Текст книги "Гражданская война 1918-1921 гг. — урок для XXI века"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Государственным документом, вводившим красный террор, было воззвание ВЦИК (от 2 сентября), выполняющим его органом – ВЧК. Самой крупной акцией был расстрел в Петрограде 512 представителей высшей буржуазной элиты (бывших сановников и министров, даже профессоров). Списки расстрелянных вывешивались (по официальным данным, всего в Петрограде в ходе красного террора было расстреляно около 800 человек)6. Прекращен красный террор был постановлением VI Всероссийского съезда Советов 6 ноября 1918 г. В большинстве районов России он был фактически закончен в сентябре-октябре 1918 г., то есть, продолжался один-два месяца.

Видимо, красный террор, скорее, подтолкнул к расширению гражданской войны, чем отвратил от нее. Парализовать сопротивление Советской власти с помощью страха не удалось. Если же считать террор акцией уже начавшейся войны, то он привел к резкому размежеванию и «очистил тыл» – вызвал массовый отъезд активных противников Советской власти в места формирования Белой армии и районы, где Советская власть была свергнута (например, в Казани во время красного террора было расстреляно всего 8 человек, т.к. «все контрреволюционеры успели сбежать»).

Сегодня, когда хорошо изучен процесс разжигания и эскалации примерно десятка гражданских войн последних десятилетий (Ливан, Нигерия, Шри Ланка, Югославия и др.), когда выявлена роль в этом процессе государства, можно реконструировать весь период от февраля 1917 г. до конца 1918 г. как систему становления и воспроизводства гражданской войны (более строго, становление этой системы следовало бы рассматривать начиная с 1905 г.). Советское государство было одним из действующих элементов этой системы – элементом, располагающим очень небольшими средствами для воздействия на фундаментальные процессы самоорганизации.

За годы перестройки критика политики Советского государства в тот период делала упор на известных дефектах и эксцессах. Критики, к сожалению, не выявили тех пороговых точек, на которых, по их мнению, был сделан принципиально неверный выбор. Такой структурный анализ был бы очень полезен. Даже частные решения, которые многие современные авторы представляют как явно ошибочные, выглядят по-иному, как только их помещаешь в более широкий контекст. Так, «демократизация» армии после Октября, – выборность командиров и отмена символов иерархии (погон) – конечно, завершала разрушение старой армии и создавала большую опасность. Однако известно, что те корпуса и армии, где эти меры провести не удалось (1-й Польский корпус, Чехословацкий корпус, армии Румынского фронта), стали готовой и организованной ударной силой, которая начала гражданскую войну.

По-видимому, на всех фатальных «перекрестках», на которых ему приходилось делать выбор из очень малого набора вариантов, Советское государство не сделало тяжелых, а тем более очевидных тогда ошибок. Причина национальной катастрофы России -в совокупности массивных, фундаментальных факторов. Вопрос о том, могло ли Советское правительство посредством более тонкой и точной политики предотвратить гражданскую войну, имеет чисто академический интерес. Скорее всего, ресурсов для этого у новой власти было недостаточно. Реальную ценность сегодня имеет выявление тех факторов, которые вели процесс к войне.

Носители милитаризма в России

Мы видели, что к 1918 г. в России созрел множественный и многоплановый социальный конфликт. Он разрядился Гражданской войной. Срыв в войну происходит в момент неустойчивого равновесия, когда его можно сдвинуть буквально одним пальцем. В такие моменты, бывает, решающую роль играют не фундаментальные предпосылки, а действие «поджигателей» – тех поначалу сравнительно небольших, но активных общественных групп, которые создают напряженность высокого накала и служат «запалом» (или пусковым двигателем, стартером механизма войны).

Из каких же общественных групп и субкультур исходил в 1918 г. импульс войны? Рассмотрение всех активных политических сил показывает, что «воля к войне» концентрировалась именно в тех силах, что соединилась в Белом движении. Это рассмотрение уместно провести в рамках методологического подхода, который был применен при исследовании генезиса I Мировой войны. Недавно опубликован хороший обзор этих исследований, и его главные выводы вполне соответствуют, по своей структуре, нашей задаче [15]. Начало этому важному направлению в социологии положено такими учеными, как Макс Вебер в Германии и Торстен Веблен в США.

