Текст книги "Искатель. 1983. Выпуск №4"

Автор книги: Сергей Павлов

Соавторы: Юлий Назаров,Григорий Кусочкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Никого. Я был еще желторотым курсантом.

– А тех, кто вырвался из оберонской западни?

– Видишь ли… – Андрей чувствовал себя неловко. – Весть о гибели Асеева так…

– Понимаю. Ну хорошо, Аганна ты теперь знаешь. Тимура Кизимова? Дэвида Нортона? Эдуарда Ионге? Жана Лорэ?

– Жан Лорэ… Такого не помню. Остальных знаю. Да и кто их не знает – известные космодесантники.

– После событий на Обероне Лорэ сразу вышел в отставку – пояснил Аверьян. – Кстати, Нортон, Йонге, Кизимов тоже проявили нервозность и пытались выйти в отставку досрочно. Однако притихли, как только УОКС перевел их из Дальнего Внеземелья в десантный отряд на Меркурии. Что им мешало работать в системах внешних планет, остается неясным. Аганн повел себя по-другому. Дальнее Внеземелье его не пугает. Скорее наоборот…

– Но Кизимов, Нортон, Йонге теперь, я слышал, отставники?

– Теперь – да. Внешне все у них выглядит благополучно: ветераны Внеземелья на заслуженном отдыхе. Живут себе уединенно и тихо. Нортон и Ионге в Америке, Лорэ в Европе, Кизимов в Азии. Аганн почему-то обосновался в системе Сатурна, возле Япета.

– Дался тебе Аганн! Ну, скажем, характер у него не такой, как у прочих.

– Ну, скажем, характеры у них у всех разные, – не то возразил, не то согласился Копаев. – Но вот странность: все пятеро обладают общей чертой. Нелюдимостью.

– Иными словами, в МУКБОПе считают, что нелюдимость пятерки – внеземное «приобретение». Но об этом я уже догадался.

– А как насчет догадки о том, что до катастрофы на Обероне никто из них не отличался склонностью к отчуждению?

– А чего вы хотели? – осведомился Андрей. – Чтобы у них после драмы на Обероне все оставалось по-прежнему?

– Тяжелый вопрос. Но, как минимум, мы не могли не хотеть, чтобы каждая персона из этой экзотической пятерки оставалась человеком.

– Как минимум?

– Да. Они не люди, Андрей.

– Что?..

– Не люди, – подчеркнуто внятно сказал Аверьян. – И в этом все дело, – Он со злостью отпустил поручень трапа, вспрыгнул на парапет и зашагал туда, где была одежда.

Машинально поймав на лету падающие очки, Андрей постоял, пытаясь определить свое отношение к словам Аверьяна. Разумеется, он сознавал, что по логике этих мгновений непременно должен быть ошарашен, ошеломлен или хотя бы растерян. Но ничего такого не чувствовал. Ничего, кроме своей беспомощности. Как на развилке дорог в незнакомой степи. Он не мог заставить себя усомниться в человеческом естестве Аганна. Однако считать Копаева идиотом тоже вроде бы глупо. Во всяком случае – сложно. Пришлось бы менять давно устоявшийся взгляд на МУКБОП… Повесив очки на прежнее место, Андрей стал смотреть, как представитель МУКБОПа надевает желтые брюки.

Копаев вернулся, и Андрей очень близко увидел зрачки его серых внимательных глаз. Копаев стоял и смотрел собеседнику прямо в глаза.

– Ну, – пробормотал Андрей, – чего уставился?

– Да так… Мне показалось, я потряс тебя информационным ударом.

– Изучаешь, в глубоком ли я нокдауне? Счет открыть не забыл?

Аверьян кивнул в сторону аэрария.

– Пойдем туда, я должен кое-что показать. Здесь слишком светло.

Уже на ходу он доверительно сообщил:

– Каждая особь из этой пятерки нелюдей все еще сохраняет в себе ряд истинно человеческих качеств. Причем не только на словах. Кое-какие поступки и… В общем, в нашей системе понятию «нелюдь» мы пока предпочитаем кодовое название «экзот».

