Текст книги "Маленькие рыцари большой литературы"

Автор книги: Сергей Щепотьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Все герои романа жаждут гармонической красоты. И в то же время чем дальше, тем больше сомневаются в значении творчества. «Бессмертие красоты – иллюзия, – рассуждает Эдгар. – Зачем же тогда я и моя музыка?» Так самого Ивашкевича не раз охватывал скепсис при сопоставлении благородных устремлений искусства с историческим процессом. Гибель Бронека во время восстания в варшавском гетто в 1943 г. или Анджея и Хеленки Голомбек на баррикадах варшавского восстания 1944 г. Грончевский называет символической гибелью Ивашкевича – автора юношеских произведений. Но писатель показал неисчерпаемые резервы человеческого духа, гарантирующие постоянное обновление моральных сил. Человек у Ивашкевича сопротивляется и нигилизму, и военному аду, рассуждает и созидает вопреки окружающим обстоятельствам.

Автор изобразил в романе призрачность человеческих увлечений и любовных взлётов. Эпопея показывает постепенное, но неуклонное угасание всех человеческих эмоций («Одиночество в старости – ожидание конца; в молодости оно скрашивается надеждой»), сосредотачивается на их объективном выражении: браках, карьерах, смене поколений, схематизме и повторяемости деяний человеческих. «В „Хвале и славе“ наблюдается отказ от патетической декламации, уважение к обычному, будничному, тому, что свидетельствует о материальной и духовной культуре человека», – отмечал Грончевский.

В жизни Януша Мышинского мелькают дни войны и мира, он ищет смысла всей этой жуткой карусели: красные, белые, польский легион – во имя чего, за что воевать? «Романтические эпохи красивы только в книжках», – говорит он. Ему претит толпа одесситов, с одинаковым энтузиазмом приветствующих и большевиков, и немцев, и Петлюру. Приятель – Володя Тарло – зовёт его в революцию, но для Януша важнее вопрос объединения Польши после трёх разделов.

«Ищу настоящих людей, – говорит он. – Верю в человека, в человечность, в истину». Своим долгом он считает пронести из одной эпохи в другую «свой подтекст» – незыблемые ценности человечества, мораль, достоинство. Если вдуматься, это достойная миссия. И не всякому она под силу. «Граф Мышинский исследует возможности и границы искусства, анализирует пропорции идейно-политической активности, взвешивает шансы любви и эротики, соблазны пассивного созерцания и стоической сдержанности», – писал А. Грончевский. Мышинский бездеятелен потому, что жизнь предлагает ему слишком много, и он сопротивляется однозначному выбору, чтобы не парализовать потенциальные перспективы своей судьбы.

«Только в Польше из книг явствует, что венец всему – смерть», – размышляет Мышинский. Подтверждая эти слова героя, роман перенасыщен дыханием смерти. Герои умирают от старости или болезней, кончают жизнь самоубийством, гибнут во время войны – в боях или по вине предателей. Поразительно подробно выписывает Ивашкевич детали смерти персонажей, внешнего вида умирающих, восприятие смерти живущими. Эти почти некрофилические описания достигают апогея в заключительной сцене романа – эксгумации тел Януша и его друга Янека Вевюрского для перезахоронения два года спустя после окончания войны. Страницы романа полны рассуждений о том, что война высвобождает инстинкт убийства. И в то же время почти все персонажи постоянно говорят о своём категорическом неприятии убийства и насилия. Даже те, кто по тем или иным причинам убивает сам. Анджей Голомбек, который должен вести группу восставших в бой, горько замечает: «Самое паршивое – энтузиазм смерти». На протяжении всего повествования Ивашкевич настойчиво противопоставляет жизнь и любовь – смерти и тлену, творчество и одухотворённость – безжалостному историческому процессу. «Единственная ценность, которой мы обладаем, это жизнь», – утверждает Эльжбета Шиллер. Тема борьбы жизни со смертью звучит в исполняемом ею вокальном цикле «Шехерезада», написанном Эдгаром.

