Текст книги "Гражданская война 1918-1921 гг. — урок для XXI века"

Автор книги: Сергей Кара-Мурза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

И дело было не только в казнях и репрессиях, но и в оскорблении. Ведь и «Манифест», и обещания свобод не могли быть восприняты основной массой русских людей иначе как издевательство. Массовые порки крестьян (иногда поголовно целых деревень), которых никогда не бывало в России в прошлые столетия, начались сразу за принятием закона, отменяющего телесные наказания. Казни крестьян без суда, зачастую даже без установления фамилии, так что казненных хоронили как «бесфамильных», вошли в практику как раз после «Манифеста».

Мы сегодня предельно чутки к страданиям дворян, у которых мужики сожгли поместья. Но ведь надо вспомнить, что было до этого – за волнения, для «урока», еще верноподданных крестьян заставляли часами стоять на коленях в снегу, так что с отмороженными ногами оставались тысячи человек. Разве такие «уроки» забываются? Ведь это – гибель для крестьянского двора. Никогда американский плантатор не наказывал раба таким образом, чтобы причинить вред его здоровью – а что же делали российские власти с крестьянами!

Отношение крестьян к политике «успокоения» во время революции 1905-1907 гг. было вполне определенным. В наказе в I Госдуму крестьян Никольско-Азясского общества Успенской волости Мокшанского уезда Пензенской губ. сказано:

«А когда народ, доведенный до крайности, поднялся на защиту своих прав и стал добиваться лучшей доли, в помощь полиции и жандармам дали отряды казаков и солдат и тут же началось такое, чего и в татарское владычество не было. Засекали на смерть и расстреливали без всякого суда людей и грабили при обысках мужицкое добро. Сотни и тысячи людей выхватывались из деревень и накрепко засаживались в тюрьме. Лучшие люди, стоящие за народ, целыми вагонами, как груз, отправлялись на многие годы в Сибирь» (2, с. 257).

Отсюда и вытекает важнейший опытный факт, известный историкам, объясняющий исход гражданской войны. Его так излагает Т.Шанин:

«Когда в 1918-1919 гг. крестьяне Юга и Центра России, которых „усмиряли“ в 1905-1907 гг., должны были выбрать, на чью сторону им встать, они обычно предпочитали местные отряды „зеленых“, которые формировались из их собственной среды. Когда нельзя было уйти туда, или когда страх перед будущим заставлял заново оценивать государственную власть и организацию, они скорее склонялись на сторону красных, чем белых офицеров или казаков».

Особое значение имел исторический опыт для тех, кто только-только вернулся из армии. Революция 1905-1907 гг. вообще оказала очень большое влияние на русскую армию как организм, обладающий «памятью». Армия, состоявшая главным образом из крестьян, тогда молчаливо наблюдала конфликт власти с крестьянством, проложивший пропасть между государством и главным сословием страны. Член ЦК партии кадетов В.И.Вернадский писал в июне 1906 г.: «Теперь дело решается частью стихийными настроениями, частью все больше и больше приобретает вес армия, этот сфинкс, еще более загадочный, чем русское крестьянство».

В июне 1906 г. серьезные беспорядки произошли в Преображенском гвардейском полку. Как заметил один генерал, там было полное отчуждение офицеров от солдатской массы – а ведь царь числился одним из батальонных командиров этого полка. В том же году помещики Дона обратились к министру внутренних дел с петицией против репрессий, говоря о карателях:

«Они разъярили всю Россию, заполнили тюрьмы невиновными, арестовали учителей, оставив детей без школьного обучения… Потерпев постыдное поражение в войне с Японией, они сейчас мучают беспомощных крестьян. Каждый полицейский сечет крестьян, и из-за этих ублюдков наша жизнь, жизнь мирных дворян, стала невыносимой».

На какое-то время крестьян обнадежила I Дума: партия кадетов, чтобы предотвратить революцию, пыталась поставить вопрос о земле – из-за этого Думу через 72 дня, в июле 1906 г., разогнали. Были попытки восстаний в армии и на флоте, их подавили. Вспомним, как издевался генерал Адлерберг в 1906 г. при казни восставших матросов в Кронштадте.

Революция 1905-1907 гг. была переломным моментом – в глазах крестьян монархический строй утратил легитимность (авторитет). Восстановить его он уже не мог, идя по пути все более жесткой конфронтации с подавляющим большинством народа, что выразилось в реформе Столыпина. Начиная с завершения революции, с 1907 г. момент выступления против царского строя определялся только балансом сил. Даже правый либерал, кадет Н.А.Гредескул признал, что до революции русский народ был «за абсолютизм», а после нее «он стал против абсолютизма. Это уже не гадание или предположение, а это факт, факт настоящего, а не будущего» [50, c. 251].

