Текст книги "Крах СССР"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Но отсеялись «белые». Вот и пришлось марксисту П.Б. Аксельроду призывать западный пролетариат к крестовому походу против Советской России для спасения «завоеваний февральско-мартовской революции».

Советский проект как извращение марксизма

Программы русской революции вырабатывались под воздействием марксизма – мощного, убедительного и художественно изложенного учения, которое отвергало важнейшие стороны народного бытия того общества, в котором и разыгрывалась драма революции. Большевикам приходилось вести людей на борьбу под знаменем марксизма – и в то же время охранять сознание этих людей от марксизма. Это порождало множество расколов, измен, братоубийственных конфликтов, а потом и репрессий. Сейчас мы можем сравнительно спокойно перечислить главные точки, в которых произошли столкновения между марксизмом и основаниями советского проекта.

Получилось, что сам образ советской революции, верно схваченный проницательным умом К. Маркса, оказался врагом главных смыслов его учения. Верные букве учения последователи Маркса встали на защиту этих смыслов. Это стало одной из важнейших основ антисоветского проекта – и в начале, и в конце XX в.

Трудность любой критики Маркса «от советского строя» связана с тем, что марксизм был официальной идеологией этого строя и, что еще более важно, стал восприниматься самими советскими людьми как что-то вроде религиозного оправдания советского строя. К. Маркс и Ф. Энгельс в коллективной памяти большой доли старших поколений советских людей являются священными символами.Эти имена связаны с нашей историей, их чеканные формулы замечательно выражали идеалы этих поколений и обладают магической силой. Всякая попытка подвергнуть какую-то часть учения К. Маркса и Ф. Энгельса рациональному анализу воспринимается как оскорбление святыни.

Безусловно, Маркс и Энгельс – великие мыслители и труженики. Они оставили нам целый арсенал инструментов высокого качества и эффективности. Никакое несогласие с какими-то разделами трудов Маркса и Энгельса не могут оправдать отказа от того, чтобы пользоваться их трудами, это было бы непростительной глупостью. Труд К. Маркса и Ф. Энгельса надо знать и с помощью их инструментов «прокатывать в уме» любые проблемы общества, откладывая в свой умственный багаж «марксистскую модель» этих проблем. При собственном осмыслении этой модели даже ее отрицание будет конструктивным – труды Маркса и Энгельса обладают креативным потенциалом.

Русские мыслители прошлого, сделавшие вклад в развитие нашей общественной мысли (независимо от их политических взглядов), разумно и уважительно относились к влиянию на них марксизма. С.Н. Булгаков писал в «Философии хозяйства»: «Практически все экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм» (а в то время воздействие экономистов на сознание читающей публики было значительным). По консолидирующей и объяснительной силе никакое учение не могло в течение целого века конкурировать с марксизмом. Поэтому собственные прозрения и доктрины мыслителей многих стран приходилось излагать на языке марксизма.

Для русского революционного движения марксизм сослужил большую службу и тем, что он, создав яркий образ капитализма, в то же время придал ему, вопреки своей универсалистской риторике, национальныечерты как порождения Запада. Тем самым для русской революции была задана цивилизационная цель, так что ее классовое содержание совместилось с национальным. Возник кооперативный эффект, который придал русской революции большую дополнительную силу.

Но отношение К. Маркса к России как монархии и империи, а затем и к русским как народу складывалось очень сложно. В середине XIX в. русские заслужили ненависть Маркса и Энгельса тем, что оказали духовную и, частично, военную поддержку «контрреволюционным» славянским народам Австро-Венгрии, которые попытались выступить за свое национальное освобождение в момент революции 1848 г. Именно в связи с анализом революции 1848 г. Маркс и Энгельс выдвинули концепцию прогрессивныхи реакционныхнародов, а также тезис о реакционной буржуазной сущности крестьянства и столь же реакционной сущности славян (исключая поляков).

В большой статье «Демократический панславизм» Ф. Энгельс пишет, обращаясь к русским революционным демократам: «На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью;со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам» [205].

