Текст книги "Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции"

Автор книги: Сергей Романовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Глава 3
«Я понял всю историю…»

Подданный империи – всегда ее раб. Свободы [69]  [69] Вопросы свободы, свободы воли, тождественной свободе выбора, – вечные спорные вопросы философии и богословия. В осмысленной постановке они существуют со времен Сократа. Их трактовали и как свободу творческой силы, и как безусловную нравственную волю, и как производящую причину человеческих поступков. В данной работе свобода понимается скорее как социокультурная категория, как некая равнодействующая тех нравственных и интеллектуальных устремлений человека, которые контролируются и ограничиваются существующими в государстве нормами и историческими традициями. Соответственно русские «воля», «вольница» отражают полное небрежение этими нормами и традициями, разрыв их.


[Закрыть] он лишен по праву своего рождения. Рабская же психология человека – это любимая дочь деспотии, являющейся духом империи, ее религией. Но природу и в этом обмануть нельзя. Сила может заставить человека согнуться, может даже сломать его, вынудит пресмыкаться и заискивать, но и она не способна убить в человеке дух свободы. Он может быть так глубоко упрятан в неведомых тайниках души, что человек за всю жизнь так и не заглянет в них. Но дух этот жив. И чем сильнее он придавлен, тем страшнее его прорыв. Когда такое случается, жить на Руси становится еще страшнее. Вырвавшаяся наружу свобода разносит все на своем пути. Случалось такое часто: Степан Разин, Емельян Пугачев и многие другие «горланы» продемонстрировали это наглядно.

Но наиболее кроваво свобода разлилась по России в 1917 г. Красный террор, белый террор – это родные братья той стихии, которая мгновенно заполыхала в русской душе; беспредел, безудержная жестокость – единственное, что могло ее по-настоящему возбудить. Круги ада, в которые была ввергнута Россия, есть логическое завершение русской революции по-русски.

Академик Д. С. Лихачев, пытаясь очертить контуры национального характера русского человека, выделял две основные, с его точки зрения, черты. Это стремление к «воле» и тяга к «крайнос– тям» [70]  [70] Лихачев Д.С. О национальном характере русских // Вопросы философии. 1990. № 4.


[Закрыть]. О том же в начале века писал и Д. С. Мережковский: «Нас очень трудно сдвинуть; но раз мы сдвинулись, мы доходим во всем, в добре и зле, в истине и лжи, в мудрости и безумии до крайности» [71]  [71] Мережковский Дм. Больная Россия. Л., 1991. С. 36.


[Закрыть]. Одним словом, в русском человеке, как заметил С. А. Аскольдов, «наиболее сильными являются начала святое и звериное» [72]  [72] Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины. М., 1991. С. 225.


[Закрыть]. Зверь, добавлю от себя, не может созидать, а святому это просто не нужно – он созерцатель.

О причинах подобных крайностей мы уже знаем. Но крайность – это всегда сверхъестественно, это всегда не столько дело и чувство, сколько экзальтация и надрыв. Даже любовь к отечеству и та надрывная: «Россия! родина! – писал в каком-то нервическом возбуждении С. Н. Булгаков, – те, кто любил тебя, жил тобою, верил в тебя, знали ли они от тебя что-либо, кроме муки? За муки любили, чрез муку верили…» [73]  [73] Булгаков С.Н. Моя родина // Новый мир. 1989. № 10. С. 234.


[Закрыть].

Не в этом ли и состоит суть «загадочной русской души», не вековечное ли рабство – ее родословная, не есть ли свидетельство гипертрофии духа то, что русский человек, безропотно вынося плеть и издевательства, думал не о собственном достоинстве, а о счастье всего человечества. «Мы, Русь, – с болью и внутренней злостью писал М.Горький в “Несвоевременных мыслях”, – анархисты по натуре, мы жестокое зверье, в наших жилах все еще течет темная и злая рабья кровь… Нет слов, которыми нельзя было бы обругать русского человека, – кровью плачешь, а ругаешь, ибо он, несчастный, дал и дает право лаять на него тоскливым собачьим лаем, воем собаки, любовь которой недоступна, непонятна ее дикому хозяину, тоже зверю» [74]  [74] См.: Новый мир. 1989. № 3. С. 251.


[Закрыть].

