Текст книги "Дафнис и Хлоя (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Все сидели дома. Землепашцы и пастухи были рады, что хоть на короткое время стали они свободными от трудов: по утрам они хорошо ели, долго и крепко спали, так что зима, на их взгляд, была слаще и лета, и осени, даже и весны. А вот Хлоя и Дафнис, вспоминая, как они целовались, как обнимались, как вместе пили и ели, теперь проводили печально бессонные ночи и ждали весенней поры, как ждут Воскресения из мёртвых. Они огорчались, даже увидя сумку, когда под руку им попадалась: ведь из неё, бывало, вместе они вынимали пищу, или подойник, – ведь из него вместе пили, или свирель, лежащую без внимания, дар любви. Они молились нимфам и Пану – просили избавить их от этих мучений и вновь показать и им, и их стадам горячее солнце. Но, молясь, они старались придумать средство, как бы увидеться друг с другом. Но Хлоя не видела выхода, да и придумать ничего не могла: та, что считалась ей матерью, всегда была с ней, она учила её чесать шерсть, крутить веретена и то и дело напоминала ей о свадьбе. Дафнис же был свободен и на выдумки более ловок, чем девушка. Потому он придумал хитрость, чтобы увидеть Хлою.

Перед двором Дриаса, у забора уже давно росли два мирта и плющ: мирты стояли близко один от другого, а между ними вился плющ. Раскинув свои побеги на оба мирта, он создал своей листвой подобие пещеры, и на нём висели ягоды. Потому-то здесь собиралось много зимующих птиц, – ведь пищи им зимой не хватало. Много тут было дроздов, были голуби, были скворцы и прочие птицы, что любят клевать ягоды плюща. Будто ради охоты на этих птиц и пошёл сюда Дафнис, а чтобы всякий ему поверил, набрал в сумку медовых лепёшек и захватил с собой птичий клей и силки. Расстояние было не более стадий десятка, зато снег много труда и препятствий ему доставлял. Но для любви нет непроходимого пути – пусть пролегает он через огонь, или воду, или даже скифские снега.

Добежав до двора Дриаса, стряхнув с ног снег, он расставил силки и намазал клеем длинные ветки. Так он сидел, с волнением и птиц поджидая и Хлою. Что до птиц, то их прилетело множество, и ловить их было легко, так что пришлось ему немало потрудиться, собирая их, убивая и ощипывая перья. А вот со двора не вышел никто, ни мужчина, ни женщина, ни даже домашняя птица, но все сидели дома, так что Дафнис был в затруднении, не зная, что делать, – словно его привели сюда зловещие птицы. Он решил найти повод и толкнуться в двери, и он стал раздумывать, чтобы сказать, чтобы его слова показались правдоподобными. "Я зашёл за угольком". А не было разве других соседей всего в одном стадии от тебя? "Пришёл хлеба взаймы попросить". Но сумка – полна едой. "У меня нет вина". Но только что кончился сбор винограда. "За мной гнался волк" – а где же следы волков? "Пришёл, чтобы поохотиться на птиц" – что же после охоты домой не идёшь? "Я хочу увидеть Хлою", но кто же в этом признается отцу и матери девушки? И как ни кинь, всё клин. И все-то мои предлоги – подозрительны. Лучше помолчать. Весной увижу Хлою, если уж, кажется, не суждено мне зимой увидеть её.

Он собрал добычу и хотел уходить. Но сжалился, видно, над ним Эрот, и вот что случилось.

Дриас с домочадцами сидел за столом. Мясо уже поделили, хлеб на стол положили, чашу вином, разбавив водой, наполнили. И вот одна из собак схватила кусок мяса и бросилась бежать к двери. Дриас рассердился (это была его доля), и, схватив палку, погнался за ней. И, гоняясь за ней, он оказался у плюща и увидел, что Дафнис, взвалив на плечи добычу, подумывает, как бы исчезнуть. Дриас позабыл и о мясе и о собаке и, воскликнув: "Здравствуй, сынок!" – обнял его, расцеловал и, взяв за руку, повёл в дом. Увидев друг друга, Дафнис и Хлоя чуть не упали. Сделав усилие, чтобы удержаться на ногах, они поздоровались, поцеловались и в этом будто опору нашли, чтобы не упасть.

