Текст книги "Дафнис и Хлоя (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Сегодня в полдень я вошёл в него и вижу: под деревьями граната и мирта с ягодами граната и мирта в руках мальчик, белый, как молоко, златокудрый, как огонь, блестящий, будто он только омылся. Он был нагой и один. Он шалил, обрывая плоды, будто этот сад – его. Я кинулся к нему, чтобы схватить, боясь, как бы этот баловник не сломал моих миртов и гранат. Но он ускользал от меня: то за кустами роз, то в маках прятался. А ведь прежде мне приходилось частенько козлят догонять, не раз до устали гоняться за телком-сосунком. Но это создание было хитрое и неуловимое. Я устал – ведь я уже старик, – опёрся на посох и стал сторожить, как бы он не убежал. И я спросил его, чей – он и зачем чужой сад обирает. Он ничего не ответил, но, встав неподалёку, засмеялся и стал бросать в меня ягодами мирта, и он заворожил меня, так что я уже не мог сердиться. Я стал просить его, чтобы он перестал меня бояться и дался мне в руки, и я клялся своими миртами, что отпущу его, дав ему на дорогу гранат и яблок, что позволю ему всегда рвать плоды и собирать цветы, если он меня хоть раз поцелует.

Тогда он засмеялся, и его голос был такой, какого нет ни у ласточек, ни у соловья, ни у лебедя, даже если лебедь такой же старый, как я.

"Не трудно мне, Филет, поцеловать тебя. Ведь я целоваться хочу больше, чем ты – стать снова юным. Но посмотри, по возрасту ли тебе такой подарок: ведь твоя старость от погони за мной тебя не удержит, стоит лишь тебе получить этот единственный мой поцелуй.

Но меня не поймать ни ястребу, ни орлу, ни другой птице, даже ещё более быстролётной, чем – эти. И я – не мальчик, и если я кажусь с виду мальчиком, то на деле я – старше Кроноса и всех его веков. И я знал уже тебя, когда ты ещё в ранней юности пас вон там, на горе, своё стадо быков. Я был с тобой и тогда, когда ты играл на свирели возле тех дубов, влюблённый в Амариллис. Но ты не видел меня, хоть я и стоял рядом с девушкой. Это я отдал её тебе. И вот выросли у тебя сыновья – отличные пастухи и пахари. А теперь я пасу Дафниса с Хлоей, и когда ранним утром я сведу их вместе, я иду в твой сад, наслаждаюсь цветами, плодами и моюсь в этих ручьях. Потому-то цветы и плоды у тебя – прекрасны: ведь там, где я омываюсь, пьют воду они. Смотри, нет у тебя ни сломанного дерева, ни сорванного плода, ни затоптанного корня цветов, ни замутившегося ручья. И радуйся, что из смертных один ты, на старости лет, узрел такое дитя".

Он вспорхнул на мирты и, с сучка на сучок, сквозь листья добрался до вершины. За плечами у него я увидел крылья, а между плечами и крыльями – лук и колчан. И вот уже нет ничего – ни лука, ни его.

И если не напрасно моя голова побелела и если от старости мой ум ещё – не ослаб, посвящены – вы, дети, Эроту, и Эрот о вас заботу несёт".

Они были очарованы, будто слушали сказку, а не правдивый рассказ. И стали расспрашивать: "Что такое – Эрот? Это – ребёнок или птица и в чём – его сила?"

Филет сказал: "Это – бог Эрот, – юный, прекрасный, крылатый. Потому-то он и радуется юности, за красотой гоняется и души окрыляет. Такова – его мощь, что и Зевсу с ним не сравняться. Он царит над стихиями, над светилами и над такими же, как он, богами, – такой власти вы не имеете даже над своими козами и овцами. Эти цветы – дело рук Эрота. Эти деревья – его создание. По его воле и реки струятся, и ветры шумят. Я видел быка, охваченного страстью, он ревел, видел и козла, в козу влюблённого: всюду он следовал за ней. И я был молод и любил Амариллис. Тогда и о пище я забывал, и питья не принимал, и сна не знал. Страдал душой, сердце трепетало, тело холодело. То стонал, то молчал, то кидался в реки. Я звал на помощь и Пана, – ведь и он был влюблён в Питию, – Эхо прославлял за то, что она вместе со мной имя моей Амариллис повторяла. Я разбивал свои свирели за то, что они чаруют моих коров, а Амариллис ко мне не влекут. Нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, разве только одно – поцелуи, объятья, да ещё, прижавшись друг к другу нагими телами, лежать".

