Текст книги "Нарвский дьявол"

Автор книги: Сергей Городников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Он поднялся со стула, в четыре шага подошёл к оконному проёму, как будто грубо вырубленному в толстой каменной кладке. Заложив руки за спину, некоторое время смотрел, как в беспорядочном движении огней веселится город за широким обхватом рукава реки. Ему были видны тёмные очертания большинства прибрежных улиц, тонкая полоса частично скрытой домами пристани и вытянутый в линию ряд торговых кораблей, некоторые из которых словно хотели спрятаться за теми же домами. Корабли застыли со связанными вокруг рей парусами и мерцающими, как светляки, точками светильников на кормовых возвышениях. Он приостановил взор на верхушках мачт, угадывая в обвисающих в безветрии лоскутках корабельные флаги. Все корабли приплывали из Балтийского моря к Финскому заливу и устьем реки поднимались к Нарве, которая привлекала европейских торговцев и процветала благодаря надёжной защите, обеспечиваемой островной крепостью. Иван Грозный знал, где русским нужна была мощная крепость для прорыва к морю, к доходной морской торговле. Волей обстоятельств она оказалась у Швеции, и ему, коменданту, была доверена миссия, не допустить возвращения её Москве, не дать русским выхода к Балтике. А такая цель будет главной для молодого царя московитов в готовящейся войне. И полковник испытывал удовлетворение от сознания выполняемого долга – он бдел, охраняя беспечный праздник других.

Пока он смотрел на вверенный ему город, внизу, от крепостной стены по двору метнулась и пропала у колодца тень мужчины. Присев и согнувшись у колодезного сруба, никем не замеченный тот мужчина поправил личину на голове и замер, вслушался в тишину двора. Ничто её не тревожило. Он вынул из кармана чёрного свободного камзола верёвку, мысленно прикинул, верно или нет отмерил необходимую длину и, убедившись, что именно такая длина и нужна, осторожно привстал и перекинул её через дубовый ворот. Один конец намотал поверх кожаной перчатки и сжал в кулаке, а за другой ухватился и опять прислушался. Стараясь не задеть ни накрученной на вороте цепи, ни прицепленной к последнему её звену бадьи, перевалился за стенку колодца и провалился в кромешную тьму. Ворот всё же тихо взвизгнул, и цепь брякнула, когда он повис и закачался на концах верёвки, отыскивая ногами опору.

От воды до середины своей высоты колодец был выложен камнями, которые удерживали на себе ровно обрубленные и ладно подогнанные дубовые брёвна, тёмные от времени. Мужчина в личине упёрся ступнями в одну стенку, а спиной в противоположную, на такой распорке собрал концы верёвки в левом кулаке и высвободил правую руку. После чего тщательно ощупал склизкие камни верхней кладки. Наткнувшись пальцами на отмеченный тремя дырками камень, он отсчитал от него вверх три бревна и тонким клинком длинного ножа провёл между стыками. Клинок углубился в щель, где осторожно чиркнул по патине бронзы. Потребовалось очень сильно надавить в этом месте, чтобы старый засов поддался усилию руки, зашуршал по камню, сместился. Три пробитых стержнями бруса слабо заскрипели, с помощью ножа стали проворачиваться на невидимых петлях и открыли лаз с подземным проходом, не столько видимый, сколько угадываемый по поглощаемым чёрной тьмой шорохам, будто там было питающееся ими чрево, которое изголодалось по звукам.

Наверху послышались шаги. Они приближались неторопливо, однако заставили бывшего в колодце молодого мужчину, не раздумывая, подтянуться на верёвке, сунуть ноги в лаз, елозя червём, углубиться в него по грудь и рывком дёрнуть один конец верёвки, высвобождая при этом другой.

