Текст книги "Маленькие рыцари большой литературы"

Автор книги: Сергей Щепотьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Вацлав Гонсиоровский (1869—1939)

Этот малоизвестный у нас польский публицист и романист образование получил самоучкой. Был аптекарем, потом бухгалтером. С семнадцати лет сотрудничал с газетами. В 1899 г. стал известен жандармерии как автор направленного против русского царизма романа «Соглашатели», изданного во Львове под псевдонимом Веслав Склавус, и вынужден был выехать в Галицию. В 1900—1903 гг. путешествовал в западной и южной Европе по маршрутам наполеоновских кампаний. С 1904 г. жил в Париже, где организовал французско-польское, а позже – Литературно-художественное общества, а в годы Первой мировой войны – другие общественные организации и французско-польский еженедельник. Двадцатые годы провёл в США, где также редактировал польскую прессу и был директором польского колледжа. В 1930 г. вернулся в Польшу и до конца своих дней жил под Варшавой.

Среди пятнадцати томов исторических романов и рассказов этого писателя значительное место занимают произведения об эпохе Наполеона. Здесь и «Пани Валевская» – объёмистый роман, излагающий хорошо у нас известную из книги современного исторического романиста М. Брандыса и её экранизации историю обаятельной представительницы родовитого дворянского семейства, открыто ставшей возлюбленной «освободителя народов» Наполеона, и «Гвардейские кавалеристы», и «1809 год», и «Ураган», посвящённый деятельности польских легионов. Мы же позволим себе остановиться на сравнительно коротком, но, по мнению некоторых польских литературоведов, едва ли не лучшем романе Гонсиоровского «Чёрный генерал» (1912). Роман посвящён неоднозначной и в значительной степени таинственной фигуре в рядах польских легионов – генералу Вацлаву Яблоновскому (1769—1802).

Несмотря на то, что, вследствие утраты архива генерала, о нём известно крайне мало, историки утверждают, что к Яблоновскому многие, как французы, так и польские легионеры, относились недоброжелательно, а сам он долгое время находился в оппозиции к Яну Домбровскому.

Биографию своего героя, как выяснили впоследствии специалисты, Гонсиоровский в романе сочинил сам. Но тайна рождения генерала, несомненно, связанная с грехом матери, о котором красноречиво говорили черты Яблоновского, прозванного «Негритёнком», имела место в действительности. На наш взгляд, автор чрезмерно увлёкся этой темой и посвятил ей неправомочно значительное число страниц, придав книге черты бульварного сенсационного романа.

Однако «Чёрный генерал» даёт верное изображение ситуации в самой Польше и в кругах польской эмиграции – тех, кто создавал будущие легионы Наполеона. Вслед за Жеромским Гонсиоровский показывает отсутствие интереса к судьбам государства, апатию польской аристократии, ограниченность простых шляхтичей, патриотизм которых не имеет должной направленности, а потому не может изменить ситуации в обществе.

Автор показывает неоднородность среды легионеров, противоречия между группировками, намекает и на то, что далеко не всегда они руководствовались идеями патриотизма, отдавая дань (быть может, закономерную) и соображениям финансового благополучия или карьеры: «Каждый прикладывал все усилия, чтобы занять в обоих комитетах не последнее место, а посему среди дружеских мечтаний о прекрасном будущем звучали нотки эгоистичных замыслов».

Гонсиоровский идёт дальше и справедливо указывает на то, что «и в парижских кабинетах склок и гордыни было предостаточно, ими были переполнены кабинеты членов Конвента», а «республиканский дух легионов мешал консулу», то есть, Бонапарту, который «не хотел пугать Берлин или Вену польским жупелом».