Филет ушёл, получив в подарок сыры и козлёнка, уже рогатого. Они же, оставшись одни и впервые тогда услышав имя Эрота, опечалились и ночью, вернувшись домой, стали сравнивать то, что слышали, с тем, что они переносят. Страдают влюблённые – и мы страдаем. Забывают о пище – мы уж давно о ней забыли. Не могут спать – это и нам сейчас терпеть приходится. Кажется им, что горят, – и нас пожирает пламя. Хотят друг друга видеть, – потому-то и мы молимся, чтобы поскорее день наступил. Пожалуй, это и есть любовь. И мы, не зная того, любим друг друга. Если это – не любовь и если не любят меня, то чего же мы тогда мучимся, чего друг к другу стремимся? Всё верно сказал Филет. Ведь это дитя из сада явилось во сне нашим отцам и приказало им, чтобы мы пасли стада. Но как его поймать? Ведь он – мал и легко убежит. А как от него убежать? У него есть крылья, и он настигнет. Надо прибегнуть за помощью к нимфам. Но ведь Пан Филету, в Амариллис влюблённому, всё же не помог. Значит, надо прибегнуть к тем лекарствам, что он указал: целоваться, обниматься и нагими вместе лежать на земле. Правда, теперь уже – холодно, но потерпим, – ведь и Филету приходилось терпеть.

Так для них эта ночь стала школой. А когда они, с наступлением дня выгнав стада на пастбища, увидели друг друга, то поцеловались и обнялись, сплетясь руками, но третье средство применить не решились. Слишком уж смелым оно показалось не только девушке, но даже козопасу.

И вновь ночь пришла, с мыслями о том, что сделано, с упрёками за то, чего не исполнили.

"Мы целовались – и без пользы. Обнимались – лучше не стало. Так, значит, лечь вместе – одно лишь лекарство от любви. Испробуем и его: верно, в нём будет что-то посильнее поцелуев".

Думая так, они видели во снах любовные ласки, поцелуи, объятья. И то, чего не выполнили днём, то ночью во сне выполняли: нагие, обняв друг друга, лежали. И всё больше подпадая под власть этого бога, с наступлением дня они вставали и гнали со свистом стада, стремясь к поцелуям. И, увидев друг друга, с улыбкой друг к другу бежали. Были тут поцелуи, а потом и объятья. Они ещё медлили лишь с третьим лекарством. Дафнис не решался сказать о нём, а Хлоя первой начать не хотела. Но случай и это им сделать помог.

Сидя возле пня дуба, прижавшись друг к другу и вкушая сладость поцелуев, они упивались наслажденьем. Были также объятья, дающие крепче устами к устам прижиматься.

И когда средь объятий Дафнис сильнее привлёк к себе Хлою, Хлоя склонилась на бок. И он склоняется следом за ней, не желая потерять её поцелуя. И в этом узнав то, что во сне им являлось, долгое время они вместе лежали, будто их кто-то связал. Но, не зная, что надо делать затем, и считая, что это – предел любовных наслаждений, они, большую часть того дня бесполезно потратив, расстались и погнали свои стада назад, проклиная ночь. И, может, немного спустя они бы совершили, что – надо, если бы вот какое смятение не постигло те края.

Несколько богатых юношей из Метимны, желая провести приятно время сбора винограда и повеселиться за городом. Снарядили кораблик, на место гребцов посадили слуг и поплыли мимо митиленских полей, которые были ближайшими к морю. Здесь берег изобилует заливами, богато украшен зданиями, сплошь идут купальни, сады и рощи. Одно создала природа, другое – искусство людей. Всё же вместе было прекрасным местом для увеселений. Плывя вдоль берега и причаливая то тут, то там, они никому не причиняли зла, а веселились, как могли. То, привязав на тонкой льняной леске к длинным тростникам крючки, со скалы, полого спускавшейся к морю, удили рыб, что водились между камней, то сетями или собаками ловили зайцев, бегущих от шума работ в виноградниках. Они занимались и ловлей птиц и брали силками гусей, уток и дроф. Так что их забавы доставляли им и пользу. Если же чего-то не хватало, брали у местных жителей, платя им больше настоящей цены. А нужны были им только хлеб, вино да ночлег. Осень уже наступала, и они не считали для себя безопасным на море ночь проводить. И свой корабль на берег вытаскивали, боясь ночью бури.