Получив сверх ожидания и поцелуй и свидание с Хлоей, Дафнис подсел к огню. Сняв с плеч, положил на стол голубей и дроздов и стал рассказывать, как, наскучившись дома сидеть, он пошёл на охоту и как наловил одних силками, других клеем, летевших на ягоды мирта и плюща птиц. Его похвалили за то, что он не сидит, сложа руки, и заставили поесть из того, что собака схватить не успела. А Хлое велели разлить вино. Она всем поднесла, Дафнису же после всех: она делала вид, что сердита на него за то, что он хотел, придя сюда, уйти, не повидав её. Но всё же, прежде чем ему поднести, отпила, а затем уже ему подала. Он же, хоть его и томила жажда, стал пить медленно и, медля, усиливал своё наслаждение.

Стол опустел, на нём не осталось ни мяса, ни хлеба. Тогда все, кто сидел за столом, стали расспрашивать, как поживает Миртала с Ламоном. Они называли счастливыми их за то, что судьба им послала такого кормильца на старости лет. И он был рад похвалам. Ведь их слушала Хлоя. Когда же его не пустили домой, сказав, что назавтра хотят принести жертву Дионису, то от радости он их чуть вместо Диониса поклонением не почтил. Он вынул из сумки медовых лепёшек и птиц. Их приготовили к ужину, поставили кратер с вином и разожгли огонь. Наступила ночь, и пошло пированье. А потом стали рассказывать предания, петь песни и, наконец, пошли на покой – Хлоя с матерью, Дафнис с Дриасом. И Хлое не было иной отрады, кроме мысли, что утром она увидит Дафниса. А Дафнис радовал сердце: он счастлив был уже тем, что лежал с отцом Хлои. Он обнимал его, и целовал, в дремоте представляя, что он это делает с Хлоей.

Наступил день. На дворе был мороз, и северный ветер всё леденил. Все встали от сна, в жертву Дионису принесли годовалого барана и, разведя огонь, стали готовить пищу. Пока Напа пекла хлеба, а Дриас жарил барана, Дафнис и Хлоя, улучив момент, выбежали из двора туда, где рос плющ. Поставив силки и намазав клеем ветки, они наловили немало птиц. Для них наслаждением были поцелуи, и сладка им была беседа.

"Ведь для тебя, Хлоя, я пришёл сюда".

"Я знаю, Дафнис".

"Ведь из-за тебя я гублю этих дроздов".

"Что же я сделать должна для тебя?"

"Помнить обо мне!"

"Помню, клянусь нимфами, которыми клялась в нашей пещере. Сей же час мы вернёмся туда, едва только растает снег".

"Но снега так много, Хлоя! Я боюсь, как бы раньше, чем снег, не истаял я".

"Мужайся, Дафнис, солнце уже пригревает сильно".

"О, если бы было оно горячо, как огонь, что сжигает мне сердце".

"Ты всё шутишь и хочешь меня обмануть".

"Нет, никогда, теми козами клянусь, клясться которыми ты меня заставляла".

Так откликалась на речи Дафниса Хлоя. Тут Напа послала за ними, и они прибежали, неся с собой добычу обильней вчерашней. И, совершив возлияние Дионису, они приступили к трапезе, увенчав головы плющом. А когда пришла пора, восхвалив Иакха и восклицая: "Эвоэ!" – они отпустили Дафниса домой, наполнив его сумку мясом и хлебом. Дали ему и голубей и дроздов отнести Ламону с Мирталой, сказав, что они наловят себе других, пока ещё продолжается зима и пока ягод на плюще хватает. И Дафнис ушёл, расцеловав всех, а Хлою последней, чтобы у него на губах остался её поцелуй.

И не раз ещё он ходил к ним этой дорогой, придумывая иные предлоги. Так что и зима не совсем оказалась для них лишённой любви.

Началась весна, и таял снег. Земля стала обнажаться, трава стала пробиваться, и пастухи погнали стада на пастбища, а раньше других Дафнис и Хлоя, – ведь они служили пастырю могущества. И они побежали к нимфам в пещеру, а оттуда к Пану, к сосне, а затем и к дубу.