Своего же героя Вацлава Яблоновского писатель явно оправдывает для истории. Он рисует яркий и живой образ «солдата, а не политика», человека, «вся жизнь которого была пропитана жаждой любви», для которого «любовь к отчей земле даже боль может превратить в сладкий восторг». Он готов «всё принести в жертву этой земле, потом погибнуть и сойти в её лоно». Он не хочет верить словам королевы Этрурии – королевства, созданного Наполеоном на территории Тосканы: «Вы не нужны Франции, Франция хочет от вас избавиться, она ищет прочного мира с Берлином и Петербургом». А посему отправляется со своими легионами в Сан-Доминго и там умирает от жёлтой лихорадки (и в этом писатель не погрешил против исторической истины).

Художественные достижения романа, по нашему мнению, невелики. Но значительная заслуга его автора в том, что он создал трагический образ героя, всем сердцем преданного служению отчизне, хоть и обманутого политиками, а потому терпящего поражение в своей борьбе.

Ярослав Ивашкевич (1894—1980)

В 1918 году рухнули монархии, разделившие Польшу на три части. Началась новая страница истории Польши как независимого государства.

В том же 1918 году в Варшаву приехал Ярослав Ивашкевич, в скором времени начавший свой долгий путь на литературном поприще.

Он родился в Киевской губернии, в семье бухгалтера. Учился в гимназии в Елизаветграде, на юридическом факультете Киевского университета и в консерватории. Увлекался чтением Ницше, Шопенгауэра, Бергсона, Джеймса, Руссо, Ибсена, Стриндберга, Уайлда, Честертона, Рембо, русской классической прозы и поэзии. Изучал музыку Баха, Бетховена, Шопена, Вагнера, Р. Штрауса, Малера, Стравинского.

В семье Ивашкевичей был жив дух освободительного движения.[25]25
  Отец Ярослава был участником январского восстания 1863 г.


[Закрыть]

Каникулы юный Ярослав проводил в имениях магнатов и шляхты, общался с широкими кругами интеллигенции, в которых бытовали идеи, представлявшие собой, по выражению исследователя творчества Ивашкевича Анджея Грончевского, «позднюю кальку и разновидность идей, заложенных в Трилогии Сенкевича».

Ярослав Ивашкевич поразительно рано стал преуспевать. Издав к 1920 г. несколько сборников лирики, а затем прозы, он становится редактором отдела культуры «Курьера Польского» и секретарём маршала сейма. Спустя два года он женится, обретает стабильное материальное положение и литературную известность. В 1925 г. выезжает в Париж, где слушает лекции по живописи и скульптуре, изучает арабский и турецкий языки, беседует с Кокто и другими литераторами. Принимает участие в парижском конгрессе Пен-клуба, во время которого знакомится с Валери, Голсуорси, Джойсом, Г. Манном. В 1926 г. вместе с Тадеушем Зелинским представляет Польшу в Вене на конгрессе Союза Интеллектуалов. В той же роли выступает в следующем году на конгрессе в Гейдельберге. Вникает в общественную жизнь и её связь с жизнью литературы. Вскоре начинает работу заведующим отделом пропаганды искусства в министерстве иностранных дел. В 1928 г. удаляется от варшавских творческих кругов в Подкову Лесну под Варшавой. Путешествует по стране, принимает участие в литературных съездах и конгрессах. С 1932 по 1935 г. Ивашкевич – секретарь польского посольства в Копенгагене, в 1935—1936 гг. – на той же должности в Брюсселе.

Во время Второй мировой войны Ивашкевич жил в Подкове Лесной, где его дом – вилла Аида – стал убежищем для преследуемых литераторов и музыкантов, как и для участников Варшавского восстания. Здесь процветала активная конспиративная деятельность писателей. Сам Ивашкевич в это время тоже много написал, в том числе, знаменитую по фильму Е. Кавалеровича новеллу «Мать Иоанна от ангелов» (1943).