Валерий Ройский – фигура страшная, а во многом гротескная, почти карикатурная. Истеричный подросток, он явно избалован матерью и вырастает надменным эгоистом. Высокомерие приводит его к национализму, антисемитизму. Но в какой-то момент этот человек узнаёт от Эвелины Ройской, что и в его жилах течёт еврейская кровь. Под страхом смерти запрещает он матери упоминать об этом даже в разговорах с ним самим. И читатель понимает, что он действительно способен убить свою мать. Вполне закономерно, что такой субъект ещё до войны организует фашистскую группу, а во время оккупации сотрудничает с немцами. Закономерно и постигшее его возмездие: Анджей Голомбек убивает Валерия, направляющегося в гестапо с доносом о сходке патриотов. «Тяжело только потому, – говорит об этом Эвелина Ройская, – что это смерть родного сына, смерть вообще, тайна смерти. Труднее всего дно отчаяния, когда надо сказать себе: так было нужно». Горечь этих слов оттеняют совсем иные слова Ройской на могиле старшего сына Юзека, погибшего на поле боя Первой мировой войны, которые она произносит в сентябрьские дни 1939 года после бесславного падения Варшавы: «Ты умер с честью, которой была проникнута твоя вера, твоя молодость. Даже в такую страшную, унизительную минуту мы верим, что ты умер не зря».

Автор видит среди своих персонажей немало приспособленцев. Это и Казимеж Спыхала, вначале скромный репетитор, а к середине романа – правая рука министра иностранных дел Бека, впоследствии виновного в сентябрьской катастрофе 1939 г. Это и Ганя Вольская, дочь одесского дворника, богатеющая благодаря чреде выгодных браков, которые отнюдь не приносят ей счастья. Для Ивашкевича эта жизненная позиция явно не приемлема, как не привлекателен для него и дремучий снобизм Марии Билинской, сестры Януша, и сомнительные усилия Эльжбеты поддержать меркнущую славу напыщенными приёмами и визитами к сильным мира сего, и отчаянные, но безрезультатные поиски Ариадной своего места на земле. Однако Ивашкевич избегает универсального доктринёрства, примитивного морализаторства. Его герои – живые люди, сложные характеры, а не «отрицательные» и «положительные» маски.

Красной нитью через весь роман проходят воспоминания героев об Одессе, где начинается действие. Романтический город у моря становится своеобразным символом их молодости и надежд, которым не суждено было сбыться[29]29
  Тем досаднее серьёзная неточность, допущенная Ивашкевичем в описании топографии города: он постоянно упоминает о расположенной на Среднем Фонтане даче на самом берегу моря, тогда как местность, называемая Средним Фонтаном, выхода к морю не имеет.


[Закрыть].

Януш совершает попытку вернуть прошлое. Но, оказавшись в советской Одессе, испытывает разочарование: «Он искал здесь воспоминаний – и ничего не нашёл. Чужой город, чужие дома, чужие люди, среди которых он уже никого не знал». Короткая эта глава содержит лаконичные, но верные зарисовки советской действительности Одессы тридцатых годов прошлого века: «Одесситы – не азиаты и не европейцы. Все в одинаковых парусиновых туфлях, выгоревших тёмно-синих брюках и причудливых рубашках. У всех в руках портфели. Всё одинаково линялого цвета». В этой безликой массе случайно видит Януш тучного военного с расплывшимся лицом, в котором узнаёт Володю Тарло, сделавшего карьеру при власти, которой служил. Их пути разошлись, и появление этого обрюзгшего человека вызывает у Януша только горькие воспоминания о юности, дружбе, о любви к сестре Володи – Ариадне...