В своих наказах и приговорах крестьяне разумно не упоминали самого царя, однако их отношение к монархическому бюрократическому строю выражалось вполне определенно. Вот, например, приговор крестьян деревень Назаровка и Ильинская Юрьевецкого уезда Костромской губ., направленный в Госдуму в июне 1906 г. В нем сказано о царской бюрократии так:

«Эта сытая, разжиревшая на чужой счет часть общества в безумстве своем роет сама себе яму, в которую скоро и впадет. Она, эта ненасытная бюрократия, как все равно утопающий, хочет спастись, хватавшись за соломинку, несмотря на верную свою гибель» (2, с. 236).

А вот наказ крестьян и мещан Новоосколького уезда Курской губ. в Трудовую группу I Госдумы (июнь 1906 г.). По степени холодной ненависти к правительству этот текст можно считать настоящей декларацией гражданской войны – пока еще в холодном состоянии. И поскольку подобные наказы, в огромном количестве поступившие в Государственную думу, были прекрасно известны правительству и не побудили его к поиску компромисса с крестьянством, следует считать, что и со стороны правящих кругов готовность к гражданской войне вполне созрела. Вот формулировки из упомянутого наказа:

«Само правительство хочет поморить крестьян голодной смертью. Просим Государственную думу постараться уничтожить трутней, которые даром едят мед. Это министры и государственный совет запутали весь русский народ, как паук мух в свою паутину; мухи кричат и жужжат, но пока ничего с пауком поделать нельзя» (2, с. 237).

Российские «мужики-рабочие» тоже получили после 1905 г. хороший урок исторической памяти. После Кровавого воскресенья царское правительство, чтобы блокировать развитие революции, попыталось перейти к умеренно патерналистской политике в отношении рабочих. Министр финансов Коковцов подал царю программу мер, которые, по его словам, «убедили бы рабочий люд в попечительном отношении к нему правительства и содействовали бы постепенному отдалению рабочих от революционных элементов, внушающих им, что улучшение быта рабочего может быть достигнуто только с помощью насильственных действий» [8, c. 73].

Но фабриканты и заводчики отнеслись к инициативе правительства «равнодушно-спокойно». Объединения крупных фабрикантов после совещания с ними Коковцова ответили своими записками в правительство. В них они, с одной стороны, категорически отказывались идти на экономические уступки рабочим, а с другой стороны, возлагали вину на правительство, недооценившее политический характер выступлений рабочих.

В этих важных записках было изложено либерально-западническое кредо буржуазии. Она отвергала патерналистскую политику монархии, которая пыталась сохранить в России социальные структуры сословного «общества-семьи», а требовала перехода к «правовому государству» западного типа. Крупная буржуазия уже предпочитала не умиротворение рабочих с помощью государственного и предпринимательского патернализма, а освобождение арены для классовой борьбы.

В середине января крупнейшие заводчики Москвы и Московского района подали записку с требованием такого правового устройства, чтобы рабочее движение «могло бы вылиться в спокойные законные формы борьбы, как это наблюдается в Западной Европе и Америке, где от этого промышленность не только не пострадала, но достигла, наоборот, такого расцвета, которого далеко еще не наблюдается в России».

Таким образом, события 9 января наглядно обнаружили наличие принципиального («цивилизационного») противостояния между монархической государственностью России и новым поколением крупной буржуазии. В обзоре политического положения в России, составленном по распоряжению Витте, говорилось:

«Промышленность, класс у нас, как и везде, консервативный и боящийся всяких резких перемен, на этот раз в лице свои наиболее крупных групп высказался за коренное изменение государственного строя и сделал это, очевидно, потому, что видел в происходящих событиях „грозное предупреждение“ [8, c. 74].

Различение экономической и политической борьбы рабочих, вероятно, имеющее смысл в приложении к классовой борьбе на Западе, для России начала ХХ века имело не много смысла – трудно их было различить. Да и вообще, вряд ли точно выражается понятиями «экономика» и «политика» то, ради чего решались крестьяне и рабочие выступить против власти.

После поражения революции буржуазия повела себя исключительно подло и злобно – как будто она вообще не думала о будущем. Сразу на 10-50% были понижены расценки зарплаты рабочих и увеличен рабочий день – по всей России. На многих заводах он стал продолжаться 12-13 часов. Была вновь введена отмененная в 1905 г. система штрафов. Вот сообщения профсоюзов (опубликованы в газете «Пролетарий, 1908, № 39):

«Штрафуют за случайный выход на лестницу, за питье чаю в 5 часов, за переход из одной мастерской в другую и даже за долгое пребывание в ватер-клозете (фабрика Хаймовича в Санкт-Петербурге). Штрафуют за мытье рук за 5 минут до гудка, за курению табаку от 1 до 2 руб. (Кабельный завод). Штрафуют за ожог, причиненный самому себе (Трубочный завод). Штрафуют за „дерзость“, за „грубость“, и штрафы превышают часто двухдневный заработок».