Является общепринятым, что разные общественные группы в разной степени склонны к военным методам разрешения конфликтов. И эмпирические наблюдения, на которых основан этот вывод, подкреплены историческим и логическим анализом. Вывод этот дополняется новыми аргументами в самое последнее время, уточняется, но не отвергается.

Так, например, признано, что само становление современного капитализма, для которого была абсолютно необходима экспансия – овладение источниками сырья и ранками сбыта – было сопряжено с длительными крупномасштабными войнами. Эти войны были связаны с захватом колоний, подавлением или уничтожением местного населения, войной между самими колонизаторами за контроль над территориями и рынками, захватом и обращением в рабство больших масс людей в Африке и т.д. Все эти войны стали частью процесса формирования буржуазии. В результате в ее мышлении и даже мироощущении военный способ достижения целей занимает важное место.

Именно в буржуазной культуре естественный человек представлен как существо, ведущее «войну всех против всех», и именно здесь родился афоризм «война – это продолжение политики другими средствами». Более того, в смягченной форме идея военного решения конфликтов лежит в основе концепции деловой конкуренции и торговых войн. Как говорят, буржуазия – агент войны. Не вызывает сомнения, что, начиная с 1918 г., российская буржуазия как класс была на стороне Белого движения.

На деле надо говорить о тесном союзе российской буржуазии с буржуазией стран Антанты как активных «агентов» и организаторов I Мировой войны, накопивших огромную инерцию этой «генерирующей войну» деятельности. Так, важная буржуазная общественная организация военно-промышленные комитеты уже с лета 1918 г. занималась материально-техническим снабжением Добровольческой армии, а 31 октября 1918 г. совещание ее руководства постановило передать все капиталы Центрального военно-промышленного комитета Ростовскому ВПК, т.е. Деникину [7, с. 134-135].

Но, как считают историки, воля к войне буржуазии многократно возрастает в тех случаях, когда буржуазия может создать союз с традиционной аристократией и феодальным государством. Такой «сплав» возник, например, в Германии во времена Бисмарка. Очень похожая конструкция сложилась в зонах Белого движения в 1918 г. Буржуазия, помещики-землевладельцы и осколки сословного бюрократического аппарата монархического государства. Не так уж важно при этом, что осколки лишившегося власти аристократического чиновничьего аппарата, будучи включенными в Белое движение, не ставили задачи реставрации монархии. Их реванш был бы успешным и в случае возврата на траекторию Временного правительства, поскольку оно было вполне готово интегрировать этот аппарат в либерально-буржуазную государственность. История показывает, что в случае всех буржуазных революций аппарат монархического государства в слегка модернизированном виде сохраняется и при экономическом господстве буржуазии7.

Для землевладельцев и феодальной иерархии военные действия – культурно близкий способ достижения целей. По мнению ряда исследователей войн, эта культурная особенность складывалась исторически в течение длительного времени. В начале это была свойственная феодалам привычка к набегам как способу демонстрации силы и установления желаемого порядка8. Архетипы набега с передвижением вооруженной силы особенно характерны для культуры землевладельцев, в то время как для буржуазии более важны виртуальные набеги в виде торговых агрессий и денежных спекуляций. В Белом движении роль этого архетипа усилилась благодаря соединению в нем дворян-помещиков с казаками, для которых набег как образ действий даже еще не ушел в коллективное бессознательное, а сохранился на уровне стереотипа. Тактика белых во многом и базировалась на рейдах-набегах.

Наконец, важным элементом дворянской культуры, предопределяющим ее милитаризм, исследователи считают понятие чести. В основании его у дворянства лежит старый смысл: сохранить честь – значит «не уступить». Вспомним хотя бы логику приведенного выше воззвания «бедных землевладельцев» – «в одну темную ночь пойти с коробкой спичек и с пузырьком керосина к десяткам тысяч сел и деревень и произвести всероссийскую иллюминацию, не щадя ни домов, ни лесов, ни посевов».