Через всю жизнь проносит Януш Мышинский эту любовь. Любовь безрассудную, которая совсем не вяжется с его аналитическим складом ума. Ариадна – загадочная девушка, декламирующая стихи Блока; Ариадна – член революционного кружка, читающая уже не Блока, а Маяковского; Ариадна – экзальтированная парижская художница, оформляющая спектакли и эскизы платьев для салонов мод; Ариадна – послушница монастыря. Способна ли эта Ариадна помочь ему победить своего Минотавра и выбраться из лабиринта исторических событий? Увы. Она сама заблудилась в этой жизни. И, похоже, намеренно расстаётся с нею после того, как в обществе Эдгара и Януша наблюдает на парижской улице представление кукольного театра и вспоминает Петрушку одесского кукольника. Но именно эта способность к безрассудной любви, как и совсем другой, которую он испытывает к Зосе, ставшей его женой – любви сострадательной, хотя столь же необъяснимой, – именно способность этого рассудочного человека жить не только разумом, но и чувством, делает образ главного героя романа живым и привлекательным.

В романе Ивашкевича творчество, как и любовь, торжествует над жестокостью исторического процесса, и, в конечном счёте, жизнь торжествует над смертью. Тело композитора Шиллера, скончавшегося после начала войны, год пролежало в Ментоне в подземелье без погребения. Когда же появилась возможность, его перевезли в Варшаву. Во время отпевания «Эдгар не лежал в гробу, он возносился, уплывал на крыльях музыки к свету, идущему из голубых витражей собора». Тело Януша при эксгумации «уже было не тело. Оно было тенью и землёй».

Но тяжкий дух, идущий из раскрытой могилы, заглушает аромат цветов в построенной им оранжерее.

«Только бы всё это сохранить», – говорит старый слуга Мышинского его племяннику, который унаследовал дом и хозяйство дяди. Но в этих финальных словах эпопеи слышится надежда автора, что новые поколения сумеют сохранить накопленное ушедшими. И в этом, на наш взгляд, состоит пафос самого сложного и мудрого произведения Ивашкевича.

В последующие два десятилетия Ивашкевич продолжал создавать рассказы. Каждый сборник его новелл вновь и вновь подтверждал его мастерское умение проникать в глубины человеческой души, улавливать и изящно, поэтично воспроизводить тончайшие её движения. И по-прежнему главные проблемы этих произведений, как и стихов последнего периода жизни писателя, – жизнь, любовь, смерть.

Немалый интерес представляет и эссеистика Ивашкевича 70-х годов: «Петербург» (1975), «Мои путешествия в Польшу» и «Путешествия в Италию» (1977). Книга о городе на Неве прослеживает его историю и связи русской и польской культуры. Две книги «Путешествий» – это, по словам автора, «разговор с читателем и скромное осуществление дерзкого желания оставить после себя след на польской земле». В них также идёт речь о польско-русских культурных связях, как и о «полях плодородной Украины, красных полях под Сиеной, розовых равнинах западной Сицилии». Для автора самобытность разных культур сливается в «один мягкий аккорд. Всё это объединено человеческим трудом и моим бедным разумом, который вдруг видит всё в одной общей раме».

Анджей Кусьневич (1904—1993)

Этот яркий и самобытный писатель пришёл в литературу, когда ему было за пятьдесят. До того он, уроженец Львовщины, учился во львовской торговой школе, краковской Академии изобразительных искусств и Ягеллонском университете. Подобно другому выдающемуся писателю, Э.М. Ремарку, испытывал автомобили, принимал участие в автопробегах фирмы «Альфа-Ромео», причём, говорят, порой набирал впечатляющую скорость: 220 км/час! В межвоенные годы служил в польском министерстве иностранных дел, а перед новой войной был консулом в Тулузе. В годы войны принимал участие в боевых действиях французского Сопротивления. Два года провёл узником в Маутхаузене. После войны работал в польском консульстве в Страсбурге, а вернувшись в Польшу, был редактором на радио. Впоследствии долгие годы редактировал прозу в литературном ежемесячнике.

Как автор, Кусьневич выступил впервые в 1955 г., когда его стихи напечатал еженедельник «Нова культура». Через год вышел первый стихотворный сборник «Слова о ненависти», в котором впервые в творчестве Кусьневича прозвучала тема поиска корней межнациональной розни. За ним последовали ещё два сборника: «И чёрту огарок» (1959) и «Частное время» (1962).