И вот кто-то из местных крестьян, нуждаясь в верёвке, чтобы поднять камень, который грузом лежал на гроздьях, уже растоптанных в точиле (его старая верёвка истёрлась), пробрался на берег моря, подошёл к кораблю, отвязал канат, отнёс домой и на что хотел, на то и использовал его. Утром юноши из Метимны взялись за розыски каната, и так как никто в воровстве не сознался, побранив своих хозяев, поплыли дальше. И, продвинувшись стадий на тридцать, они причалили недалеко от тех лугов, где жили Дафнис и Хлоя. Эта равнина показалась им подходящей для охоты на зайцев. Но верёвки у них не было, чтобы корабль на причал поставить. Тогда они, свив лозу в виде верёвки, привязали корабль за край кормы. Затем, спустив собак, чтобы выследить дичь, они расставили сети на тех тропках, которые им показались для этого подходящими. И вот их собаки, разбежавшись с лаем, перепугали коз, которые, покинув горные луга, побежали к морю. Но здесь, на песке ничего не найдя, чтобы им пощипать, те из них, что были посмелее, подойдя к кораблю, съели лозу, которой был привязан корабль.

А море было неспокойно, так как с гор потянул ветерок. И вот волна за волной, набегая прибоем, подняли корабль, стоявший без привязи, и унесли в море. Когда метимнейские гости заметили это, одни бросились бежать к морю, другие – собирать собак. И так они кричали, что и все, кто был по соседству в полях, услышав, сбежались. Но ничем помочь было нельзя: ветер крепчал, корабль уносило течением. Метимнейцы стали искать, кто же пас этих коз. И, найдя Дафниса, стали его бить и срывать с него одежду. Один из них, взяв собачий поводок, загнул Дафнису за спину руки, будто готовясь его связать. А Дафнис кричал, когда его избивали, молил поселян о защите и звал на помощь Ламона с Дриасом. А они, хоть и старики, но крепкие, с сильными руками, привычными к полевым работам, сумели дать отпор и стали требовать, чтобы разобрались по справедливости в том, что случилось.

Так как этого же хотели и их противники, то судьёй выбрали Филета, пасшего быков: он был старейшим, из находившихся здесь, и славился среди поселян справедливостью. Первыми выступили метимнейцы, с обвинением ясным и кратким – ведь судьёй у них был пастух: "Мы прибыли в эти места поохотиться. Привязав корабль лозой, мы оставили его у берега, а сами пустили собак отыскивать дичь. В это время к морю пришли козы этого человека, сожрали привязь и упустили корабль. Ты видел, как его уносило в море. А сколько на нём, как ты думаешь, было богатств? Сколько одежд пропало, сколько красивых уборов для псов, сколько денег! Все ваши поля можно было бы купить! И, взамен всего этого, мы считаем, что имеем право увести его, так как он – не годный пастух: у берега моря пасёт своих коз, будто он мореход!"

Дафнис же после побоев чувствовал себя скверно, но, видя, что Хлоя находится тут, он всё позабыл и ответил: "Я пасу коз хорошо: никогда и никто из соседних крестьян не жаловался, что хоть одна моя коза его сад потравила или ростки винограда попортила. А вот эти – горе-охотники, и собаки у них обучены плохо: всюду носясь, лая, с гор и полей они согнали к морю всех коз. Говорят, что мои козы лозу сожрали. Конечно, ведь на песке они не нашли ни травы, ни кустов земляники, ни тмина. А корабль погубили ветер и море: это – вина бури, а не моих коз. Говорят, что были на нём дорогие одежды и деньги. Но кто же, имея хоть каплю ума, поверит, что корабль с таким дорогим грузом был привязан лозой?"

