было заведомой ложью. Подобными признаниями советские интеллигенты оправдывали собственный конформизм и унижали своих однофамильцев – русских интеллигентов.

Однако без интеллигенции, как мы уже отметили, большевикам было не обойтись. Сами они ведь ничего не умели. Оттого в первые годы оголтелого ленинизма отношение к интеллигенции определял холодный расчет: те, кто были нужны властям уже сегодня, могли относительно спокойно работать, разумеется, не вставляя носа в политику. Те, без кого большевики, как им казалось, могли обойтись (гуманитарная интеллигенция прежде всего), должны были доказывать свою преданность новому режиму и ничем не раздражать власть. Стратегически же оголтелый ленинизм избрал тактику устрашения интеллигенции, зная, что это самый надежный способ ее быстрого «осовечивания», наиболее прямой путь превращения русской интеллигенции в интеллигенцию советскую, во всем послушную и со всем согласную.

Многие впоследствии недоумевали: как же так, цвет нации, ее гордость и слава, творцы нетленных произведений литературы, музыки, живописи, люди науки – одним словом, русская интеллигенция – через каких-нибудь 10 лет большевизма была духовно сломлена, превратилась в послушную податливую массу, с рвением выполняющую любой социальный заказ? Профессор Л. Люкс (Гер-мания), специально исследовавший эту проблему, так ее и озаглавил: «Интеллигенция и революция. Летопись триумфального поражения» [527]  [527] См.: Вопросы философии. 1991. № 11.


[Закрыть]. Между тем никакой особой загадки в этом «триумфаль-ном поражении» русской интеллигенции нет. Все как раз закономерно.

Именно русская интеллигенция привела Россию к февралю 1917 г. Это ее рук дело. А исторические обстоятельства лишь ускорили сей разрушительный процесс. После Февраля интеллигенция повела себя так, будто все происходящее – война, разруха, развал управления страной – является чем-то второстепенным, что главное уже свершилось и надо только немного терпения, чтобы в России сами собой восторжествовали свобода и демократия, т.е. извечные «интеллигентские штучки». Но как раз излишков времени история никогда не имеет. Этого не учли А. Ф. Керенский, П. Н. Милюков и другие, но это прекрасно понял В. И. Ленин. И он повел за собой люмпена, уставшего на фронте солдата, околпаченного большевистскими посулами крестьянина, а главное русского мещанина.

Ленин прекрасно знал, у кого он вырвал власть, он был не настолько глуп, чтобы не понять главного – большевистский режим русская интеллигенция не примет, он противен ей. Потому-то Ленин и интеллигенция стали злейшими антагонистами. Интеллигенция с отвращением отнеслась к большевизму, большевизм стал затягивать удавку на тонкой интеллигентской шее. Но он не стремился задушить ее, истребить физически. Интеллигенты – это специалисты в своем деле, профессионалы прежде всего. Они были нужны большевикам. Без них бы они не обошлись. А потому большевики избрали изуверскую тактику «осовечивания» русской интеллигенции через посулы, подачки, запугивание и открытый террор. Их главная задача – не изничтожить интеллигенцию, хотя руки нестерпимо чесались, а сломить ее гордыню, ее дух, чтобы самолично убедиться в состоявшейся мутации русской интеллигенции в интеллигенцию советскую, вполне послушную и на все готовую. А уж потом можно на весь мир прославлять ее достижения и упиваться ее льстивыми речами об «отеческой заботе партии и правительства о развитии советской науки и культуры». И, само собой, побыстрее, как писал М. Горький, «надобно создавать своих спецев, своих!» [528]  [528] «Жму вашу руку, дорогой товарищ» (Переписка Максима Горького и Иосифа Сталина) // Новый мир. 1997. № 9. С. 179.


[Закрыть].

…У Ленина, как у всякого хитрого политика, стремящегося любой ценой удержать свою власть, есть высказывания на все случаи жизни – и за здравие интеллигенции, и за упокой. Ленин публично демонстрировал отеческую заботу об интеллигенции, проявлял понимание ее природы и требовал от своих подручных того же: терпения и выдержки. Но очень часто выдержка изменяла и ему. Читаем его письмо М. Горькому, где он отзывается о патриархе русской литературы, ее совести, В. Г. Короленко: «Жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками… Таким “талантам” не грех посидеть недельки в тюрьме» [529]  [529] Ленин В.И. Полное собр. соч. Т. 51. С. 48.


