Текст книги "Дафнис и Хлоя (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Иванов Сергей Иванович
Дафнис и Хлоя

Лонг

ДАФНИС И ХЛОЯ

(пересказ через ОСОЗНАНИЕ)

ГЛАВ А ПЕРВАЯ

На Лесбосе есть город Митилена. Он прорезан каналами – в них вливается море – и украшен мостами из белого камня.

От этого города в двухстах стадиях находилось поместье богача. Чудесное – имение: в горах зверь, на полях хлеба, на холмах лоза, на лугах стада, и море, набегая на берег, плещется на песке.

В этом поместье был козопас Ламон. Пася стадо коз, он нашёл ребёнка, одна из коз кормила его. Там рядом была чаща леса, заросшая понизу терном, и повсюду вился плющ, и росла трава, а на ней лежал ребёнок. Сюда коза и ходила, часто исчезая из глаз, и долгое время она оставалась с ребёнком, покидая своего козлёнка. Ламон подметил, что она убегает, и пожалел козлёнка. В полдень он пошёл за ней по следам и увидел, что коза переступает, боясь копытами ребёнку вред причинить, а он тянет молоко, струящееся потоком. Пастух подивился, подошёл ближе и нашёл мальчика, крупного, красивого и в убранстве, для подкидыша чересчур богатом: пурпурное покрывало, золотая застёжка, ножичек с рукояткой из слоновой кости.

И сначала Ламон задумал взять с собой одни лишь эти знаки, ребёнка же оставить здесь. Но затем устыдился, что он – безжалостней козы, и, дождавшись ночи, принёс своей жене Миртале и знаки, и ребёнка, да и козу привёл. Она изумилась: неужели козы стали рождать детей? И он рассказал ей, как нашёл его, как увидел его вскормленным козой, и как стало ему стыдно покинуть ребёнка на смерть. И она согласилась, что правильно он поступил. Затем они вещи, что были оставлены при ребёнке, спрятали, ребёнка своим признали, а его кормление поручили козе. А чтобы имя у мальчика было таким, какое в обычае у пастухов, они его назвали Дафнисом.

С тех пор прошло уже два года, и вот с пастухом Дриасом, пасшим стада на соседних лугах, случилось то же, на такую же находку он напал, такое же диво увидел. Там в скале была пещера нимф, изображения нимф были высечены там из камня: ноги босые, руки нагие, кудри вьются по плечам, пояс на бёдрах, в глазах улыбка, будто они пляшут в хороводе. Вход в пещеру лежал посередине скалы. Тут бил ключ, образуя ручей. Перед пещерой простирался луг, и на нём, питаясь влагой, росла трава. Тут и подойники лежали, и флейты, и свирели, и тростник – обетные дары от пастухов минувших времён.

И в эту пещеру овца, недавно принёсшая ягнёнка, стала так часто ходить, что не раз думали, что она пропала. Желая её наказать и заставить слушаться, Дриас свил из прутьев верёвку, скрутил петлю и пошёл к скале, чтобы поймать овцу. Подойдя, он увидел: овца подставляет соски с молоком, текущим обильно, а ребёнок хватает то за один, то за другой сосок ротиком чистым и свежим, так как овца очищает ему лицо языком, когда он насытится. Это дитя было девочкой, и рядом с ней лежали знаки: головная повязка с золотым шитьём, золочёные туфельки, браслеты из золота.

Сочтя, что эта находка послана ему богами, и овцой наученный жалости к ребёнку и любовному с ним обращению, он поднял на руки младенца, знаки положил в свою суму и помолился нимфам, чтобы они дали ему счастливо вскормить малютку, вручившую себя их покровительству. И когда пришло время гнать стадо домой, он возвратился в свой двор и своей жене рассказал о том, что видел, то, что нашёл, показал, а ей приказал девочку считать своей дочкой, её тайну скрыть ото всех и воспитать как родное дитя. И Напа (так звали жену Дриаса) стала матерью ребёнку, стала его ласкать и любить, боясь уступить овце в нежности. А чтобы все поверили, что это – её дочка, она тоже дала ей пастушеское имя, назвав Хлоей.