Тема новеллы почерпнута из французских хроник XVIII в. История одержимой девятью демонами аббатисы, настоятельницы женского монастыря в Лундюне, была перенесена на польскую почву и приобрела современное звучание, стала метафорой борьбы добра и зла, святости и греховности. Этот рассказ, писал в 1967 г. Александр Яцкевич, содержит «большие вопросы, где традиционное повествование, традиционный образ, вся традиционная поэтика, при всём блеске красивого эпического произведения искусства, является выдающимся произведением, общечеловеческим по заключённым в нём конфликтам. Современное и европейское по форме, оно связано не только с польской гражданственностью, польской психикой и польским искусством, но и нашей историей, от самой давней – до последней войны, когда снова демоны атаковали нашу страну. В „Матери Иоанне от ангелов“ вопрос об этих силах не был закрыт, как поныне остаётся реальной эта угроза».

Ужасную историю из времён немецкой оккупации рассказал писатель уже после войны в повести «Мельница на Лютыне» (1946).

Совсем юный сирота Ярогнев Шульц после смерти родителей вернулся из Франции в Польшу и живёт у деда с бабкой. С приходом гитлеровцев он, благодаря фамилии отца, не только попадает в списки «фольксдойче»[26]26
  Списки лиц немецкого происхождения, составлявшиеся оккупантами.


[Закрыть], но и записывается в «гитлерюгенд». И как член этой юношеской фашистской организации выслеживает и выдаёт оккупантам скрывавшегося от них священника.

Вместе со священником погибает скрывавший его лесник, жестоко избита дочь лесника. Финал рассказа потрясает. Дед убивает Ярогнева и объясняет это жене так: «Если Господь Бог не творит суд правый, так человек сам должен это сделать».

В послевоенные годы Ивашкевич становится президентом Союза польских литераторов, ведёт редакторскую деятельность. С 1952 г. – депутат сейма. В 1953—1957 гг. он возглавляет Польский комитет защиты мира. Участвует в деятельности Общества им. Ф. Шопена (о композиторе Ивашкевич написал книгу, в дальнейшем много раз им переработанную). До последних лет жизни Ярослав Ивашкевич возглавлял Главное правление Союза польских писателей и продолжал издавать сборники стихов, рассказов. Переводил Г.Х. Андерсена и С. Кьеркегора, Шекспира и Л. Толстого, Валери, Фета, Ахматову.

Ранней лирике Ивашкевича свойственны эстетизм и эгоцентризм, мотивы языческой чувственности. Субъективный подход к жизни преобладал и в его прозе. «Бегство в Багдад» (1916) и «Зенобия Пальмура» (1920) отмечены культом античности. Но уже в изданном к середине 20-х гг. сборнике экспериментальных по стилю этюдов и новелл «Сентиментальные пейзажи» – заметно освобождение от «украшательства» первых произведений.

В романах об интеллигенции («Луна восходит», 1925; «Заговор мужчин», 1930) внимание писателя приковано к философско-этическим проблемам. В «Луне» показана угроза вырождения личности и изменений, которым подвергается любовь при переходе из сферы эмоциональной в практическую жизненную сферу. В «Заговоре» противопоставляются женское и мужское начала. Если женское – фактор естественного равновесия и гармонии, то для мужского характерно стремление к самопознанию, аналитическое беспокойство. Хаос окружающего мира, нервную атмосферу растерянности, отрицания нравственных норм героиня романа называет результатом заговора мужчин, который угрожает миру. «Заговор» свидетельствует об освобождении писателя от стилистических перегрузок, «это пример скупой, технически дисциплинированной прозы, идейной и языковой целостности» (А. Грончевский).

Ивашкевич сказал в одном интервью, что его понимание поэзии совпадает с тем смыслом, которое вкладывал в это понятие Кьеркегор, назвавший свою книгу «Страх и трепет» диалектической лирикой. Для писателя быть поэтом – это не только писать стихи, но обладать лирическим восприятием действительности и выражать его и в поэзии, и в прозе, и в драме. Это стирание граней между разными видами литературы свойственно всем выдающимся произведениям Пруста и Джойса, Томаса Манна и Хемингуэя.

*

В написанных с несомненной виртуозностью рассказах «Березняк» и «Барышни из Вилько» (1932) Ивашкевич рассуждает о жизни и смерти, о любви и рефлектирующей инертности, рассматривает биологические и общественные законы человеческого быта, противоречия простоты и утончённости.