Дежурный по кухне и посланный за водой солдат новобранец вновь попытался тихо напеть в нос легкомысленную песенку, и опять запнулся, вместо позабытого слова произнёс: «тра‑ля‑ля». Он опустил оба ведра на колодезную лавку, потянулся к подвешенной на крюке бадье и испуганно отшатнулся. Ему показалось, тонкая и длинная змея скользнула по цепи на вороте, вильнула хвостом и полетела вниз. Он невольно напряг слух, но ожидаемого звучного всплеска не последовало.

– Что за чёрт?! – прошептал он непослушными губами. Тряхнул головой и рукой, как будто стараясь отогнать наваждение. – Неужели я так пьян?

Он дохнул в ладонь, принюхался. Уловив носом запах пивного перегара, стал успокаиваться.

– Померещилось, – пробормотал он, подбадривая себя звучанием собственного голоса.

Однако снял с крюка укреплённую на цепи бадью и принялся проворачивать ворот, опуская её за водой, без прежней беспечности.

Мужчина с личиной на голове уже смотал вкруг локтя пойманную верёвку, и, чтобы бадья не стукнулась об откинутые брусья, пальцами потихоньку отклонил её в сторону. Потом задним ходом вполз в лаз, провернул к себе и закрыл вход брусьями, осторожно, чтобы избежать скрипов, закрепил их задвижкой. Очутившись в кромешной тьме, он выбрался к узкому и низкому подземному проходу, на ощупь пошёл вперёд, пока не наткнулся на глыбы камня в основании башни. На уровне живота оказался выступ покрытого ржавчиной штыря, другой был у подбородка, а над головой было похожее на низ дымохода отверстие. Слабый сквозняк вытягивал туда воздух из прохода, и дышалось легко. Ступив на нижний штырь, он просунулся в отверстие, нащупал третий штырь и поднялся, дотянулся до следующего.

Предупредительный стук в дубовую и толстую дверь заставил коменданта отвернуться от окна. Дверь открылась молодым дежурным офицером, он пропустил мимо себя шведского сановника и опять плотно закрыл её, оставив уверенно вошедшего мужчину наедине с комендантом. Комендант был предупреждён о прибытии из Риги этого важного гостя, корабль с которым приплыл час назад, имел уже сведения от своего вестового о задержке корабля штормом и после краткого приветствия сразу приступил к делу.

– Я подготовил отчёт о состоянии моего гарнизона, – сказал он сановнику.

Однако тот остановил его небрежно приподнятой рукой и задал быстрый вопрос:

– Женщина, та, о которой вам должен был сообщить посланный из столицы гонец. Она здесь?

Комендант сначала кивнул. Затем уточнил.

– Она прибыла днём.

– Я рассчитывал заранее подготовиться и подготовить вас к её приезду. Но не в нашей воле укрощать штормы, – таким кратким вступлением сановник объяснил продолжение. – Лучше, чтобы о ней не знали в городе. Разумеется, насколько это возможно. Впрочем, такое пожелание вряд ли осуществимо, – признался он себе, сверяясь с известными ему сведениями, однако подчеркнул для собеседника: – Тем не менее, я предпочёл бы, чтобы она жила здесь, в замке.

– Я догадывался об этом и уже позаботился.

– Прекрасно, полковник! – с одобрением глянул ему в строгое лицо сановник. Он прошёл к окну, окинул взглядом открывающийся вид на город. – Она умна и пусть отсюда почувствует неприступность крепости. – Он повернулся к коменданту. – Что ж, не будем терять времени. Проводите меня к ней. – Направляясь к двери, приостановился, осмотрел спартанскую простоту помещения и спросил как бы между прочим: – Да, скажите, полковник, вы так и не открыли тайных ходов в крепости?

– Мы ищем их полвека. Пока не обнаружили ни одного. Возможно, это слухи, и таких ходов просто нет.

Казалось, сановника такой вывод не удовлетворил, однако он не стал возражать.

– Возможно. – Он сам открыл дверь, на пороге жестом руки остановил шагнувшего к выходу коменданта. – Мне лучше сразу и наедине переговорить с ней по интересующему правительство делу. Достаточно, если меня проводит ваш офицер.

Комендант лёгким взмахом руки ответил на вопросительный взгляд дежурного офицера.