Дафнис заплакал и разжалобил всех поселян, так что Филет, судья, поклялся именем Пана и нимф, что ни Дафнис – не повинен, ни козы, а виновны – море и ветер, а над ними судьи – другие. Но Филет не убедил метимнейцев, и они схватили Дафниса и хотели связать.

Но на них набросились поселяне. Они вырвали из их рук Дафниса – да и он отбивался – и, колотя их палками, обратили в бегство. И лишь тогда поселяне отстали от них, когда выгнали из своих пределов.

Хлоя повела Дафниса к нимфам, умыла ему лицо, всё залитое кровью из разбитого носа. Вынув из сумки ломоть хлеба и кусок сыра, дала ему и поцеловала.

Но едва метимнейцы вернулись в город к себе пешком, они созвали на собрание граждан и явились с мольбой, умоляя отомстить за них. Они не сказали ни слова правды, чтобы над ними не стали издеваться за то, что столько позора им пришлось испытать от пастухов. Они обвинили граждан Митилены, что те отняли их корабль и разграбили их добро. Граждане, видя их раны, поверили им и решили отомстить за юношей самых знатных у них домов. Поэтому они решили начать войну с Митиленой и приказали военачальнику спустить на воду десяток судов и, совершив налёт, разграбить всё побережье. Так как приближалась зима, доверить морю больший флот было небезопасно.

С наступлением дня посадив солдат за вёсла, военачальник вышел в море и сделал набег на прибрежные поля митиленцев. И он награбил много скота, много зерна и вина. Немало забрал и людей, которые там над этим трудились. Он подплыл также и к тем местам, где были Хлоя и Дафнис, и, высадившись, стал угонять добычу, какая ему подвернулась.

Дафнис в то время резал в лесу ветки, чтобы зимой кормить козлят. С высоты увидев этот набег, он спрятался в дупле бука, а Хлоя оставалась у своих стад. Спасаясь от погони, она побежала к нимфам, умоляя врагов пощадить её ради богинь и тех, кого она пасёт. Но всё было напрасно. Поиздевавшись над статуями богинь, метимнейцы погнали стада и увели с собой Хлою, подхлёстывая хворостиной.

Наполнив корабли добычей, они пустились в обратный путь, налегая на вёсла, так как не было ветра. А Дафнис, когда кругом стало тихо, пришёл на равнину, где они с Хлоей пасли. Он не увидел ни коз, ни на овец не набрёл, ни Хлои не нашёл, а нашёл лишь молчание и тишь повсюду да сломанную свирель, которой Хлоя любила забавляться. С криком и воплями он кидался то к буку, где они сиживали, то к морю, надеясь увидеть её там, то к нимфам, к которым она прибежала, когда враги гнались за ней. Тут он бросился на землю и стал упрекать нимф за то, что они предали их.

"От ваших статуй похищена Хлоя, и вы могли безучастно на это смотреть? Она, которая вам плела венки, первый удой молока возливала, чья свирель здесь висит, посвящённая вам. Ни одной козы волк у меня не похитил, а враги угнали всё стадо и ту, что вместе со мной пасла. С моих коз сдерут кожу и овец принесут в жертву, а Хлоя теперь останется в городе жить. С какими глазами отцу-матери я покажусь, без коз, без Хлои, бездельником? Ведь мне пасти уже больше нечего! Я не сойду с этого места и буду ждать либо смерти, либо нового набега. Так же ль и ты, Хлоя, страдаешь? Вспоминаешь ли эту равнину, этих нимф и меня? Или тебя утешают овцы и козы, ставшие пленницами вместе с тобой?"

От слёз и от горя его охватил сон. И во сне перед ним предстали три нимфы, три жены высокого роста, полунагие, босые, с распущенными волосами.

Сначала они, казалось, с состраданием взглянули на Дафниса, затем старейшая из них, ободряя его, сказала: "Не сетуй, Дафнис, на нас. Мы о Хлое заботимся больше тебя. Ведь это мы над ней сжалились, над беспомощным младенцем, здесь в пещере лежащую вскормили. Ведь нет у неё ничего общего ни с овцами Дриаса, ни с этими лугами. И сейчас о её судьбе мы уже позаботились: так что она не будет для рабской доли в Метимну доставлена, не станет частью военной добычи. Того Пана, что здесь под сосной поставлен, которого вы не почтили даже приношением цветов, мы упросили прийти на помощь Хлое. Больше, чем мы, он привык к походам и немало повоевал, покидая деревенские поля. И он уже ушёл. И так, ни о чём не печалься. Встав, покажись на глаза Ламону с Мирталой, ведь они на земле, распростёршись от горя, лежат, думая, что и ты стал добычей врагов. Завтра вернётся к тебе Хлоя с козами и овцами, и вы будете пасти стада и на свирели играть. Всё остальное – дело Эрота, он позаботится о вас".