Сидя под ним, они пасли стада и целовали друг друга. Они стали искать цветы, чтобы украсить венками статуи богов. Цветы едва стали появляться, – их пестовал зефир, а солнце пригревало. Всё же удалось найти и фиалки, и нарциссы, и курослеп, и всё, что ранней весной Земля приносит. Хлоя и Дафнис надоили козьего и овечьего молока и, украсив венками статуи богов, совершили возлияние молоком. И стали играть на свирели, как бы соловьёв вызывая поспорить с ними в пении. А соловьи уже откликались в чаще леса, и скоро всё лучше стала удаваться им песнь об Итисе, словно они вспомнили после долгого молчания свою прежнюю песню.

Овечьи стада заблеяли. Ягнята прыгали, залезая под маток, и тянули их за соски. А за овцами, ещё не рожавшими, гонялись бараны, взбирались на них сзади, каждый выбрав себе одну. И козлы гонялись за козами и наскакивали на них и бились за коз. У каждого были свои, и каждый охранял их, чтобы с ними не связался другой козёл. Даже старых людей, случись им это увидеть, к делам любви побудило бы такое зрелище. А тем более Дафнис и Хлоя, юные, цветущие и давно уже искавшие любовных наслаждений: они распалялись, слыша всё это, млели, видя это, и искали чего-то получше, чем поцелуи и объятья, – особенно Дафнис. За время зимы он возмужал. Поэтому он рвался к поцелуям, и жаждал объятий, и во всём стал смелее и решительнее.

Вот он и стал просить, чтобы Хлоя уступила ему в том, чего он желал: нагой с нагим полежала бы с ним подольше, чем делала раньше.

"Ведь это одно, – сказал он, – осталось, чего мы не исполнили из советов Филета. Ведь здесь единственно, наверно, – то средство, которое нашу любовь успокоит".

Когда же она задавала вопрос, что же есть ещё больше, чем целовать, обнимать и вместе лежать, и что же ещё он делать задумал, если они будут, оба нагие, вместе лежать, он ей ответил: "То же, что бараны – с овцами и козлы – с козами. Разве не видишь, что после того, как дело сделано, овцы и козы от них не бегут, а те не томятся, гоняясь за ними, но, будто взаимно вкусив наслажденья, вместе пасутся. Видимо, это дело – сладостно и побеждает горечь любви".

"Но разве ты не видишь, Дафнис, что и козлы с козами, и бараны с овцами всё это делают стоя, и козы и овцы, тоже стоя, их принимают. Те на них скачут, они же спину им подставляют. А ты хочешь, чтобы я вместе с тобой ложилась, да ещё и нагая. Смотри, ведь их шерсть – плотнее моей одежды".

Дафнис послушался и, улёгшись с ней, долгое время лежал, но, не умея то сделать, к чему стремился, поднял её и, обняв сзади, прижался к ней, подражая козлам. И, ещё больше смутившись, он сел и заплакал: неужели же он – даже глупее баранов в делах любви?

С ним по соседству жил землевладелец Хромис, уже в преклонных годах. Он привёл к себе из города бабёнку, молодую, цветущую, более изящную, чем поселянки. Звали её Ликэнион. Видя, как Дафнис каждое утро гнал коз на пастбище, а к ночи обратно с пастбища, она загорелась желанием сделать его своим любовником, соблазнив подарками. И однажды, подстерёгши его одного, она подарила ему свирель, сотового мёда и сумку из кожи оленя.

Но сказать ему что-либо она опасалась, поняв, что он любит Хлою: заметила – он льнёт к девушке. Сначала она догадалась об этом, видя их взаимные приветствия и улыбки, а потом рано утром, сказавшись мужу, чтобы глаза отвести, будто пойдёт к соседке, которой время рожать наступило, она пошла следом за ними и, спрятавшись в чаще, услышала, о чём они говорят, увидела, что делают. Не ускользнули от её взоров и слёзы Дафниса. Она пожалела этих несчастных и, решив, что ей представился случай сделать сразу два дела, – дать им избавление от мук, своё же удовлетворить вожделение, – такую придумала хитрость.

На следующий день, будто направляясь к той же роженице, Ликэнион идёт к дубу, где сидели Дафнис и Хлоя, и, притворившись, будто она огорчена, сказала: "Дафнис, спаси меня, злополучную! Из моих двадцати гусей самого лучшего утащил орёл. Но он поднял слишком тяжёлую ношу, и, взлетев, он не смог её унести на тот утёс. И опустился здесь, в мелколесье. Ради нимф и этого Пана! Пойди со мной туда, – одна я идти боюсь, – спаси моего гуся, не оставь без внимания ущерба в моём стаде. Может, и орла убьёшь, и он уже не будет у вас таскать ягнят и козлят. Тем временем твоё стадо сторожить будет Хлоя. Твои козы её знают, ведь вы всегда вместе пасёте".