– Проводите к моей гостье, – распорядился он.

Приглушённые шаги сановника и дежурного офицера удалялись к лестнице, когда, то ли в стене у оконного проёма, то ли в смежном помещении послышался слабый шорох. Возник и тут же стих. Комендант обратил на это внимание, но шорох не повторялся.

– Крыса, – вслух подумал он, возвращаясь к столу.

Принятый им за крысу Вольдемар застыл. Поперечный штырь вместо кирпича стянул кладку узкого полого хода внутри стены, и ему пришлось осторожно протискиваться, чтобы преодолеть неожиданное препятствие, спиной невольно вызвать шуршание. На выдохе он сжался и высвободил грудь, руки. Когда штырь оказался у живота, стало легче. Он выбрался из этого места и опять полез с ловкостью крота в отвесной норе, поднимаясь выше и выше. Над головой возникло узкое пятнышко бледного света, донёсся слабый отзвук хлопка петарды, и постепенно световое пятнышко растаяло, рассосалось темнотой. Он добрался до боковой щелки, напротив которой появлялась свет, и ощупью убедился, что дальше был тупик, а сбоку оставлено полым небольшое углубление. Расшатывая у щелки кирпич за кирпичом и перекладывая их в углубление, он проделал отверстие, достаточное, чтобы пролезть наружу стены.

Петарды к этому времени запускались по одной и не так часто, как после наступления ночи. Очередная взлетела и взорвалась над шпилем протестантского собора, будто освободила над ним рой горящих пчёл, которые высветили окрестности бледным свечением. Он подождал, пока догорят все разбросанные над шпилем огоньки, затем, будто червь из яблока, высунулся из стены головой и руками, хватаясь пальцами за края верхнего уступа, подтянулся, вылез из отверстия и убедился, что поблизости никого нет. И с редким проворством забрался повыше, перевалился между каменными зубцами на площадку, чтобы сразу, по‑кошачьи мягко перебежать в тень шести стенной башни.

Крадучись обогнув башню, он оказался за спиной часового, который медленно проходил вокруг неё. Часовой не успел и охнуть от резкого удара ребром ладони под ухом, ноги его стали ватными, голова свисла к груди, и Вольдемар тихо опустил его на плиты. Заглядывая между зубцами вниз отвесных стен, переступая от одного зубца к другому, он обнаружил похожее на другие окно, но в котором горел свет, и ниже, в стороне увидел второе так же освещённое изнутри помещения. Другие окна зияли, как тёмные ниши. Он размотал с пояса верёвку, быстро сделал петлю и накинул её на зубец как раз над ближайшим из освещаемых изнутри окон. Не мешкая, перехватил верёвку за спину, пропуская под мышками, стал живо спускаться. Когда оказался на уровне нужного окна, завязал хвост верёвки на груди и высвободил руки в перчатках, с их помощью тихо переместился к освещённому свечёй окоёму. Окно было открытым, потому что ему стал хорошо слышен негромкий разговор мужчины и женщины. И он осторожно заглянул в него.

Графиня была в длинном, из вишнёвого бархата платье, которое приоткрывало белую грудь на грани дозволенного приличиями светского общества. Оделась так полька не спроста. Она и посланник шведского правительства стояли в предоставленном ей спальном помещении и пытались в присутствии ксендза прийти к взаимопониманию по неким спорным вопросам. И графиня, и сановник выглядели, как люди, которые хорошо понимают, кто из них чего стоит, и не пытаются изменить мнение о себе у давно знакомого собеседника. У ксендза же в их присутствии непрерывно бегали глазки, и толстые пальцы беспокойно перебирали чётки, будто тоже соучаствовали в переговорах двух не доверяющих одна другой сторон.

– ...Но вы могли бы взять себе Новгород, – с прямолинейностью женщины, знающей, что может очаровывать, заявила полька.

Сановник, казалось, пропустил это заявление мимо ушей.