Вот как предвидит Энгельс развитие событий в том случае, если «славянская контрреволюция нахлынет на австрийскую монархию»: «При первом же победоносном восстании французского пролетариата, которое всеми силами старается вызвать Луи-Наполеон, австрийские немцы и мадьяры освободятся и кровавой местью отплатят славянским народам. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, рассеет этот славянский Зондербунд и сотрет с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций.

В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом» [204].

Понятно, насколько актуальными стали эти формулировки в октябре 1917 г., когда к власти в России пришла марксистскаяпартия. В элите российского общества возникли неразрешимые концептуальные противоречия. Консерваторы прямо увидели в Октябрьской революции«Апокалипсис России», реализацию предсказанной марксизмом угрозы, что русским « предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции». В отчаянной попытке защитить Россию от угрожающей самому ее существованию «бури мировой революции» десятки тысяч русских офицеров кинулись на Дон собирать Белую армию.

С другой стороны, верные и верящие марксизму революционеры – меньшевики и эсеры – считали Октябрьский переворотконтрреволюцией и прямо увидели в нем очередную попытку реакционного славянского крестьянства задушить чистый самоотверженный порыв Февраля, предвестника и первого шага великой мировой революции просвещенного пролетариата. Такую попытку «реакционного русского народа» досконально изучил Энгельс в момент революции 1848 г., и эту вторую попытку он уже предвидел в конце XIX в. Поэтому революционная молодежь тоже бросилась на Дон вступить в Белую армию – марксистскаямолодежь в своем антисоветизме на время стала союзником антисоветского либеральногоофицерства. Ведь начиная с 1914 г. все эти статьи Ф. Энгельса стали объектом яростной дискуссии в среде российских социал-демократов, и сама идея русской крестьянской революции, подавляющей революцию либеральную, выглядела как прямо предсказанная марксизмом контрреволюция реакционного народа.

Но конфликт русских революционеров с Марксом и Энгельсом возник сразу после публикации серии их работ о «реакционных народах. Принципиальное неприятие этих представлений выразил М.А. Бакунин в его книге «Кнуто-германская империя и социальная революция» (1870), а затем в книге «Государственность и анархия» (1873). 32Это привело к изгнанию М.Бакунина из общности марксистов, а в обществоведении СССР – к замалчиванию тех важных идей и прогнозов, которые высказал Бакунин относительно назревающей русской революции (как сказал о Бакунине Н.А. Бердяев, «в его русском революционном мессианизме он является предшественником коммунистов»). 33

Прежде всего Бакунин выдвинул тезис о том, что национальныйшовинизм (ненависть к «реакционным народам») и социальныйшовинизм (ненависть к «реакционному крестьянству») имеют одну и ту же природу. Оба они отражают расизм западного капитализма, который оправдывает присущую ему эксплуататорскую сущность своей якобы цивилизаторской миссией. Бакунин считает, что буржуазная идеология «заразила» этим шовинизмом и рабочий класс Запада, включая рабочих-социалистов.

Бакунин категорически отвергает представления Маркса и Энгельса о крестьянстве, об «идиотизме деревенской жизни». Он предупреждает рабочих, что этот социальный расизм в отношении крестьян не имеет под собой никаких разумных оснований. Более того, он выдвигает пророческий тезис о том, что социалистическая революция может произойти только как действие братского союзарабочего класса и крестьянства. Этот тезис Ленин развил в целостную политическую доктрину (которая и стала основанием ленинизма), но надо признать, что он был уже вполне определенно высказан Бакуниным и принят народниками.

М.А. Бакунин пишет: «В интересах революции, которая их освободит, рабочие должны как можно скорее перестать выражать это презрение к крестьянам. Справедливость требует этого, потому что на самом деле у рабочих нет никакого основания презирать и ненавидеть крестьян. Крестьяне не лежебоки, они такие же неутомимые труженики, как и рабочие; только работа их ведется при иных условиях, вот и все. Перед лицом буржуа-эксплуататора рабочий должен чувствовать себя братом крестьянина»[9, с. 222].