Дафнис встал, взял посох и пошёл следом за Ликэнион. Уведя его возможно дальше от Хлои, когда они оказались в чаще близ ручья, она велела ему присесть и сказала: "Ты любишь Хлою, Дафнис: это я узнала ночью от нимф. Явившись во сне, они мне рассказали о твоих вчерашних слезах и приказали мне спасти тебя, научив любовным делам. А эти дела – не только поцелуи и объятья и не то, что делают козлы и бараны: другие это скачки, и они намного слаще тех, что бывают у них, ведь они даруют наслаждение более длительное. Так вот, если хочешь избавиться от мук и испытать те радости, которых ты ищешь, то отдай себя в мои руки, стань моим учеником. Я же, в угоду нимфам, всему тебя научу".

Дафнис пал к ногам Ликэнион, моля скорее обучить его этому искусству, которое ему поможет с Хлоей совершить то, чего ему так хочется. И, будто готовясь постигнуть нечто великое, ниспосланное ему богами, он обещал подарить ей упитанного козлёнка, сыра из сливок и даже козу. Увидя в нём такое простодушие, какого она не ожидала, вот как Ликэнион стала Дафниса делу любви обучать. Она приказала ему сесть поближе к себе, целовать её такими поцелуями и столько раз, как вошло у него в привычку, а целуя, обнять её и лечь на землю. Когда юноша сел, поцеловал её и лёг с ней рядом, она, увидев, что он уже в силе приступить к делу, и полон желания, приподняв его, легла под него и навела его на ту дорогу, которую он искал. А потом уже всё оказалось простым и понятным: остальному научила природа.

Лишь окончился этот урок, Дафнис стал порываться к Хлое бежать и сделать с ней то, чему здесь научился, будто боясь, что если промедлит, то всё забудет. Но Ликэнион, удержав его, сказала: "Вот что ещё нужно тебе, Дафнис, узнать. Я ведь – женщина, и теперь я от этого не пострадала. Меня уже давно всему научил другой мужчина, а в уплату взял мою невинность. Хлоя же, когда вступит с тобой в эту битву, будет кричать, будет плакать, будет кровью облита, словно убитая. Но ты не бойся той крови, а когда убедишь её отдаться тебе, приведи сюда: здесь, если и будет кричать, никто не услышит, если расплачется, никто не увидит, а если своей кровью замарается, в этом ручье искупается. И помни, что я первая, раньше Хлои, сделала тебя мужчиной".

Ликэнион ушла в другую часть леса, будто продолжая разыскивать гуся. Дафнис задумался над сказанным ей, его первый порыв остыл, он стал сомневаться, следует ли ему Хлое докучать и просить во время объятий большего, чем поцелуи. Он не хотел, чтобы она кричала, будто её схватили враги, или чтобы плакала от боли, или кровью исходила, словно её убивают. Новичок в любви, он боялся крови и думал, что кровь может литься только из раны. И, решив наслаждаться с ней обычными ласками, Дафнис вышел из леса. Придя туда, где сидела Хлоя, плетя из фиалок венок, он обманул её, сказав, что вырвал гуся из когтей орла, и, обняв, стал целовать её, как целовал Ликэнион в миг наслаждения: ведь это можно было делать без опаски. Она же надела на голову Дафниса венок, и целовала его кудри, они ей казались лучше фиалок. И, вынув из сумки кусок лепёшки из сушёных фруктов и несколько хлебцев, дала ему. Когда же он ел, она у него изо рта хватала кусочки и, как птенчик, глотала.

Когда они так угощались, – а больше целовались, чем ели, – показалась рыбачья лодка, плывшая вдоль берега. Не было ветра, на море было затишье, приходилось грести, и рыбаки гребли крепко. Они торопились, чтобы доставить в город к столу богача живую рыбу. То, к чему прибегают всегда моряки, чтобы забыть про усталость, – к тому же прибегли, под взмахи весёл, гребцы. Один из них, старшой, пел морские песни, остальные же все разом откликались на его голос.