– У вас большие поместья на Украине, – то ли с завистью, то ли с сочувствием не то спросил, не то предположил он. И как будто не заметил, что задел её за живое. – Как жаль, у меня нет хотя бы одного поместья на плодородной Украине. – Он вздохнул так, что можно было поверить, будто он и вправду ужасно расстроен этим обстоятельством. – Разве что к вашему королю перейти на службу? – Могло показаться, он с неподдельным вниманием ждал её совета. Но не дождался, и ему стало грустно. – Да, да, старый и больной, кому я нужен! – Он опять тяжело вздохнул. Однако утешил сам себя: – Впрочем, поместья на Украине сейчас можно и потерять. И легко потерять...

Договорить ему не дали. Раздражалась всё более, графиня искала подходящие слова, но иезуит опередил её и встрял с замечанием.

– Царь возьмёт Украину, а затем вспомнит, что эта крепость и Нарва, – ксендз постучал чётками по стене, – его вотчина, наследство его предков.

– Польский король так слаб, что позволит царю легко победить его и сохранить значительные силы для войны со Швецией? – Сановник недоверчиво покачал головой и коротко рассмеялся. Посерьёзнел и гордо объявил: – Моё правительство считает, что надёжное согласие может быть только с сильными державами. А дружба и союз с уже слабеющими государствами могут иметь губительные последствия.

Графиня хотела резко ответить, но сдержалась. Она подошла к своему дорожному сундуку. Решительно приоткрыла его и вынула мешочек из красного бархата с вышитым на нём белым королевским орлом. Она приблизилась к сановнику почти вплотную, словно желала быть всего лишь слабой женщиной, ищущей опоры и поддержки только у этого мужчины. Обольстительно улыбнувшись, она передала ему мешочек из рук в руки. Не спеша развязав шелковый синий шнурок, он вынул крупный червонец. Затем ссыпал несколько монет себе в ладонь, внешне равнодушный к их звяканью.

– Я всего лишь выполняю просьбу короля, – нежно и доверительно произнесла графиня. – Это только песчинка задатка его искренней признательности, которой он готов наградить вас.

Она не объяснила, признательности за что. Сановник ссыпал монеты обратно, затянул шнурок, спрятал мешочек в складках одежды.

– Я передам моему правительству просьбу польского короля, – согласился он, торжественно поклонился и направился к двери. Прежде чем выйти, убедился, что в освещённом бронзовым фонарём коридоре безлюдно, и обернулся к польке. – Но мои скромные возможности убеждать ограничены. Трудно доказывать моему правительству, что надо проливать шведскую кровь за ваши украинские поместья.

И не давая ей времени ответить, он плотно закрыл дверь, зашагал прочь.

Ксендз прокрался, будто лисица по следам волка, прислушался к удаляющимся шагам. Лишь когда он выпрямился, женщина дала волю чувствам и выход словам, которые вынуждена была сдерживать. Ярость её была сравнима с прорвавшей наконец плотину бурной рекой.

– Мерзавец! Прохвост! И я дура! Позволила заманить себя в эту дыру! И кому?! Этому, – она задохнулась, не находя подходящего слова, – этому лживому шакалу!

В безотчётном порыве она кинулась к пышно взбитой постели под балдахином, схватила кинжал с золочёной рукоятью, украшенной крупным сапфиром, резко вырвала лезвие из ножен. Глаза её сверкали как сам клинок и, казалось, появись перед ней сановник, она не моргнув пронзит его сердце.

– Лжёт, что не мог встретиться в Риге, де, выполнял задание правительства в другом месте, – поддержал её иезуит. – Он был там. Мне сообщили верные католики.

Его голос, как ни странно, успокоил её. Она взяла себя в руки и, будто змея убирала ядовитое жало, вернула клинок в ножны. Губы её тронула мстительная улыбка.