Оба эти ребёнка выросли быстро, и заблистали красотой ярче, чем – дети поселян. Дафнису уже было пятнадцать лет, а Хлое столько же, только без двух, когда и Дриас и Ламон в одну ночь увидели такой сон. Привиделось им, что нимфы той пещеры, в которой источник был и где Дриас нашёл ребёнка, Дафниса с Хлоей передают мальчику, бойкому и прелестному: за плечами крылья, лук и стрелки в руках. И, коснувшись одной стрелой обоих, он велел отныне пасти ему стадо коз, а ей стадо овец.

Увидев этот сон, Дриас и Ламон огорчились – неужели придётся этим детям пасти коз и овец? Ведь по их пелёнкам, казалось, что им – предсказана лучшая доля. Потому-то их кормили и пищей более нежной, и грамоте обучали, и всему, что в деревне считалось прекрасным. Но всё же, они подумали, надо богам покориться, раз дело идёт о судьбе детей, спасённых Провидением. Друг другу об этом сне рассказав и принеся жертву в пещере у нимф крылатому мальчику, они послали своих питомцев со стадами, обучив их тому, как нужно пасти до полудня, как выгонять стадо, когда спадёт жар, когда водить к водопою, когда в загон отводить, когда посох в ход пускать, а когда лишь прикрикнуть. Дафнис и Хлоя обрадовались и своих коз и овец полюбили больше, чем было в обычае у пастухов: ведь она пасла овец, виновниц своего спасения, он же пас коз, помня, что его вскормила коза.

То было начало весны, и все цветы расцвели. Воздух был уже полон жужжанием пчёл, пели птицы, прыгали, резвясь, рождённые недавно козлята и ягнята. Барашки скакали по холмам, пчёлы жужжали в лугах, и птицы своим пением оглашали заросли. И так как всё вокруг было охвачено радостью и весельем, Дафнис и Хлоя подражали тому, что слышали и видели: слыша пение птиц, пели, глядя, как прыгают овцы, скакали, подражая пчёлам, собирали цветы и на грудь за одежду себе их кидали или, сплетя веночки, посвящали их в дар нимфам.

И всё они делали вместе, пася стада, неподалёку друг от друга. И часто Дафнис пригонял овец, отбившихся от стада, часто и Хлоя сгоняла с утёсов коз. Бывало и так, что один из них сторожил оба стада, когда другой увлекался игрой. А игры были у них пастушьи, детские. Хлоя на болоте собирала стебли златоцвета, плела из них клетки для цикад и часто, этим занявшись, забывала своих овец. А Дафнис, нарезав тростинок, узлы их колен проколов, одну с другой склеив воском, и до ночи учился играть на свирели. И они пили вместе молоко и вино, а еду, что с собой приносили из дома, делили друг с другом. И можно скорее увидеть, что овцы и козы врозь пасутся, чем встретить порознь Дафниса с Хлоей.

И пока они так веселились, вот что измыслил против них Эрот: неподалёку волчица кормила волчат и из соседних стад похищала добычу. Тогда поселяне, сойдясь ночью, вырыли ямы в сажень шириной, а глубиной в четыре. Большую часть земли они раскидали, убрав далеко от ямы, а над ямой положили ветви и засыпали их остатком земли, чтобы месту придать прежний вид. Если бы даже заяц здесь пробежал, то и тогда бы эти ветви сломались, ведь они были тоньше соломы. Но хоть они и вырыли много таких ям по горам и равнинам, они не поймали волчицу, потому что она учуяла, что тут земле – ловушка, а коз и овец погибло немало, да к тому же чуть не погиб и Дафнис. И вот как это случилось.

Два козла, придя в ярость от ревности, кинувшись друг на друга, вступили в бой. Они столкнулись так, что у одного из них сломался рог. Он, задрожав, пустился бежать, а победитель, гонясь за ним, не давал ему передышки. Дафнису стало жалко, что у козла сломался рог, и, рассердившись на козла, который сломал этот рог, схватил посох и стал преследовать того, кто преследовал сам. И ни убегавший козёл, ни Дафнис, догонявший его, не смотрели себе под ноги, и оба упали в яму – первым козёл, а за ним – и Дафнис. Это Дафниса и спасло: козёл при падении ему послужил опорой. И вот он в слезах ожидает, не придёт ли кто на помощь, чтобы вытащить его наверх. Хлоя увидела, что случилось, помчалась к яме, узнала, что Дафнис – жив, и позвала на помощь пастуха с соседнего луга, сторожившего быков. Придя, он стал искать верёвку, чтобы, ухватившись за неё, Дафнис поднялся из ямы. Но верёвки под рукой не случилось.