И не то же ли неискоренимое рабство, которым насквозь проржавел русский человек, является глубинной причиной того, что в России никогда не велась целенаправленная, последовательная борьба за свободу, не по этой ли причине России противопоказаны порядки «западных демократий», которые так и не прижились у нас и можно быть уверенным в том, что не приживутся до тех пор, пока человек не раскрепостит свою душу.

Максимум, на что способны были наши пращуры, так это взять топоры да колья и, зайдясь в раже от пьянящей вольницы, крушить вокруг все и вся. А поостыв, трезвели и понуро плелись в свои загоны, да подставляли шеи под еще более жесткие хомуты. Причем, если раб_крестьянин был терпелив беспредельно, то раб_ интеллигент, напротив, нетерпим и нетерпелив. Ему, если что пригрезилось, так подавай все сразу и сполна.

Еще В. О. Ключевский заметил, что нетерпимость и беспредельное терпение русского народа – две, казалось бы, взаимоисключающие черты воспитаны веками русской истории: первая порождена расколом XVII века, вторая – следствие верования людей в лучшую жизнь [75]  [75] Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1983.


[Закрыть].

Чисто российская особинка заключалась и в том, что все преобразования в стране шли «сверху», причем дозировано (иначе Россию разорвало бы как паровой котел) и не вовремя. Веками могли жить, ничего не предпринимая, но как только царь начинал какие-либо реформы, то радикальные аппетиты интеллигенции требовали большего, причем нажимали на того, кто и сам готов был уступить. Под твердой петровской дланью безропотно пригибались, а за царем_освободителем с бомбами гонялись четверть века и доконали_таки. «Александр II, – писал Е.Н. Трубецкой, – вызвал против себя море озлобления и ненависти со стороны русского радикализма именно тем, что он вступил на путь уступок» [76]  [76]Трубецкой Евг. Максимализм // Юность. 1990. № 3. С. 63.


[Закрыть].

Похоже на то, что Россия может жить относительно благополучно только взнузданной и в наморднике. Как только намордник снимается, она тут же начинает гоняться за собственным хвостом и кусать его. Народ российский десятилетиями готов был безропотно довольствоваться жалкими крохами, но как только царь_батюшка становился добрее и намеревался дать значительно больше, народ зверел и начинал видеть в этом добром хозяине своего злейшего врага. Доброты наш добрый и великодушный народ не прощает никому.

Умнейший Ф. И. Тютчев точно заметил, что в истории есть роковой закон, по которому страна расплачивается за прошлые грехи не тогда, когда они совершаются, и не тогда, когда грешат еще больше, а тогда только, когда решают не грешить более, когда пытаются повернуть страну на путь реформ. Так было во Франции, когда при Людовике XVI расплатились за грехи Людовиков XIV и XV, так было и в России при Александре II, который своими реформами расплачивался не за себя, а за отца своего.

Корень зла, вероятно, в том, что от царя исходил только начальный реформаторский импульс, в жизнь же реформы проводила армада чиновников, олицетворявшая собой действенную власть, а ей все эти начинания были не нужны, она оставалась столь же безнравственной, какой и была. «Одним словом, – пишет своей дочери Ф.И. Тютчев, – власть в России на деле безбожна, ибо неминуемо становишься безбожным, если не признаешь существования живого непреложного закона, стоящего выше нашего мнимого права, которое по большей части есть не что иное, как скрытый произвол» [77]  [77]Тютчев Ф. Лирика. Письма. Л., 1985. С. 225.


[Закрыть].

Все крайности русской истории, которые справедливо связывают, с одной стороны, с невероятными просторами страны и малой долей «жизненного пространства», с суровым климатом, многонациональным составом населения и с резко непропорциональной его плотностью, с крайне неразвитой инфраструктурой отдельных территорий и почти полным отсутствием коммуникационных сетей [78]  [78] Ильин Дм. «Русская идея» на полигоне «демократии» // Наш современник. 1991. № 3. С. 5-28; Кантор В.К. Западничество как проблема «русского пути» // Вопросы философии. 1993. № 4. С. 24-34; Милов Л.В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Вопросы истории. 1992. № 4-5.


[Закрыть], а с другой, – с натужными усилиями правительства удержать эту аморфную массу в целости и повиновении, привели в итоге к тому, что технология управления империей -монстром, не меняясь веками, постепенно старела и со временем перестала быть адекватной внутренним процессам, подспудно вызревавшим в российском обществе.