Кроме того, обостренное понятие чести притупляет инстинкт самосохранения, что резко облегчает сползание к войне. Если же возникает локальное сообщество, в котором референтной группой (авторитетным ядром) оказывается дворянское офицерство с его традиционным культом воинской доблести – поручики Голицыны и корнеты Оболенские – то, как сказано в обзоре, «получается настоящая горючая смесь».

Символом этого сплава воинской чести, дворянской ненависти и интеллигентского мессианизма стали выраженные в художественных образах каппелевцы с их психической атакой на рабоче-крестьянское быдло -

 
С папироской смертельной в зубах
Офицеры последнейшей выточки
 

Причем наиболее воспламеняемой ее частью оказывается т.н. «ницшеанская интеллигенция», которая отводит себе роль преемника аристократии и начинает вещать в понятиях «этнической чести». Мол, русское поле, русское по-о-ле, я твой тонкий колосок!

Именно такая горючая смесь и собралась на юге России в 1918 г. Интеллигенция, как прошедшая войну в качестве офицеров, так и вступившая в Добровольческую армию из мессианского понимания своего долга перед Россией, сыграла в разжигании войны большую роль (эта роль интеллигенции подчеркивается в исследовании всех гражданских войн последних десятилетий). Макс Вебер специально подчеркивал, что из-за склонности к морализаторству интеллигенция превращает ценности в объект конфронтации и нагнетает напряженность. Слишком уж она ревнива и подозрительна, падка до сведения счетов.

Это было характерно для русской интеллигенции начала ХХ века, с ее неукорененностью ни в одном сословии и очень неопределенным статусом. Таким образом, во время выборов во II Государственную думу одна либеральная газета писала:

«Побывайте на предвыборных собраниях – и вы увидите картину вражды и озлобления в лагере русской интеллигенции. Цвет мысли и образования, люди с именами и авторитетом выступают, чтобы взаимно облить друг друга ядом недоверия, чтобы посеять в народных массах подозрение к чужому толку» [7, c. 152].

Массивные социальные группы и классы, – рабочие и крестьяне – составившие базу советского движения, не включаются социологами в число «агентов войны». Для них война всегда была бедствием. У них всегда было другое дело, и большой набег белых с их союзниками-интервентами сделал войну трагической необходимостью:

 
Слушай, рабочий,
Война началася.
Бросай свое дело,
В поход собирайся.
 

Одним из социальных компонентов Белого движения, обладавших ярко выраженной «волей к войне», была революционная интеллигенция, воспитанная в партии социалистов-революционеров. Как было сказано выше, именно эта партия и сделала формальное объявление войны Советской власти. Ю.Давыдов в предисловии к книге Б.Савинкова «Воспоминания террориста» пишет:

«Он блокировался с направлениями любого оттенка, лишь бы антибольшевистское. Даже и с монархистами, полагая, что наши бурбоны чему-то научились. Савинков готов был признать любую диктатуру (включая, разумеется, собственную), кроме большевистской… Он бросался за помощью к англичанам, французам, белочехам и белополякам. Он командовал отрядами карателей, бандами подонков, наймитами, шпионами. Пути-дорожки „савинковцев“ чадили пожарищами, дергались в судорогах казненных» [16, c. 15].

Наконец, свой вклад в нагнетание напряженности сделала и радикальная еврейская интеллигенция, разошедшаяся по разные стороны всех баррикад во время русской революции. После поражения белых из официальной истории исчезли упоминания об участии еврейской буржуазии и интеллигенции в Белом движении, но понятно, что их роль оставалась очень важной и в антисоветских партиях (эсеров и меньшевиков), и в деятельности анархистов, и в экономическом обеспечении белых. Достаточно вспомнить, что директор-распорядитель Всероссийского горнопромышленного общества М.С.Маргулиес с декабря 1917 по июнь 1918 г. был председателем Центрального Военно-промышленного комитета и непосредственно занимался финансированием формирования Добровольческой армии [7, с. 134].

