Текст книги "Истмат и проблема Восток-Запад"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Индивидуум и гражданское общество

Во время перестройки у нас стали много говорить о гражданском обществе. Мол, в России его нет, а на Западе есть, и потому-то там так приятно жить. Культурный человек из того, что тогда говорилось, понял, что гражданское общество – это ассоциация свободных граждан, которая ограничивает и контролирует действия государства, обеспечивает равенство всех граждан перед законом с помощью механизма разделения властей и приоритета права. На деле «гражданское общество» – это условное, зашифрованное наименование такого способа совместной жизни, с которым неразрывно сцеплены важнейшие условия, в совокупности и определяющие тип цивилизации – рыночную экономику и демократию западного типа, выведенный из сферы морали гомосексуализм и эвтаназию, уничтожение индейцев и бомбежки Ирака. Все в одном пакете, из формулы цивилизации нельзя выщипывать приятные нам вещи, как изюм из булки.

Нам не повезло уже с переводом, в русский язык вошел не тот синоним, которыми переводится латинское слово. Вышло так, будто речь идет об обществе граждан (от слова город). На деле же в точном переводе «гражданское общество» – это общество цивильное, цивилизованное. С самого возникновения понятия оно означало оппозицию «цивилизация – Природа» и «цивилизация – дикость» (иногда выражаются мягче – варварство).

Чтобы понять, надо посмотреть, из кого состоит это цивильное, гражданское общество и каковы отношения «граждан» к тем, кто находится вне его, вне этой «зоны цивилизации». Прежде всего, для возникновения «гражданского общества» понадобилась переделка человека – Реформация в Европе, в XVI-XVII веках, освобождение человека, его превращение в индивидуума и собственника.

Разрабатывая понятие человека-атома и его взаимоотношений с обществом, Гоббс и Локк дали представление о частной собственности. Она и стала осью гражданского общества. Именно ощущение неделимости индивида породило чувство собственности, приложенное, прежде всего, к своему телу. Произошло отчуждение тела от личности и его превращение в собственность. До этого понятие «я» включало в себя дух и тело как неразрывное целое. Теперь человек раздвоился. Одна его ипостась – собственник, а другая ипостась – собственность. Возникла совершенно новая, нигде кроме Запада не существующая антропология.

Как и всякая частная собственность, в современном обществе тело становится своеобразным «средством производства». Э. Фромм, рассматривая рационального человека Запада как новый тип («человек кибернетический» или «меркантильный характер»), пишет: «Кибернетический человек достигает такой степени отчуждения, что ощущает свое тело только как инструмент успеха. Его тело должно казаться молодым и здоровым, и он относится к нему с глубоким нарциссизмом, как ценнейшей собственности на рынке личностей».

Каждый индивид имеет теперь эту частную собственность – свое тело, и в этом смысле все индивиды равны. И раз теперь он собственник тела (а раньше его тело принадлежало частично семье, общине, народу), он может уступать его по контракту другому как рабочую силу. Но на этом равенство кончается, и люди западной цивилизации делятся на две категории – на пролетариев (тех, кто не имеет ничего, кроме своего потомства – рrole) и собственников капитала (пропьетариев). Под этим делением – протестантское представление о делении людей на избранных и отверженных. Те, кто признают частную собственность, но не имеют ничего, кроме тела и потомства, живут в состоянии, близком к природному (нецивилизованному); те кто имеют капитал и приобретают по контракту рабочую силу, объединяются в гражданское общество – в Республику собственников. Вот слова Локка: «главная и основная цель, ради которой люди объединяются в республики и подчиняются правительствам, – сохранение их собственности». Это – полное отрицание, как отражение в зеркале, «Царства христиан», которое собирает людей в братскую общину ради спасения души (потому-то век Просвещения, во время которого формировалось гражданское общество, был назван «неоязычеством»).