Как это ни странно, дрожжами, поднявшими эти процессы на неуправляемую высоту, была русская культура в широком смысле этого слова.

Принято считать, что главное предназначение культуры – «улучшать» качество истории. В целом так оно, вероятно, и есть. И в тех странах, где национальная и мировая культура как бы фильтруются всем обществом и постепенно достигают самых его нижних слоев, уровень культуры нации неуклонно растет и тогда, на самом деле, можно говорить о том, что культура улучшила историю. Но и в этом случае процесс ассимиляции народом достижений культуры крайне медленный, эволюционный. Реальное его влияние можно ощутить по прошествии многих веков.

В России же и этот процесс протекал весьма своеобразно. В допетровской России, когда она была еще «юной», если воспользоваться терминологией С. М. Соловьева, основным рассадником культуры была православная церковь. И в то время в этом отношении все русское общество было, как это ни странно, более однородным: православная культура в большей мере воздействует на чувства человека, чем на разум, а это в равной мере доступно всем верующим.

С началом петровских реформ произошло резкое расслоение общества: верхняя его «пленка» стала получать светское, в том числе и европейское, образование, т.е. такая культура давала человеку не только знания, но и прививала способность к размышлению. Тогда как все остальные слои общества по-прежнему подпитывались только эмоционально. К концу XVIII столетия это расслоение стало наиболее разительным: дворянство и высшая светская знать владели французским языком значительно лучше, чем родным русским, тогда как 95 % населения было просто неграмотным.

Россия оказалась покрытой практически непроницаемой оболочкой, через которую достижения европейской цивилизации в толщу населения страны не проникали вовсе. Культура поэтому не столько пропитывала общество, сколько еще более разъединяла его, отчуждала основную массу народа от правящей элиты и становилась не эликсиром здоровья русского общества, а детонатором взрыва.

Но в любом случае с конца XVII века Россия начала «взро-слеть», в русском обществе стали задумываться о путях развития страны, появилась тяга к знаниям и даже прижились первые посадки вполне современной науки [79]  [79]Романовский С.И. Наука под гнетом российской истории. СПб. Издат-во С-Петерб. университета. 1999. 340 с.


[Закрыть]. Одним словом, стал расти и набирать силу образованный слой общества, для которого на первом плане уже стояла мысль. Работы унтер Пришибееву с этого времени значительно прибавилось.

Н. А. Бердяев полагает, что основной конфликт, подспудно вызревавший в течение XVIII и XIX веков, – это столкновение идеи дальнейшего укрепления империи (ее носители – Двор и вся царская бюрократия) и идеи православного московского царства («Москва – третий Рим»), которая проникла через церковные проповеди в самые толщи необразованной части населения и в сильно деформированном виде проникла даже в среду русской радикальной интеллигенции. Этот идеологический нарыв не помешал, однако, создать величайшую литературу и вырваться из-под спуда «напря-жённой, своеобразной, очень свободной мысли» [80]  [80] Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 14.


[Закрыть].

Российская государственность исторически сформировалась как тоталитарный монархизм со всеми вытекающими отсюда следствиями для разного рода свобод: личности, совести, мысли. И в таком состоянии пребывала пять столетий, делая все возможное, чтобы сохранить в неизменном виде государственные институты, охраняющие именно такой строй. Его архаичность со временем стала очевидной. Тенденции развития мировой истории не могли не влиять на национальную историю России. Мир постепенно становился более открытым…

В Европейских государствах, начиная с XVI века, постепенно стали формироваться институты рыночной экономики, они не могли не влиять на политику этих стран, которая, пусть вначале и вынужденно, но все же становилась более открытой. А это означало обмен не только товарами, но и культурой, идеями, технологиями. Экономическая свобода поневоле влекла за собой и свободу политическую. Европейские страны начинали культивировать образование и науку.

В России же, начиная с Петра I, время стало работать «про-тив» российского исторического процесса. Государственность российская в форме тоталитарного монархизма начала давать трещины, с середины XIX века постепенно размываться и, наконец, в начале XX столетия рухнула окончательно. Можно, не погрешив против истины, сказать, что не слабый царь (Николай II) самолично развалил российскую монархию, не сонмище бездарных российских управленцев пособляли царю в этом деле. Нет. «Злой рок» России был в другом: неразрешимым противоречием стало своеобразное «историческое» противостояние абсолютной монархии и экономических новаций российских премьеров С.Ю. Витте и П.А. Столыпина. Их реформы оказались несовместимы с абсолютизмом. Итог, как известно, трагичен: не стало ни реформ, ни абсолютизма, а Россия на долгих восемь десятилетий оказалась выброшенной из собственной наследственной истории.