Тут Хлоя, развязав свою повязку, дала её пастуху. И вот они, стоя на краю, стали его тащить, и он, перехватывая повязку руками, выбрался наверх. Им удалось вытащить и козла, который сломал оба рога. Козла они подарили пастуху, как дар за спасение, чтобы он его принёс в жертву, а домашним решили сказать неправду, придумав, что напали волки, если кто-то станет спрашивать о нём. Сами же, вернувшись, осмотрели своих овец и коз. И, увидев, что козы и овцы пасутся, они уселись на ствол дуба и стали осматривать – не поранил ли Дафнис себя. Но ни раны, ни крови на нём не было, только волосы и тело были в грязи. И они решили, что Дафнису надо помыться, пока не узнали Ламон и Миртала о том, что случилось.

И, войдя с Хлоей в пещеру нимф, он отдал Хлое свой хитон и сумку, а сам, став у ручья, принялся мыть кудри и тело. Кудри у него были чёрные и густые, тело – загорелое. Хлое, смотревшей на него, Дафнис показался прекрасным, и так как впервые он ей показался прекрасным, то причиной его красоты она сочла купание. Когда же она стала омывать ему спину, то его тело легко поддавалось руке, так что она не раз украдкой к своему прикасалась телу, желая узнать, какое – нежнее. Потом они стада погнали домой – солнце было уже на закате, и Хлоя ничего уже больше с тех пор не желала, кроме как снова увидеть Дафниса купающимся. Утром, когда они пришли на луг, Дафнис, сев под дубом, стал играть на свирели, а вместе с тем присматривал за козами, а они лежали. А Хлоя, сев рядом, следила за стадом овец, но чаще она смотрела на Дафниса.

И, играющий на свирели, он ей показался прекрасным, и она решила, что причина его красоты – прелесть напева, так что, когда он кончил играть, она взялась за свирель, надеясь, что, может, и она станет такой же прекрасной. Она убедила его пойти искупаться, и увидела его во время купания, а, увидев, прикоснулась к нему, и ушла в восхищении, и это восхищение было началом любви. Что с ней случилось, девочка не понимала, ведь она выросла в деревне и ни от кого не слышала даже слова "любовь". Её душа томилась, взоры скользили, и она только и говорила о Дафнисе. Она перестала есть, по ночам не спала, о своём стаде не заботилась, то смеялась, то рыдала, то засыпала, то вскакивала. Лицо у неё, то бледнело, то вспыхивало огнём. И как-то раз, когда она осталась одна, вот какие слова пришли ей на ум:

"Я – больна, но что – за болезнь, не знаю. Я страдаю, но нет на мне раны. Я тоскую, но из овец у меня ни одна не пропала. Я пылаю, даже когда сижу здесь, в тени.

Сколько раз терновник царапал меня, и я не стонала, сколько раз пчёлы меня жалили, а я не отказывалась от еды. Но то, что теперь моё сердце ужалило, – намного сильнее. Дафнис – красив, но красивы и цветы, прекрасно звучит его свирель, но прекрасно поют и соловьи, а ведь о них я не думаю. О, если бы я стала его свирелью, чтобы его дыхание в меня входило, или козочкой, чтобы он пас меня. Злой ручей! Ты Дафниса сделал прекрасным, я же напрасно купалась в тебе. Я гибну, милые нимфы, и даже вы не даёте спасения девушке, вскормленной здесь на ваших глазах! Кто же вас украсит венками, когда не станет меня, кто будет кормить моих ягнят, кто будет ходить за моей болтливой цикадой? Я поймала её, с трудом, чтобы своим пением возле пещеры она усыпляла меня, но Дафнис теперь лишил меня сна, и напрасно поёт цикада".

Так она страдала, так говорила, стараясь найти имя любви.