До какой степени довлел в сознании белых этот агрессивный принцип «не уступить», показывает политическое поведение той части эмиграции после поражения в Гражданской войне, которая продолжила дело Белого движения. Ими владело стремление не дать подняться России под властью Советов. Если уж нас выгнали – так получайте! В январе 1922 г. Врангель пытался мобилизовать торгово-промышленные и банковские круги эмиграции на срыв экономических переговоров западных держав с Советской Россией в Генуе. Затем была сделан ставка на террор.

После убийства 10 мая 1923 г. в Лозанне советского дипломата Воровского эмиграция буквально подкупила суд, оправдавший белогвардейцев-террористов (адвокатом был «видный создатель швейцарского фашизма» Т.Обер). Как писал проводящий через кадетов сбор денег А.И.Гучков, «подсчитано, что для всей этой инсценировки требуется до 50 тыс. французских франков». После суда он писал Питириму Сорокину:

«Никогда еще в истории вообще и, в частности, в истории нашего отечества не был в такой степени указан террор, как средство борьбы с властью, как именно в настоящий момент в России» [7, x. 143].

В 1927 г., в разгар антисоветской кампании в Великобритании, Гучков писал П.Б.Струве о необходимости «физически уничтожить правящую из Кремля кучку,… организовать коллективное политическое убийство». При этом никакой нравственной проблемы в обращении к террору бывший лидер либерально-консервативной партии октябристов не видел. Он спокойно обсуждал это с либеральным философом, кадетом Струве, писал ему о терроре:

«Никогда и нигде эти методы борьбы не находили себе такого блестящего оправдания и с точки зрения морали, и с точки зрения патриотизма, и с точки зрения целесообразности» [7, c. 144].

Тут он явно ошибся во всех трех пунктах. Как бы в компенсацию за такое его злое отношение к Советской России его дочь В.А.Гучкова стала сотрудничать с советской разведкой – исключительно из идейных соображений (она была богатой и знатной дамой высшего света русской эмиграции).

Глава 3. Ненависть изгнанных хозяев жизни

Как раскрутился маховик войны

Вялотекущая гражданская война началась в момент Февральской революции, когда произошел слом старой государственности. Строго говоря, произошло именно то превращение войны империалистической в войну гражданскую, о котором говорили большевики. Они это именно предвидели, а вовсе не «устроили» – никакой возможности реально влиять на события в Феврале 1917 г. большевики вообще не имели.

Если уж в практическом плане говорить о превращении империалистической войны в войну революционную, гражданскую, то в качестве политической доктрины эту идею взяла на вооружение именно либерально-буржуазная партия кадетов. В одном письме августа 1917 г. лидер кадетов П.Н.Милюков писал:

«Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, знаете также, что ждать мы больше не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования» [7, c. 153].

Насчет успеха весеннего наступления и ликования народа – это домыслы профессора-кадета. А на деле этапы превращения внешней войны в гражданскую ощущались обществом. М.М.Пришвин записал в дневнике 21 мая 1917 г.:

«По городам и селам успех имеет только проповедь захвата внутри страны и вместе с тем отказ от захвата чужих земель. Первое дает народу землю, второе дает мир и возвращение работников. Все это очень понятно: в начале войны народ представлял себе врага-немца вне государства. После ряда поражений он почувствовал, что враг народа – внутренний немец. И первый из них, царь, был свергнут. За царем свергли старых правителей, а теперь свергают всех собственников земли. Но земля неразрывно связана с капиталом. Свергают капиталистов – внутренних немцев».

Хочу подчеркнуть эту очень важную мысль, которую высказал М.М.Пришвин: в ходе вызревания гражданской войны будущий враг («капиталисты и помещики») стал обретать образ иного народа, «внутренних немцев». Это – не часть русского народа, даже напротив, этот «внутренний немец» – враг народа. Поэтому призрак грядущей гражданской войны утрачивал неприемлемые черты братоубийства, запрещенного традицией и христианской моралью. То, что в рациональном сознании являлось превращением внешней, международной войны в войну гражданскую, в народном сознании испытывало обращение, инверсию – гражданская война воспринималась как война с иным, враждебным народом. Более того, в сознании крестьян еще во время революции 1905-1907 гг. война за землю принимала черты Отечественной войны, а «кровопийные помещики» становились «внутренними французами».