Первый роман Кусьневича «Коррупция» вышел в 1961 г. Критика оценила его как «интересную попытку отражения уголовных конфликтов и случаев в категориях интеллектуальной аналитической прозы» (Вацлав Садковский).

Настоящий успех выпал на долю изданного через два года романа «Героика». Герой книги Отто – потомок старинного австрийского рода. Он считает себя преемником великих европейских культурных традиций. И, тем не менее, становится на сторону гитлеризма. В рядах СС он получает чин штурмбанфюрера и выполняет различные секретные миссии. Отнюдь не веря в фюрера, не веря даже в победу, этот человек отрекается от всего, что было ему дорого, и лелеет бредовую надежду, что вместе с проигравшей Германией погибнет и всё человечество. Автор пытается докопаться до социальных, психологических и нравственных корней идеологии гитлеризма, а в финале приводит своего героя к клиническому безумию на почве малярии.

«На пути к Коринфу» (1964) – роман, повествующий о судьбах нескольких друзей. Действие происходит на восточных окраинах Польши в период между двумя мировыми войнами, а затем – в послевоенной Вене и, наконец, в Италии и Франции на рубеже 50-х – 60-х годов. Герои книги принадлежат к различным социальным слоям общества. Густав Адольф, от лица которого ведётся повествование, – потомок старинного дворянского рода. Его друг Евген и Олена, сестра Евгена, – дети священника, профессора теологии. Отец Конрада и его сестры Герды – колесник из немецкой слободы.

Герой-рассказчик с первых же строк подчёркивает, что «собрал рассыпанное. Из разных мест. Из разного времени. Ибо существует мир гораздо более реальный даже на вкус и на цвет, нежели тот, который принято называть реальным. Более правдивый и постоянный, тот, что вырос и созрел в памяти из фактов и их интерпретаций, из клочков пейзажей и фрагментов разговоров. Мир, сотканный из правды и вымысла, где вымысел ценнее, чем пережитая реальность, которая является только канвой и фоном».

Адольф и Евген с ранней юности живут в причудливом мире постоянной игры воображения. Эта игра входит у них в привычку, становится как бы мироощущением. О конкретных событиях в жизни персонажей мы узнаём крайне мало и лишь постольку, поскольку они различимы сквозь завесу этой игры, которой они, прежде всего – Адольф, пытаются отмежеваться от всё более горькой реальности. Жизнь переплетается с грёзами детства, неточные воспоминания восполняются деталями, порождёнными фантазией.

«Мы всегда играем», – говорил один из персонажей австрийского импрессиониста Артура Шницлера. Влияние импрессионизма на польское искусство несомненно. В романе Кусьневича, в явном соответствии с принципами этого направления, постоянно происходит поиск сущего в неуловимом: в загадочности мгновения, эфемерности недомолвок, обрывочности воспоминаний, игре воображения.

Подробнее и отчётливее всех прописана в романе история Герды Рихтер. Девочка-сорвиголова, задира в старых отцовских брюках, привлекавшая и в то же время отталкивавшая местных мальчишек, она впоследствии тяжело работала на строительстве мелиорационных каналов. Потом мы видим её в Вене, где знакомый Конрада, некто «коллега Файн», устраивает её уборщицей в дешёвый отель. Затем к этой работе прибавляется ночная, в таком же дешёвом кабаре, где она, неуклюжая, не слишком опрятная даже, исполняет странный номер – то ли танец, то ли дефиле с раздеванием. Герда внезапно исчезает, чтобы через несколько месяцев сообщить о себе брату и его друзьям из Милана. Много позже Адольф и Евген встретят её в Вероне. Это уже не прежний угловатый заморыш, а начинающая, но уже капризная киноактриса, которую пестует добрый десяток человек обслуги. Друзья наблюдают этот процесс рождения «звезды», в какой-то степени и участвуют в нём, а после начала съёмок уезжают из города и вновь теряют подругу из виду – на сей раз навсегда: через несколько лет Адольф на случайном клочке газеты прочитает сообщение о её загадочном убийстве.