Ф. Энгельс с симпатией пишет о том, как «жизнеспособные» нации во имя прогресса захватывали земли других народов (славян, мексиканцев) и разрушали их «отсталую» культуру («конечно, при этом дело не обходится без того, чтобы не растоптали несколько нежных национальных цветков»). Бакунин категорически отвергает само это виденье. Для него захватчик и колонизатор ненавистен, и он проходит по утверждениям Энгельса, давая им совершенно противоположную оценку.

М.А. Бакунин отвергает и русофобию Энгельса, даже ту, которая направлена не против русских как народа, а против Российского государства – при том, что сам Бакунин как революционер и анархист является врагом этого государства. Он не приемлет эту русофобию как идеологию, как форму фальсификации истории. М.А. Бакунин оспаривает и многочисленные утверждения Маркса и Энгельса о том, что Россия якобы была оплотом реакции в Европе и что «московитское влияние» несет главную вину за укрепление реакционных порядков в Германии. И этот отпор был дан, несмотря на искреннее уважение к Марксу и Энгельсу.

Какую же революционность признает марксизм прогрессивной? Если, как это произошло с представлением революции 1848 г., марксизм видит в революции прежде всего войну народов, то революция реакционного народаможет быть признана реакционной революцией. Эта теоретическая проблема приобрела в России практическую важность.

Ведь та борьба против угнетения и эксплуатации, которая внутри страны рассматривается как революционная, в Европе может быть оценена как реакционная, и выходит, сами же революционеры обрекут свой народ на то, что против него со стороны прогрессивного пролетариата будет развязан кровавый террорс целью стереть этот народ с лица земли.

С самого зарождения революционного движения в России второй половины XIX в. этот вопрос стал предметом ожесточенных дискуссий, причиной череды расколов и, во многом, причиной Гражданской войны, а затем и репрессий 30-х годов XX в. При всякой возможности русские революционеры обращались за разъяснениями к Марксу и Энгельсу.

Бакунин пришел к категорическому выводу: «марксисты должны проклинать всякую народную революцию, особенно же крестьянскую». Поскольку, начиная с 70-х годов XIX в., марксизм господствовал в умах левой и либеральной российской интеллигенции, этот вывод поддерживался с умолчанием имен Маркса и Энгельса. Например, один из основоположников евразийства лингвист Н.С. Трубецкой писал в известном труде «Европа и человечество» (1920): «Социализм, коммунизм, анархизм, все это «светлые идеалы грядущего высшего прогресса», но только лишь тогда, когда их проповедует современный европеец. Когда же эти «идеалы» оказываются осуществленными в быте дикарей, они сейчас же обозначаются, как проявление первобытной дикости» [175].

М.А. Бакунин пытается представить, как же будет выглядеть диктатура пролетариата в свете установок Маркса в отношении крестьянства. В конспекте Маркса мысли Бакунина изложены так: «Крестьянская чернь, как известно не пользующаяся благорасположением марксистов и которая, находясь на низшей степени культуры, будет, вероятно, управляться городским и фабричным пролетариатом… Или, если взглянуть с национальной точки зрения на этот вопрос, то, положим, для немцев славяне по той же причине станут к победоносному немецкому пролетариату в такое же рабское подчинение, в каком последний находится по отношению к своей буржуазии» [106].

Мы знаем из опыта, что обе эти мысли Бакунина оказались прозорливыми. Именно так, как сказано в первой фразе, ставился вопрос о диктатуре пролетариата в отношении крестьянства российскими марксистами, вследствие чего такой глубокий конфликт между большевиками и меньшевиками и вызвала в РСДРП сама идея союза рабочего класса и крестьянства,а затем, в 1921 г., уже в партии большевиков, идея перехода к НЭПу.

Вторая мысль Бакунина выражает одну из главных идей немецкого национал-социализма, предполагавшего превратить славян в эксплуатируемый победоносным немецким пролетариатом «внешний» пролетариат. Бакунин предупредил об этом за полвека до появления книги Гитлера «Майн Кампф».

На это Маркс в своем комментарии отвечает: «Ученический вздор! Радикальная социальная революция связана с определенными социальными условиями экономического развития; последние являются ее предпосылкой. Она, следовательно, возможна только там, где вместе с капиталистическим производством промышленный пролетариат занимает, по меньшей мере, значительное место в народной массе… Он [Бакунин] хочет, чтобы европейская социальная революция, основывающаяся на экономическом базисе капиталистического производства, произошла на уровне русских или славянских земледельческих и пастушеских народов и чтобы она не переступала этого уровня» [106, с. 613, 615].