В «Березняке» Ивашкевич сталкивает начало и конец биологического существования человека в окружении вечно живой природы.

Стах приезжает в деревню к брату Болеславу смертельно больным. Сознание близкой смерти вызывает в герое потребность утверждения биологического начала. Но и Болеслав словно находится между жизнью и смертью. «После смерти жены он жил как бы в тумане. Ощущал, что её нет, что она умерла. Только это было подлинным, больше ничего», – говорит о нём автор. Стах, вырвавшись из горного санатория, где находился последние два года, весь излучает «затаённую радость жизни», и для Болеслава «в нём слишком много очарования, слишком много покоряющего обаяния». Более того, и сам Станислав, понимая, что его брат – «человек сильный, способный мучительно страдать и безумно любить», сравнивает себя с Болеславом и не находит в себе «ничего глубокого, всё на поверхности – раз-два и конец».

Станислав без конца играет на рояле «вещи, безвозвратно отзвучавшие и совершенно здесь неуместные. Все танго и фоксы, какие только он танцевал в санатории и которые на фоне этого сурового пейзажа напоминали вышедшие из моды платья».

Болеславу эта музыка действует на нервы. А у его брата «она вызывает в памяти мир, в который я никогда не вернусь и который я по-настоящему никогда и не знал. Это нечто вроде стекла, вроде ломкого льда». И всё-таки Стах «распрощался с тем миром так, словно то был настоящий мир». Там осталась «хрупкая мисс Симонс, и шёлковый муслин её платья, и пластинки из Парижа, и чемоданы из Лондона – то была жизнь». Стах гуляет с маленькой племянницей в берёзовой роще, где находится могила жены Болеслава. И ему кажется, что «берёзы и могилы, чахлые цветы и заброшенный ребёнок – всё это ненастоящее».

Хрупкость, эфемерность жизни, какой её воспринимает Стах, усиливается и тем, что рояль, вызывающий воспоминания о вещах, «которые были бы прекрасными, если бы я мог к ним прикоснуться», взят напрокат у такой же смертельно больной женщины. Тень смерти витает над братьями. Но если Болеслав до самой кончины младшего брата не может отогнать эту зловещую тень, то рафинированный интеллект главного героя бросает ей вызов, стремится слиться с растительной энергией окружающего. Ему «обидно, что он никогда и никого не любил», не мог ответить даже на исполненный любви прощальный взгляд мисс Симонс таким же взглядом. Но «славянская Венера», сестра лесника Малина, пластически сливаясь с березняком, выступает затем из-за деревьев, чтобы слиться в объятиях со Стахом. Малина встречается с деревенскими парнями, чаще других – с Михалом из соседнего посёлка. Болеслав рассказывает Стаху, что видел, как Михал целовал Малину – «больше, чем целовал»... И Стах понимает, «что женщина, которая ходит с ним по тёмным лесным тропинкам, вся соткана из лжи». Но всё-таки ощущает, что именно сейчас начинает жить по-настоящему. И умирает спокойно. Это спокойствие передаётся после его смерти Болеславу. Спокойствие, какого раньше он никогда не ощущал. Безмятежное, «почти счастье».

«Барышни из Вилько», писал А. Грончевский, – «гармоничная поэма о чувственной красоте мира и вместе с тем трактат о склонности человека к мифологизации этой хрупкой красоты». Герой рассказа, тридцатисемилетний Виктор Рубен не окончил университета: помешала война. Он стал управляющим небольшого хутора, принадлежащего обществу слепых. Обременённый воспоминаниями о войне и напряжённой работой, он тяжко пережил смерть друга и утратил душевное равновесие, ради восстановления которого уезжает по совету врача к родне. В тех краях пятнадцать лет назад он репетиторствовал в милом семействе, где было шестеро дочерей. Старшие за это время стали почтенными матронами, те, что были маленькими, превратились в девушек и молодых женщин. Не все счастливы. Одна из сестёр, молоденькая Феля, уже умерла. Виктор был, вероятно, влюблён в этих девушек. Хотя сам себе никак не хочет признаться в этом.