[Закрыть]. И зачем это он, Горький, расходует свои силы на этих никчемных типов. Лучше не «тратить время на хныканье сгнивших интеллигентов» [530]  [530]Там же. С. 49


[Закрыть]. 15 сентября 1919 г. в письме тому же Горькому, хлопотавшему об арестованных «оппо-зиционерах», Ленин уже не увещевает отечески, он философски обобщает: что Вы, батенька мой, так печетесь об этих отбросах, зачем, ведь «на деле это не мозг “нации”, а говно» [531]  [531]Там же. С. 48


[Закрыть]. Ну, а с говном, как известно, поступать надо просто: решительно и быстро убирать его с дороги, пока не вляпались…

Что же так озлило Ленина против Короленко, в частности? Разумеется, его позиция – прямая, открытая и непримиримая. Он не скрывал ее – ни в публицистике, ни в своих пронзительных письмах Луначарскому. На его примере становится предельно ясно, что люди думающие, люди совестливые раскусили большевиков сразу, – в этом-то и проблемы особой не было, – ибо их слова были рассчитаны на неграмотного извозчика да на торговку с Сенной, а реалии своей кровавой жутью могли враз остудить любого мечтателя, каковых среди интеллигентской молодежи было немало, и четко заняли свои места по разные стороны баррикады.

Большевики свою адскую игру против ненавидимой ими интеллигенции вели не то чтобы тонко, но уж во всяком случае разнообразно. Методы «осовечивания» были многолики. Ученых сманили быстро, пообещав им не ломать налаженную работу в системе Академии наук, финансировать их исследования, но только при условии, что они будут ориентированы «на нужды социалистического строительства». С инженерами_производственниками оказалось еще проще: работай, мол, честно и тебя никто не тронет. А поскольку иначе русские инженеры работать не умели, а для жизни были нужны средства, то они естественно сразу и включились в дело «стро-ительства социализма». Сложнее оказалось с творческой интеллигенцией – она не привыкла писать «на заказ», она еще не научилась петь не своим голосом. Пришлось стимулировать творческую Музу: выделили среди писателей своеобразную творческую номенклатуру, позволили ей (до первого оступа) писать практически бесцензурно, разрешили свободный выезд за рубеж, обеспечили безбедное существование, подкармливая избранных продовольственными пайками. Эта писательская элита («маститые») по замыслам большевиков должна была стать своеобразным центром кристаллизации, к которому неизбежно потянутся писатели и никчемной маститости, видя, кaк а главное, почему благоденствуют их более приметные собратья по перу.

Таков был механизм сманивания. А уж с теми, кто клюнул на большевистские приманки, далее не церемонились, на них стал распространяться закон коммунистического общежития. Заработала на полную мощь агитационная машина, были подключены «орга-ны», и они стали пачками оперативно выявлять в интеллигентской среде разнообразную «контру». Писателей, которые отказывались выполнять социальный заказ, поначалу просто переставали печатать, лишив их средств к существованию (И. Бабель, О. Мандельштам, Н. Клюев и многие другие), а потом переправляли в ГУЛАГ; другие были вынуждены «уйти в прошлое» (О. Форш, Ю. Тынянов и др.); третьи предпочли свести счеты с жизнью (С. Есенин, В. Маяковский, М. Цветаева и др.). Те же, кто принял условия игры, стали штамповать однодневки_злободневки о вредительстве, коллективизации, индустриализации, т.е. либо разбрызгивали свой талант, либо подменяли полное его отсутствие псиной верностью режиму. Таких оказалось подавляющее большинство.

Добиться подобного можно было только одним способом – резко сузить возможности духовного и культурного развития народа, как бы «упростить» знания и мысль и тем самым резко снизить общий культурный уровень нации. Ибо культура – это неизбежный ограничитель тоталитарной власти, точнее, намордник власти. Отсюда и потребность (для большевиков) полного разрыва культурных традиций России, уничтожение памятников исторического прошлого, циничная распродажа музейных ценностей, демонстрирующая полное небрежение властей историческим наследием; надругательства над православной верой и, наконец, железобетонная изоляция страны от внешнего мира, превращение ее в громадную «зону», на территории которой легко маскировались концлагеря ГУЛАГа.