К. Маркс чутко уловил в тексте Бакунина предчувствия, что революция в России будет осложнена принципиальным и глубоким конфликтом с марксизмом. Маркс не стал анализировать эти предчувствия, он просто назвал это «ученическим вздором», а самого Бакунина «ослом». Но Бакунин в данных конкретных пунктах верно воспроизвел установки Маркса и Энгельса, а затем сделал из них вполне логичные предположения, которые и на практике оказались верными. Именно «трудовой народ» (и прежде всего общинное крестьянство) как раз и был носителем идеи социальной справедливости, и в этом смысле – социалистом и коммунистом.

Следующим поколением «реакционных» русских революционеров, которое Маркс и Энгельс считали своим долгом разгромить, были народники. В 1875 г. народник П. Ткачев пишет брошюру «Открытое письмо г-ну Фр. Энгельсу», в которой объясняет, почему в России назревает революция и почему она будет антикапиталистической. Маркс пересылает эту брошюру Энгельсу и просит публично ответить на нее. Тот отвечает, называя Ткачева «зеленым, на редкость незрелым гимназистом». Ответ этот полон грубых личных выпадов против Ткачева, оснований для которых брошюра Ткачева не дает.

Для нас П. Ткачев интересен тем, что он, относимый к народникам, шел дальше их. Он, по словам Н. Бердяева, «первый противоположил тому русскому применению марксизма, которое считает нужным в России развитие капитализма, буржуазную революцию и пр., точку зрения очень близкую русскому большевизму. Тут намечается уже тип разногласия между Лениным и Плехановым… Ткачев, подобно Ленину, строил теорию социалистической революции для России. Русская революция принуждена следовать не по западным образцам… Ткачев был прав в критике Энгельса. И правота его не была правотой народничества против марксизма, а исторической правотой большевиков против меньшевиков, Ленина против Плеханова» [15, с. 59-60].

Ф. Энгельс издевается над прогнозами народников: «Г-н Ткачев говорит чистейший вздор, утверждая, что русские крестьяне, хотя они и «собственники» стоят «ближе к социализму» чем лишенные собственности рабочие Западной Европы. Как раз наоборот. Если что-нибудь может еще спасти русскую общинную собственность и дать ей возможность превратиться в новую, действительно жизнеспособную форму, то это именно пролетарская революция в Западной Европе» [206, с. 546].

Утверждать в 1875 г., что «лишенные собственности рабочие Западной Европы революционны», – это значит противоречить очевидности, причем такой очевидности, которую сам же Энгельс не раз констатировал в своих письмах начиная с 1858 г. 12 сентября 1882 г. он пишет Каутскому, что «рабочие преспокойно пользуются вместе с ними [буржуазией] колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке». Как же в таких условиях Энгельс мог требовать от русских, чтобы они дожидались пролетарской революции в Англии? Из его же собственных утверждений прямо следовало, что уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма не приходилось, а революция в странах периферийного капитализма, к которым относилась и Россия, неизбежно приобретала не только антикапиталистический, но и национально-освободительный характер.

Ф. Энгельс предупреждает, что революция в России, согласно марксизму, имела бы реакционныйхарактер: «Только на известной, даже для наших современных условий очень высокой, ступени развития общественных производительных сил становится возможным поднять производство до такого уровня, чтобы отмена классовых различий стала действительным прогрессом, чтобы она была прочной и не повлекла за собой застоя или даже упадка в общественном способе производства. Но такой степени развития производительные силы достигли лишь в руках буржуазии» [206, с. 537].