Андрей почувствовал облегчение.

4. ПРИНЦ НА ГОРОШИНЕ

В аэрарии Копаев огляделся и молча направился в гардеробный павильон.

Андрей задвинул за собой бамбуковую дверь и увидел, что Копаев разглядывает штатив с одеждой.

– Это моя, – пояснил Андрей.

– Догадываюсь, – проворковал Копаев. Задрал голову кверху – на лице отпечаталась тень потолочной решетки. Весь он был исполосован тенями, как зебра. – А где тут… управление голосом? Никак не привыкну.

«Продолжаем дурака валять», – подумал Андрей. Отдал приказ автомату:

– Сорок-пятнадцать, верхние светофильтры.

Решетка потемнела – все в павильоне окрасилось в изумрудный цвет. Видный сквозь жалюзи блеск воды почему-то казался теперь с розоватым оттенком. Андрей сел на жесткий диван, добавил:

– Стол.

Представитель МУКБОПа, наблюдая, как из-под настила вырастает пластиковый бутон и разворачивается блином столешницы, одобрительно проворковал себе под нос: «Ну что за прелесть эта подпольная мебель!» – сел и, покопавшись в портфеле, выложил на стол коробку фотоблинкстера. Хотел открыть, но Андрей остановил его руку:

– Погоди. Все же… кто они? Нелюди? Или экзоты?

– Жаждешь подробностей?.. Это сложно.

– Ничего. Я постараюсь понять.

– Хорошо, постарайся. Тем более что даже там, в спсцотделе МУКБОПа, многого не понимают.

Андрей смотрел на Копаева. Тот медлил, что-то соображая.

– Видишь ли… Сотрудникам Западного филиала удалось копировать необычайно важный документ – дневниковые записи бывшего десантника-«оберонца» Дэвида Нортона. Документ заставил нас сделать два, казалось бы, взаимоисключающих вывода. Первый – успокоительного свойства…

– А именно? – быстро спросил Андрей.

– О нем я упоминал. Это насчет истинно человеческих качеств. Анализ рукописи… да и поступков Нортона объективно свидетельствует: сознание и нравственные критерии бывшего «оберонца» не выходят далеко за пределы общечеловеческих норм. А что касается второго вывода… Знаешь, мы до сих пор разводим руками. После событий на Обероне природная сущность Нортона разительно изменилась. Она не адекватна биологической сущности землян.

– Так… В чем это выражается?

– В том, во-первых, что физиология Нортона, похоже, базируется на энергетике небиологического происхождения. Его организм способен аккумулировать энергию каким-то иным путем, не свойственным человеческому организму. Во-вторых, не только аккумулировать, но и очень эффектно расходовать. Эффекты «расхода» весьма экзотичны, и зачастую их специфика самому Нортону непонятна и неподконтрольна. Чаще всего он просто не понимает, что именно с ним происходит. Причуды своей физиологии… точнее сказать, квазифизиологии бывший десантник переносит мучительно тяжело. Но больше всего он боится «мертвой тишины». Что кодирует Нортон в своем дневнике словосочетанием – «мертвая тишина», мы не знаем. Впрочем, не все нам понятно и про особенности, которые открытым текстом…

– Какие особенности?

– Буквально нечеловеческие.

– А конкретнее?

– Конкретнее… Трудно, видишь ли, языком человеческим об особенностях нечеловеческих… Ну вот, вообрази себе на минуту, будто бы ты ни с того ни с сего вдруг стал способен подолгу не дышать, подолгу обходиться без сна, видеть в полной темноте – даже сквозь плотно сжатые веки. Способен слышать, видеть и обонять ультразвук, радиоволны, пульсацию незаметных для нормального человека электромагнитных полей, чувствовать их…

– Но это же сила! – вставил Андрей. – Это бы я с удовольствием…

– Не торопись, – возразил Аверьян. – Нечеловеческая сверхчувствительность для человека удовольствие сомнительное. Запусти руки в кучу поваренной соли – что почувствуешь? Ничего особенного, верно? Нечувствительным к соли тебя делает твоя надежная сибирская кожа. А если кожа содрана в двух-трех местах? Пожалуй, взвоешь.