Когда они пели так в море, то клики их пропадали – звук голоса исчезал в воздушном просторе. Когда же, объехав мыс, они вошли в залив, изогнутый, словно серп месяца, клики стали слышней, ясней стал доноситься на берег запев. Расщелина прилегала к равнине, и будто полая труба флейты, принимая в себя звук, подражала голосам, на всё откликалась. Были слышны вёсел удары, гребцов голоса. И всё это было для слуха радостью.

Сначала долетал звук с моря, а звук, на земле родившийся, настолько позднее замолкал, насколько позднее возникал.

Дафнис, которому всё это было уже знакомо, своё внимание обратил лишь на море. Он любовался, смотря, как быстрее птицы корабль пролетал, минуя равнину, старался запомнить те песни, чтобы сыграть их потом на свирели. Хлоя же тогда в первый раз услышала то, что эхом зовётся. Она то на море смотрела, когда мореходы песнь запевали, то, к земле обернувшись, искала, кто же им вторит? Когда они мимо проплыли, и тихо стало в расщелине, она спросила у Дафниса, нет ли за мысом другого моря, и не плыл ли там другой корабль, не пели ли другие мореходы такую же песню, а потом разом все замолчали? Дафнис рассмеялся, поцеловал Хлою, а затем, увенчав её венком из фиалок, стал рассказывать предание об Эхо, вперёд попросив у неё как плату за этот рассказ ещё поцелуев десяток.

"Много нимф живёт и в ясеннике, и в дубравах, и в болотах. Все они – прекрасны, все – певуньи. У одной из них была дочка Эхо. Она была смертной, так как её отец был смертным, и в красавицу мать – красотой. Её воспитали нимфы, Музы играть на свирели, на флейте её научили, под лиру, под кифару петь песни. И, достигнув расцвета девичьей красоты, она водила с нимфами хороводы, пела с Музами песни. Но она избегала мужчин – и людей и богов, любя свою девичью жизнь. Пан рассердился на девушку, – он завидовал её песням, красота же её была для него недоступна, – и он вверг в безумие пастухов, что пасли коз и овец. Они растерзали её и члены её тела, – а всё ещё пело оно, – разметали по Земле. Но её песни в угоду нимфам скрыла Земля в Своём лоне и сохранила напев. И по воле Муз она подаёт голос, всему подражая, как некогда подражала девушка всем: богам и людям, инструментам, зверям, – и даже Пану, когда он начинал играть на свирели. И он, услышав, вскакивал и бежал по горам, не надеясь поймать, но желая узнать, кто же этот тайный его ученик".

Такое сказание Дафнис поведал ей, и Хлоя без конца целовала его: ведь то же за ним повторяла и Эхо.

С каждым днём солнце становилось теплее: весна кончалась, начиналось лето. И у них летней порой начались новые радости. Он плавал в реках, она купалась в ручьях, он играл на свирели, соревнуясь с песней сосны. Она же вступала в состязание с соловьями. Они гонялись за цикадами, ловили кузнечиков, собирали цветы, трясли деревья, ели плоды. Бывало, лежали нагими вместе, покрывшись козьей шкурой. И Хлоя могла бы стать женщиной, если бы не смущала Дафниса мысль о крови. Однако, боясь, чтобы разумное решение страсти не было сломлено порывом, он не позволял Хлое сильно себя обнажать. Хлоя этому дивилась, но спросить о причине стыдилась.

Этим летом у Хлои было много женихов, и отовсюду много народа ходило к Дриасу с просьбой отдать её замуж. Иные уже приносили подарки, иные же много богатых даров обещали, если заполучат её. Напа, прельстившись надеждой на это, хотела выдать Хлою скорее и не держать дольше в доме взрослую девушку. Ведь, того и гляди (говорила она), пася своё стадо, она себя потеряет и в мужья себе возьмёт пастуха за несколько яблок или роз. Лучше сделать её госпожой в собственном доме, а, получив большие подарки, сохранить их своему родному дитяти – у них недавно родился мальчик.