Вот первый итог: установление гражданского общества требует разрушения всяческих общинных, солидарных связей и превращения людей в индивидуалистов, которые уже затем соединяются в классы и партии, чтобы вести борьбу за свои интересы. Это – полное, принципиальное отрицание соборной личности. Индивид не может быть «немножко делимым». А общинное мироощущение в том и состоит, что Я включаю в себя частицы моих близких – и всех моих собратьев по народу, в том числе живших прежде и грядущих после меня. А частицы Меня – во всех них, «без меня народ неполный». Я не могу быть «неделимым» – или я перестану быть русским. Мне придется стать «новым русским» или нанявшимся к нему пролетарием.

Пролетариат в гражданском обществе вел борьбу за то, чтобы «вывернуть» отношение и самому стать ядром общества, экспроприировать экспроприаторов. Тем-то Парижская Коммуна отличается от русской революции: там была борьба классов, а в России борьба против наметившегося в России раскола на классы, за возвращение к Братству – поиск града Китежа.

Борьба гражданского общества с пролетариатом – это на Западе. А за морями и снегами от Запада жили люди, не признающие частной собственности. Здесь царил принцип «один за всех, все за одного». Согласно теории гражданского общества, эти люди находились в состоянии дикости. Западная философия создала образ дикаря, которого надо было завоевать, а то и уничтожить ради его же собственной пользы. Колонизация заставила отойти от христианского представления о человеке. Западу пришлось позаимствовать идею избранного народа (культ «британского Израиля»), а затем дойти до расовой теории Гобино. Создатель теории гражданского общества Локк, чье имя было на знамени революционеров в течение двух веков, помогал писать конституции рабовладельческих штатов в Америке и вложил все свои сбережения в акции английской компании, имевшей монополию на работорговлю. Для Локка в этом не было никакой проблемы – негры и индейцы касательства к гражданским правам не имели, они были «дикарями».

Так гражданское общество породило государство, в основе которого лежал расизм. И объектом его были не только «дикари», но и свои неимущие – что вызывало ответный расизм с их стороны. Даже столь привычное нам понятие «народ» у идеологов гражданского общества имело совсем другой смысл. Народом были только собственники, борющиеся против старого режима. Крестьяне Вандеи в «народ» не включались. Таким образом, гражданское общество основано на конфронтации с неимущими. Под его правом – террор Французской революции, который был предписан философами Просвещения и Кантом как совершенно необходимое и даже моральное явление. Большая кровь есть основа «социального контракта».

Революцию в идее государства произвели уже Лютер и Кальвин. Раньше, в традиционном обществе, государство легитимировалось, приобретало авторитет через божественную Благодать. В нем был монарх, помазанник Божий, и все подданные были, в каком-то смысле, его детьми. Государство было патерналистским, а не классовым. Впервые Лютер обосновал возникновение классового государства, в котором представителями высшей силы оказываются богатые. Здесь уже не монарх есть представитель Бога, а класс богатых. Равенство перед законом (право субъекта) неизбежно обращается в неравенство личностей перед Богом и перед правдой. Читаем у Лютера: «Наш Господь Бог очень высок, поэтому он нуждается в этих палачах и слугах – богатых и высокого происхождения, поэтому он желает, чтобы они имели богатства и почестей в изобилии и всем внушали страх. Его божественной воле угодно, чтобы мы называли этих служащих ему палачей милостивыми государями». Богатые стали носителями власти, направленной против бедных (бедные становятся «плохими»). Раньше палач была страшная должность на службе государевой, а теперь – освященное собственностью право богатых, направленное против бедных. Государство перестало быть «отцом», а народ перестал быть «семьей». Общество стало ареной классовой войны, которая является не злом, а механизмом, придающим обществу равновесие.