– Ладно, соль аналогии я уловил.

– Нет, всерьез попытайся представить себя в шкуре Нортона. Попробуй хотя бы мысленно окунуться в хаос недоступных нормальному человеку звуков, запахов, излучений всякого рода. В том числе – биоизлучений. Добавь сюда биоизлучения собственного тела и вообрази, что ты способен с болезненной остротой ощущать ток крови в своих артериях и работу желез… Во время магнитной бури ты испытываешь головокружение, теряешь ориентировку в пространстве, а во время грозы голова твоя просто раскалывается от дикой мигрени. Без особого для себя вреда ты можешь нырнуть едва ли не в кипяток, но стоит тебе поплавать в ледяной воде или сильно продрогнуть, как из всех пор твоей кожи начинает сочиться какая-то пакость – нечто вроде ртутно-блестящего пота. А бывают моменты, когда в твоем теле срабатывает какой-то совсем уж загадочный механизм, и ты, леденея от ужаса, вдруг теряешь свой физический вес. На Земле! Ни днем, ни ночью тебе не дает покоя неутолимая потребность в движении, в мышечной нагрузке. Поэтому усталость и сон, которые одолевают тебя только раз в трое-четверо суток, воспринимаешь как высшее благо… Нет, лично мне такая жизнь не доставила бы удовольствия.

– С ума сойти… – прошептал Андрей.

– В точку, – одобрил Копаев. – Я говорил об ощущениях Нортона. Однако есть свидетельства, что по такого рода ощущениям Нортон, Лорэ, Кизимов и Йонге – полные аналоги. Сострадальцы-экзоты.

– Среди них ты не упомянул Аганна. Случайно?

– Нет. – Копаев поерзал. – Тут есть одна тонкость… Но не обнадеживай себя.

Андрей спросил:

– И что… ничем нельзя им помочь?

– Они страдают уже десять лет, но никто из них не обратился за помощью. Более того, на контакт с нами экзоты решительно не идут. И очень стараются скрыть свое внеземное уродство.

– С какой стати?

– Этот вопрос тревожит нас больше всего. Из двух зол нормальные люди выбирают, как правило, меньшее. Почему нашим экзотам страдания в одиночестве кажутся меньшим злом – загадка из загадок. Вот и попробуй тут разобраться, чье сознание берет у них верх. Людей? Или нелюдей?..

– И медикологи ничего не заметили? – усомнился Андрей.

– Перед медосмотром экзоты умеют временно избавляться от «чужеродного заряда», – терпеливо пояснил Аверьян. – В результате их физиологические характеристики на некоторый срок приходят в норму. Правда, это из области наших догадок… Природа «чужеродного заряда» и механизм его нейтрализации пока остаются для нас тайной за семью печатями. Но сам по себе метод нейтрализации прост до смешного. Экзот накладывает ладонь на действующий сингуль-хроматический экран любого типа – и «чужеродный заряд» как бы стекает на экранную поверхность. Улавливаешь?

– Да. Продолжай.

– Структура кварцолитовой поверхности экрана как-то странно видиоизменяется – кварцолит совершенно теряет прозрачность в том месте, где прикасался экзот. На экране остается угольно-черный отпечаток ладони. Мы регистрируем такие отпечатки под кодовым названием «черные следы». Именно они или нам повод впервые заинтересоваться десантниками-экзотами.