Причем все эти процессы происходили на фоне неистовой классовой истерии, непрерывных судебных расправ над неисчислимыми бандами «врагов народа», что порождало в людях животный страх и полную незащищенность. При сознательно же пониженной культурной планке начиналось неизбежное разубоживание массового сознания, люди утрачивали всякую способность ориентироваться в происходящих событиях, адекватно оценивать их смысл, они попросту теряли историческое зрение и становились быдлом. А быдло – это уже стадо, им легко управлять, его можно гнать под свист бичей куда угодно, оно поплетется за пастухом и лающими охранными псами в любом направлении.

Даже великие умы, такие, как В. И. Вернадский, уже не ориентировались в происходящем. В 1927 г. в письме к И. И. Петрун-кевичу он отмечает, что «большевизм (и социализм) изжит, и всякий престиж пал…» Всюду преподают «политическую грамоту», которую называют «законом Божиим», отношение к ней, «как к чепу– хе» [532]  [532] Письма В.И. Вернадского И.И. Петрункевичу // Новый мир. 1989. № 12. С. 219.


[Закрыть]. Это, разумеется, не вполне так, точнее – совсем не так. Большевизм не просто не был изжит, он еще только-только начинал входить в силу, его мышцы наращивались народной массой, он перестал быть достоянием только фанатов революции, а становился религией целого народа. Введение же всеобщей «политграмоты» – лишь сознательный штрих в оскоплении нации, ибо большевикам была нужна не просто мыслящая новая советская интеллигенция, но мыслящая правильно, причем не рассуждающая, а осуждающая, не анализирующая, а поклоняющаяся.

Один из неистовых адептов коммунистического мифа Н. И. Бухарин с очаровательным цинизмом ляпнул по этому поводу: «Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их как на фабрике» [533]  [533] См.: Огонек. 1990. № 50. С. 18.


[Закрыть].

Такая «штампованная» интеллигенция была крайне нужна большевикам. Только ее они могли признать «прослойкой» между рабочим классом и крестьянством. Только такая прослойка своими интеллектуальными миазмами была не в состоянии подпортить любимых ими пролетариев. «Штампованной» интеллигенцией можно было гордиться, она была их детищем.

Технология «обезвреживания» интеллектуального слоя нации была избрана самая простая, а потому наиболее надежная. Просто распространили «классовый подход» на образование и культуру. Причем при подготовке партийных решений по высшей школе главную роль играли сотрудники ГПУ, о чем свидетельствуют документы тех лет [534]  [534] Селезнева И.Н. Под прицелом ГПУ // Вестник РАН. 1996. Т. 66. № 10. С. 925– 931.


[Закрыть].

Декретом от 2 августа 1918 г. преимущество при поступлении в вузы отдали рабоче-крестьянской молодежи, а уже с 1921 г. принимали только «своих», оставив на потомственных интеллигентов ничтожный процент. Почти как в старой России: тогда существовали нормы на доступ в вузы поляков и евреев, теперь – интеллигентов. Цель простая: надо было как можно быстрее разорвать два пласта интеллигенции – русской и советской, сделать так, чтобы они не смешивались. Таким манером новая генерация «интеллиген-ции» быстро заместит старых буржуазных спецев, и большевики смогут, наконец, вздохнуть спокойно. В 1924 г. провели первую «чистку» студенчества, избавив университеты от «излишков» интеллекта.

Выступая на VIII съезде ВЛКСМ (1928 г.), Сталин произнес свой знаменитый призыв_заклинание: «Перед нами стоит крепость. Называется она… наукой. Эту крепость мы должны взять во что бы то ни стало». Слова, казалось бы, безобидные. Призвал учиться, овладевать наукой, не более того. Ан, нет! «Взять во что бы то ни стало», – это уже приказ! Это призыв к немедленному штурму «крепости». Слова Сталина – это всегда предметное руководство к действию. Просто так он ничего не говорил…

Что делать? Как доложить вождю, что «крепость взята»? И придумали: почти полностью перекрыли доступ в вузы детям интеллигенции. Дети же рабочих могли учиться, не имея даже среднего образования. Его заменяла чистая анкета, собственное желание и поддержка партийцев. Даже в аспирантуру теперь можно было попасть по рекомендации партийных комиссий. Профессора брали тех, кого им «рекомендовали». Это были так называемые «выдвиженцы». Среди них полагалось иметь не менее 60 % членов партии. Доехали, разумеется, и до полного маразма: создали «рабочую» аспирантуру, куда рабочие поступали, вообще не имея высшего образования. А чтобы преподаватели не роптали и не вредили, оценивая знания «выдвиженцев», дали послабление: разрешили принимать в вузы детей преподавателей.