Это не ушло в прошлое с XIX веком, но невероятное количество ресурсов, извлекаемое Западом из «слабых» стран, позволяет поддерживать социальное перемирие, подкармливая половину пролетариата, превращая ее в стабилизирующий общество «средний класс». Гражданское общество Запада устойчиво потому, что его удалось сделать «обществом двух третей». В бедности содержится лишь треть граждан, и они не могут поколебать устои общества, да и голосовать не ходят. А с помощью манипуляции сознанием им промывают мозги так, что они и не хотят потрясать устои – они надеются сами подняться в средний класс. Правда, сегодня на Западе есть тревожные признаки того, что идет сдвиг к неустойчивому «обществу двух половин», и кое-где привычная «холодная гражданская война» превращается в «молекулярную гражданскую войну» – агрессию низов нового типа. Но это уже детали последнего времени, о них надо говорить отдельно.

В традиционном российском (и советском) обществе господствовало совершенно иное представление о собственности (и по-иному, нежели на Западе трактовалось само понятие частной собственности).

Антропологическая модель индивидуума, рационализм и детерминизм

Из представления о человеке вытекают многие смыслы культуры и даже тип мышления. Видение общества как мира «атомов» выводится из той научной рациональности, в основе которой лежит детерминизм – движение атомизированного «человеческого материала» поддается в научной социологии такому же точному описанию и прогнозированию, как движение атомов идеального газа в классической термодинамике. Солидарные же общественные структуры, в которых идут нелинейные и «иррациональные» процессы самоорганизации, во многом непредсказуемы.

Заметим, что тенденция к рационализации ценностных аспектов человеческой жизни всегда беспокоила русских философов. Н. Бердяев видел в этом признаки глубокого кризиса сознания. В книге «Смысл истории» (1923) он писал: «В средние века человек жил в корпорациях, в органическом целом, в котором не чувствовал себя изолированным атомом, а был органической частью целого, с которым он чувствовал связанной свою судьбу. Все это прекращается в последний период новой истории. Новый человек изолируется. Когда он превращается в оторванный атом, его охватывает чувство невыразимого ужаса, и он ищет возможности выхода путем соединения в коллективы».

Английский социолог Б. Барнес пишет об использовании науки в формировании этого мифа, переходящего в утопию: «Ряд ведущих научных школ доказывают, что склонность к рациональному расчету и приоритет индивидуальных интересов при выполнении рациональных расчетов являются врожденной склонностью людей, системообразующей частью человеческой природы. Согласно этим теориям, выполнять рациональные расчеты и быть эгоистами – входит в саму сущность человека, и с этим ничего нельзя поделать… Наука играет [в этих теориях] фундаментальную роль. Как все более надежный источник знания, она является прогрессивной, освобождающей силой. Благодаря ей люди становятся все лучше информированными, все более свободными для расчета последствий своих действий во все более широком спектре ситуаций и во все более продолжительной перспективе… Наука – предел непрерывного процесса рационализации. Научный прогресс ведет к утопии, в которой человеческая природа якобы может быть выражена полностью, где всякое действие есть свободное действие индивидуума, основанное на индивидуальном рациональном расчете».

Придание рационализму статуса важнейшего отличительного качества человека западной цивилизации сыграло огромную роль в разрушении традиции – того, что скрепляет общества, основанные на солидарности (и не только с современниками, но и с ушедшими и с будущими поколениями). «Никогда не принимать за истинное ничего, что я не познал бы таковым с очевидностью…, включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и столь отчетливо, что не дает мне никакого повода подвергать это сомнению»,– писал Декарт. И это было очень привлекательно, так как рационализм освобождал человека от множества норм и запретов, зафиксированных в традициях, преданиях, табу. В то же время это резко упрощало (и обедняло) культуру. О разрушении традиций под натиском рационализма Конрад Лоренц пишет:

«В этом же направлении действует установка, совершенно законная в научном исследовании, не верить ничему, что не может быть доказано. Борн указывает на опасность такого скептицизма в приложении к культурным традициям. Они содержат огромный фонд информации, которая не может быть подтверждена научными методами. Поэтому молодежь «научной формации» не доверяет культурной традиции».