Дафнис вскочил, стряхнув сон, и, заливаясь слезами, перед статуями нимф преклонился и дал обещание, если Хлоя спасётся, лучшую из коз принесёт им в жертву.

Затем он бросился бегом к сосне: там стояла статуя Пана, козлоногого и рогатого. В одной руке он держал свирель, другой сдерживал козла на скаку. Дафнис и перед ним преклонился, умолял его спасти Хлою и дал обет принести ему в жертву козла. И лишь к закату солнца он перестал молиться и плакать. Ветки, что нарезал, подняв, вернулся домой, разогнал печаль Ламона и его близких и преисполнил их радостью, немного поел и погрузился в сон, но и во сне плакал и молился, чтобы снова ему нимф увидеть, молился, чтобы день скорее наступил, в который ему было обещано возвращение Хлои. Изо всех ночей эта показалась ему самой длинной. А за эту ночь вот что случилось:

Отплыв стадий с десяток, метимнейский вождь решил воинам дать отдохнуть. Заметив мыс, выступавший далеко в море и изогнутый словно серп месяца, за которым воды были спокойнее, чем в любом заливе, он велел причалить сюда, корабли на якорь поставил подальше от берега так, чтобы ни на один с суши не могли напасть поселяне, и разрешил метимнейцам веселиться, будто мир наступил. Награбив всего вдоволь, они стали пить и играть, как бы справляя праздник победы. И только кончился день, и к ночи затихло веселье, как земля будто вспыхнула, послышались удары вёсел, будто подплывал флот. Одни кричали: "К оружию!" – другие звали военачальника, иные считали себя уже ранеными, некоторые лежали замертво: казалось, что идёт ночной бой, но врагов не было видно.

Так для них прошла эта ночь, и день наступил, ещё более страшный. У коз и козлов Дафниса появился плющ на рогах с гроздьями ягод, а бараны и овцы Хлои стали выть по-волчьи, она же в венке из сосновых ветвей явилась взорам. И на море творилось много чудесного. Когда попытались со дна поднять якоря, оказалось, что сдвинуть их нельзя. Рукояти вёсел ломались, когда начинали грести, и, прыгая кверху из моря, дельфины ударами хвостов ослабляли крепления кораблей, а с вершины скалы на мысу был слышен голос свирели. Но он не радовал, как обычно звук свирели, он был страшен, как звук военной трубы. Все пришли в смятение, бросились к оружию, вызывая на бой невидимых врагов, и, наконец, стали молиться, чтобы пришла ночь, надеясь, что тогда наступит передышка. Для всякого было ясно, кто разумно судил о совершавшемся, что эти устрашающие призраки и звуки – дело рук Пана, разгневавшегося за что-то на моряков. Но они не могли понять причины – ведь святилище Пана не было ими разграблено. И вот среди дня в сон был погружён их вождь, и, явившись во сне, Пан сказал ему:

"О преступнейшие, о безбожнейшие люди! На что вы, обезумев, дерзнули? Шумом войны вы наполнили сельскую область, милую мне, вы угнали стада быков, коз и овец, о которых я заботился. Вы оторвали девушку от алтарей, из которой Эрот хочет сказку любви создать, и вы не постыдились ни тех нимф, что смотрели на вас, ни меня. Не видеть вам Метимны, пока вы плывёте с такой добычей. И вы не убежите от моей свирели, приводящей вас в трепет. Но я отдам вас в пищу рыбам, потопив, если ты не вернёшь нимфам Хлою, а также и её коз и овец. Встань же и высади на землю девушку со всем тем, что сказал я. Тогда я укажу тебе по морю путь, её же домой провожу".