– Аганн имеет какое-нибудь отношение к…

– Можно мне по порядку? – вежливо перебил Копаев. – Так вот, о феномене «черных следов»… Трудно поверить, однако Международному управлению космической безопасности «черные следы» известны лишь из показаний очевидцев. По большей части – случайных. Лишь одному штатному сотруднику западного филиала удалось увидеть этот таинственный феномен воочию. Увидеть, и только! Спецы научно-технической службы МУКБОПа в ярости от того, что до сих пор не могут заполучить «черный след» в свои руки. Разумеется, виноваты мы, оперативники. Но мы ничего тут не можем поделать, потому что экзоты, заметая свои «следы», уничтожают экраны. То есть попросту разбивают их вдребезги. А после «экранной диверсии» никогда не забывают убрать кварцолитовый мусор, и все у них шито-крыто… Вывод сделаешь сам?

– Для вас «черный след», похоже, играет роль решающего фактора… Ну, который…

– Который позволяет нам безошибочно выделять экзота из среды полноценных людей, – подсказал Аверьян. – Верно. И почему бы вам, Андрей Васильевич, не перейти на работу в МУКБОП?

Андрей не ответил. Копаев вздохнул и сказал:

– Ну ладно. Тогда, по выражению программистов прошлого века, перфокарты на стол… Действительно, наше ведомство пока не вправе зачислить Мефа Аганна в компанию «черноследников». Для этого нет у нас прямых улик – никто не видел его черных меток, тождественных «черным следам» Кизимова, Нортона, Ионге, Лорэ. Однако есть косвенная улика – его нелюдимость. Лично меня эта улика вполне убеждает: я без особого риска дал бы Аганну название – суперэкзот.

– Вот даже как!.. А куда подевалась знаменитая ваша «презумпция невиновности»?

– Никуда она не подевалась. Остается в силе, пока не будет доказано обратное. А доказать мы надеемся с твоей помощью. Так или иначе, но Аганн у нас на подозрении. Цепочка «черных следов» тянется за каждым из «оберонцев»-экзотов. Почему бы ей не тянуться за «оберонцем» Аганном? Давно прошли времена, когда у подозреваемых насильно брали отпечатки пальцев, и никто о тех временах не жалеет. Но в этой ситуации лично я уже близок к тому, чтобы испытывать ностальгию. В общем, пока думай что хочешь, но, всего вероятнее, Аганн – матерый суперэкзот.

Щелкнула откинутая крышка фотоблинкстера. Копаев переключил клавиши управления – из боковой стенки прибора выдвинулся стержень с белым шариком на конце. Тронув клавиш поиска кадров, представитель МУКБОПа бросил взгляд на примолкшего собеседника, взялся за шарик. В пространстве над зеркалом отражателя возник объемный портрет Мефа Аганна – желтоволосая с проседью голова в натуральную величину. Умные бирюзово-синие глаза глядели доверчиво, благожелательно и чуточку грустно.

– Ну, это неинтересно, – пробормотал Аверьян, – Аганна ты знаешь, Йонге, Кнзимова, Симича, Нортона… Вот Жан Лорэ и Марко Винезе.

Андрей посмотрел на портреты Лорэ и Винезе, вспомнил, что этих людей он тоже видел когда-то в Леонове или в Гагарине. Тихо спросил:

– Значит, и Золтан Симич, и Марко Винезе?..

– Да, – подтвердил Аверьян, – из той же компании «оберонцев»-экзотов. Ведь после оберонского гурма спаслись семеро. Но о Винезе и Симиче не было речи, потому что и тот и другой пропали без вести позже. Винезе – во время разведки пещер Лабиринта Сомнений на Меркурии. Симич – в южной зоне Горячих скал на Венере.

– Но еще в этом году я видел Симича в Гагарине!

– Он погиб незадолго до старта «Байкала». Точнее, пропал без вести. Мы вынуждены так говорить, поскольку никто не видел трупов Симича и Винезе. Хотя и тот и другой скорее всего действительно погибли. В живых теперь остались только эти пятеро – Аганн, Лорэ, Кизимов, Нортон, Йонге.

– Н-да, – протянул Андрей, – веселенькая история…

– Дальше будет еще веселее, – мрачно пообещал Аверьян. – Дальше идут портреты десантников, погибших на Обероне. Как у тебя со зрительной памятью?

– Не жалуюсь.

– Смотри и старайся запомнить.