Важнейшими основаниями естественного права в рыночной экономике – в противоположность всем «отставшим» обществам – являются эгоизм людей-«атомов» и их рационализм, хотя множество исследований, да и обыденный опыт, показывают, что люди стали людьми именно благодаря тому, что преодолевали эгоизм и проявляли альтруизм, далеко выходящий за рамки краткосрочных рациональных расчетов. А что главные мотивы их поведения носят иррациональный характер и связаны с идеалами и движениями души – это мы видим на каждом шагу.

Человек – существо и культурное, и биологическое. Поэтому он исключительно пластичен, и разные культуры, загоняя инстинкты в определенные рамки, формируют из одного и того же биологического «материала» очень разные типы людей. Миф об индивидууме, ведущем «войну всех против всех», будучи внедрен в общественное сознание и социальный порядок, влияет на формирование человека современного общества, в большой степени определяет его ценностные установки. А. Тойнби подчеркивает: «Идолатрия самодовлеющего человеческого индивидуума приводит к репрессированию Сострадания и Любви к страждущему – этих естественных для Человека как общественного животного черт». Ф. фон Хайек, говоря о необходимости искоренения в человеке природных инстинктов сострадания и солидарности как условии эффективного функционирования рыночной экономики, переносит в социологию не научное знание, а именно идолатрию.

Индивидуализм как часть культуры современного общества Запада и важный идеологический принцип повлиял и на обыденные, кажущиеся «естественными» привычки во взаимоотношениях между людьми. Они уже действуют не в рациональной сфере, а в стереотипах, на уровне подсознания. Например, на Западе придается очень большое значение «пространственной» автономии человека – люди стараются не касаться друг друга. Там невозможно представить себе, чтобы в метро кто-то заснул, положив голову на плечо соседу, или люди сгрудились в очереди, как рой пчел.

Напротив, культура коллективизма, обычная для России, нисколько не подавляла стадный биологический инстинкт человека, и у нас до сих пор незнакомый человек может похлопать тебя по плечу или привалиться к тебе в электричке. Знакомый испанец, приехавший в 1991 г. в Москву в аспирантуру, был поражен тем, что люди на улице просили у него прикурить и как ни в чем не бывало ставили свои ладони на его руку с зажигалкой, чтобы защитить огонек от ветра. Они прикасались к нему!

Понятно, как трудно жить среди русских тем, кто проникся либеральными западническими взглядами. Их просто трясет от отвращения. Раньше хоть сословия были разделены – а каково стало после революции! М. Пришвин, либерал и патриот, 11 февраля 1919 г. поехал в командировку по школьным делам. Он описывает ночевку в канцелярии райкома: «Скифия, страшная, бескрайняя… О, зачем я выехал в эту Скифию! Секретарь Исполкома принес мне кусок сахара, долго бил его, мял, трепал, наконец, отгрыз себе и остальное мне подал:

– Вот вам!

Я спросил его, есть ли тиф у них.

– Много! далеко нечего ходить, у меня в доме все в горячке лежат.

…Дождался! Совершенно отдельный мир простого народа; как могли жить помещики у вулкана!»

Такова диалектика – отгрыз ему человек большую часть своего единственного куска сахара, но при этом и тифом мог заразить. То ли дело гражданское общество!

Антропологическая модель и становление западного капитализма

На уровне религиозного сознания главное изменение в представлении о человеке на Западе произвела протестантская Реформация в Европе. Она отвергла идею коллективного спасения души, религиозное братство людей. Именно эта идея и соединяла ранее людей в христианстве: все люди – братья во Христе, он за всех нас пошел на крест. На Западе, напротив, возник религиозно обоснованный индивидуализм. Это общество возникло на идее предопределенности. Это значит, что люди изначально не равны, а делятся на меньшинство, избранное к спасению души, и тех, кому предназначено погибнуть в геенне – отверженных.