– Я совсем потеряла голову, – сказала она. – А из всего надо уметь извлекать пользу. – Она принялась вполголоса размышлять вслух. – Он явно не хочет, чтобы обо мне прознали в городе царские шпионы. Что ж, надо сделать то, чего ему не хочется. В Москве станут ломать голову, какая важная причина заставила меня оказаться в этой дыре... И узнают об особо доверенном порученце шведского правительства, который почему‑то тоже оказался в Нарве.– Не оборачиваясь к иезуиту, она тихо спросила: – Здесь можно найти верных людей?

– Здесь есть верные католики. Они готовы на всё ради...

– Прекрасно, – перебила его графиня. – Нашему послу в Москве надо отправить гонца с письмом. Царь и его окружение должны нечаянно узнать от него, что я и шведский посланник совершенно инкогнито прибыли сюда волей своих королей, с полномочиями, необходимыми для сближения позиций и подготовки заключения тайного оборонительного союза. – Она улыбнулась от удачных козней, какие ей пришли в голову. – И мы достигли согласия по всем до сих пор спорным вопросам.

Ксендз лёгким поклоном головы выразил ей своё восхищение.

– Королю повезло, что вы его близкий друг, – проворковал он. – Но поверит ли царь? Он молод, но надо, к сожалению, признать, не глуп...

– У царя нет характера, – уверенная в правоте того, что говорила, с нескрываемым нетерпением возразила графиня. – В его окружении всегда найдётся кто‑то, у кого есть характер и кому выгодно поверить этому и постараться убедить царя. Главное – удержать царя от решительных и враждебных нам поступков.

Она подошла к окну, к открывающемуся из него виду на праздничный город, давая понять, что больше не желает обсуждать эти вопросы. Ксендз поразмыслил и не стал настаивать. Дыхание ночи проявляло свою притягательную силу даже вблизи окна крепости, и лицо женщины посветлело, стало очень привлекательным. Только расстояние вытянутой руки отделяло её от того, кто висел на стене. Если бы ей вздумалось наклониться, глянуть за оконный окоём, она бы заметила его. Однако она этого не сделала. Вспышка огней за рукавом реки, затем слабый звук хлопка пробудили у неё улыбку воспоминания и оживления. Она вздрогнула, услышав рядом сопение подошедшего иезуита.

– Надеюсь, этот дьявол, которого мы встретили на дороге, не подслушивал нас, – совершенно серьёзно произнёс он возле её уха.

Всё ещё улыбаясь чувственным воспоминаниям о праздниках, какие устраивались в её честь, она повернулась к нему и с удовлетворением смутила близостью своего тела.

– И вы туда же, святой отец. – Прохладным голосом она заставила ксёндза отвести жадный взор от своей груди, вынудила его отступить. – Они здесь так обеспокоены близостью границы, что им всюду мерещится русская нечистая сила. Стоит ли и нам так уж её бояться?

В её голосе иезуиту послышалось излишнее легкомыслие. Выражение лица его стало отталкивающим, безумная ненависть грозовой мглой затянула зрачки.

– Русский дьявол всегда и везде становится на пути Святой Церкви. Вам следовало бы знать это по последним событиям на Украине.

Фанатично непримиримый тон и смысл им сказанного произвели впечатление.

– Да, конечно, – согласилась она. Но голова её была занята другим. В мыслях она возвращалась к окружённым весельем бюргерским домикам за рекой, невольно пыталась угадать, что там происходит. – И всё же хотелось бы глянуть на него, – вымолвила она, направляясь к простенькому настенному зеркалу, по пути сняла с вешалки синий плащ с капюшоном, накинула его на плечи, осталась довольна отражению и опять повесила плащ на крючок. Затем присела у зеркальца, с пристальным любопытством всмотрелась в него, примеряясь, что нужно подправить в лице и причёске – Надо вызвать стражу. Я хочу сходить в город. То есть сделать то, чего так не хочет наш любезный посланник шведского правительства.

При последних её словах висящий у стены Вольдемар стал бесшумно подниматься по верёвке и проделывал это ловко и быстро, чёрным одеянием сливаясь с теменью в тени башни.