Подведем итоги. Если откинуть примитивный взгляд на историю как на простое «дление времени» (В.И. Вернадский) с чередой сменяющих друг друга событий, и считать, что история – это процесс аккумуляции культурных ценностей, достигаемый через генетическую связь поколений, то все равно, как справедливо считал Н. А. Бердяев, органической преемственности в русской истории никогда не было. Исторический процесс в России не развивался, а продвигался рывками, с многочисленными протуберанцами и откатами вспять.

На самом деле история знает семь как бы разных Россий: киевскую, татарскую, московскую, петровскую, постпетровскую, со-ветскую и, наконец, криминально-демократическую. И ни разу России так и не удалось до конца завершить процесс своей цивилизационной самоидентификации, найти подобающее своим геополитическим притязаниям и декларируемой принадлежностью к европейской цивилизации место в европейском доме. Налицо явное несоответствие желаемого и возможного.

Именно отсюда и проистекало постоянное желание русской интеллигенции «спасать» Россию, ибо было крайне обидно за свою державу [81]  [81] Марченко Г. Какую Россию мы обретаем? // Октябрь. 1995. № 2. С. 143-161.


[Закрыть]. Одним словом, будучи Европой «по составу души», Россия не является таковою «в географическом и ситуационном смысле – сейчас на этот факт приходится обратить особое внимание» [82]  [82] Каграманов Ю. Империя и ойкумена // Новый мир. 1995. № 1. С. 169.


[Закрыть].

От этого же проистекает еще одна уникальная особенность нашей страны: Россия живет, как заметил Д. В. Философов, «сразу во все исторические эпохи» [83]  [83]Письма А.А. Блока к Д.В. Философову // Наше наследие. 1990. № VI. С. 51.


[Закрыть]. У каждого нового поколения это создает иллюзию сопричастности ко всей истории России и одновременно уверенность, что именно с него и начинается история. «Мне иногда кажется, – писал В. В. Розанов, – что я понял всю историю так, как бы “держу её в руке”, как бы историю я сам сотворил, – с таким же чувством уроднения и полного постижения» [84]  [84]Розанов В. «Ненавижу цветные одежды» // Наше наследие. 1989. № VI. С. 51.


[Закрыть].

В. В. Розанов уникален тем, что был недосягаем для любых условностей, он не стеснялся писать то, о чем другие умалчивали, он был всегда искренен и его не волновало, как увязываются его разные «искренности». Признаюсь, что В. В. Розанов попал в яблочко, и мне кажется, что я понял «всю историю», и мне кажется, что я «держу ее в руке». Что же я понял?

Россия, распластанная от Балтийского моря до Тихого океана, своей тяжестью раздавила собственное благополучие. Она из века в век наращивала территорию, и этот аккреционный процесс прекратился только на рубеже XX столетия. Вот как росла площадь Российского государства по подсчетам А. А. Кизеветтера [85]  [85] См.: Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Т. 54.


[Закрыть]:

Не будем обсуждать меру «естественности» этого процесса. Это отдельный вопрос. Нас интересует судьба человека в России, точнее, нетерпеливого русского интеллигента, как неизбежное следствие судьбы самой России. Мысль Н. А. Бердяева о том, что русский народ пал жертвой необъятности своей земли, нуждается в некотором обосновании как, впрочем, и известный исторический афоризм В. О. Ключевского: государство пухло, народ хирел.

Казалось бы, чем крупнее страна, чем богаче она природ-ными ресурсами, тем легче ей развиваться. Исторический опыт становления России показывает, что все как раз наоборот. И, вероятно, не сами по себе гигантские размеры страны и даже не тоталитарная монархическая власть тому виной, а то, что процессы, определяющие устойчивость и оптимальное развитие российской государственной системы, постоянно шли с разными скоростями, что вынуждало силовыми методами «ускорять» одни процессы и теми же насильственными приемами приглушать другие.

В истории России не было такого периода, чтобы политическая, экономическая и социальная системы функционировали согласованно. К тому же темпы разрастания территории всегда опережали процессы внутреннего саморазвития страны и неизбежно приводили не к укреплению государства, а к потере внутренней устойчивости. Россия гордилась своими габаритами и одновременно боялась их.