В 1894 г. Энгельс вернулся (через 20 лет!) к своей полемике с П. Ткачевым: он пишет «Послесловие», в котором дает за себя и за Маркса окончательное суждение о перспективах русской революции. Он не допускает никакой возможности для незападных стран выработать собственные пути к социализму – они должны дожидаться пролетарской революции на Западе, а затем осваивать его опыт: «Только тогда, когда капиталистическое хозяйство будет преодолено на своей родине и в странах, где оно достигло расцвета, только тогда, когда отсталые страны увидят на этом примере, «как это делается» как поставить производительные силы современной промышленности в качестве общественной собственности на службу всему обществу в целом, – только тогда смогут эти отсталые страны встать на путь такого сокращенного процесса развития. Но зато успех им тогда обеспечен. И это относится не только к России, но и ко всем странам, находящимся на докапиталистической ступени развития» [208].

Это во многом предопределило раскол революционных социалистических сил в России и категорическое неприятие советского проекта их влиятельной частью. А в 1917 г. следование марксистской догме привело к краху российской социал-демократии, лишь одна ее фракция (большевики) смогла эту догму преодолеть, хотя и в партии большевиков эта догма выбаливала с кровью. Но каких травм стоил России тот факт, что на антисоветские позиции перешло большинство политически активного образованного слоя! Оно затянуло Россию в Гражданскую войну.

Очень важным для революционного процесса в России было отношение Маркса и Энгельса к крестьянской общине. Оно было крайне отрицательным и устойчивым, проходило, как говорят, «красной нитью» через множество трудов. Ф. Энгельс писал К. Каутскому (2 марта 1883 г.): «Где существует общность – будь то общность земли или жен, или чего бы то ни было, – там она непременно является первобытной, перенесенной из животного мира. Все дальнейшее развитие заключается в постепенном отмиранииэтой первобытной общности; никогда и нигде мы не находим такого случая, чтобы из первоначального частного владения развивалась в качестве вторичного явления общность» [203].

Из такого взгляда и выводится представление о реакционности революций, опирающихся на крестьянскую общину и ставящих своей целью сопротивление капитализму. Основоположники марксизма много говорили и конкретно о русской общине. Маркс пишет в 1868 г.: «В этой общине все абсолютно, до мельчайших деталей, тождественно с древнегерманскойобщиной. В добавление к этому у русских…, во-первых, не демократический,а патриархальныйхарактер управления общиной и, во-вторых, круговая порукапри уплате государству налогов и т.д… Но вся эта дрянь идет к своему концу» [103].

В момент написания этого письма было уже известно принципиальное отличие русской общины от древнегерманской. У русских земля была общинной собственностью, так что крестьянин не мог ни продать, ни заложить свой надел (после голода 1891 г. общины по большей части вернулись к переделу земли по едокам), а древнегерманская марка была общиной с долевым разделомземли, так что крестьянин имел свой надел в частной собственностии мог его продать или сдать в аренду. Ниоткуда также не следовало в 1868 г., что русская община («вся эта дрянь») идет к своему концу.

Более того, из-за большой убыли рабочих во время Первой мировой войны на фабрики и заводы пришло пополнение из деревни, так что доля «полукрестьян» составляла до 60% рабочей силы. Важно также, что из деревни на заводы теперь пришел середняк, составлявший костяк сельской общины. В 1916 г. 60% рабочих-металлистов и 92% строительных рабочих имели в деревне дом и землю. Эти люди обеспечили господство в среде городских рабочих общинного крестьянского мировоззрения и общинной самоорганизации и солидарности. 34Они восстановили общину на стройке и на заводе в виде «трудового коллектива». И это – общее явление в тех незападных странах, которые избежали колониальной зависимости и проводили индустриализацию с опорой на собственные культурные формы. 35Община в традиционном обществе – альтернатива гражданскому обществу свободных индивидов. Это и породило глубокий конфликт Маркса с институтом общины.

В ходе этого конфликта К. Маркс и Ф. Энгельс представили реакционной саму назревающую революцию в России, если ее социальной базой станет, как предполагали народники, общинное крестьянство, а сама она произойдет не под руководством западного пролетариата. Энгельс предупреждал в 1875 г.: «Русские должны будут покориться той неизбежной международной судьбе, что отныне их движение будет происходить на глазах и под контролем остальной Европы» [206, с. 526].