5. Неожиданное знакомство

Первым спускался каменными ступенями винтовой лестницы пожилой унтер‑офицер, и, казалось, он опасался раздавить новыми и поскрипывающими сапогами некую случайно неосторожную мелкую живность. Был он поджарым и мог бы ступать живее, но за ним с достоинством знатной и решительно настроенной женщины следовала графиня, которая обеими руками приподнимала шуршащее платье под шерстяным плащом. Она словно не замечала, что за ней неотступно перешагивал со ступени на ступень полный иезуит. Их, как духи замка, неотрывно сопровождали неясные тени, которые отбрасывались на стены дрожащим светом бронзового светильника в руке унтер‑офицера. Спустившись к узкому проходу, он свернул под его свод, и графине пришлось позаботиться об осторожности, не касаться шершавых стен дорогой одеждой. Они очутились в коротком коридоре с единственной дверью. Толстая дверь была прикрыта, но не плотно, и за нею слышался негромкий разговор трёх мужчин. Графиня сделала вид, что выронила платок, и пока понимающий цели её поступков ксендз искал платок в темноте, задерживала унтер‑офицера, чтобы получить возможность услышать как можно больше.

– ...Часовой уверяет, его кто‑то ударил и он потерял сознание, – послышался голос дежурного офицера.

– Но как этот кто‑то мог оказаться на смотровой площадке, и что ему там было делать? – возразил ему комендант. – И куда он после этого исчез?

– Часовой даже не в состоянии объяснить, куда получил удар, – презрительным замечанием поддержал его третий голос молодого мужчины, и, кому он принадлежал, графиня не знала. – Он из новобранцев. Возможно, переутомление, или голова закружилась от высоты. Сильно пошатнулся, вот и ударился о стену.

– Хорошо, – сказал полковник. – Смените его. А утром осмотрите тщательным образом всю площадку.

Тень недовольства промелькнула по его лицу, когда при появлении в дверях польской графини он догадался, что она слышала последнюю часть обсуждения странного происшествия. Однако поднялся со стула уже любезным хозяином.

– Вы оставили меня без горничной, полковник, – направляясь к столу, проговорила женщина с милым упрёком. Она небрежным взглядом оценила хорошо сложенного темноволосого офицера, кто и был неизвестным ей третьим участником летучего совещания, угадав в нём адъютанта и помощника коменданта крепости. – Теперь хотите оставить без развлечений? Я что, пленница? Наши короли начали войну?

– О, что вы, графиня! Конечно же нет, – любезно отозвался комендант, не находя лучшего ответа. – И я не заслужил ни одного из этих упрёков. Мною движет только забота о вас. Что вам делать в городе? Пьяные мужланы всю ночь будут горланить, не дадут вам отдохнуть с дороги. А здесь тихо и спокойно.

– Полковник, – мило возразила женщина, – вы, наверно, давно не путешествовали в карете. Это ужасно долго и скучно. И я не усну, зная, что рядом весёлое зрелище. Я обязательно хочу посмотреть, как веселятся шведские бюргеры. Но если уж вы так заботливы и печётесь обо мне, пошлите со мной одного из ваших офицеров. Только кавалера, пожалуйста. Мне надоели солдафоны, – последнее слово она произнесла с откровенным намёком. – Мне хотелось бы сохранить только приятные воспоминания о вашем гостеприимстве, чтобы я могла с удовольствием рассказывать о нём при дворах Европы.

И она очаровательно улыбнулась, не скрывая удовлетворения от того, что загнала его в угол, из которого ему некуда деться. Коменданту ничего не оставалось, как чертыхаться про себя, а внешне склонить голову в готовности исполнить любую её просьбу. Прежде чем он опять глянул на неё, полька указала на темноволосого офицера.

– Пусть ваш адъютант возьмёт на себя часть ваших забот обо мне. Я не против, если он покажет мне праздничную Нарву.

Небольшая плоскодонка речного перевозчика ткнулась в городской берег, под её носом зашуршал подминаемый деревянным дном песок. Первым из лодки выбрался адъютант полковника, а затем, опираясь на поданную им руку, спрыгнула женщина в синей маске и в синем плаще поверх вишнёвого платья.