Бриаксис был смущён (так звали предводителя). Поднявшись от сна и созвав начальников кораблей, приказал им найти меж пленных Хлою. Они нашли её и привели к нему на глаза: ведь она сидела, увенчанная сосновыми ветвями.

Сочтя это указанием на то, что он видел во сне, он на своём корабле сопроводил Хлою до берега. И едва она ступила на землю, как со скалы раздался звук свирели, уже не воинственный, не страшный, но пастушеский, под который ведут на пастбища стада. И овцы сбежали по сходням судов, скользя своими раздвоенными копытцами, а козы побежали смелей, привыкши лазить по кручам.

Они окружили Хлою, став в круг. Они скакали, блеяли и будто радовались. А козы, овцы и быки других пастухов оставались спокойно на месте в глубине корабля, будто песня свирели их не звала. Когда все, охваченные изумлением, стали славить Пана, тогда и на земле и на море явились ещё большие чудеса. Корабли метимнейцев поплыли раньше, чем успели поднять якоря, корабль же вождя вёл дельфин и скакал перед ним над водой. А коз и овец вёл звук свирели, но того, кто играл на ней, не было видно. Так шли вместе козы и овцы и паслись на ходу, наслаждаясь песнью свирели.

Было время, когда днём вторично гонят стада на пастбища. И Дафнис увидел со скалы стада и Хлою и, воскликнув: "О нимфы и Пан!" – сбежал в долину, схватил Хлою в объятья и упал, потеряв сознание. Хлое едва удалось вернуть его к жизни. Она его и целовала, и объятьями согревала. Потом пошёл Дафнис к знакомому буку и, сев под ним, стал расспрашивать Хлою, как она сумела убежать от стольких врагов. Она же ему всё рассказала, – как плющ у коз рога обвил, как овцы выли по-волчьи, как у неё в волосах из сосновых ветвей венок появился, как пошёл по земле огонь, а по морю шум, как двоякой песнью пела свирель, то войну, то мир возвещая.

О той ночи всё рассказала, и как, не зная дороги, она шла за напевом свирели, ведущим её. Тогда Дафнис понял и сон, посланный ему нимфами, и деяния Пана, и рассказал, что видел, что слышал: как он хотел умереть и как нимфы возвратили ему жизнь. Затем он отослал её, чтобы она привела Дриаса, Ламона и их домочадцев и всё принесла, что нужно для жертвоприношения. А он, выбрав из коз наилучшую и увенчав её венком из плюща, – ведь в таком убранстве перед врагами явилось всё стадо, – и между её рогами свершив возлияние молоком, принёс её в жертву нимфам. Подвесив, содрал с неё шкуру, и этот дар посвятил богиням.

Когда Хлоя пришла со своими спутниками, то Дафнис разжёг огонь и, часть мяса, сварив, часть изжарив, принёс начатки в жертву нимфам, сделал из чаши, полной молодым вином, возлияние, а затем настелил зелени для ложа, и начался пир, и питьё, и веселье. Но в то же время присматривал Дафнис за стадами, как бы волк, напав на них, не сделал того, что хотели сделать враги. Немало песен пелось в честь нимф, старых пастушьих песен.

Когда наступила ночь, все легли спать на поле, а с наступлением дня не забыли Пана почтить и, украсив сосновым венком вожака козьего стада, повели его к сосне. И, сделав возлияние вином, восхвалив бога, они принесли козла в жертву, подвесили и сняли с него шкуру. Мясо, сварив и зажарив, они положили на лужайке на листья. А шкуру с рогами прибили к сосне у статуи Пана – пастуший дар пастушьему богу. Отложили для него и первые куски мяса и из большого кубка совершили ему возлияние. Хлоя пропела песню, Дафнис сыграл на свирели.

А затем они возлегли на ложа и начали пир. К ним подошёл пастух Филет: он принёс Пану веночки и ветвь лозы с гроздьями, листьями и побегами. С ним шёл самый младший из его сыновей, Титир, златокудрый, голубоглазый, белокожий и шаловливый. Он подпрыгивал на ходу, словно козлёнок. Все поднялись и увенчали Пана, грозди лозы прикрепили к кудрявой сосне. Усадив рядом с собой, они пригласили пришедших участвовать в пире.