Случалось, Дриасу такие речи казались заманчивыми, каждый жених сулил подарки лучше, чем можно бы взять за дочь пастуха. Но иной раз он думал, что девушка стоит дороже женихов-землепашцев и что если она вдруг найдёт своих родителей, то она осыплет богатством и его и его жену. Он отлагал свой ответ, тянул время со дня на день, а между тем перепадало ему немало подарков. Хлоя, узнав об этом, грустила и от Дафниса долгое время скрывала, не желая его огорчать. Когда же он стал настаивать, спрашивая, что с ней – такое, и огорчался, не получая ответа, больше, чем если бы всё узнал, она ему рассказала о речах Напы, торопившейся выдать замуж её, сказала о том, что Дриас наотрез никому не отказывает, но своё решение отложил до поры, когда соберут виноград.

От этих рассказов Дафнис стал сам не свой и, сев, заплакал. Он сказал, что умрёт, если Хлоя больше не будет с ним пасти стада. И не только погибнет он, но и овцы, лишившись такой пастушки. Затем, собравшись с мыслями, он ободрился и надеяться стал, что сумеет убедить отца, и себя уже считал в числе женихов, и надеялся, что он всех других победит. Одно смущало его: Ламон не был богат, и это делало шаткой надежду. Однако он решил посвататься, и Хлоя с ним согласилась. Ламону он об этом сказать не решился. Миртале же, набравшись храбрости, поведал о своей любви и завёл речь о браке. Ночью она сказала об этом Ламону. Он принял холодно её слова и стал бранить, что дочку простых пастухов сватать она захотела юноше, чьи знаки сулят счастливую судьбу. Ведь если он найдёт своих родных, то тех, кто призрел его, он и на волю отпустит, и даст им крупнее участки земли.

Миртала, боясь, как бы Дафнис, потеряв надежду на брак, из-за любви не решился бы с собой покончить, привела ему другие причины, почему возражает Ламон: "Мы ведь – бедны, сынок, и нам нужно невесту с приданым побольше. Они же – богаты и богатых хотят себе женихов. Убеди-ка ты Хлою, а она пусть убедит отца, чтобы он не требовал многого и выдал её за тебя. Уж, наверное, она тебя любит, и ясно, ей больше хочется спать с бедным красавцем, чем с богатой обезьяной".

Миртала не надеялась, что Дриас даст согласие, – у него на примете были женихи побогаче. Она полагала, что нашла отличный повод, чтобы покончить с делом о браке. И Дафнис на это не мог возразить ничего. Видя, что он – далёк от цели своих стремлений, он поступил, как поступают в несчастьях все влюблённые: он стал плакать и призывать на помощь нимф. И ночью во сне они явились перед ним в том же виде, как прежде являлись, и старейшая сказала: "Забота о твоём браке и Хлои – дело другого бога. Дары же, которыми ты прельстишь Дриаса, мы дадим тебе. Корабль молодых метимнейцев, привязь которого съели твои козы, ветер в тот день далеко унёс от земли. Ночью же, когда ветер подул с моря, и оно стало бушевать, корабль был выброшен на скалы этого мыса. Корабль и многое из того, что было на нём, погибло, но кошелёк и в нём три тысячи драхм волна выкинула на берег, там он и лежит, прикрытый травой, рядом с трупом дельфина. Никто из прохожих к тому месту не подходит, стараясь уйти поскорее от зловония трупа. Ты же подойди, подойдя же, возьми и, взяв, отдай. Достаточно, если сейчас не будут считать тебя бедняком, а потом ты станешь богатым".

Они исчезли с мраком ночи. Только лишь день начался, как Дафнис вскочил, развесёлый, и свистом погнал коз на пастбище. Поцеловав Хлою, сходив к нимфам, чтобы поклониться им, он пошёл к морю, будто желая омыться. И там по песку, у пены прибоя, он бродил, ища три тысячи драхм. Найти их ему не стоило много труда: в нос ему скоро ударил не приятный запах дельфина, который был выброшен бурей на берег и гнил. И этот-то запах ему послужил провожатым. Он подбежал, разгрёб водоросли и нашёл кошелёк, полный денег. Схватив его и положив к себе в сумку, не прежде ушёл он, чем нимфам и морю воздал благодарность. Хоть и был он пастух, но море теперь он считал для себя милее, чем землю, – оно помогало ему жениться на Хлое.