С помощью подобной тактики крепость под названием «наука», конечно, была взята. Через ее стены переползли тысячи неучей и недоумков – малограмотных, зато идейно выдержанных и крайне агрессивных. Всего за несколько лет была, как в пробирке, выращена именно советская интеллигенция. Но оказалось, что науке она предпочитает «как бы науку», где истина добывается не в лаборатории, а с помощью подходящих цитат из классиков марксизма-ленинизма.

Это были шариковы – только в очках и шляпах.

«Идет окончательный разгром высших школ, – пишет 30 октября 1923 г. В. И. Вернадский, – подбор неподготовленных студентов_рабфаков, которые сверх того главное время проводят в коммунистических клубах. У них нет общего образования, и клубная пропаганда кажется им истиной. Уровень требований понижен до чрезвычайности – Университет превращается в прикладную школу, политехнические институты превращаются фактически в техникумы… Уровень нового студенчества неслыханный: сыск и доносы. Висит (Московский университет) объявление, что студенты должны доносить на профессоров и следить за ними – и гарантируется тайна… По-видимому, Зиновьев-Апфельбаум и Шмидт (математик) инспирируют эту политику» [535]  [535] Письма В.И. Вернадского И.И. Петрункевичу. Указ. соч. С. 208.


[Закрыть].

Понятно, чтo могло проклюнуться из такого студенчества. Надергав только вершки конкретных знаний, зато намертво затвердив «классовую и партийную сущность науки», эти интеллектуальные маргиналы уже вскоре сплотились в нескончаемые шеренги варнитсовцев [536]  [536] В 1927 г. было решено в пику АН СССР создать Всесоюзную ассоциацию работников науки и высшей школы для содействия социалистическому строительству или, по привитой нам любви к аббревиатурам, – ВАРНИТСО.


[Закрыть] и без тени колебаний начали громить, разоблачать, выявлять. Их жертвами оказывались и более талантливые сокурсники, и обучавшие их профессора. Сила этой новоиспеченной научной опричнины – в единомыслии. Большевики добились того, чего хотели, – тоталитарный режим стал управляем прочными вожжами одномыслия. Он, разумеется, нуждался в людях образованных, но интеллектуальные излишки были ему противопоказаны и они нещадно отсекались. Предельно сузив поле сомнений и раздумий, большевистская власть мгновенно возмужала и окрепла.

Все эти меры стали одной из разновидностей красного террора. Он стал для большевиков универсальным терапевтическим средством лечения российского народа. Менялись лишь его формы, преимущественная нацеленность на разные слои общества, что диктовал пресловутый исторический момент, да внешний антураж, которым его обставляли.

В общем, скучать народу было некогда. Процессы, сменяя друг друга, сваливали свои жертвы в ГУЛАГ, как готовые детали с ритмично работающего конвейера. И, что поразительно, народ привык к «образцовым процессам», даже ждал их, ибо стал верить, что наконец-то разоблачены злейшие враги и более никто не встанет на пути заботящейся о его благе большевистской партии.

Жизнь ухудшалась, пропаганда усиливалась, надежды крепли. Люди стали искренне верить тому, что им внушали с утра до ночи. Их звали в светлое будущее, где не будет ни эксплуататоров, ни эксплуатируемых, до него уже было рукой подать, а тут вновь очередная «банда заговорщиков» решила повернуть страну вспять, в царство помещиков и капиталистов. Создавалось впечатление, что эти «банды» стоят живой очередью в ГПУ и как только членов одной ставили «к стенке», тут же объявлялась следующая и неутомимым «органам» приходилось торопливо с ней разбираться.

«Контры» из «Тактического центра» (август 1920 г.), «таган-цевские заговорщики» (1921 г.), вредители из Главтопа (май 1921 г.), реакционные церковники Москвы (апрель-май 1922 г.) и Петрограда (июнь-июль 1922 г.), эсеровские предатели (июнь -август 1922 г.) – ими, разумеется, не исчерпывался длинный список злейших «врагов народа», истребление которых зачумленные большевистской идеологией люди стали воспринимать как должное, как повседневную рутинную работу советской власти.