Следующее основание, по которому российские либералы и социал-демократы отвергали советский проект, был прогноз Маркса о том, каким будет тот уравнительный «казарменный коммунизм», если произойдет не пролетарская, а рабоче-крестьянская («народная») революция. Маркс так представлял «преждевременный» коммунизм, который возникает «без наличия развитого движения частной собственности», как это и было в России в начале XX в.:

«Коммунизм в его первой форме… имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественнойсобственности над ним так велико, что он стремится уничтожить всето, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все… категория рабочегоне отменяется, а распространяется на всех людей…

Всеобщая и конституирующаяся как власть завистьпредставляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательствои в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет… Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представленияо некоем минимуме… Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественнойпростоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность трудаи равенство заработной платы,выплачиваемой общинным капиталом, общинойкак всеобщим капиталистом… Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубыйкоммунизм, есть только форма проявлениягнусности частной собственности» [107, с. 114-115] (выделено мной. – С. К.-М.).

Эта изощренная конструкция – часть антисоветского кредо меньшевиков в 1917-1921 гг. и интеллектуальной команды М. Горбачева и Б. Ельцина в конце 80-х и начале 90-х годов XX в. Советский коммунизм объявлен выражением зависти и жажды нивелирования, он якобы отрицал личность человека и весь мир культуры и цивилизации, он возвращал нас к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не дорос еще до частной собственности. В общем, советская община (всеобщий капиталист) была лишь формой проявления гнусности частной собственности – гораздо худшей, чем при капитализме.

Глубокие расхождения с классиками марксизма возникли и в представлении о государстве. Отношение к государствукак одной из высших ценностей было важным элементом мировоззренческой матрицы советского строя. Об этом много написано и русскими философами разных направлений, и русофобами разных типов. Можно принять как факт, что государство и в царской России, и в СССР было идеократическим.Это был важный центр жизнеустройства и целеполагания народа, источник важных нравственных норм.

Напротив, труды Маркса проникнуты крайним антигосударственнымчувством, даже более жестким, чем неприязнь к общине. Это чувство подкреплялось присущим марксизму натурализмом,который, уподобляя общество природной системе, подчиняющейся «объективным законам естественного развития», сводил на нет созидающую и организующую роль государства. Ф. Энгельс писал: «Столкновения бесчисленных отдельных стремлений и отдельных действий приводят в области истории к состоянию, совершенно аналогичному тому, которое господствует в лишенной сознания природе» [203, с. 306].

Эта аналогия неверна. Состояние общества принципиально отлично о того, «которое господствует в лишенной сознания природе», общество организовано государством, которое не допускает, чтобы «столкновения бесчисленных отдельных стремлений» создавали обширные зоны хаоса. Это и есть главная функция государства.

К. Маркс высказывается о государстве в таких выражениях: «Централизованная государственная машина, которая своими вездесущими и многосложными военными, бюрократическими и судебными органами опутывает (обвивает), как удав, живое гражданское общество, была впервые создана в эпоху абсолютной монархии… Этот паразитический нарост на гражданском обществе, выдающий себя за его идеального двойника… Все революции только усовершенствовали эту государственную машину, вместо того чтобы сбросить с себя этот мертвящий кошмар… Коммуна была революцией… против самого государства, этого сверхъестественного выкидыша общества» [104].

В представлении основоположников марксизма пролетарская революция лишит государство его главных смыслов, и оно «отомрет». Энгельс пишет: «Все социалисты согласны с тем, что политическое государство, а вместе с ним и политический авторитет исчезнут вследствие будущей социальной революции, то есть общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции, наблюдающие за социальными интересами» [207].

Эта глава в учении Маркса нанесла тяжелый ущерб русскому революционному движению. Под его воздействием левая часть образованного слоя России в конце XIX в. испытывала сильные антигосударственные чувства. Народники вели демонтаж государства при помощи террора как символического действия, подрывающего авторитет власти. Подрыв имперского государства вели практически все западнические течения: и либералы, и революционные демократы, и, затем, социал-демократы.

Когда большевики пришли к власти, им пришлось заняться государственным строительством. Все действия Советской власти по восстановлению армии, правоохранительных органов, правовой системы, вертикали государственного управления приводили к тяжелым дискуссиям и противодействию со ссылками на заветы Маркса. Преодоление этого сопротивления потребовало много сил и породило глубокие расколы.