А пастух Доркон, который вытащил из ямы Дафниса, а с ним и козла, молодой человек, чей подбородок был опушён первой бородкой, познавший любовь и на деле уже, и по имени, с того дня почувствовал влечение к Хлое, и чем больше дней протекало, тем сильней он распалялся сердцем. На Дафниса, как на мальчишку, он даже внимания не обращал, а Хлоей решил овладеть подарками или силой. Сначала он принёс им обоим подарки – ему свирель в девять колен, скреплённых медью, а ей – шкуру лани, одежду вакханок, пятнистую. С тех пор он стал относиться к Дафнису небрежно, а Хлое каждый день приносил или сыра кусок, или венок из цветов, или рано созревший плод яблони. А один раз он принёс ей телёнка-сосунка, чашечку с золотым узором, птенцов горных птиц, а она, не искушённая в приёмах любви, принимая эти подарки, была рада, а ещё больше радовалась тому, что ими может порадовать Дафниса. Но так как и Дафнису пора уже было узнать, какие мучения доставляет любовь, то однажды у него с Дорконом возник спор, кто – красивее, и судьёй была выбрана Хлоя. Наградой же было назначено: кто победит, тот целует Хлою.

Первый говорить стал Доркон: "Милая девушка! Я ростом – выше Дафниса. Я пасу быков, а он – коз, и настолько я – лучше его, насколько быки – лучше козлов. Я – белее молока, и мои кудри – золотисты. Меня вскормила мать, а не зверь. А он – мал, безбород и чёрен. Он пасёт козлов, и от них – отвратительный запах, а беден – настолько, что и пса не прокормит. Если, как говорят, его молоком вскормила коза, то чем же он – лучше козлёнка?"

После Доркона стал говорить Дафнис: "Меня, как и Зевса, вскормила коза. Я пасу козлов, но они – покрупнее быков в его стаде. Запах козлов ко мне не пристал: ну да, и не пахнет же Пан, а ведь он – козёл. Хватает мне сыра с поджаренным хлебом и вина, всё это – достаток богатых крестьян. Я – безбород, но таков – и Дионис. Моя кожа – темна, но тёмен – и цвет гиацинта, а ведь Дионис – повыше сатиров, и гиацинт – лучше лилий. А этот – рыжий, с бородой козлиной и бел.

И если тебе придётся из нас одного целовать, у меня поцелуешь ты губы, у него же – щетину. А затем не забудь, милая девушка: и тебя вскормила овца, а ведь ты – красива".

Хлоя, вспыхнув от радости, слыша его похвалу, да и давно желая Дафниса поцеловать, вскочила и подарила его таким поцелуем, что он смог его душу воспламенить. Огорчённый, Доркон ушёл и стал искать другого пути для своей любви.

Дафнис же стал сумрачным: часто вздрагивал и старался сдержать частые удары сердца. Ему хотелось смотреть на Хлою, а как взглянёт – зальётся краской. Тогда-то в первый раз он увидел, что её кудри отливают золотом и у неё – огромные глаза, а лицо молока его коз – белее. Будто тогда он впервые прозрел, а прежде, будто у него не было глаз, до еды он почти не касался, а пил, если кто предлагал, – разве по принуждению: лишь пригубливал. Молчалив стал тот, кто прежде был болтливее, чем цикады, вялым стал тот, кто раньше был резвее коз. Он перестал смотреть за стадом, и забросил свою свирель. У него пожелтело лицо. Только о Хлое и были его речи. И если оставался один, он так с собой говорил: "Что же это сделал со мной поцелуй Хлои? Её губы – нежнее роз, а её уста – слаще мёда, поцелуй же её пронзил меня больнее жала пчелы. Я часто козлят целовал, и щенят целовал, и телёнка, подарок Доркона, но её поцелуй – что-то новое. У меня захватило дух, сердце выскочить хочет, тает душа, и всё же я опять хочу её поцелуя. О, злосчастная победа, о, небывалая болезнь, даже её имени я назвать не умею! Собираясь меня целовать, не отведала ли Хлоя какого-то зелья? Почему же она не погибла? Как поют соловьи, а свирель моя замолчала! Как скачут козлята, а я сижу недвижим! Как цветы расцвели, а я венков не плету! Вон фиалки, вон гиацинт распустился, а Дафнис увял. Неужели Доркон станет скоро красивее меня?"

Дафнис томился, ведь он впервые вкусил и дел и слов любовных.