– Зачем?

Копаев нахмурился:

– Ты ведь взялся за это дело? Я правильно понял?

Андрей внимательно посмотрел на него. Сказал:

– Ты правильно понял. Но леший меня подери, если мне тут все ясно.

Копаев взгляда не отвел.

– Я, – сказал он, – даю тебе очень подробную информацию. И не скрываю, что это пока еще только синица в руке. А журавль… сам знаешь где. У Япета. О какой ясности может идти речь?

«Чего-то он все-таки не договаривает», – решил Андрей. Но смолчал. Ему вдруг стало тревожно и неуютно. Отчего ему стало тревожно и неуютно, он не мог себе объяснить, и от этого неприятное ощущение только усилилось. Он слышал, как представитель МУКБОПа что-то переключил на пультике фотоблинкстера, и едва не вздрогнул, увидев изображение головы Николая Асеева. Широкое массивное лицо, приплюснутые уши, слегка приплюснутый нос. Левая бровь рассечена светлой черточкой шрама.

Аверьян кивнул на портрет:

– Начальник рейда «Лунной радуги» к Урану…

– Не надо, – сказал Андрей. – Я знаю.

– В составе группы десантников «Лунной радуги», – невозмутимо продолжал Аверьян, – Асеев принимал участие в высадке на Оберон. Командир группы Юс Элдер был уверен в безопасности десанта. Его уверенность стоила жизни ему самому и еще пятерым. Асеев погиб, заслоняя собой, своим телом… Впрочем, фильм про оберонский гурм ты, наверное, помнишь?

Андрей не ответил. Перед глазами снова возник лиловый скафандр с лиловыми катофотами. Гибель Асеева – последние кадры этого фильма, но там уже почти ничего нельзя было понять. Медленное, как во сне, перемещение гигантских теней, их причудливая деформация, зеленые зарницы, снежная и ледяная пыль, бессильные перед клубами пыли лучи фар и дрожащие мутно-желтые ореолы вокруг лучей, окантованные полукружьями неярких радуг…

– Рамон Джанелла, – сказал Копаев, и Андрей увидел, над зеркалом отражателя рыжеволосую, коротко стриженную (это в обычае у десантников) голову незнакомца. Длинное лицо с едва различимыми на загорелой коже крапинками веснушек, длинный некрасивый нос.

– Мстислав Бакулин, Леонид Михайлов, Накаяма.

Чертами лица Мстислав напоминал Валаева. Правда, рот иной формы: разрез чересчур правильный (красивый, но какой-то математически точный), сурово сжатые губы. Волосы русые, глаза гипнотически-пристальные, светло-серые – почти белесые.

– Взгляни теперь.

Андрей увидел на фотоблинкстере свой портрет, перевел взгляд на Копаева.

– Нет, ты посмотри внимательнее.

– Это не я, – сказал Андрей. – Похож на меня… Очень. Но это не я.

– Верно. Не ты. Юс Элдер. Погибший на Обероне друг Мефа Аганна.

Аверьян закрыл фотоблинкстер. Несколько секунд Андрей следил, как загорелые пальцы Копаева застегивают замки портфеля. Опомнившись, проговорил:

– Погоди, Аверьян… почему же раньше…

– …Никто не обратил внимания на ваше с Элдсром необычайное сходство? – Копаев надел свитер, одернул рукава. – Очень просто. Портрет Элдера сделан лет двенадцать назад – в то время, когда командиру десантников было сорок. И чтобы … сходство с Элдером в конце концов стало бросаться в глаза, тебе надо было… э-э… несколько возмужать.

Андрей смотрел в пространство мимо Копаева. В голове была каша. Вопросы, которые он намерен был задать Аверьяну, улетучились все до единого. Он напрочь забыл их. Как будто после знакомства с внешностью Элдера все остальное сместилось куда-то, соскользнуло.

Андрей ощутил, что сидеть ему неудобно: словно колючка впилась в бедро. Он нащупал колкий предмет. Это была пластмассовая «горошина» – неровно окатанная частичка пляжной насыпки.