В конце 20-х годов вереница процессов-спектаклей над «вредителями» из интелегентского племени продолжилась: «Шах-тинское дело», «Академическое дело», «процесс Промпартии», «Про-цесс трудовой крестьянской партии», «Процесс Союзного бюро (меньшевистского)», не говоря уже о шумных процессах, когда судили тех, кто еще накануне приветливо помахивал ручкой с трибуны Мавзолея проходящей по Красной площади восторженной толпе, должны были до предела взвинтить нервы народу, посеять «всюд-ный» страх и одновременно вселить уверенность – партия видит все и никого не прощает: будь то рядовой инженер-вредитель или всемогущий член Политбюро. И ежели ты честный человек, предан советской власти и самозабвенно веришь в гений великого Сталина, то можешь спать спокойно. Тебя не тронут. «Органы» не ошибаются и безвинных не наказывают. И люди верили.

Более того, когда в конце 80-х годов все жертвы оголтелого и взбесившегося ленинизма были реабилитированы, в сознании осталось то, что внушалось долгие годы: меня-то не тронули, потому что я был чист перед партией и народом, а раз их… значит…что-то такое все же было, ведь не могли же расстреливать просто так, ни за что. Конечно, Сталин был деспот, он перегибал, но все же дыма без огня не бывает…

Да, дым был. Он шлейфом тянулся за осужденной партноменклатурой – от чинуши районного масштаба до члена Политбюро -и покрывал своей копотью людей ни в чем не повинных. Безусловная вина первых (если признать, что сам факт насильственного внедрения какой-либо идеи в жизнь уже есть преступление перед историей) бросала пусть неясную, но все же тень некоей вины и на людей безвинных, на жертвы подлинные, трагические. Разумеется, то, в чем обвинялись арестованные (диверсии, шпионаж, вредительство), сейчас не имеет никакого смысла. Смысл имеет другое: одних партийных преступников осудил сам Сталин, остальных, включая и его самого, осудила история. Причем счет предъявила равный: и верным ленинцам репрессированным и верным ленинцам репрес-сировавшим. Большевизм, как скорпион, в итоге убил себя собственным ядом.

Данная книга, понятное дело, не место для описания всех этих сугубо политических процессов. Поэтому мы очень кратко остановимся только на тех из них, в которых центральные позиции на скамье подсудимых занимали русские интеллигенты.

Прежде всего бросается в глаза основная загадка процессов 20-х годов: если все они – лишь фальсификация «органов», то остается горький осадок несправедливости, но совсем иного рода: трудно поверить, чтобы вечно оппозиционная режиму, ершистая русская интеллигенция вдруг перепугалась до смерти, увидев перед собой «комиссаров в пыльных шлемах» и, подняв вверх белы ручки, сдалась на милость победившей силы. Если так, то не стоило и писать о такой интеллигенции. Если же нет, то у «органов» какая-то зацепка была. Ну, а на слова, которые озвучивались на самих процессах, можно не обращать внимания, ибо уже они, конечно, лживы.

Нельзя считать полностью сфабрикованным ВЧК «Таган-цевское дело» 1921 г. В антисоветскую организацию во главе с 31-летним географом В. Н. Таганцевым входила самая разнообразная публика – от монархистов до социалистов. Никакого продуманного плана, никакой конспирации: видимо большевиков пока больше презирали, чем боялись; думали весной 1921 г. с началом навигации восстать вместе с моряками Кронштадта. Но те выступили раньше, большевики с ними жесточайшим образом расправились. Как только запахло ВЧК, тут же объявились провокаторы, и взять всех большого труда не составило (Кстати, одним из провокаторов стал чекист А. Опперпут, позднее один из участников операции «Трест».) Аресты начались 25 мая 1921 г. Уже 31 мая арестовали В. Н. Таганцева. Его отец Н. С. Таганцев, почетный академик, юрист, член Государственного Совета 16 июня написал письмо Ленину. Тот его переправил Дзержинскому, но «железный» заявил: Таганцев – враг и опасный.

Всего по «таганцевскому делу» было арестовано 833 человека, из них не менее 96 расстреляны [537]  [537] Таганцев Н.С. Дневник 1920 – 1921 гг. // Звезда. 1998. № 9. С. 130 – 157.