Доркон же подстерёг Дриаса, когда тот сажал побеги лозы, подошёл к нему с отборными сырами и преподнёс ему в подарок, так как они были друзьями с тех пор, когда ещё Дриас пас стада. Начав с этого, он перевёл речь на свой брак с Хлоей: если он женится на ней, то сулит много ценных подарков, как подобает тому, кто пасёт быков, – пару волов для пашни, четыре улья молодых пчёл, полсотни яблонь, воловью кожу, чтобы нарезать подошв, и всякий год телёнка, уже не сосунка. Дриас, польстившись на такие дары, чуть не согласился на брак. Но, сообразив, что девушка – достойна лучшего жениха, и боясь нажить беду, когда всё раскроется, не дал согласия на брак, просил прощения и отказался от подарков Доркона.

Вторично потерпев крушение своих надежд, и загубив понапрасну сыры, Доркон решил напасть на Хлою, когда она будет одна. И, выследив, что они по очереди гоняют стада на водопой, один день – Дафнис, другой – девушка, он придумал хитрость, какая к лицу пастуху. Он взял шкуру волка, которого бык запорол рогами, защищая коров, натянул её на себя, спустив по спине до пят. Передними лапами он покрыл свои руки, задними – ноги до ступней, а голову покрыл мордой волка с разинутой пастью. Перерядившись в зверя, он пошёл к ручью, куда после пастьбы шли козы и овцы на водопой. Этот источник был в овраге. Место вокруг него заросло акантом, шиповником, можжевельником, чертополохом и ежевикой. Спрятавшись там, Доркон поджидал, когда наступит пора водопоя, и надеялся, что, испугавшись, Хлоя попадёт в его руки.

Прошло немного времени, и Хлоя погнала стада к ручью, покинув Дафниса,– он резал побеги на корм козлятам. Следом за ней шли собаки, оберегая овец и коз и принюхиваясь. Почуяв Доркона, который шевельнулся в кустах, они с лаем бросились на него и, окружив его, стали рвать шкуру волка. Боясь позора, защищённый покрывавшей его шкурой, он сидел молча в засаде. Когда же Хлоя перепугалась при первом взгляде на него и стала звать Дафниса на помощь, а собаки, стащив с него шкуру волка, впились ему в тело зубами, Доркон, закричав, стал умолять о помощи Хлою и Дафниса, уже прибежавшего сюда. Они, окликнув собак, угомонили их, Доркона повели к ручью – его бёдра и плечи были искусаны. Раны от зубов собак промыли и смазали корой вяза, разжевав её. По своей неопытности в любви, они сочли замысел Доркона со шкурой волка за шутку. Они даже стали его утешать и, взяв под руки, прошли с ним часть пути и лишь тогда отпустили домой.

И вот Доркон, избегнув такой беды и спасшись из пасти собак, стал залечивать раны. А Дафнис с Хлоей до ночи собирали коз и овец. Перепуганные видом шкуры волка, растревоженные лаем собак, одни из них забежали в горы, другие же сбежали к морю. А ведь они были приучены слушаться голоса, подчиняясь звуку свирели, успокаиваться и, как хлопнут в ладоши, – собираться вместе. Но тогда страх заставил их забыть обо всём, и, разыскав их по следам, Дафнис и Хлоя загнали их в загоны.

Только этой ночью они спали крепким сном, и усталость была им лекарством от любовной тоски. Но когда наступил день, они стали всё так же страдать: радовались – встретившись, расставшись – печалились. Чего-то желали, но не знали чего. Они лишь знали одно, что его погубил поцелуй, а её – купание в ручье.

Их разжигала и года пора. Был конец весны и начало лета, и было всё в расцвете. Деревья в плодах, равнины в хлебах, всюду стрекотание цикад, благоухание плодов, блеяние овечьих стад. Можно было подумать, что реки пели, катя воды, а ветры будто играли на флейте, шелестя ветвями сосен. И яблоки, будто в томлении любви, падали с веток на землю. И солнце, любя красоту, всех заставляло снимать одежды. И, распалённый всем этим, Дафнис бросался в реки. Он то окунался, то за рыбами гонялся, игравшими возле него; и часто глотал он холодную воду, будто желая затушить пылавший внутри пожар. Хлоя же, выдоив овец и почти всех коз, немало времени тратила, чтобы заквасить молоко. Очень уж ей мешали мухи и жалили, когда их отгоняли. Затем, вымыв лицо, надевала венок из сосновых веток, и, накинув на бёдра шкуру лани, чашу вином с молоком наполняла, и этот напиток пила с Дафнисом.