Были резко сокращены возможности для рабочих вести легальную борьбу за свои экономические интересы. 10 мая 1907 г. Департамент полиции издал циркуляр, ставящий профсоюзы практически в полную зависимость от хозяев и властей (например, в Москве по ходатайству городского головы Н.Гучкова были закрыты профсоюзы металлистов, коммунальных работников, текстильщиков, типографов, булочников). И все это сопровождалось глумлением. Директор Невского завода так сказал пришедшей к нему на переговоры делегации рабочих: «Господа, ведь вы же – марксисты и стоите на точке зрения классовой борьбы. Вы должны поэтому знать, что раньше сила была на вашей стороне, и вы нас жали, теперь сила в наших руках, и нам незачем церемониться».

Когда после разрыва хрупкого гражданского мира в 1918 г. белые начали войну, рабочие с полным основанием поступили с ними именно так, как сформулировал тот директор завода.

В ходе революции 1905-1907 гг. близость идеалов и интересов русских крестьян и рабочих была ясно, «умом» понята и рационально сформулирована. Особую роль в этом сыграло Кровавое воскресенье. Вот петиция частного собрания крестьян Юрьевского уезда Владимирской губ., посланная в Совет министров вскоре после расстрела демонстрации в Петербурге (в апреле 1905 г.):

«Рабочие всяких наименований – плоть от плоти нашей, и нет у нас ни одной семьи, которая не имела бы у себя одного или нескольких рабочих» (2, с. 259).

А в марте 1907 г. крестьяне Шелокшанского уезда Нижегородской губ. писали во II Госдуму:

«Мы, крестьяне, признаем фабрично-заводстких рабочих за близких братьев и всегда присоединяемся к ним за их требования и вместе защищаем их от ига капиталов» (2, с. 260).

Нельзя не сказать, хотя бы очень кратко, еще об одном «фронте против белых», который был во многом подготовлен во время подавления революции 1905-1907 гг. – в национальных окраинах России. Дело в том, что когда посланные царским правительством каратели подавляли выступления «инородцев», их действия носили, как пишут историки, «особый привкус жестокости». Дело доходило до того, что с протестами против этих действий, в защиту местного населения выступали высокие чины царской же полиции и даже губернаторы. Во время подавления «Гурийской республики» губернатор Кутаисской губернии был даже арестован. В донесении его помощника сообщалось о поголовном изнасиловании, в качестве наказания, всех женщин деревни Махури, включая монахинь местного монастыря. Наказание это проводилось под наблюдением офицеров35.

Возможно, и в подобных донесениях, и в протестах администрации была изрядная доля преувеличения, но дело в том, что эти официальные заявления становились общеизвестными, несли на себе печать достоверности, откладывались в исторической памяти и затем становились безотказным инструментом националистов.

Понятно, что население национальных областей, увидев в 1919 г. войска белых, в той же форме, с тем же знаменем и той же фразеологией, что и войска карателей 1906 года, подкрепляли свою рациональную враждебность момента исторической памятью, ставшей уже мощным преданием, черным мифом. Потому латышские стрелки были несгибаемыми врагами белых, что каратели в такой же форме жестоко подавили латышских батраков, выступивших против немецких баронов-землевладельцев.

Все социальные и национальные группы, которые стали объектом подавления и репрессий после революции 1905-1907 г., выступили в Гражданской войне как противники белых. Но выступили, будучи уже вооруженные опытом, знанием и винтовкой.

«Культура насилия» как пусковой механизм гражданской войны

Необходимым шагом, запускающим невидимый механизм гражданской войны является снятие запрета на убийство ближнего. К такого рода шагам относится демонстративное публичное пролитие крови – как властью, так и ее противниками любого рода. Убийство ближнего становится частью личного опыта всех, а у многих при этом в подсознание закладывается жажда мщения.

Важнейшим событием, имевшим прямую связь с Гражданской войной, стало в России Кровавое воскресенье 9 января 1905 г. По данным историков, при расстреле мирной демонстрации в Петербурге было убито около 1500 и ранено около 5000 человек. В коллективной памяти отложилась не только пролитая в большом количестве, в центре столицы, невинная кровь, а и поистине подлый, провокационный характер действий власти.

Факты таковы: в ожидании демонстрации, 6 января, на совещании приближенных царя было решено, что царь уедет из Петербурга, об этом будет сообщено рабочим, и шествие не состоится. Царь действительно уехал из города, но населению об этом не сообщили – напротив, над Зимним дворцом 9 января развевался царский штандарт, означавший, что царь находится во дворце. Войскам же выдали боевые патроны по максимальной норме боевых действий – и до сих пор неизвестно, кто и когда принял решение о такой беспрецедентной мере.