Окружающая действительность воспринимается Адольфом как шумная дорога в Коринф – древний город, где процветала торговля, ремёсла и искусство: «Людно было на дорогах, ведущих в древний город Коринф. Я видел на них людей достойных во всех отношениях, политиков всех направлений, мыслителей и жрецов, поэтов и конструкторов, педагогов и судей, равно как и прокураторов, а также множество личностей без определённых занятий и вкусов <...> Они отбрасывали тени, как в китайском театре, и затыкали уши, чтобы не слышать того, о чём постоянно думали». И на этой оживлённой дороге

Адольф и Евген мечутся в поисках удачи, самих себя, утраченной родины, воспоминаний. Среди представителей потерянного ими мира – дальние родственники Адольфа в каком-то запущенном замке, где выжившая из ума тётушка Аурелия то и дело путается в степени родства с Адольфом, как и в давно умерших супругах. Потом созерцание этих осколков монархического былого сменяется полуголодным прозябанием в Вене, где всё в том же фантастическом хороводе проносятся в воображении и воспоминаниях Адольфа император Франц-Иосиф, экзотический персонаж Конрада Фейдта из популярной киноленты «Индийская гробница», и арии из опереток, и «Очи чёрные», и реальные женщины – служащие трамвайного депо, такие же уставшие и полуголодные, как Герда. Иллюзия рая в Вероне, отчаянные надежды на Ривьере – и, наконец, полный крах иллюзий, да и жизни: на руках у друга от голода умирает Евген, а сам Адольф не имеет в кармане ни франка, он одинок и неприкаян. Он уже не в состоянии «заткнуть уши». Его отчаянным воплем завершается роман. Фантазии, игра, самообман – ничего из этого не может заменить решительных действий в вопросах устройства собственной жизни в периоды серьёзных исторических поворотов.

*

Близок по стилистике следующий роман Кусьневича «Король Обеих Сицилий» (1970). Писатель погружает нас в жаркое лето 1914 года. Главный герой – двадцатидвухлетний вольноопределяющийся императорского и королевского сицилийского уланского полка Эмиль Р. – отправляется на фронт. История рождения, даже зачатия, Эмиля и его сестёр рассказана Кусьневичем в духе весьма фривольном. Тем страшнее нам читать в финале романа строки из упомянутого письма: «Бедная мама. Скажи ей, что меня убила война, само её ядовитое дыхание, которое станет причиной гибели многих других». Вся его прошлая жизнь рушится, разлетается, как разорванные листки его дневника и неотправленное письмо к горячо любимой сестре.

А между этими страницами – ещё две сотни, по которым в той же, знакомой по предыдущему роману, импрессионистической манере автор рассыпает перед читателем обрывки этой прошлой жизни: годы обучения праву, увлечений живописью и графикой, автогонками и музыкой, детской влюблённости в старшую сестру Лизу, перерастающей в болезненную юношескую страсть.

Но не только. Параллельно разыгрываются драматические события: жизнь и смерть второстепенных, третьестепенных персонажей. Потому что, считает автор, «ничего нельзя изменить в прошедшем, нельзя выбросить или обойти стороной. Ибо прошлое неделимо». Десятки персонажей кружатся в вихре неразберихи первых дней объявленной мобилизации. Здесь и друзья Эмиля: юный Зденек Коцоурек – начинающий поэт из Праги, и барон Вилли Котфус, заядлый путешественник и враль под стать Мюнхгаузену, и другие офицеры, и полицейский, расследующий убийство юной цыганки в небольшом городке Фехертемплон, и хозяйка тамошнего «увеселительного заведения» со своей судьбой.