Встреча вызывает в Рубене странные чувства. С одной стороны, он рад видеть милые ему лица. С другой стороны, дом наполняют и чужие ему люди, многие из которых ему неприятны. С третьей, «та единственная, которая действительно могла ждать его, обратилась в прах».

А между тем ведь именно сюда его потянуло в поисках жизненных сил! Читатель узнаёт, что однажды Виктор и старшая из сестёр, Юля, провели ночь любви. Страстную и безмолвную ночь, о которой ни разу впоследствии ни один из них не заговорил. Казя, с которой у него были, как ему казалось, только дружеские отношения, при новой встрече неожиданно признаётся, что давно любит его. А Йола, которая нравилась ему когда-то больше всех, увлекает его в свои объятия. Он проводит с ней такую же страстную ночь, как раньше с Юлей. И так же, как старшая сестра, Йола, к облегчению Виктора, молчит наутро. Только прощаясь и провожая его, как пятнадцать лет назад, за околицу, эта женщина поражается лёгкости, с которой Виктор покидает её, и «стоит, раскинув руки, близоруко вглядываясь в его удаляющийся силуэт». На прощание Виктор говорит ей: «Мне было здесь хорошо, и я понял... понял... Что бы стал среди вас делать пришелец с другой планеты?» Он уходит от Йолы «сначала каким-то мелким, робким шагом», но «чем дальше уходил Виктор, тем твёрже становился его шаг, он приосанился и уже весело размахивал портфелем».

«История любовных ночей Виктора Рубена разыгрывалась на узкой грани между явью и сном, между сознанием и его отрицанием. Герой рассказа ищет путей к сегодняшнему дню, пытается ослабить токсичное излучение прошлого», – пишет Грончевский. Однако от какого прошлого бежит герой рассказа? Его преследуют сны о войне и её ужасах. Но неверно было бы рассматривать Виктора как человека, принадлежащего к «потерянному поколению». К концу истории он честно признаётся самому себе: «Это ложь, будто его загубили годы войны, засосали будничные дела. Он пятнадцать лет подряд гнал от себя мысли о поездке в Вилько. И никогда никого не любил, но не оттого, что не представлялось случая, а из трусости». Итак, нерешительность героя – не от робости, не от скромности, не от сломленности войной. Эта нерешительность – от эгоизма, от нежелания сделать шаг и нести за него ответственность. Любовь-сон, любовь-миф его устраивает гораздо больше: «сознание» этой любви можно «отрицать», её сладкую «токсичность» можно оставить в прошлом и идти вперёд, «весело помахивая портфелем».

Темы, намеченные в «Барышнях из Вилько» и «Березняке», получили своё развитие в романах «Красные щиты» и «Хвала и слава».

«Красные щиты» Ивашкевич создал в 1934 г. Это новый для сорокалетнего в то время писателя исторический жанр, в котором он отказался от костюмных традиций и архаики языка.[27]27
  Позволим себе, однако, отметить, что, видимо, стремясь продемонстрировать свою эрудицию, автор наводнил страницы романа пространнейшими перечислениями многочисленных, не всегда главных, персонажей и их родословных, как и подробнейшей топографией различных географических мест. Это, как нам кажется, значительно утяжелило повествование и, как следствие, затрудняет восприятие произведения.