Но вот был близок полдень, и время наступало, когда их глаза попадали в плен очарования. Когда Хлоя видела Дафниса нагим, её поражала его краса, и она млела, не замечая и малейшего изъяна в его теле. Он же, видя её одетой в шкуру лани и в сосновом венке, когда она подавала ему чашу, думал, что видит одну из нимф, обитавших в пещере. И он похищал сосновый венок с её головы, сначала его целовал, потом на себя надевал. А она, когда, сняв одежды, он омывался в реке, надевала их на себя, сначала их целуя. Иногда они друг в друга бросали яблоки и голову друг друга украшали, деля волосы пробором: Хлоя говорила, что его волосы – похожи на ягоды мирта, так как они были тёмными, а Дафнис сравнивал её лицо с яблоком, так как оно было и белым и румяным. Он учил её играть на свирели, а когда она начинала играть, то он отбирал у неё свирель и своими губами скользил по тростинкам. С виду казалось, что он учил её, поправляя её ошибку, на деле же через эту свирель он целовал Хлою.

Как-то в полуденную пору, когда он играл на свирели, а их стада лежали в тени, Хлоя заснула. Подметив это, Дафнис отложил свирель и любовался ей: ведь теперь ему нечего было стыдиться. И он про себя говорил: "Как чудесно спят её глаза, как сладко дышат её уста! Ни у яблок, ни у цветущих кустов нет такого аромата! Но я боюсь её целовать. Её поцелуй ранит сердце и, как молодой мёд, ввергает в безумие. Да и боюсь я своим поцелуем её разбудить. Ах, уж эти болтуны-кузнечики! Своим стрекотанием они ей спать не дадут, а вот и козлы стучат рогами, вступив в бой; о, волки, трусливей лисиц! Что вы до сих пор их не похитили?"

Кузнечик, спасаясь от ласточки, вознамерившейся его поймать, вскочил к Хлое на грудь, а ласточка, преследуя его, не смогла схватить, но, гонясь за ним, так близко пролетела, что крыльями задела щёку Хлои. Она же, не понимая, что случилось, пробудилась с криком от сна. Заметив же ласточку, порхавшую близко, и видя, что Дафнис смеётся над её испугом, она успокоилась и стала протирать глаза. Тут кузнечик в складках одежды на груди у Хлои запел. И Хлоя вскрикнула, а Дафнис засмеялся. И под этим предлогом руки на грудь ей положил и вынул кузнечика. А он даже в руке у него петь продолжал. Увидев его, Хлоя обрадовалась, взяла его на ладонь, поцеловала и укрыла у себя на груди, а кузнечик всё пел.

А однажды порадовала их голубка, проворковав в лесу свою пастушью песню. И когда Хлоя захотела узнать, что же такое она говорит, Дафнис рассказал ей сказку: "Она была девой, такой же, как ты, красивой. Она пасла в лесу стадо коров. Она была певуньей, и коровы любили её пение. И, пася, она не била их посохом, не колола заострённым шестом, но, сидя под сосной и надев венок из сосновых ветвей, пела песни в честь Пана и Питии, и, очарованные звуком песен, коровы не отходили от неё далеко. А поблизости пас быков мальчик-пастух. И он был красив и такой же певун, как и девушка. И, заспорив с ней, кто красивее поёт, он своим голосом, сильным и нежным, переманил у неё в своё стадо лучших восемь коров и угнал их. Огорчённая ущербом в стаде и поражением в пении, девушка стала молить богов, чтобы они дали ей лучше птицей обернуться, чем домой вернуться. Боги исполнили её просьбу и обратили её в птицу, как и она, в горах живущую, и такую же, как она, певунью. И доныне она повествует песней о своём несчастье, говоря, что она всё ищет своих коров заблудившихся".