Вот фундаментальное утверждение кальвинистов (1609 г.): «Хотя и говорят, что Бог послал Сына своего для того, чтобы искупить грехи рода человеческого, но не такова была Его цель: Он хотел спасти от гибели лишь немногих. И я говорю вам, что Бог умер лишь для спасения избранных». Шотландские пуритане даже не допускали к крещению детей тех, кто отвергнут Богом (например, пьяниц). Это – отход от сути христианства назад, к идее «избранного народа». Видимым признаком избранности стало богатство. Бедность была ненавистна как симптом отверженности. Кальвин настрого запретил подавать милостыню, принятые в Англии «Законы о бедных» поражают своей жестокостью.

Здесь надо уточнить, что не все протестанты принимают эти принципы. Например, секта квакеров (трясунов), категорически не признает тезиса о предопределенности. Квакеры называют учение Кальвина «ужасной и кощунственной теорией». Но в становлении западного общества главную роль сыграли кальвинисты, наиболее радикальные сторонники идеи предопределенности. Очень важно было бы прочесть фундаментальный труд М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» (М., 1990). Помимо того, что она объясняет главные моменты нашей темы, она еще и представляет из себя замечательное в художественном отношении произведение.

Важным идеологическим следствием из религиозного деления людей на избранных и отверженных, дополненного идеями социал-дарвинизма, стал расизм, которого не существовало в традиционном обществе. Вначале он развился в отношении народов колонизуемых стран (особенно в связи с работорговлей), затем был распространен на отношения классов в новом обществе самого Запада. В XIX веке основатели политэкономии говорят о «расе рабочих», а премьер-министр Англии Дизраэли – о «расе богатых» и «расе бедных». Пролетарии и буржуа стали двумя разными расами.

Таким образом, колонизация предшествует становлению буржуазного государства, и капиталистический порядок заключался в обращении с рабочими Запада так же, как прежде Запад обращался с населением колоний. Отношение между капиталистом и пролетарием было ни чем иным, как частным случаем отношений между колонизатором и колонизуемым.

Помимо разделения народа, организованного ранее в сословное общество, на классы пролетариев и собственников, важно было для каждого человека осознание себя собственником – как минимум собственником своего тела. Эта антропологическая модель легитимировала разрушение традиционного общества любого типа и установление нового и очень специфического экономического и социального порядка, при котором становится товаром рабочая сила, и каждый человек превращается в торговца.

Американский антрополог Маршалл Салинс пишет об этой свободе «продавать себя»: «Полностью рыночная система относится к историческому периоду, когда человек стал свободным для отчуждения своей власти за сходную цену, что некоторые вынуждены делать, поскольку не имеют средств производства для независимой реализации того, чем они обладают. Это – очень необычный тип общества, как и очень специфический период истории. Собственнический индивидуализм включает в себя странную идею – которая есть плата за освобождение от феодальных отношений – что люди имеют в собственности свое тело, которое имеют право и вынуждены использовать, продавая его тем, кто контролирует капитал… В этой ситуации каждый человек выступает по отношению к другому человеку как собственник. Фактически, все общество формируется через акты обмена, посредством которых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет приобретения собственности другого за наименьшую цену».

О становлении этой модели он же замечает: «Создавая свои труды в эпоху перехода к развитому рыночному обществу, Гоббс воспроизводит последовательность исторических событий как логику человеческой природы. Экспроприация человека человеком, к которой приходит в конце концов Гоббс, представляет из себя, как показал Макферсон, теорию действия в экономике, основанной на конкуренции».

В России не произошло протестантской Реформации, а идеи Просвещения и научной революции не произвели идеологического переворота, потому что они внедрялись в культурную среду России постепенно и без религиозного подкрепления. Представления Гоббса вообще не были восприняты, как и социал-дарвинизм (то есть идея, что среди людей, как и в дикой природе, идет борьба за существование, в которой слабые должны гибнуть). В России была даже развита особая ветвь дарвинизма, делающая упор не на борьбе за существование, а на взаимопомощи – даже в приложении к животному миру.