[Закрыть]

Подобно героям исторических произведений Сенкевича, персонажи романа Ивашкевича говорят современным языком и мыслят современными категориями. Напомним, появление книги совпало с приходом к власти немецких нацистов. Погружая читателя в малоизвестный период польского средневековья, писатель поднимает в этом произведении весьма насущные для своего времени вопросы. «Автор делает героя носителем современных идей, – писал Рышард Матушевский, – прежде всего, связи Польши с Европой, её значения в общеевропейской судьбе». Герой книги – князь Генрык Сандомирский (1127—1166) совершает путешествие по Европе. По Европе, на картах которой Польши вообще не существует! Но Польша – в сердце Генрыка. Он «чувствовал на расстоянии её существование. И не думал о ней, как о чём-то далёком. Она была с ним здесь, на краю света, в свите короля сицилийского, и он дышал ею, словно только благодаря этому и мог жить». Князь Сандомирский отказывается от предложения своего друга Фридриха Барбароссы принять из его рук корону и власть над всей Польшей: «Так велит мне Бог», – объясняет он Фридриху. Кесарь отдал корону брату Генрыка, «отдал так, как будто их деды и прадеды ею не владели испокон веков». Но судьба Польши не может зависеть от воли Германии – поистине своевременное утверждение Ивашкевича за пять лет до рокового сентября тридцать девятого года![28]28
  Переговорам с Барбароссой предшествуют опасения Генрыка, что с Фридрихом «снюхаются русины». Удивительный факт исторического предвидения писателя: ведь через те же пять лет после выхода романа в Пинске и Брест-Литовске уже проходили совместные парады советских и немецких войск!


[Закрыть]

Генрык Сандомирский добывает корону своего деда, Болеслава Щедрого. На всю жизнь она становится для него символом верности деяниям предков. Присутствуя при коронации Фридриха Барбароссы, князь рассуждает: «Императорская корона красива, но золотой обруч, который извлечён им из гроба и хранится у него, прекрасен, потому что он свой, добытый трудом и вечной борьбой дедов». Именно в эти минуты «Генрык поклялся во многом: в чистоте до конца дней своих, в верности рыцарским идеалам, в том, что возведёт в Сандомире монастырь и храм, и, наконец, в том, что совершит паломничество в Святую землю». Многие благие намерения князя Сандомирского не сбылись. Воплощение своих устремлений – корону деда – он перед смертью символически бросает в реку.

Советский литературовед А. Каждан полагал, что герой романа – «из тех, кто останавливается на полпути, кто не может перешагнуть магический круг, очерченный вокруг человека общественным бытием». Каждан сравнивал Генрыка с Виктором Рубеном. Однако, на наш взгляд, пассивность князя Сандомирского иного рода, чем пассивность героя «Барышень из Вилько». Достигнуть цели Генрыку мешают, с одной стороны, исторические обстоятельства, законы, мировоззрение его времени, с другой – неприятие жажды власти, кровопролитий и насилия. Весьма показательные в этом смысле следующие рассуждения Генрыка: «Будут ли его достойные и великие цели служить на благо его подданным? В глубине души он чувствовал, что величие, о котором он мечтает, никому не нужно». Одухотворённая натура князя сопротивляется вовлечению в круговорот войн, он отказывается от мысли расправиться с братьями, чтобы захватить их владения.

Ивашкевич открыто осуждает героя романа, когда тот позволил побить каменьями свою любимую женщину за то, что она, еврейка, проникла в христианский храм. Но ведь автор сам убедительно мотивирует его поступок: Генрык «теперь был не человеком, но машиной, орудием стоящего над людьми закона» и понимал, «что ему надлежит своим приговором восстановить чистоту извечных, священных законов, иначе весь мир пойдёт прахом».

Странно, что, предлагая Юдке принять христианство, он не настоял на этом: ведь Ивашкевич объясняет её проникновение в храм именно стремлением познать христианского Бога! А вот утверждение, что служители церкви и подданные князя одобрили бы помилование им своей возлюбленной – замужней иудейки, по сути, дважды преступившей суровый закон, несомненно, надуманно и противоречит объективной исторической картине эпохи, тщательно воссозданной писателем. И в то же время, нравственный выбор Генрыка очевиден: он не в силах простить себе жестокого приговора и со времени казни Юдки неумолимо катится к своему политическому и жизненному закату. В этом, безусловно, и состоит главная проблема романа: как соотнести личную мораль и законы общества, нравственность и историческую обстановку. Эти вопросы, как уже было сказано, миру пришлось решать очень скоро. И эти же проблемы уже на современном материале поднимает Ивашкевич в своём главном произведении в жанре романа «Хвала и слава».