Мелькают перед нами засиженные мухами портреты императора и членов его семейства и «флажки на военных картах, как реквизит детской игры». И модный в Будапеште канкан, исполняемый на столе провинциального кафе, и привидевшаяся Зденеку знаменитая «Белая дама» страшных чешских преданий – предвестница гибели, и сны Эмиля, и его воспоминания о детстве и пеших прогулках в Альпах, и катание на лодках, в фиакрах.

Автор показывает и тревоги помещичьих экономов о судьбе урожая, и раздражение полицейского на «недосягаемых» офицеров уланского полка, и подогреваемую военным положением национальную ненависть, в результате которой кара за убийство цыганки постигает не развратного офицера, а случайно подвернувшегося под руку серба-священника, под влиянием политической ситуации объявленного «опасным шпионом и убийцей».

В финале кухонный мальчишка в буфете опустевших казарм стирает пыль с портрета давнего патрона полка Фердинанда Второго, короля Обеих Сицилий, «умершего давно королевства, двуличное название которого давно стало связано с двенадцатым полком улан. Мёртвое, равнодушное королевство. Лицо гипсовой маски. Мёртвые, пустые глаза».

Этот роман с уверенностью можно назвать антивоенным. Потому что с необыкновенной силой показывает он, как «ядовитое дыхание войны» сметает размеренный уклад жизни, губит любовь, творчество, делает ненужными человеческие воспоминания, привязанности, любые ценности, накопленные цивилизацией, самоё историю цивилизации.

Предлагая читателю несколько вариантов начала повествования, Кусьневич в конце романа ещё раз напоминает: «Можно было бы теперь начать всё сначала. Так или иначе. Но окончание было бы таким же, ибо прошлое необратимо и неделимо в мельчайших подробностях. Хотя многое давно стало неважно, а может, и смешно. Как мода на аффектацию чувств, как сентиментальные немые фильмы второго десятилетия нашего века или модель юбки в „Wiener Mode“ 1900 года. Как едва различимый аромат духов, завёрнутых в страницы „Wiener Illustrierte“ 1914 года, и уложенных в картонку, и найденных много лет спустя среди визитных карточек или пожелтевших фотографий неизвестных нам людей». Ибо, уверен автор, «только глядя из перспективы лет, хладнокровно, с недоверием, с тем спокойствием, которое дают опыт и осведомлённость о дальнейшем, можно должным образом оценить значительность или относительную незначительность параллельных во времени, давно свершившихся фактов, их иллюзорную, однако, возможно, неслучайную взаимозависимость, а также чуть терпкий вкус дел безвозвратно минувших. <...> Относительную их важность, которую возможно оценить только в перспективе истории или уходящего времени».

*

Большой удачей писателя считается роман «Зоны» (1971), состоящий из трёх самостоятельных частей. Первая его часть даёт панораму жизни небольшого городка на восточных окраинах страны в период между двумя мировыми войнами. Широкое бытовое полотно охватывает все социальные слои. Здесь даже ярче, чем в романе «На пути к Коринфу», обозначена тема отрицания молодыми персонажами социальных и национальных предрассудков. А далее ещё острее показано, как ожесточение окружающего мира медленно, но верно вовлекает молодых людей в водоворот борьбы, в трагические конфликты, разрывая естественные узы дружбы, зародившейся в годы жизни в родной долине, а затем разбрасывает далеко друг от друга.

Сложное переплетение личной судьбы своего современника и судеб Польши на протяжении ста пятидесяти лет в едином сочном полотне осуществил Кусьневич в романе «Состояние невесомости» (1973), для которого характерно глубокое проникновение в психологию героя, его внутренний мир – и серьёзное осмысление противоречивости исторических путей его родины.