– Вы единственный кавалер в этом захолустье, – похвалила она адъютанта оживлённым до легкомыслия голосом и подхватила спутника под локоть.

– Я служил в Париже.

– Вот как? Так вы из наёмников? – проговорила она, многообещающе воркуя. – Потом мне обязательно расскажите, что вам довелось увидеть и где побывать. Это должно быть очень интересно.

Пологим берегом они поднялись к тёмным домикам бюргеров со средним достатком, улочкой направились к беспорядочно перемещаемым факельным огням, к нарастающему с приближением к городскому центру шуму хмельного веселья. На площади, куда они вышли, хозяйничали бродячие артисты. Артисты эти представляли собой вечных странников, появлялись то в одном ганзейском городе, то в другом, и городские праздники обеспечивали им основной заработок. В Нарве к ним присоединились и русские скоморохи с прирученными медведями. Но горожане в своём веселье уже дошли до такого притупления чувств от множества впечатлений, что только зрелище с опасностью для жизни выступающего способно было оживить всеобщее любопытство. И графиня устремилась туда, где толпа увеличивалась и уплотнялась, а с помощью бесцеремонного спутника вскоре очутилась в первых рядах зрителей.

Обветренный и с не сходящим за зиму южным загаром, точно насквозь прокалённый южным солнцем, высокий казак с запорожским чубом, в белой рубахе и в красных шароварах, изобразил зверское, как у турка, лицо, разложил на перевёрнутой пустой бочке три длинных восточных кинжала. Чтобы показать их остроту, он один за другим вонзил их в пень, затем выдернул крайний справа и, подхватив в ногах кусок толстой кожи вепря, полоснул по нему. Остриё разрезало кожу, словно это был тонкий шёлк. Казак расправил широкие плечи и, как если бы увидел опасного и заклятого врага, пронзительно сверкнул чёрными глазами. Полная бюргерша в толпе слабо ахнула. Там, куда он направил такой кровожадный взор, шагах в десяти от него, стоял стройный и хорошо сложенный молодой человек с вьющимися каштановыми волосами. Он был в белоснежной рубашке, в тёмных штанах, заправленных в коричневые сафьяновые сапожки, а запястья схватывали кожаные, зашнурованные наручи с серебряными пластинами. Широко расставив ноги и скрестив на груди руки, он приковывал взгляды благодаря щиту за спиной, на котором были нарисованы в китайской манере трое оголённых по пояс раскосых мужчин, чьи напряжённые в изворотах тела пронзали боевые ножи. Рисунки подчёркивали созерцательную отрешённость молодого человека: она в полной мере выражалась в его глазах и отвлекала внимание от сильного упругого телосложения, которое угадывалось под одеждой.

Не только бюргерши и их взрослеющие дочки отметили привлекательность молодого человека. Откликаясь на растущее внимание и нетерпение зрителей, он как бы очнулся от поэтической задумчивости и отцепил от поясного ремня бамбуковую палку, через внутреннюю полость которой была продета узкая полоска кожи с привязанным на конце свинцовым грузом. Намотав свободный конец кожаной полоски на пальцы, он начал раскручивать палку перед собой и, благодаря свинцовому грузу, раскрутил так, что она превратилась в подобие звучно рассекающего воздух полупрозрачного щита.

Казак вырвал кинжал из пня, примерил в руке, и вдруг метнул его в живот молодому человеку. Вздох ужаса, а затем облегчения волной прокатился по окружающей их толпе. Кинжал был отбит вращающейся палкой и, проворачиваясь в воздухе с переливами факельного света на клинке, упал на землю. Второй кинжал промелькнул вслед за первым, и будто со звоном разочарования от удара палкой взвился от груди стоящего перед мрачными рисунками мужчины и стал падать, сверкая отблесками факельного пламени.