Однако ещё в довоенный период он создал примечательные «Блендомерские страсти» (1938), изображающие трагедию графа Замойлы, причины которой – компромиссы, инертность, разрыв между моральными и эстетическими идеями и жизнью самой творческой личности. А. Грончевский связывал душевный разлад героя с этическими соображениями графа Толстого, бежавшего из Ясной Поляны. Но в то же время назвал это произведение каталогом извращений: в основе любовного чувства графа всякий раз лежит грех, преступление. В резкой сжатости психологического анализа, сгущении красок и контрастов здесь сказывается влияние Достоевского.

В том же 1938 г в Италии возник у Ивашкевича замысел романа «Хвала и слава» (1956, 1958, 1962). Первый из трёх томов окончен в 1949 г. «В известном смысле все персонажи „Хвалы и славы“ представляют собой автопортрет Ивашкевича. „Хвала и слава“ – это объективированное в соответствии с классическими законами художественной прозы сведение писателем счётов с самим собой», – писал Г. Береза (р. 1926 г.). И роман действительно является суммой жизненного, этического и художнического опыта Ивашкевича.

Он показывает разложение нескольких общественных формаций, рассказывает о том, как безымянное человечество растоптано историей. История представляется автору циклом катаклизмов. Первая мировая война нарушает статику расстановки политических сил в Европе, означает конец гуманистической традиции XIX века, классического мировоззренческого идеализма.

Какую точку зрения следует выбрать для взгляда на мир? – задаётся вопросом автор.

Научное познание ведёт к трагическим, пессимистическим выводам. Учёный Марре Шуар говорит главному герою романа Янушу Мышинскому: «Главный секрет науки – человечество пошло по неправильному пути. Расщепив атом, человек вторгся в тайну Творения. А это не остаётся без возмездия. Все усилия человеческого разума направлены на самоубийство. Все мы вооружили Гитлера благодаря своему попустительству. Мир обезумел, потому что получил возможность безумствовать». И напоминает слова Пьера Кюри: «Некоторые научные факты, попав в дурные руки, могут использоваться во вред человечеству».

Художническое восприятие мира фальшиво и бесплодно. Умирая, композитор Эдгар Шиллер понимает: «Ничто не существует вечно. Ничто из его трудов не возродится через века». Его сестра Эльжбета, оперная певица, идя за гробом брата с красной розой в руках, непроизвольно, но неуместно для окружающих «играет» финальную сцену «Гибели богов» Вагнера.

Ивашкевич явно ориентируется на заимствованное у Томаса Манна ироническое отношение к общественным ценностям. Такое мировоззрение заставляет рассматривать все эти ценности в зеркале скептицизма. «Хвала и слава» показывает изменчивость моральных истин. Роман сталкивает разные философские точки зрения, толкует о горькой радости познания. Авторская позиция спорит с исторической моралью. «История – это собрание легенд. Тех или иных», – говорит Эвелина Ройская.

Широту взгляда повествователя, охватывающего полувековую историю человеческого общества, подчёркивает применяемый Ивашкевичем приём, называемый в англоязычном искусствоведении flash-ahead, когда автор то впрямую, то намёками указывает читателю на будущее, ожидающее героев романа или реальное человечество, но в действительности уже ставшее историей. То в прелюдии, которую сочиняет Шиллер незадолго до начала войны, Оле Голомбковой слышится какое-то предсказание. То вдруг сам Эдгар вспоминает выражение Arbeit macht frei, которое через несколько лет будет начертано на воротах концлагеря в Освенциме. То Анджей Голомбек в 1938 году строит несбыточные планы учиться архитектуре в политехническом до 1942 года. То Януш, столкнувшись в Испании с расстрелами интеллигенции, думает: «Это всё равно, как если бы расстреляли нашего Боя», – имея в виду выдающегося историка и сатирика Желиньского-Боя, который действительно будет расстрелян немецкими фашистами во Львове в 1941 году. То автор указывает нам на талантливого аккомпаниатора Эльжбеты во время концерта в оккупированной Варшаве и в скобках сообщает, что через месяц или полтора он с залитым гипсом ртом будет расстрелян в группе других заложников.