Роман «Третье царство» (1975) написан от лица пожилого немца, адвоката, жителя западногерманского города (его имени автор не сообщает). Перед нами раскрывается внутренний мир героя, его воспоминания и размышления. Сын железнодорожника, он был близок к коммунистам, участвовал в антинацистских митингах, сидел в тюрьме, потом в Дахау, Моабите и Бухенвальде. Американцы освободили его из концлагеря и сделали переводчиком при «комиссии по денацизации» страны. Со временем он как юрист начал судебную практику. Он не вернулся на родину, ставшую территорией ГДР. Не является членом какой-либо партии. Выступает защитником по уголовным делам. Защищает и военных преступников, но делает это, только чтобы профессионально и добросовестно поддержать законность. А за гражданские дела не берётся, объясняя это для себя тем, что не желает изменять идеалам юности и защищать эксплуататоров.

Но сын адвоката, Эрнст, осуждает отца за то, что тот защищает гитлеровских преступников. Юноша вступает в ряды хиппи, а впоследствии в террористическую группу. Бунт левачествующих молодых людей не идёт дальше пренебрежения личной гигиеной, агрессивности и пространных (многостраничных в формате книги) демагогических разглагольствований. Кусьневич убедительно показывает ужасный инфантилизм этих молодчиков, уверенных в том, что их бессмысленная жестокость – доказательство мужества и силы. Ведь они не могут, да и не желают, просто заработать себе на жизнь. Эрнст и вся его компания постоянно пользуются не только жилищем адвоката, но и его деньгами. И адвокат справедливо указывает им на то, что обожаемый ими председатель Мао не стал бы слушать их пламенных речей, а отправил бы их работать где-нибудь на рисовых полях. При этом однажды оказывается, что они «вынесли приговор» адвокату за «содействие» бывшим нацистам, и Эрнст опасается за жизнь отца. Однако сам попадает в полицию во время облавы на экстремистов и на допросах предаёт своих товарищей, спасая собственную шкуру. Интересно, что именно этот факт повергает адвоката в горькое изумление: он не ожидал, что его сын способен на предательство.

Роман заканчивается словами Эрнста, обращёнными к отцу: «Что вы с нами сделали? Ненавижу вас всех».

Андрей Ермонский, представляя в 1978 г. «Третье царство» украинским читателям, сообщал, что «Анджей Кусьневич не раз предостерегал публично, чтобы не лишённого привлекательности и, на первый взгляд, интеллигентного адвоката не отождествляли с ним, писателем, которому его герой чужд, неприятен, враждебен».

Ермонский высказывал убеждение, что адвокат «прикрывает своё отступничество скептицизмом и терпимостью», что он «беспомощен перед злом», и «эта беспомощность порождает пассивность, сама становится потаканием злу». Критик называл героя Кусьневича «человеком, позиция которого несостоятельна со всех точек зрения: идеологической, политической, моральной и, наконец, житейской», указывал на его «эгоцентризм, нежелание вмешиваться – из страха утратить душевное спокойствие, добытое ценой предательства самого себя». По мнению Ермонского, адвокат «любит молодёжь, ищет её общества», но «не может найти с нею общего языка», тогда как «бунтовщики ждут от него совета, что им, молодым, делать, зачем жить».

Из текста романа не следует, что его герой «любит молодёжь, ищет её общества». Напротив, он, хоть и допускает, что «молодые люди должны быть бескомпромиссны, отчасти и безрассудны», признаётся, что частенько подумывал всю компанию Эрнста спустить по одному с лестницы. Ещё менее похоже на правду, что «бунтовщики ждут от него совета». Речи их, обращённые к хозяину дома, исполнены враждебности, злобы, пожалуй, и ненависти. И «выносили приговор» адвокату они, уж конечно, не ожидая от него совета на этот счёт.

Любит адвокат молодых девушек, которых ему «подсовывает для поддержания здоровья» сын. Любит физически, кратко, не возводя связь в степень романа. Более того, последняя девица – любовница его сына. Похоже, Кусьневич таким способом стремился доказать цинизм своего персонажа. Но опять противоречие: эта Труда сама долго домогается «старичка». Когда же адвокат даёт волю страсти, как никогда, продолжительной и слишком для его возраста сильной, Эрнст, застигнув любовников, избивает девушку. Впрочем, это вполне в духе экстремистской «общины». Мы узнаём, что другую девицу, позволившую себе не согласиться с какими-то положениями экстремистских болтунов на «общем собрании», жестоко и методично избивают по очереди все члены «общины». Кто же относится к девушкам хуже – адвокат или эти звероподобные молокососы?