[Закрыть]. В «Петроградской правде» 1 сентября 1921 г. была названа другая цифра – 61 человек, но архивным материалам доверия все же больше. В. И. Вернадский вспоминал впоследствии, что список расстрелянных был развешен по всему Петрограду. Он «произвел потрясающее впечатление не страха, а ненависти и презрения» [538]  [538]Селезнева И.Н., Яшин Я.Г. Мишень – российская наука // Вестник РАН. 1994. Т. 64. № 9. С. 823.


[Закрыть].

За арестованных профессоров, вся вина которых сводилась лишь к намерению, да и то чисто гипотетическому, перед Лениным ходатайствовали профессора Н. С. Курнаков, Л. А. Чугаев и И. И. Черняев. 3 сентября, т.е. уже после расстрела, Ленин на этом письме наложил такую резолюцию: «т.Горбунов! Направьте запрос в ВЧК. Тихвинский (профессор химии. – С.Р.) не “случайно” арестован: химия и контрреволюция не исключают друг друга» [539]  [539] Волков В.А., Куликова М.В. Российская профессура: «под колпаком» у власти // Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 2. С. 65 – 75.


[Закрыть].

21 сентября 1921 г., зная, что арестованные по «таганцев-скому делу» уже расстреляны, но желая, во-первых, чтобы руководство страны знало его позицию, а, во-вторых, полагая, что это может предотвратить жестокость в будущем, с письмом к Ленину обращается президент Российской Академии наук великий русский геолог А. П. Карпинский: «… Решительно не допуская мысли, что Вы сколько-нибудь причастны к событиям, опубликованным в “Пе-троградской правде”, я, молчаливый, но по мере возможности, внимательный наблюдатель людей самых разнообразных положений, не могу не видеть, какое глубокое нравственное возмущение вызвали эти события своей не оправдываемой жестокостью, так слабо мотивированную, так ненужною и вредною для нашей страны и для истинных интернациональных интересов. Расстрел ученых граждан, которыми слишком бедна наша страна… неизбежно создает враждебное отношение к современному порядку, при котором безответственная перед высшею властью группа лиц решает судьбу многих очень нужных, необходимых государству граждан без соблюдения элементарных гарантий справедливости приговоров. Единственная понятная большинству цель всего происшедшего – устрашение, но Вы по Вашему жизненному опыту знаете, что террор подобного характера цели этой не достигает; напротив, обесценивая саму жизнь, он может вызвать такие явления, которые снова и снова потрясут нашу уже достаточно исстрадавшуюся Родину» [540]  [540] Там же. С. 72.


[Закрыть]. Ленин, само собой, Карпинского ответом не удостоил, а Н. П. Горбунову дал указание препроводить это письмо в архив, где оно благополучно и пролежало в неизвестности более 70 лет.

Большевики столь жестокой расправой решили показать всем, что нет не просто пути назад, но нет вообще другого пути, кроме того, который указал Ленин. А заодно надо было крепко запугать интеллигенцию, ибо вся «контра» гнездилась в ее среде.

Еще один процесс, на котором мы хотим вкратце остановиться, это процесс так называемой промпартии. Он ничем особенным не выделялся бы среди бесконечной череды политических расправ с интеллигенцией, если бы на нем не обозначился «солист» в лице профессора Л. К. Рамзина.

Он, по словам А. И. Солженицына, являл собой уникальный тип «цинического и ослепительного предателя». Рамзин добровольно взял на себя главную роль в этом процессе и сдал НКВД десятки ни в чем не повинных специалистов. Конечно, о таких людях, как Рамзин, надо бы было говорить в следующей главе, где речь пойдет о мутантах, т.е. о типичных для советской власти времен взбесившегося ленинизма разновидностях советской интеллигенции. Ну да уж куда от него деться, коли к слову пришлось.

Рамзин был неудержим в своей готовности заслужить прощение, он был красноречив и напорист, он клял свою судьбу, что был зачат проклятым интеллигентским семенем, он призывал любимую советскую власть «на темном и позорном прошлом всей интеллигенции… поставить раз и навсегда крест» [541]  [541] Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ // Новый мир. 1989. № 9. С. 122.


[Закрыть].