Даже поверхностный анализ исторического прошлого России неоспоримо доказывает, что российская государственность относительно спокойно могла существовать только в «замороженном состоянии», т.е. во время правления жестких и требовательных государей. Как только страною правил «либеральный монарх» государственность начинала «оттаивать», и наступало время, которое интеллигенция называла «оттепелью», а историки – «хлябью». Одним словом, в России наступали «смутные времена» и все управленческие системы были вынуждены функционировать в конвульсивном режиме. В такие периоды российский обыватель начинал нервничать, он становился возбудимым, и его легко было спровоцировать на лихие дела. Интеллигенция же вообще впадала в затяжную истерику [86]  [86] Кантор В. Какая демократия суждена России? // Октябрь. 1995. № 9. С. 172-183.


[Закрыть].

Подобных периодов в истории России было множество. Не будет, вероятно, большой натяжкой, если и переживаемое нами время мы отнесем к подобной исторической хляби. Лучше бы, конечно, нам ошибиться, ибо за хлябью неотвратимо последует заморозок, а о нем легко рассуждать задним числом, жить же в такие годы очень даже непросто.

Хотелось бы, хотя это и противоречит всем традициям российской истории, чтобы нынешняя попытка построения у нас демократического общества наконец-то удалась. В противном случае население России, хотя эта страна со времен Екатерины II и причисляет себя к европейской цивилизации, так и не прочувствует, что же означает жить в условиях свободы и законности.

На протяжении многих веков Россия жила в постоянном напряжении: извне ей грозили то татары, то литовцы, то поляки, и она была вынуждена расходовать на содержание войска почти все свои ресурсы. Основная производительная сила страны – крестьяне стали рабами государства, и оно, получив неисчерпаемый источник для пополнения войска, одновременно создало себе дополнительный, уже внутренний очаг постоянной напряженности. Нужны были силы, чтобы держать в узде свой собственный народ. Во времена правления Ивана Грозного (XVI век) такая сила была найдена. Это «государев страх». Именно он стал впоследствии основным механизмом всех крутых новаций, он помог патриарху Никону в XVII веке и Петру Великому в XVIII веке. Живет он в потайных уголках загадочной русской души по сию пору.

Можно приводить еще множество чисто российских факторов, как бы предопределивших специфический характер русской истории. Это и малое число городов, разделенных почти незаселенным пространством, и многочисленные «национальные территории», постепенно превращенные в резервации, и концентрация культуры, а затем и науки всего в нескольких крупных центрах, что привело к резкой поляризации уровня культурной зрелости народа, и многое другое.

Андрей Белый в 1908 г. так зарифмовал свою боль:

 
Роковая страна, ледяная,
Проклятая железной судьбой –
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?
 

Никто, разумеется, не виноват в тяжкой российской истории. Перед историей, кстати, никто и не может быть повинен, если вслед за Пушкиным все же считать, что история страны – от Бога. Все, следовательно, шло так, как предначертано. Все потрясения, исторические катаклизмы, даже общенациональные трагедии, одним словом все, что люди расхлебывают своей жизнью, – не более чем искупление грехов прошлых поколений. Грехи же затираются только временем, т.е. все той же историей. Поэтому единственное, что требуется от человека, это осознать смысл своего прихода в этот мир и жить без стенаний и ропота.

Полезно к тому же запомнить слова К. С. Аксакова: «Опас-ность для России одна: если она перестанет быть Россиею».

А что же это такое – Россия? Знать бы. Хоть бы Пушкин подсказал или тот же Аксаков. Так нет же – молчат…

Часть II
Intelligentsia

Глава 4
Кто вы? Откуда вы?

Легко догадаться, что упоминавшиеся нами западники и славянофилы – это как бы две торчащие в разные стороны ветви одного ствола, именуемого русской интеллигенцией. Именно русской, ибо явление это наше, национальное, в нашем столетии почти не знакомое другим народам.

«Я не берусь решить… чудо она или чудовище, – я только знаю, что это, в самом деле, нечто единственное в современной европейской культуре», – писал в 1906 г. об интеллигенции Д. С. Мережковский [87]  [87] Мережковский Дм. Больная Россия. (Избранное). Л., 1991. С. 32.