Значительный пессимизм, заключающийся в этом взгляде вперёд, балансируется, однако, эпическим мировоззрением писателя. Оно приносит согласие с миром, ибо выражает доверие к его человеческой и материальной привлекательности. В предсмертном письме к племяннику Януш пишет: «Будущее пугает человека и народ, если у них нет прошлого, добытого многолетним или многовековым опытом. Польский опыт так своеобразен и велик, что бессильна справиться с ним любая истребительная акция. Политика ассимиляции, проводимая тремя великими державами, тремя различными способами, ничего не дала. Политика уничтожения тоже ничего не даст. Любое уничтожение глупо. Сколько бы ветвей ни срубили варвары, останутся глубокие корни. Мы должны стать лицом к лицу с величайшими задачами уже не истории, а философии истории. И остаться самими собой».

Моральные истины открывают в романе разные свои грани. Эпопея начинается диалогом о формировании характеров, о податливости молодой личности, возможности как её развития, так и вырождения. «Какими путями обретают люди свою индивидуальность?» – размышляет Эдгар Шиллер. Ему предстоит осмыслить всю парадоксальность искусства XX века, переживающего конфликт между спонтанностью человеческого познания и безличностной функцией художественной формы. Эдгар Шиллер всю жизнь ищет истинную шкалу ценностей. «Вся ценность нашей жизни состоит единственно в том, чтобы отразиться в искусстве, – считает он. – В том, чтобы выстроить некое здание ценностей, стоящих над жизнью, постоянных, единственно существующих». Эдгар одинок, но одинок, как каждый художник. «Я очень люблю такие сборища, – говорит он Янушу на светском парижском рауте.

– Именно тут острее всего чувствую одиночество творческого человека. Думаю, такой одинокой чувствует себя женщина, когда рожает». – «И человек, который умирает», – добавляет Мышинский. Две пережитые Шиллером войны не изменили его взглядов. Так же сам Ивашкевич постоянно видел разрыв между бесконечными перспективами творческого воображения и ограниченностью реального человеческого существования. Но всегда стремился «познать, понять и выразить». И в этом обрести радость жизни.

Политическая позиция, утверждает автор, ещё не всё. Главные герои романа не всегда сходятся в политических взглядах, но это не мешает им находить общую платформу для человеческих отношений. Общение с искусством становится основой самопознания для многих персонажей романа, их гармонического развития, точкой душевного равновесия. По-разному складываются их судьбы. Молодая поэтичная девушка Ариадна Тарло становится раздражительной истеричкой. «Фигура, словно перешедшая в прозу Ивашкевича со страниц Достоевского. Она кажется отрицанием устоявшихся мнений автора о природе и чертах женского начала. Ариадна – символ беспрестанной трагической метаморфозы. Необходимость выбора позиции склоняет её к эксгибиционистской крайности», – подчёркивал А. Грончевский.

Ариадна мечется между любовью, политикой, творческими устремлениями, религиозным аскетизмом и не находит себя. Её трагическая фигура как бы отрицает холодную этико-философскую расчётливость.

Наивная дилетантка Оля Голомбкова с годами философски осмысливает не только тайны творческого процесса, но и необходимую житейскую мудрость повседневности. Среди оккупационных будней Януш говорит ей: «Сейчас надо всё переосмыслить», но Оля возражает: «Сейчас надо думать о каждом дне, как справиться с повседневными заботами».

Упадок профессиональных возможностей певицы Эльжбеты Шиллер парадоксально совпадает с творческим её созреванием, пробуждает скрытые артистические и этические способности, проявившиеся в её сольном концерте в условиях оккупации, где она исполняет две песни брата, обнаруженные уже после его смерти.