Таким образом, на всех уровнях сознания господствующие в России представления о человеке к моменту установления Советской власти принципиально отличались от тех, которые сложились в гражданском обществе Запада. Из представлений о человеке вытекали и взгляды на общество и государство.

Во– первых, взгляды на общество в западной социальной философии от Гоббса и до наших дней следуют принципам методологического индивидуализма : «действия индивидуумов создают общество». В России социальная философия (как православная, так и либеральная, а тем более марксистская) вообще считала саму постановку вопроса некорректной, поскольку личности вне общества просто не существует. Общество и личность связаны нераздельно и создают друг друга.

Различны и те силы, процессы, которые скрепляют общество двух разных типов. На Западе этим процессом является эквивалентный обмен между индивидами, их контракт купли-продажи, свободный от этических ценностей и выражаемый чисто количественной мерой цены. Каждый человек выступает по отношению к другому человеку как собственник. Общество формируется через акты обмена, посредством которых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет приобретения собственности другого за наименьшую цену. Общей, всеобъемлющей метафорой общественной жизни становится рынок. Каждый акт обмена должен быть свободным и эквивалентным.

Напротив, в обществе традиционном люди связаны множеством отношений зависимости. Акты обмена между ними по большей части не приобретают характера свободной и эквивалентной купли-продажи (обмена равными стоимостями) – рынок регулирует лишь небольшую часть общественных отношений. Зато велико значение отношений типа служения, выполнения долга, любви, заботы и принуждения. Все это отношения с точки зрения либерала несвободные и не поддающиеся рациональному расчету, они в значительной части мотивируются этическими ценностями. Общей, всеобъемлющей метафорой общественной жизни становится в традиционном обществе семья.

В православной культуре это идет от представления о братстве людей, коллективном спасении души и христианской общине. Апостол Павел в Послании римлянам писал: «Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии». И далее: «Мы – дети Божии…, а если дети, то и наследники». Христианская община имеет своей моделью семью, связанную двумя векторами любви – любовью отеческой-сыновней и любовью братской14.

В цивильном обществе, где кровожадность «естественного» человека была усмирена правом, так что «война всех против всех» приняла форму конкуренции, движущей силой, соединяющей людей в общество, является страх15. Уже Гоббс вводит этот постулат: «Следует признать, что происхождение многочисленных и продолжительных человеческих сообществ связано… с их взаимным страхом». То есть, под той положительной мотивацией, какой А. Смит считал поиск выгоды на рынке, лежит страх быть побежденным в конкуренции. При этом страх должен быть всеобщим. Кроме того, должно существовать равенство в страхе. Гоббс пишет: «Когда же частные граждане, т.е. подданные, требуют свободы, они подразумевают под этим именем не свободу, а господство».

В России всегда была важна идея «Общего дела», скрепляющего личности в общество. Наличие общей идеи («общего дела»), принятой большинством граждан, придавало государству большую силу. Напротив, сомнения или разочарование в этой идее («живем не по правде») могло привести к быстрому и для либерального мышления непостижимому разрушению всего государства.

Принципиальное отличие традиционного общества от западного состоит в том, что в нем всегда есть ядро этических ценностей, признаваемых общими для всех членов общества («неписаный закон»). Само западное общество и возникло через расчленение этой общей (тоталитарной) этики на множество частных, профессиональных этик – коммерческой, административной, политической и т.д. В большой мере очистив отношения людей от внерациональных сил (заменив ценности ценой), гражданское общество приобрело большую устойчивость, стало нечувствительным к потрясениям в сфере идеалов. Так, оно стало полностью равнодушным к проблеме признания социального порядка справедливым или несправедливым – критерий справедливости исключен из процесса легитимации общественного строя.

Напротив, для традиционного общества идеал справедливости играет огромную роль в обретении или утрате легитимности. Ведущий современный философ либерализма Ф. фон Хайек в своей книге «Дорога к рабству» подчеркивал, что возникновение в обществе каких-то общих этических идеалов означает его сдвиг к социализму.