Герой романа умён, ироничен и по отношению к себе самому, и к юным «маоистам». Он интеллигентен, пожалуй, не только на первый взгляд: хорошо ориентируется в искусстве, литературе, истории. Адвокат размышляет о битниках и их «пророках» – Снайдере, Гинзберге, Ферлингетти – и приходит к справедливому выводу, что традиция бунтовщиков, «как правило, стремится к полной, ничем не ограниченной, тотальной свободе во всех отраслях жизни, проявляя, что характерно, нетерпимость ко всему непохожему на неё и требуя полной толерантности к себе».

Он вспоминает предтечу Франциска Ассизского – монаха Иоахима ди Фьори, идея которого о царстве Святого Духа – третьем после первых двух, Бога-Отца и Бога-Сына, поначалу была отвергнута как ересь, а затем в значительной степени воспринята официальной церковью. Так, полагает адвокат, идеи разрушения ради всеобщего равноправия на земле, могут со временем завладеть умами власть предержащих. Если, конечно, общество не вернётся к идее «сильной руки», готовой покончить с бунтарями, как это было сорок лет назад.

Рассуждая о концлагерях, он справедливо напоминает нам: «Мы были здесь первыми. Это наш пепел развеяло по ветру ещё до того, как в воротах лагеря появился первый иностранец».

«Чтобы не возвратились подозрительные намерения, замыслы, аппетиты, – считает адвокат, – об этом не должна забывать наша молодёжь, которая этих дел не знает, потому что её тогда ещё не было на свете. <...> Молодое поколение будет наверняка другим, коренным образом и бесповоротно изменившимся. Без каиновой печати на челе и без каинова наследия. Без мечтаний о величии, путь к которому лежит через преступление. Мы всё время на это рассчитываем, в этом наша надежда».

Всё это никак не напоминает эгоцентризм, в котором обвинил главного героя романа Андрей Ермонский. И едва ли можно говорить о «душевном спокойствии» человека, постоянно размышляющего о прошлом, настоящем и будущем – не столько своём, сколько своей страны.

В чём усмотрел А. Ермонский «отступничество» героя Кусьневича? Испытывая муки концлагерей, он не предал ни своих идеалов, ни своих товарищей. Но от коммунистических идеалов, как мы сегодня знаем, отказалась и его родина. Впрочем, как и наша. Может быть, он и беспомощен перед злом, каким является терроризм. Но разве сегодня, спустя тридцать пять лет после написания «Третьего царства», какое-нибудь государство (!) может похвастать тем, что победило или хотя бы успешно борется с этим злом?

Конечно, возможно, что Кусьневич не симпатизировал своему персонажу. Это не удивительно, если учесть всё, что было сказано о многовековых отношениях Польши и Германии. Но, в отличие от критика, автор, думается, не склонен был выносить ему приговор. И отсутствие авторских рецептов вполне согласуется со всем творчеством Кусьневича, которого всегда волновали взаимоотношения личности с окружающим миром, во всей их сложности, неоднозначности и взаимосвязанности. Об этом свидетельствуют и последующие его произведения.

Анализ душевной извращённости личности составляет содержание романа «Урок мёртвого языка» (1977). Умирающий от чахотки поручик австрийской армии – надзиратель расположенного в австро-венгерском захолустье лагеря для русских военнопленных. Альфред Кекеритц – рафинированный эстет, коллекционирующий предметы старины. Он стойко переносит болезнь, уходит от неё в иллюзорный мир красоты. И в какой-то миг, любуясь прекрасным телосложением молодого военнопленного, совершившего побег из лагеря, стреляет в него, внутренне перевоплощаясь в Диану-охотницу, преследующую, по древнему мифу, Актеона.