[Закрыть]. В определенном смысле с ним согласен и Г. П. Федотов, назвавший русскую интеллигенцию «единственным и неповторимым явлением истории» [88]  [88] Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 404.


[Закрыть].

О русской интеллигенции размышляли многие, особенно в конце XIX века и в продолжение всего века XX: писатели и поэты, ученые и политики. Пытались давать четкие (как казалось авторам) определения этого понятия, анализировали характерные черты, коими наделена интеллигенция, выясняли ее роль в многочисленных трагических разворотах российской истории. Однако ни одно из оп-ределений так и не прижилось и в конце концов было признано, что русская интеллигенция – понятие ассоциативно-эмоциональное, допускающее, к сожалению, почти вольное толкование.

Принято считать, что в русский лексикон слово «интеллиген-ция» было введено во второй половине XIX века с легкой руки «торопливого», как его назвал В. О. Ключевский, писателя П. Д. Боборыкина [89]  [89] Боборыкин П.Д. Русская интеллигенция // Русская мысль. 1904. № 12. (Придумал это слово писатель якобы еще в 1886 году или двумя десятилетиями раньше, но свет оно увидело лишь в 1904 г. Поэтому сомнительно, если помнить об А.П. Чехове, чтобы автором этого термина можно было считать именно П.Д. Боборыкина).


[Закрыть]. Прижилось это слово сразу и навсегда только потому, что некий автор (назовем его П. Д. Боборыкиным) обозначил им не интеллект вообще, как переводится Intelligenz, intelligence со всех европейских языков [90]  [90] Лебедев В.П. Русская интеллигенция под прессом власти // Наука и власть. М., 1990. С. 77-94; Гудков Л. Интеллигенты и интеллектуалы // Знамя. 1992. № 3-4. С. 204-220.


[Закрыть], а специфическую социальную группу русских людей, наделенную, помимо интеллекта, еще рядом качеств, что обеспечивает им особое предназначение в жизни общества.

(Подчеркнем еще раз: не оспаривая тот факта, что именно П. Д. Боборыкин ввел в русский лексикон слово «интеллигенция», все же заметим, что сделал он это, вероятно, много раньше, чем принято считать, т.е. где-то в 60-х годах. Можно было бы, конечно, поднять все труды Боборыкина и установить истину, но нам на это занятие отвлекаться не хочется, поэтому ограничимся косвенными критериями своей правоты. И основным является тот, что такой тонкий и чуткий писатель как А. П. Чехов, уже с середины 80-х годов не просто часто употреблял это слово, причем без кавычек и каких бы то ни было оговорок, но и успел невзлюбить тот пласт русских людей, которых по праву называл интеллигентами).

Об особом предназначении интеллигенции мы еще поговорим. Пока лишь заметим, что на Западе русским интеллигентом называют интеллектуала, находящегося в идейной оппозиции к влас-ти [91]  [91]Художник и власть (круглый стол) // Иностранная литература. 1990. № 5 (слова Л. Аннинского); Грязневич В. Поводыри слепых (интеллигенция как социальный феномен) // Звезда. 1991. № 11. С. 107-113.


[Закрыть]. Этим подчеркивается не столько культурологическая, сколько общественно-социальная значимость интеллигенции.

Применительно к XIX столетию можно безошибочно сказать, что и нигилисты, и народолюбцы, и кающиеся дворяне, не говоря уже о широком спектре разночинцев, – все это интеллигенция. Безусловно к интеллигентскому племени принадлежали и первые активные разносчики марксизма по российской земле. Интеллигентами были и такие «интеллектуальные ястребы» как М.А. Бакунин, П.Л. Лавров, П.Н. Ткачев и многие другие.

И. С. Аксаков удачно обобщил все эти социальные группы, назвав их «самосознающим народом». Можно даже сказать – и это не будет большой ошибкой, – что интеллигенция – это народ вне нации. Если же мы попробуем суммировать сказанное, то окажется, что интеллигенция (в широком смысле) – это «совокупность живых сил, выделяемых из себя народом» [92]  [92] См.: Иванов-Разумник. Что такое интеллигенция? // Интеллигенция. Власть. Народ. М., 1993. С. 73.


[Закрыть]. А можно и так: «…интел-лигенция есть мыслящая среда, где вырабатываются умственные блага, так называемые “духовные ценности”» [93]  [93] Овсянико-Куликовский Д.Н. Психология русской интеллигенции // Там же. С. 385.