Когда старики захмелели, стали рассказывать друг другу: как они пасли стада, когда были молоды, скольких разбойничьих набегов избежали. Иной хвалился, что убил волка, другой – что игрой на свирели лишь Пану он уступал. Этим особенно хвастал Филет.

Дафнис и Хлоя стали его умолять, чтобы он поделился с ними этим искусством и сыграл на свирели на празднике бога, который так любит свирель. Филет согласился, жалуясь, правда, на старость, что дух у него отнимает, и взял свирель Дафниса. Но она оказалась мала для его искусства, а пригодна лишь для уст мальчика. Тогда он послал Титира за своей свирелью, а его дом отстоял стадий на десять. Сбросив плащ, нагой, мальчик бросился бежать. А Ламон обещал им рассказать предание о Сиринге – то, что спел ему сицилийский пастух, в уплату свирель и козла получив.

"Некогда эта свирель была не свирелью, орудием песни, а девой с нежным голосом. Она пасла коз, играла с нимфами и пела, как ныне поёт. Раз, когда она пасла стадо, играла и пела, Пан, явившись перед ней, стал её соблазнять, склоняя к тому, чего он хотел, и обещал ей за это, что все её козы будут рожать по паре козлят зараз. Она же смеялась над его страстью, говоря, что она не хочет возлюбленным брать того, кто – ни козёл, ни человек.

Пан бросился в погоню за ней, чтобы, поймав, овладеть ей силой. Сиринга же бегством спасалась от Пана и от его насилья. Но, убегая, устала и спряталась среди тростников и исчезла в болоте. Пан срезал в гневе тростники, девы же не нашёл, беду, что случилась с ней, понял и эту свирель изобрёл, воском слепив неравные тростинки, – подобно тому как неравной была их любовь. И бывшая прежде девой стала свирелью".

Только кончил рассказ Ламон и Филет его похвалил, сказав, что он рассказал сказку, которая – слаще, чем песня, как прибежал Титир и принёс отцу свирель, большую, с длинными тростинками, с воском на скрепах и в медном убранстве. Можно было подумать, что это была та свирель, которую создал Пан. Поднявшись с ложа и сев на сиденье, Филет сначала проверил все тростинки, хорошо ли по ним воздух проходит. А потом, убедившись, что нет для дыхания задержки, начал дуть в свирель полной грудью. И казалось, будто слышишь разом поющих несколько флейт: так играла свирель. Понемногу силу снижая, он перешёл к напевам понежнее. Он показал, как следует пасти стадо под разный напев: как надо играть для стада коров, какие напевы подходят для коз, а под какие овцы пасутся. Нежно играл для овец, громко для стада коров, резко для коз.

Так одна свирель подражала разным свирелям.

Все, наслаждаясь, лежали в молчанье. Тогда встал Дриас, попросил сыграть напев Диониса и стал перед ними плясать пляску виноградарей. И он показал, как грозди срезают, как корзины несут, как сок из гроздей выжимают, как по бочкам его разливают, как, наконец, молодое вино пьют. И всё так пляской Дриас изобразил, что казалось, перед глазами всё это было – лозы, точило и бочки и будто вправду пил Дриас.

Этот третий старик, заслужив похвалу за свою пляску, поцеловал Дафниса с Хлоей. Вскочив, они пляской изобразили всю сказку Ламона. Дафнис представлял Пана роль, Сиринги – Хлоя. Он умолял её, соблазнял, она же смеялась, отвергая его. Он гнался за ней и бежал на кончиках пальцев, – как Пан на копытах. Она же, казалось, от бега уже утомилась. Затем Хлоя сорвалась в лесу, будто в болоте. Дафнис же, взяв свирель Филета, заиграл плачевную песню, словно влюблённый, страстную, словно хотел убедить её, призывную, словно искал он её. И Филет, в восхищении, на ноги поднявшись, стал его целовать и, целуя, ему подарил эту свирель, пожелав, чтобы и Дафнис оставил её преемнику, столь же достойному.