По мере того, как идеологи буржуазно-либеральной программы и те социальные слои, которые ее поддерживали, приходили к выводу, что она идет в разрез с настроениями большинства, зарождался и соблазн подавить эту «реакционную массу» через войну, объявленную ей «авангардом». Этот соблазн возник до Октября. М.М.Пришвин записал в дневнике 8 сентября 1917 г.:

«Всюду говорят, что большевики трусы, а почему-то все их очень боятся. Все старики эсеры и все меньшевики-оборонцы говорят, что большевизм основан на проповеди мира, то есть эгоизма материального, утробного, и этому они ничего не могут противопоставить, кроме слов. Их слова лопаются в воздухе, как мыльные пузыри. Словам не за что уцепиться… Что же это сильное, что рано или поздно противопоставится чертовому искушению народа? Будет это новое имя старого Бога (прежнее имя не действует) или дубинка здорового народа, который восстановит лицо свое в гражданской войне?».

Через полгода белые, белая кость, и стали тем «здоровым народом», о котором мечтал либерал Пришвин и который поднял дубинку гражданской войны против «нездорового, эгоистического» большинства русских.

Военные столкновения и вспышки насилия большей или меньшей интенсивности происходили до конца 1917 г., и события октября не выделялись из этой череды. Например, «корниловский мятеж» в августе по своим размерам был гораздо более крупной войсковой операцией. Но в тот период еще не существовало необходимой для войны психологической основы – стороны расходились миром или дело ограничивалось небольшими стычками. Взаимная ненависть назревала постепенно. Важным моментом в этом процессе было образование на Юге России Добровольческой армии «белых».

Во время перестройки много писали (да и еще пишут) о «расказачивании» и, наоборот, о возрождении казачества сегодня. Но при этом обходят молчанием тот примечательный факт, что именно на Дон и Кубань, в казачьи области сбежали из столиц генералы, предполагавшие организовать гражданскую войну против Советской власти. Конечно, раны Гражданской войны затянулись во время индустриализации и Отечественной войны, и не хотелось бы поминать старые разломы, но надо, раз уж мы хотим извлечь урок из истории.

Казаки в начале ХХ века представляли собой особую, относительно остальной части России очень богатую часть земледельческого населения. Они обладали большими наделами самой плодородной земли и значительными льготами. Достаточно сказать, что в 1909 г., когда в половине губерний с населением 60 млн. человек зерна, за вычетом семян, было произведено по 15 пудов на душу, на Кубани такой остаток зерна составлял 58,8 пуда, а в области Войска Донского 74,8 пуда. Это огромная разница, и ради сохранения этих преимуществ казаки в массе своей были готовы поддержать антисоветское движение.

Да и до этого экономическая сторона «бытия» во многом определяла сознание казаков и побуждала их быть надежной карательной силой царского правительства во время крестьянских волнений в Центральной России. В свою очередь, и крестьяне воспринимали казаков как карателей, что отражено в многочисленных наказах и приговорах крестьян в 1905-1907 гг. Понятно, что отношение основной массы крестьян к Белому движению, зародившемуся в казачьих областях, изначально было враждебным.

Первая задача любой революционной власти – предотвратить ее ликвидацию военным путем, пока новая власть не оформилась и не получила минимума поддержки населения. Самый опасный период – первые часы и дни, когда даже информация о взятии власти еще не распространилась в обществе. Сразу же после 25 октября 1917 года Советской власти пришлось отражать наступление на Петроград войск Керенского-Краснова, а в самом Петрограде ликвидировать выступление юнкеров. Эти контрреволюционные выступления не были успешными, в них был виден упадок сил и духа всего проекта Временного правительства, исчерпавшего свой потенциал.

После Октябрьской революции вооруженные силы страны составляли отряды Красной гвардии, рабочей милиции, части старой армии, которые поддержали Советскую власть. Красная гвардия к моменту Октябрьской революции была уже ощутимой силой: накануне восстания она насчитывала по стране более 100 тысяч человек, ее отряды имелись в более чем 100 городах. Одной из причин падения Временного правительства было нежелание солдат продолжать войну. Ввиду явной опасности, что с фронта вглубь страны хлынет неорганизованный поток вооруженных дезертиров, Советское государство сразу приступило к демобилизации старой армии.