Такие радости им лето давало. Когда же осень была в полном расцвете и грозди винограда созрели, тирийские пираты на карийском судне (чтобы за варваров их не признали) причалили к этим местам. Выйдя на берег, в полупанцирях, с короткими мечами, грабя, забирали они всё, что им попадалось под руку: вино, зерно, мёд в сотах. Угнали и нескольких быков из стада Доркона, захватили и Дафниса, бродившего около моря. Хлоя же позже выгоняла овец Дриаса: девушка боялась озорных пастухов.

Увидев мальчика статного, красивого, более ценного, чем всё, что они награбили на полях, не стали разбойники тратить усилий, загоняя коз или добывая иную добычу с полей, а потащили его на корабль, рыдавшего и звавшего Хлою. Они же, отвязав причальный канат и налёгши на вёсла, уже уходили в море. А Хлоя гнала в это время овец, неся Дафнису в подарок новую свирель. Видя перепуганных коз и слыша, что Дафнис её всё громче кличет, она и овец забыла, и свирель бросила, и кинулась к Доркону, чтобы позвать его на помощь.

Он же лежал, израненный разбойниками, и едва дышал, обливаясь кровью. Он увидел Хлою и, вспыхнув пламенем прежней любви, обратился к ней: "Скоро, Хлоя, уже не будет меня в живых. Эти злодеи-разбойники, когда я сражался за быков, убили меня. Ты же и Дафниса спасёшь, и за меня отомстишь, а их погубишь. Я приучил быков слушаться зова свирели и бежать на её звуки, даже когда они далеко пасутся. Возьми же эту свирель и заиграй на ней тот напев, которому я научил Дафниса, а Дафнис – тебя, а что выйдет – это уж дело моей свирели и быков, – там они, вдалеке. Дарю тебе эту свирель. Я побеждал с ней во многих состязаниях пастухов, а ты, пока я – ещё жив, поцелуй меня, а умру – пролей слезу. И если увидишь другого пастуха, который будет пасти моих быков, вспомяни обо мне".

Доркон поцеловал её, и его душа отлетела вместе с тем поцелуем. Хлоя же, взяв свирель и приложив её к губам, стала играть. И звуки свирели услышали быки и узнали знакомый напев, и все, с мычанием, бросились в море.

Корабль накренился от такого толчка в одну сторону, расступилась глубь моря под тяжестью спрыгнувших в воду быков, корабль перевернулся и погиб в сомкнувшейся пучине. Все бросились в воду, но надежда спастись была не у всех. Ведь разбойники были опоясаны мечами, затянуты в полупанцири, а голени до половины были стиснуты наколенниками. Дафнис же был босой – ведь он пас стадо на лугу, и полунагой – ведь время ещё было жаркое. Недолго пришлось им поплавать, скоро на дно увлекла их тяжесть оружия. А Дафнис скинул одежду, но вначале ему было трудно плыть, так как раньше плавал он только в реках. Но потом нужда научила, что ему делать. Кинувшись вперёд, он оказался между быками, и, схватив двух быков за рога, поехал, будто погоняя упряжку. Ведь бык плавает, как не может плыть человек: лишь водяным птицам да рыбам он ещё уступает. И, плавая, бык не погибнет, да только, промокший насквозь, спадает рог у него с копыт. И даже сегодня много мест на морях правду моих слов подтверждают – те, что зовутся "Боспорами".

Так спасся Дафнис, избегнув сразу двух опасностей: и от разбойников ускользнул, и в море не потонул. Выйдя на берег, он нашёл Хлою: она и смеялась и плакала. Бросившись ей на грудь, он стал спрашивать, с какой целью она на свирели играла? А она ему всё рассказала: как она кинулась к Доркону, к чему были быки приучены, как было велено ей на свирели играть и о том, что Доркон умер. Только о своём поцелуе ничего не сказала. И они решили почтить своего благодетеля: с его родными пошли хоронить Доркона. Они насыпали над ним холм, много растений из своих садов они посадили и начатки от своих трудов каждый в его честь на них повесил. А затем молоко над могилой пролили, грозди раздавили и много свирелей разбили. Здесь было слышно и мычание быков, и можно было увидеть, как в беспорядке, мыча, они метались, и среди пастухов, пасших коз и овец, пошёл разговор, что это был плач быков о своём пастухе.