Став владельцем трёх тысяч драхм, он уже не медлил, считая себя самым богатым человеком на свете – не только что в тамошней сельской округе. Придя к Хлое, рассказал ей свой сон, показал кошелёк, и, поручив постеречь стада, пока он не вернётся, помчался к Дриасу. Он нашёл его на току, молотившим с Напой пшеницу, и начал с ним беседу о браке.

"Отдай мне в жёны Хлою: я – хороший жнец, лозы могу обрезать и деревья сажать, умею и землю пахать, и по ветру веять зерно. Как я пасу стада – свидетель Хлоя. Мне дали полсотни коз, я удвоил их число. Я выкормил больших и красивых козлов, а прежде мы покрывали своих коз чужими козлами. Кроме того, я – молод, ваш сосед, и никто обо мне дурного не скажет. Меня вскормила коза, так же как Хлою – овца. Насколько всех других я – лучше, настолько же и в подарках им уступать не хочу. Они ведь дадут тебе разве что коз и овец, пару быков и зерна столько, что кур не прокормишь. А от меня – вот вам три тысячи драхм. Только пускай никто об этом не знает, даже мой отец, Ламон".

Он отдал ему деньги и, обняв, стал целовать.

Увидев столько денег, сколько им и не снилось, они пообещали отдать за него Хлою и заверили, что добьются согласия Ламона. Напа с Дафнисом продолжала работать, быков подгоняла и волочильной доской выбивала зерно из колосьев, Дриас же, спрятав кошель туда же, где у него хранились знаки Хлои, пошёл к Ламону с Мирталой, чтобы у них небывалое дело – сватать жениха. Он застал их за тем, что они мерили ячмень, только что перед тем провеяв. Ими владело уныние, так как зерна было едва ли не меньше, чем – до посева. Дриас стал их утешать, – на это, мол, жалобы слышны повсюду, – а затем стал их просить дать Дафниса в мужья Хлое, сказав, что хоть и много ему предлагают другие, но с Ламона и Мирталы он ничего не возьмёт. Даже больше того, он даст им кое-что в придачу. Дафнис и Хлоя – молоды, сказал он, выросли вместе, вместе стада пасли и такой связаны дружбой, какую не легко разорвать. Да и возраст у них такой, что пора им и спать уже вместе. Вот что он сказал, да и прочего ещё много всякого. Ведь наградой за то, чтобы он убедил их, он получил три тысячи драхм. Нельзя тут было Ламону сослаться ни на свою бедность, – ведь те перед ним не кичились богатством, – ни на молодость Дафниса, – он был уже крепким юношей. Сказать же причину, что Дафнис, по его мнению, стоит лучшей невесты, он не хотел. И вот, помолчав, он ответил: "Вы поступили правильно, своих соседей предпочтя чужим людям и богатства не ставя выше честной бедности. Пусть за это Пан и нимфы будут к вам благосклонны! Я спешу устроить эту свадьбу. Ведь я был бы лишён рассудка, если бы я, уже старик, которому нужны в работе лишние руки, не счёл бы себе за благо в дружбу вступить с вашим домом. Да и кто не пожелает Хлою? Красивая девушка, в расцвете, всем она – хороша. Но ведь я – раб, и ни над чем не хозяин. Нужно, чтобы мой господин узнал об этом и дал своё согласие. Давай же отложим этот брак до осени. Были у нас из города люди и сказали, что к этому сроку хозяин собирается к нам прибыть. Тогда они станут муж и жена. Теперь же пусть они любят друг друга, как брат и сестра. Только вот что узнай, Дриас: ты добиваешься юноши, родом намного выше нас с тобой".

Он расцеловал Дриаса и предложил ему выпить, так как был полдень. Затем пошёл его провожать, оказав ему знаки почтения и дружбы.

Дриас не пропустил мимо ушей последних слов Ламона и, домой идя, думал: "Кто же такой – Дафнис? Его воспитала коза: значит, о нём пекутся боги. Он – красив, не похож на Ламона, курносого, старого, и на его лысую бабу. У него оказалось сразу три тысячи драхм, а ведь столько и диких груш пастух не найдёт у себя. Не покинули ли и его родители так же, как Хлою? Не нашёл ли Ламон и его так же, как я нашёл Хлою? Не было ли с ним знаков, подобных тем, что найдены были и мной? О, если б так было, владыка Пан и нимфы! Может, он, отыскав своих родных, откроет и тайну Хлои".