– Дьявольщина! – пьяно рыгнул возле графини упитанный бюргер. Он повертел головой, показывая, что больше не доверяет своим глазам.

– Дай‑ка я попробую, – высокомерно объявил за спиной казака спутник польки. И объяснил своё вмешательство только ей: – Я, кажется, метаю нож получше этого казака.

Казак для зрителей пожал широкими плечами, без возражения отдал ему третий кинжал. Адъютант коменданта главной крепости города пальцем тронул остриё лезвия и внезапно сильно бросил его в незащищённое вращающейся палкой горло молодого человека. Тот как будто ждал именно такого броска; вмиг полупрозрачный свистящий щит переместился кверху, а отбитый кинжал взлетел над его головой. Бамбуковая палка резко замедлила вращение, была схвачена левой, свободной ладонью, а молодой человек с ловкостью кошки поймал освободившейся правой рукой падающий кинжал и тут же с короткого замаха потерял. Мало кто сообразил, что произошло. Адъютант дёрнулся в сторону и схватился за пояс, где остриё кинжала, прежде чем с глухим стуком вонзиться в пустую бочку за его спиной, срезало кожаные ремешки, на которых висели ножны шпаги. В толпе растеряно засмеялись. Потом нестройно захлопали.

– Трофей! – весело заметил казак, поднимая упавшую шпагу с утоптанного множеством ног песка.

Вспыхнув в гневе от сознания унижения, адъютант шагнул к нему.

– Холопы! – процедил он сквозь зубы, презрительно оскалился, точно готовый вцепиться в глотку волк, удерживаемый от нападения лишь этим презрением.

Он протянул руку, чтобы отобрать шпагу, но не тут‑то было. Казак вскинул её на вид толпе, а крепкими пальцами другой руки свернул фигу, сунул ему под нос.

– А это видел? – гаркнул он. – Гони выкуп!

Спутник графини неожиданно выбросил кулак, и от удара в подбородок голова казака откинулась, словно её рванули сзади. Он пошатнулся, отступил.

– Ах, так?! – постепенно рассвирепел он и с чувством отвёл жилистую руку с костистым загорелым кулаком.

Однако показать, на что этот кулак был способен, не успел. Растолкав мешающих пройти, его за локоть и за плечи схватили цепкие пальцы стоявших позади зрителей карнавальных стражников. Главный из стражников наклонил медвежью голову к спутнику графини. Поколебавшись мгновение, он жестом руки предложил и ему не сопротивляться, последовать на суд короля праздника. Адъютант хотел было возразить, но вовремя сообразил, что лучше не ожесточать возникшую к нему в толпе неприязнь отказом подчиниться неписанным правилам, единым для всех, хоть бы и для самого короля Карла Х. Под свист и улюлюканье пьяных бюргеров и артистов обоих зачинщиков очередной драки повели к ратуше, к тронному возвышению.

Ловкость молодого человека, который был отчасти виновником происшествия, его хладнокровие в обращении с оружием и сходство в росте, в телосложении с тем, кто был её спасителем при нападении разбойников, пробудили в графине определённые подозрения. Она с облегчением избавилась от адъютанта коменданта крепости, которого намеревалась привлечь на свою сторону или просто купить, и стала внимательно наблюдать за главным участником выступления в опасной игре со смертью. Он не пошёл за товарищем казаком, а словно ничего не произошло, снял с головы ревущего и кланяющегося ручного медведя шляпу, принялся обходить зрителей, собирая в неё урожай монет, плату за пережитые волнения, которые он им доставил. Особенно щедрыми показывали себя женщины.

– Это было забавным и впечатляло, – сказала графиня, в свою очередь опуская в шляпу приготовленный золотой червонец.

Молодой человек приостановился, задержался напротив. Вынул монету с отчеканенным изображением польского королевского орла, как будто хотел убедиться, что знатная женщина не захочет забрать её обратно.

– Вы не ошиблись? – вопрос был задан спокойно и с естественным любопытством к её особе. – Я не часто получаю такую награду и за гораздо больший риск.