Профессор не был одинок. Дуэтом с ним пел теперь и М. Горький, незадолго до того вернувшийся в СССР, и теперь, как бы воюя с собственными «Несвоевременными мыслями», писал вполне «своевременные» статьи, безжалостно втаптывая в грязь недобитые еще новыми хозяевами остатки русской интеллигенции. «Процесс промпартии» Горький не мог оставить без внимания. В «Известиях» появляется его статья «Если враг не сдается – его истребляют». «Враг» – это, само собой, русская интеллигенция. И она должна сдаться. Такова теперь позиция Горького. Он сдался сам и его крайне раздражало, что его почину последовали не все. А должны все до единого. «Наша техническая интеллигенция, – пишет Горький, – состоит из небольшого количества честных, преданных… специалистов, прослоенных множеством гнусных предате-лей» [542]  [542] См. «Известия» от 15 ноября 1930 г.


[Закрыть].

Кто – честный, а кто – предатель? Дожидаться, когда начнут разбираться «компетентные органы»? Нет! Нервы не выдержат. И интеллигенция судорожно забарахталась под выплеснутым «вели-ким пролетарским гуманистом» водопадом помоев. Где уж тут защищать безвинно оклеветанных товарищей и коллег, надо скорее отречься, скорее отмежеваться, скорее сменить гнусную интеллигентскую «тройку» на рабочую косоворотку и встать в общий рабоче – крестьянский строй. Нет. Не встать, конечно, а лечь, как и подобает «прослойке».

… Некий инженер Г. А. Шмидт в конце 1930 г. пишет Горькому проникновенное письмо, делится с ним бездонной по своей низости идеей «общественного доверия к работе исследователей». Как выслужить теперь доверие у власти, у партии, у рабочих? Как отмыться от «рамзинщины»? На Горького льются крокодиловы слезы: «А самое подлое, – пишет этот инженер, – это что на всю интеллигенцию легла мрачная тень и никакими речами, биениями себя в грудь ничего не докажешь. Да и в самом деле, может ли теперь с доверием смотреть на нас рабочий или партиец. Нет! И не имеет даже права это делать. Вот что страшно тяжело» [543]  [543]Бабков В.В. Кольцов Н.К.: борьба за автономию науки и поиски поддержки власти // Вопросы истории естествознания и техники. 1989. № 3. С. 8.


[Закрыть].

Процесс этот прошел в декабре 1930 г. О его «сути» вспоминать смысла не имеет, ибо у него не было этой самой сути. Скажем лишь, что 7 декабря Верховный суд СССР приговорил Рамзина, Ларичева и еще троих «руководителей Промышленной партии» к расстрелу. Но Сталин проявил гуманизм и заменил «высшую меру социальной защиты» на 10 лет лагерей.

М. Горький, узнав о помиловании главных действующих лиц, пишет 11 декабря 1930 г. из Сорренто Сталину: «…Мне очень хочется набить морду этой сволочи, помилованной, конечно, не по чувству жалости к ней, а действительно по мудрости рабоче-кресть-янской власти, – да здравствует она!…» [544]  [544] «Жму вашу руку, дорогой товарищ». Указ. соч. С.181.


[Закрыть]. Что это – беззаветная и безоглядная вера (при горьковском-то уме) или все же что-то другое?

Итак, с помощью подобных процессов коммунисты определяли, кто из интеллигенции может пока спать на собственной постели, а кому пора на нары. Но и тем, кто еще жил дома, было в определенном смысле не легче, ибо «тюрьма» прочно поселилась в их душах. Что писать, о чем и как, не вызовет ли это гнев идеологических комиссаров? Вот вопросы, которые постоянно задавали себе люди пишущие.

… В 1922 г. В. В. Вересаев закончил свою повесть об интеллигенции в гражданской войне «В тупике». Ни одно издательство не бралось ее напечатать. Тогда он решил прочесть эту повесть главным знатокам литературы. 1 января 1923 г. на квартире Л. Б. Каменева читка состоялась. Было около 2 десятков слушателей. «За» высказались только Сталин и Дзержинский, остальные как бы «при-крылись» их голосами. B том же году повесть напечатали [545]  [545] Вересаев В.В. «В тупике» // Огонек. 1988. № 30. С. 30.


[Закрыть]. Именно в этой повести в художественной форме преподнесен уникальный исторический эпизод гражданской войны: после того, как Врангеля прогнали из Крыма, далеко не все белые офицеры уплыли в эмиграцию, многие остались на родине. Им объявили, что красные никому мстить не будут, надо только явиться на регистрацию. Все явились, и всех до одного расстреляли! А это не единицы и даже не сотни, счет шел на тысячи. Руководил всей этой «операцией» Г. Л. Пятаков.