Одновременно был начат процесс создания новой постоянной и регулярной армии (обсуждалась и возможность реорганизации старой армии без ее демобилизации, но она была признана нереальной). 15 января 1918 г. СНК принимает декрет «О рабоче-крестьянской Красной Армии», которая создавалась на классовой основе и на принципе добровольности (29 января 1918 г. вышел декрет о создании рабоче-крестьянского Красного флота на тех же основах, что и Красная Армия). Для вступления в ряды Красной Армии необходимы были рекомендации войсковых комитетов, парторганизаций и профсоюзов или, по крайней мере, двух членов этих организаций. При вступлении целыми частями требовалась круговая порука всех и поименное голосование.

Принцип добровольности был вызван тем, что война надоела народу и общественное сознание отвергало идею воинской повинности. Но весной 1918 г. началась иностранная военная интервенция, и ВЦИК ввел всеобщую воинскую повинность. Созданные на местах военкоматы вели комплектование армии. К концу 1918 г. в стране действовал 7431 военкомат. Важным шагом в становлении армии было введение в ноябре 1918 г. формы для военнослужащих, а в январе 1919 г. – знаков различия для командного состава. В сентябре 1918 г. был учрежден орден Красного Знамени, которым награждались за храбрость и мужество в боях. Все это говорит о том, что становление советской государственности и ее вооруженных сил произошло очень быстро, так что устранить их без гражданской войны было уже невозможно. И представители потерявших свои привилегии сословий и классов вместе с правящими кругами Запада сделали ставку на войну.

Фактически, решение о войне было принято на Западе и реализовано в виде интервенции. Хрупкое равновесие было сломано. Первым актом систематической войны была высадка английских войск на Севере и мятеж чехословацкого корпуса в Поволжье. Подготовка к войне, хотя бы на уровне доктрины и подбора кадров, велась задолго до Октября. Колчак писал в личном письме: «17 июня я имел совершенно секретный и важный разговор с послом США Рутом и адмиралом Гленноном… я ухожу в ближайшем будущем в Нью-Йорк. Итак, я оказался в положении, близком к кондотьеру». В начале августа Колчак приехал в Лондон, где встречался с морским министром, затем в США, где совещался с министрами и самим президентом Вудро Вильсоном. Его назначение Верховным правителем России было подготовлено уже тогда.

Надо вспомнить важнейший исторический факт принятия вполне сознательного решения о начале гражданской войны. Она вовсе не выросла из стихийных волнений крестьян или казаков против Советской власти – эти волнения были фоном всей политической жизни России с марта 1917 г. и вовсе не обязательно должны были «сложиться» в войну. Внутри России критическим моментом стал мятеж чехословацкого корпуса. Именно это и послужило для эсеров сигналом к объявлению войны Советскому государству. Вот слова В.М.Чернова об этом решении, которое последовало после начала мятежа белочехов:

«В этих условиях в июне 1918 г. Поволжский областной комитет ПСР [партии социалистов-революционеров] заключил с уральским казачьим войском союз для ликвидации большевистской диктатуры и провозглашения власти Учредительного собрания в Поволжье и Приуралье. Центральный комитет ПСР… этот союзный договор утвердил» [17].

Далее белочехи заняли Самару, и 8 июня эсеры образовали Комитет членов Учредительного собрания, который объявил себя верховной властью в России, а затем начал мобилизацию в армию. 30 июня 1918 г. в Омске при участии интервентов было создано Сибирское правительство из меньшевиков, эсеров и кадетов. Оно провозгласило «государственную самостоятельность Сибири». В ноябре здесь же Колчак был провозглашен Верховным правителем России. Запад поставил ему около миллиона винтовок, несколько тысяч пулеметов, полмиллиона комплектов обмундирования – под залог в виде трети золотых запасов России. Цепь этих акций и была началом полномасштабной гражданской войны.