Тогда Дафнис принёс в дар Пану свою свирель. И, поцеловав Хлою, будто он нашёл её после бегства, погнал стадо, играя на новой свирели, – ведь уже надвигалась ночь. Погнала и Хлоя своих овец, собирая их напевом свирели. И козы бежали рядом с овцами, и Дафнис шёл близко от Хлои. И до ночи они наслаждались друг другом, решив с рассветом пораньше выгнать стада. Как сказали они, так и сделали. Только лишь день забрезжил, они пришли на пастбище и тут обратились с приветом – сначала к нимфам, за ними и к Пану, потом же, под дубом усевшись, стали играть на свирели, потом – целовать, обнимать друг друга. Обнявшись, легли, но, ничего не достигнув, поднялись. Захотели поесть и они пили вино, смешав его с молоком.

Разгорячившись всем этим и став смелее, они завели друг с другом спор, любовную ссору, и скоро до клятв в верности дошли. И Дафнис поклялся Паном, подойдя к его сосне, что ни дня не будет жить без Хлои, а Хлоя поклялась Дафнису, – призвав нимф и войдя в их пещеру, – любя его, жить и умереть. И Хлоя, ещё девочка, так была простодушна, что, выйдя из пещеры, решила ещё одну клятву взять с него.

"Дафнис! – сказала она. – Твой Пан – влюбчивый бог и неверный: он любил Питию, он любил Сирингу. Он вечно пристаёт к дриадам, не даёт прохода нимфам, стерегущим стада. Он небрежно относится к клятвам и не подумает тебя наказать, если ты будешь любить многих женщин, – больше чем тростинок на твоей свирели. Ты лучше мне поклянись этим стадом и той козой, что вскормила тебя, что ты не покинешь Хлои, пока она будет верна тебе. Если же она погрешит против тебя, против нимф, беги от неё, ненавидь её и убей".

Дафнис, став среди козьего стада, одной рукой держась за козу, другой за козла, поклялся, что он будет любить Хлою, пока она любит его. Если же другого ему предпочтёт, тогда он убьёт себя, но не её.

Она обрадовалась и поверила ему – ведь она была пастушкой и думала, что козы и овцы для них, пастухов, и есть боги.

ГЛАВ А ТРЕТЬЯ

Когда митиленцы узнали о морском набеге десяти кораблей и когда поселяне, пришедшие из деревень, рассказали им о случившихся там грабежах, митиленцы сочли, что подобную дерзость метимнейцев стерпеть невозможно, и решили взяться за оружие: отобрав три тысячи лучших гоплитов и пятьсот всадников, они послали их под начальством Гиппаса по суше, опасаясь морского пути в зимнее время.

Гиппас двинулся в поход, но не стал ни метимнейских полей грабить, ни стада угонять, ни достояние земледельцев и пастухов расхищать, полагая, что всё это приличествует скорее разбойнику, чем военачальнику. Он быстро повёл своё войско против вражеского города, чтобы застать его ворота без охраны и напасть на него врасплох. Когда до города оставалось стадий около ста, войско встретил глашатай, просивший о мире. Метимнейцы узнали от пленных, что митиленцы – неповинны в случившемся, что поселяне и пастухи только наказали кучку зазнавшихся юношей. Тогда в Метимне люди одумались, поняв, что нападение на город соседа было дерзким и неразумным. Вот почему они торопились, вернув всё, что награбили, вновь союз заключить, чтобы встречаться без страха и на земле и на море.

Этого глашатая Гиппас, хоть и был избран полномочным вождём, всё же послал в Митилену, а сам, разбив возле Метимны лагерь, в десяти стадиях, стал ожидать от своих указаний.

Прошло два дня, и вестник с приказом пришёл: что было награблено, отобрать и, не чиня вреда, вернуться домой. Когда митиленцам предложили на выбор войну или мир, они нашли, что мир для них – выгоднее.

Наступила зима, и она была для Дафниса с Хлоей горше войны. Выпал снег, завалил все дороги, а всех поселян запер в домах. Бурно низвергались потоки, покрывшись льдом, замерзала вода, деревья поникли, словно надломленные. Земля скрылась под снегом и была видна только возле ключей и ручьёв. Уже никто не гнал своих стад на пастбища, никто не показывал носа за дверь, но, разведя огонь, лишь запоют петухи, одни начинали прясть лён, другие сучили шерсть коз, иные мастерили для птиц силки. В это время только одна была забота: в ясли подложить мякины на корм быкам, в стойла козам и овцам – веток с листвой, в закуты свиньям – желудей.