[Закрыть].

Но и с этим согласятся далеко не все. Ф. А. Степун, к примеру, считал интеллигенцию неким «орденом», ибо входят в него не по сословным, классовым или тем более образовательным признакам, а лишь по установочным, идеологическим [94]  [94] Степун Ф.А. Пролетарская революция и революционный орден русской интеллигенции // Там же. С. 293.


[Закрыть]. Вот это, пожалуй, наиболее точно.

И. Берлин в книге «Русские мыслители» назвал феномен российской интеллигенции наиболее крупным вкладом России в мировую культуру [95]  [95] Хорос Вл. Интеллигенты всех слоев // Литературная газета. 1988. № 47 (от 23 ноября).


[Закрыть]. Это, конечно, не совсем так, ибо Ф. М. Достоевский, А. П. Чехов, И. С. Тургенев, П. И. Чайковский, М. П. Мусоргский и еще десятки других русских гениев, таланту которых поклоняется мир, не были оппозиционерами, хотя и отражали дух нации. А коли включать в понятие «интеллигенция» просто всех деятелей культуры только по их принадлежности к интеллектуальному труду, то оно легко размывается и перестает быть характерно русским.

На самом деле, чтобы было ясно, о ком пойдет речь в нашей книге, не будем пускаться «в рассуждения мысли», а просто оговорим смысл используемых нами терминов, разумеется, не настаивая на истинности или единственности именно нашего толкования.

Представим себе такой образ. Нарисуем окружность, считая, что она как бы объемлет всю образованную часть русского общества; иными словами, эта окружность будет фиксировать полное множество интеллектуалов, т.е. интеллигенцию в широком (свободном) смысле слова; затем выделим в ней сектор небольшого размера, в него попадут все те интеллектуалы, которые занимаются твор-ческим трудом. Наконец, выделим в этой окружности еще один сектор совсем небольшого размера, в него мы поместим только социально активную часть творческой интеллигенции, главное предназначение которой – использовать свои профессиональные навыки, чтобы «заводить общество». Цель их жизни – непрерывно воевать с существующими порядками, торопить историю и направлять течение общественно-политических процессов в то русло, которое проложено их вuдением будущности страны; одним словом, они непременно желают «выпрыгнуть из истории» [96]  [96] Кива А. Intelligentsia в час испытаний // Новый мир. 1993. № 8. С.160-177.


[Закрыть], ибо их не устраивает та жизнь, которой они живут. Но одним им «выпрыгивать» скучно, поэтому они всегда стремились, да и сейчас стремятся, чтобы вместе с ними сиганула в неизвестность и Россия.

Именно эта часть русских интеллектуалов и являет собой ту интеллигенцию, которая стала чуть ли не главным «баламу-том» российской истории, именно она привлекает к себе внимание специалистов как социально значимая часть населения, и именно о ней мы поведем речь в этой книге. Ее имя – радикальная русская интеллигенция, а основное свойство ее интеллекта – это нетерпение мысли.

К такой интеллигенции отношение в России было, мягко скажем, неоднозначным. Николай II, например, не переносил само слово «интеллигент», он хотел даже поручить Академии наук обосновать изъятие этого слова из русского лексикона. Хотя, если разделять отношение А. П. Чехова к русской интеллигенции, то последний русский государь сам был типичным русским интеллигентом – вялым, безынициативным и безвольным.

Если расставить все точки над i, то надо сказать прямо: никогда в России интеллигенцию не любили. Факт этот бесспорный. Спорны лишь причины подобного отношения. Думаю, что по прочтении нашей книги они станут более ясными. Поэтому, не забегая вперед, пока скажу лишь главное.

Хорошо известно, что народ российский жизнью своей никогда удовлетворен не был. Он желал и боялся перемен, ибо интуитивно – и верно! – чувствовал, что любые изменения лишь еще более ухудшат его жизнь. К радикальным же перетряскам привычной жиз-ни звала только русская интеллигенция. Поэтому на нее смотрели с надеждой, но чаще со страхом и даже злобой.

Есть причины подобного отношения и на более приземленном, почти бытовом уровне. Для властей в интеллигенции непонятно все: и мотивы, и непредсказуемость поведения, и резкость в оценках. Оттого – страх и, само собой, неприязнь. Интеллигенция всегда говорит горькую правду. «Для нее нет запретных тем, нет излишне деликатных вопросов, нет авторитетов, нет сакральной истины. Именно это раздражает. Именно за это ее не любят» [97]  [97] Карлов Н.В. Интеллигентна ли интеллигенция? // Вопросы философии. 1998. № 3. С. 16.