Так он думал, заносясь высоко в мечтах, пока не дошёл до гумна. Придя же туда и видя, что Дафнис весь в ожидании того, что услышать ему предстоит, ободрил его, назвав своим зятем, обещал, что свадьбу сыграют осенью. Он протянул ему правую руку в знак того, что Хлоя ничьей не будет женой, кроме Дафниса.

Дафнис помчался к Хлое, ни пив, ни ев, быстрее, чем летят мысли. Он застал её за работой: она доила овец и делала сыр. Он сообщил ей известие о свадьбе и после, уже не скрываясь, целовал её, как жену, и делил с ней труды: он доил в подойники молоко, сыры заквашивал в плетёнках, под маток подкладывал и ягнят и козлят. Устроив всё, они умылись и, утолив голод и жажду, пошли искать созревших плодов. Было много всего: эта пора года – изобильна. Много было груш и в лесу и в садах, много и яблок. Одни уже на землю упали, другие держались на ветках – опавшие более душисты, а те, которые висели на ветках, более цветисты. Эти пахли вином, а те сверкали золотом. На одной из яблонь все яблоки были уже собраны. Она стояла без плодов и без листьев, все ветви были голыми. Но на её вершине осталось одно яблоко, большое, прекрасное, оно затмевало своим чудным цветом другие. Кто плоды собирал, побоялся высоко взобраться и не потрудился снять его. А может, это чудное яблоко уцелело для влюблённого пастуха.

Лишь только это яблоко Дафнис увидел, как решил сорвать его с вершины, не слушая Хлои. И так как он не послушался её, она, рассердившись, пошла к стаду. Дафнис же влез на дерево, сорвал яблоко и подарил его Хлое. Она всё ещё сердилась, и он обратился к ней:

"Милая девушка! Это яблоко родили Горы, и его воспитала яблоня, зрелым сделало Солнце, и Судьба сохранила его для меня. Ведь я – не лишён глаз, и я не мог покинуть его, чтобы оно упало на землю, чтобы стадо, пасясь, затоптало его, чтобы змея своим ядом напитала его или чтобы со временем ссохлось оно, теперь такое прекрасное и завидное. Ведь яблоко было дано Афродите в награду за красоту. И тебе я дарю яблоко в знак твоей победы. Ваши судьи – похожи: тот пас овец, а я пасу коз".

Он положил ей яблоко в складки платья на грудь. Когда он к ней наклонился, она его так целовала, что Дафнис ничуть не жалел, что решился залезть так высоко: он получил поцелуй, что был дороже и золотого яблока.

ГЛАВА ЧЕТВЁ РТАЯ

Из Митилены пришёл раб, принадлежавший тому же хозяину, что и Ламон, и сообщил, что незадолго до сбора винограда хозяин хочет приехать сюда посмотреть, не нанёс ли его полям какого вреда набег метимнейцев. Уже кончалось лето, и приближалась осень, и Ламон готовил своему господину такой приём, чтобы его душа радовалась. Он очищал ручьи, чтобы вода была чистая, вывез навоз со двора, чтобы запах не раздражал хозяина, а за садом ухаживал, чтобы он был прекрасен на вид.

И верно, сад был прекрасен у него и похож – на царский. Он растянулся на стадий, лежал на высоком месте, а шириной был плетра в четыре. Его можно сравнить с лугом. В нём были яблони, мирты, груши, гранаты, фиги, маслины, лозы вились по грушам и яблоням, и зрелые грозди чернели, будто соревнуясь с плодами. Были там и кипарисы и лавры, платаны и сосны, на них вился плющ.

Большие пучки его ягод своим тёмным цветом были похожи на грозди винограда. Плодовые деревья росли в середине сада. А вокруг них стояли деревья, не дающие плодов. Всё это место было обнесено терновой изгородью. Всё было разделено и размерено в точном порядке, и ствол от ствола был на равном расстоянии, а наверху ветви сходились друг с другом, переплетаясь листвой. И то, что сделала природа, казалось, создано было искусством. Здесь были и грядки цветов. Одни цветы рождены землёй, другие – творение искусства, розы, лилии и гиацинты – дело рук человека, а первоцветы, фиалки, нарциссы растила Земля. Летом была здесь тень, весной – цветы, осенью – плоды, и в каждую пору года всё полнилось негой.