Таким образом, для всего понимания этого периода истории мы обязаны твердо запомнить и обдумать этот факт: гражданская война против Советской власти была не выросла стихийно, она была начата и даже объявлена в результате вполне конкретных решений, принятых вполне конкретными политиками. И начата была эта война социалистической революционной партией. Но той партией, которая вступила в союз с российской буржуазией и с Западом – против того большого проекта, который был порожден традициями и историей русского народа, а возглавлен большевиками.

Война Февраля с Октябрем

Важно подчеркнуть, что война «белых» против Советского государства не имела целью реставрировать Российскую империю в виде монархии. Это была «война Февраля с Октябрем» – столкновение двух революционных проектов9. Против большевиков стояли березовские и собчаки начала века вместе с кровавым мясником Б.Савинковым. Тут, надо признать, сильно повредила и официальная советская пропаганда, которая для простоты сделала из слова «революция» священный символ и представляла всех противников Ленина «контрреволюционерами». А братья Покрасс нам даже песню написали, как «Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон».

В столкновении Гражданской войны «белые» вовсе не были патриотами, которые хотели спасти царя-батюшку и Русь-матушку от злых большевиков-марксистов, агентов еврейского социализма. Монархически настроенные офицеры в Белой армии были оттеснены в тень, под надзор контрразведки (в армии Колчака действовала «тайная организация монархистов», а в армии Деникина, согласно его собственным воспоминаниям, монархисты вели «подпольную работу»). Это подробно разобрано в книге В.В.Кожинова [18, c. 57]. В частности, В.В.Кожинов приводит слова виднейшего деятеля Белой армии генерала Слащова-Крымского (он послужил прообразом генерала Хлудова в пьесе М.Булгакова «Бег»), который писал, что по своим политическим убеждениям эта армия представляла из себя следующее:

«Мешанина из кадетствующих и октябриствующих верхов и меньшевистско-эсерствующих низов… „Боже Царя храни“ провозглашали только отдельные тупицы, а масса Добровольческой армии надеялась на „учредилку“, избранную по „четыреххвостке“, так что, по-видимому, эсеровский элемент преобладал».

Во всех созданных белыми правительствах верховодили деятели политического масонства России, которые были непримиримыми врагами монархии и активными организаторами Февральской революции. Противником сильной царской империи был и Запад, который на деле и определял действия белых. Некоторые историки специально подчеркивают этот фактор. Так, С.В.Волков, сам явно симпатизирующий Белому движению, пишет витиевато, но вполне определенно:

«Белые армии в огромной степени зависели от помощи союзников по первой мировой войне, чьи правительства под давлением внутренних сил относились к возможности выдвижения лозунга восстановления монархии крайне отрицательно» [19].

Те белые армии, которые выступили под монархическими знаменами (Южная и Астраханская), уже к осени 1918 г. были полностью ликвидированы. В целом же, как отмечал сам Деникин, белое офицерство «политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В основной массе своей оно являлось элементом чисто служилым, типичным „интеллигентным пролетариатом“ (там же, с. 74). Но очевидно, что ожидать от „интеллигентного пролетариата“ монархических настроений уж никак нельзя было ожидать. А вот враждебность к монархии, по инерции Февральской революции была. Хотя она и ослабевала по мере ожесточения войны, а также перетока „интеллигентного пролетариата“ в Красную Армию (в эмиграции белые генералы и офицеры стали гораздо более монархистами, чем в России). Но вспомним исходные условия для Гражданской войны.

Тогда враждебность будущих вождей Белого движения к российской монархической государственности проявлялась не только в их программных заявлениях и общей направленности действий, но и в исключительно красноречивых символических жестах. В.В.Кожинов приводит такой эпизод. Критическим событием, положившим начало Февральской революции, был бунт 27 февраля учебной команды лейб-гвардии Волынского полка, которая отказалась выйти для пресечения «беспорядков». Начальника команды, штабс-капитана, солдаты выгнали из казармы, а фельдфебель Кирпичников выстрелом в спину убил уходящего офицера. В хаосе начавшейся революции этот эпизод канул бы в историю, но ему было придано именно символическое значение – командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант Л.Г.Корнилов лично наградил Кирпичникова Георгиевским крестом – наградой, которой удостаивали только за личное геройство [14, c. 206-207]. Одно это событие нанесло тяжелый удар по армии.