[Закрыть].

Почитаем воспоминания «На чужбине» Л. Д. Любимова, родовитого русского дворянина: «Между народом и нами существовала еще прослойка… В прослойку входила интеллигенция. Наши отцы презирали этот термин и никогда не применяли его к себе». Чуть далее: «Вот буквально то толкование, которое Плеве (министр внутренних дел. – С.Р.) не раз развивал отцу: «Та часть нашей общественности, в общежитии именуемая русской интеллигенцией, имеет одну, преимущественно ей принадлежащую особенность: она принципиально, но притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленные к дискредитированию государственной, а также духовно-православной власти; ко всему же остальному в жизни страны она индифферентна» [98]  [98]Лисочкин И. Интеллигенция: от неистового Виссариона до незабвенного Васисуалия // Санкт-Петербургские ведомости от 26 марта 1997 г. С. 5.


[Закрыть].

Сравним этот текст с «Воспоминаниями» С.Ю. Витте, где он описывает отношение Николая II к русской интеллигенции.

… В ноябре 1904 г. государь собрал совещание по поводу предложений, сделанных ему министром внутренних дел П.Д. Святополк-Мирским. Касались они значительных послаблений в традиционных сферах государственной жизни. Министр, к примеру, предлагал привлекать в Государственный совет «избираемых» и даже советовал царю даровать «полную свободу вероисповедания старообрядцам».

Далее предоставим слово С.Ю. Витте: «Самый вопрос, поставленный в совещании, для меня был признаком того, что Государь далеко ушел в своем политическом мировоззрении, ибо ранее, когда мне приходилось при докладе говорить: таково общественное мнение, то Государь иногда с сердцем говорил:

– А мне какое дело до общественного мнения.

Государь совершенно справедливо считал, что общественное мнение это есть мнение “интеллигентов”, а что касается его мнения об интеллигентах, то князь Мирский мне говорил, что когда Государь ездил по западным губерниям и задолго до назначения его, Мирского, министром он в качестве генерал-губернатора его сопровождал по вверенным ему губерниям, то раз за столом кто-то произнес слово “интеллигент”, на что Государь заметил: “Как мне противно это слово”, – добавив, вероятно саркастически, что следует приказать Академии наук вычеркнуть это слово из русского словаря» [99]  [99]Витте С.Ю. Воспоминания. Т.2. М. 1960. С. 328.


[Закрыть].

Скажем еще раз: именно об этой интеллигенции мы и поведем речь в своей книге.

А. И. Солженицын в смрадных 70-х годах пришел к выводу, что коммунистическое общество, вытравившее из России все духовное, полностью уничтожило и интеллигенцию, как дух нации. Осталась, мол, не интеллигенция, а образованщина [100]  [100] Солженицын А. Образованщина // Новый мир. 1991. № 5.


[Закрыть]. Думаю, что это не вполне соответствует действительности, поскольку дух нации можно истребить только вместе с самой нацией. Пока она жива, жив и ее дух, жива и интеллигенция. К тому же в данном случае коммунистическая тирания почти полностью заглушила живой голос интеллигенции, но ее дух, дух противостояния, напротив, только окреп. Ибо сам факт существования такого феномена, как русская интеллигенция, свидетельствует о своеобразной многовековой болезни российского общества. Как только оно станет выздоравливать, влияние на него русской интеллигенции начнет падать [101]  [101] Романовский С.И. Нетерпение мысли // Новый часовой. 1998. № 6-7. С.363-369.


[Закрыть].

Пришло время спросить: когда и откуда объявился в российской истории этот феномен – интеллигенция?

Сразу выскажу свою точку зрения, хотя с ней, вероятно, согласятся не все. Интеллигенция родилась задолго до реформ Петра, в те далекие времена, когда в людях стало просыпаться общественное сознание и они начинали сверять христианские идеалы с родимой «туземной действительностью» [102]  [102] Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 299.


[Закрыть]. Время не сохранило имя первого русского интеллигента. Да это и не столь важно. Те единичные «смутьяны мысли», которые осмеливались «подавать голос» власти, были, конечно, и в XV, и в XVI, и в XVII веках и даже много ранее.