Хлоя омыла Дафниса, привела его к нимфам и ввела его в пещеру. И впервые тогда обмыла своё тело на глазах у Дафниса, белое, чистое в своей красоте и не нуждавшееся даже в омовении, чтобы быть прекрасным. А затем, собрав цветы, что цвели той порой, они увенчали венками статуи нимф, а свирель Доркона прикрепили к скале в дар богам. А после этого они пошли на своих коз и овец посмотреть. Они лежали, не паслись, не блеяли, но, не видя Дафниса с Хлоей, тосковали о них. Когда же они показались, и раздался их зов, и они заиграли на свирели, овцы поднялись и стали пастись, а козы запрыгали, зафыркали. А вот Дафнис не мог заставить себя быть весёлым, увидев Хлою нагой и её красоту, прежде сокрытую, открытой. Его сердце заболело, будто яд его снедал: то дышал он часто и скоро, будто кто-то гнался за ним, то задыхался, будто все свои силы истощил уже в беге. Казалось, купание в ручье было для него страшнее, чем – крушение в море. Он думал, что его душа всё ещё остаётся во власти разбойников, ведь он был молод и простодушен и ещё не знал, что за разбойник – любовь.

ГЛАВ А ВТОРАЯ

Осенняя пора уже достигла расцвета, наступило время сбора винограда, и все в полях принялись за работу: кто точила чинил, кто бочки очищал, а кто корзины плёл. Иной о серпах хлопотал, чтобы срезать грозди, иной – о камне, чтобы давить из гроздей сок, иной рубил сучья, чтобы их можно было ночью зажечь и при огне переносить молодое вино.

Дафнис и Хлоя пришли им на помощь и тоже руки к делу приложили: Дафнис в корзинах таскал грозди, бросая в точила, давил и по бочкам вино разливал. Хлоя готовила пищу тем, кто виноград собирал, им для питья наливала прошлогоднее вино и обрезала низко растущие грозди: ведь на Лесбосе виноград – низкорослый, даже ребёнку, чьи руки от пелёнок только стали свободны, легко до гроздей дотянуться.

Женщины, с окрестных полей приглашённые в помощь, поглядывали на Дафниса и похваливали его красоту, говоря, будто он – подобен Дионису. А из более смелых иная Дафниса и целовала и этим его волновала, Хлою же огорчала.

Мужчины же, на точилах работавшие, заигрывали с Хлоей. Они скакали и клялись, что готовы сделаться овцами, лишь бы она их пасла. И тут уж она веселилась, а Дафнис огорчался. И оба они ждали, чтобы поскорее кончился сбор винограда, и они бы вернулись к привычным местам, и слушали звуки свирели, блеяние коз и овец. Когда же через несколько дней был собран виноград, бочки налиты молодым вином и уже не было больше нужды в таком множестве рук, Дафнис и Хлоя погнали свои стада на луга. Полные радости, они преклонились перед нимфами, принеся им в дар грозди на лозах, сбора начатки. И в прежнее время ни разу не проходили они мимо нимф без внимания: всегда, пастьбу начиная, к ним с мольбой обращались, и, с пастьбы возвращаясь, перед ними они преклонялись. И всегда им что-нибудь в дар приносили: или цветок, или плод, или зелёную ветвь, или совершали возлияние молоком. За это потом они были богинями вознаграждены. Тогда же они прыгали, играли на свирели, распевали песни, бодались с козлами и с баранами.

Когда они так веселились, предстал перед ними старик, одетый в шкуру козы, обутый в грубые сандалии. На боку у него висела сума, да и та была старая. Подсев к ним, он сказал: "Я – старый Филет, дети мои. Я много в прежнее время этим нимфам песен певал, я много на свирели этому Пану играл, и я управлял большим стадом быков песней. Я же к вам пришёл, чтобы рассказать, что видел, передать, что слышал. У меня есть сад: я растил его своими руками с тех пор, как по старости лет перестал пасти стада.

И всё, что приносит каждая года пора, есть у меня в саду: весной – розы, лилии, гиацинты и фиалки, летом – маки, груши и яблоки всякого рода. А теперь – виноград, фиги, гранаты и мирт. С раннего утра в мой сад прилетают стаями птицы. Одни клюют, другие поют. Он – густой, тенистый, его орошают три ручейка, и, если бы убрать загородку из терна, можно подумать, что перед тобой – роща.