– Принц на горошине, – прокомментировал Аверьян. – Кстати, в принцах ты ходишь последний рейс. На днях коллегия УОКСа должна утвердить тебя капитаном «люстровика» – дело решенное. Андрей Тобольский, капитан Дальнего Внеземелья… Звучит.

«Звучит», – подумал Андрей.

Он бросил «горошину» за спину, поднялся, приказал автомату убрать светофильтры. Подошел к штативу с одеждой.

– О чем это я хотел спросить?.. Да! А что я, собственно, должен делать на борту «Анарды»?

– То есть ничего в абсолютном смысле этого слова. – Копаев пожал плечами. – С одной стороны, ты на борту официальный гость – технический эксперт. С другой – приятель Агамна. Вот и занимайся потихоньку своими делами, общайся с приятелем. Торопиться некуда, время есть. Две недели. «Байкал» без тебя не уйдет. Вернешься назад, не забудь поделиться со мной впечатлениями.

– И это все?

– Да. В общем и целом…

Просунув голову сквозь ворот свитера, Андрей посмотрел на Копаева.

– А в частности?

– В частности… – Аверьян уставился на золотую эмблему пилота, словно впервые видел ее. – В частности, я полагаю, Аганн будет рад общению с тобой. Но если ты вдруг заметишь, что по какой-то… пусть даже необъяснимой причине твое общество начинает его тяготить, сразу уйди. Немедленно. Оставь своего приятеля в покое. Хотя бы на время.

– Я не способен поступать иначе.

– Ну, знаешь… разные бывают обстоятельства.

Копаев сидел неподвижно, и вид у него был усталый и как будто бы виноватый.

– Связь «Байкала» с «Анардой» раз в сутки, – усталым голосом продолжал Аверьян. – Если за сутки на борту танкера ты ничего такого… гм… необычного не заметишь, сеанс связи будешь заканчивать фразой: «Привет нашим парням – всей корабельной команде». В противном случае условная фраза в конце: «Общий привет». Ну а если тебе там, на танкере, почему-либо станет совсем уж невмоготу, дашь мне понять об этом словами: «Скучаю, очень скучаю». Запомнил?

– Язык лицемерия прост, запомнить нетрудно.

– Язык разведки. И если все-таки «заскучаешь»…

– Не надо, я понял, ты прилетишь и подменишь меня.

Скрипнул диван, Копаев поднялся.

– Итак, до связи?

Андрей пожал протянутую руку.

– До связи.

– Всего тебе самого доброго! – как-то уж очень искренне, тепло сказал Копаев.

Андрей отодвинул легкую бамбуковую дверь. В исполосованном тенями аэрарии по-прежнему было безлюдно.

– Да, вот еще что!.. – произнес Копаев вдогонку. – Только пойми меня правильно и… воздержись от бесполезных вопросов – все равно не сумею ответить. Так вот, я тебя не обманываю, когда говорю, что на танкере, кроме Аганна, нет никого. Но если однажды тебе случится увидеть… ну, в общем, не Мефа Аганна, то знаешь, не придавай этому слишком большого значения. Пройди мимо и постарайся сделать вид, что ничего особенного не заметил. Трудно при таких обстоятельствах изобразить хладнокровие, однако попробуй. Иного совета дать не могу.

Андрей обернулся. Копаев смотрел сквозь жалюзи на сверкающую под солнцем воду. Обтянутая черным свитером спина, руки в карманах. Андрей с такой силой задвинул за собой дверь, что решетчатая стенка отозвалась гулом.

В нескольких метрах от павильона он замедлил шаг. Остановился. Волна бешенства схлынула. А собственно, почему за все человечество голова должна болеть у одного Копаева? Почему все то, чем встревожен функционер МУКБОПа, в той же мере не должно тревожить любого и каждого члена мирового сообщества людей? Скажем, Андрея Тобольского? С какой это стати Тобольский считал себя вправе пребывать в состоянии иждивенческих настроений? Принц на горошине…