Принятие царским правительством решения о расстреле мирной демонстрации рабочих – одна из загадочных страниц истории 1904-1905 гг. Трудно восстановить логику рассуждений, которые привели к этому необычному для российского государства решению, имевшему катастрофические последствия. Логика эта была явно неадекватна реальности, и это видно из такого мелкого, но красноречивого эпизода.

Вечером 8 января в редакции газеты «Наши дни» собралась группа либеральной интеллигенции, взволнованной назревающим кровопролитием. Без всяких формальностей собравшиеся попросили нескольких видных деятелей и литераторов (среди которых был М.Горький) переговорить с влиятельными сановниками, чтобы попытаться предотвратить бедствие. На другой день после событий все члены этой делегации были арестованы – полиция посчитала, что они были членами тайного временного революционного правительства.

Это нелепое предположение, ставшее впоследствии предметом шуток, в действительности было симптомом той дезориентации, в которой находились главные структуры государственной безопасности.

Принятие решения о расстреле демонстрации показывает также, что царский государственный аппарат оказался неспособен понять резкое изменение динамики общественных процессов – перейти в своем мышлении к принципиально иному восприятию времени. В период революционных сдвигов историческое время имеет совершенно иной масштаб, нежели в стабильный период, и многие привычные механизмы и нормы перестают действовать. Власть, которая продолжает опираться на эти утратившие свою силу нормы и механизмы, совершает тяжелые ошибки.

С точки зрения формально действующего права намерение рабочих придти с хоругвями к Зимнему дворцу и подать царю петицию было преступлением. Предводитель рабочих Гапон должен был быть арестован, а преступники должны были быть наказаны36. Запрет на подачу петиций был одним из важных принципов государственного устройства царской России. Ранее только дворянство имело право ходатайствовать перед царем о сословных и государственных нуждах, но и это право было ликвидировано в 1865 г. Участие в составлении прошений, в которых можно было усмотреть постановку общественно значимых вопросов, по закону строго каралось, особенно если прошение предназначалось к подаче самому царю.

Исходя из этих формальных норм права, власти и решили не допустить демонстрантов с петицией в центр Петербурга. Но эта логика была несостоятельной, поскольку на деле право петиций уже было введено в России явочным порядком, что проявилось, например, во время широкой «банкетной кампании» либералов в 1904 г., а позже в кампании наказов и приговоров крестьянских сходов. Право подать царю прошение быстро укоренилось в массовом сознании и, скорее всего, воспринималось рабочими как естественное право. Именно в этом смысле, видимо, правомерно называть Гапона провокатором. Он, скорее всего, знал о противозаконном, юридически, характере демонстрации, но в своей агитации за ее проведение скрыл эту сторону дела, представив демонстрацию как мирную инициативу верноподданных рабочих.

Таким образом, возникло резкое противоречие между представлением о праве у государственной верхушки и у рабочей массы, и после расстрела власть стала в глазах рабочих антинародной, а значит, нелегитимной. В свою очередь, и сам царь воспринял результаты расстрела неадекватно. По словам Лопухина, «жестокая решительность военных начальников и покорность войск, проявленные в этот день, вполне укрепили в нем уверенность в безопасности и его лично, и престола» [8, c. 65].

Но и сама жестокость расстрела демонстрации 9 января не была выражением определенной уверенной линии. 17 января А.С.Ермолов убедил царя издать манифест по поводу этих событий, принять депутацию рабочих и оказать помощь жертвам (манифест был подготовлен в трех вариантах, но так и не утвержден царем). Идея снять вину с царя и возложить ее на министров и военное командование, («отделить царя милующего от правительства карающего»), со всей очевидностью вносила в массовое сознание разрушительную для самодержавия идею о том, что царь не контролирует события – выходит, войска могут стрелять в народ без его приказа. Судя по протоколам совещаний, министры это прекрасно понимали, но было трудно определить, какое зло меньшее.

Прием царем «депутации рабочих» также принес больше вреда, чем пользы. По заранее составленным спискам благонадежных рабочих полиция неожиданно схватила отобранную группу, их обыскали, переодели и, запрещая переговариваться, привезли в Царское Село, где царь по бумажке зачитал написанную Треповым речь. Этот фарс только подогрел страсти и озлобил рабочих, переживавших трагедию37.

Пойдя по пути демонстративного насилия, власти раз за разом предпринимали действия, создающие непреодолимый раскол в обществе и необратимо толкающие события по пути, ведущему к катастрофе. Причем разрушительные шаги делались зачастую ради ликвидации временной, конъюнктурной проблемы. Так, осенью 1905 г. в Петербурге стало нарастать стачечное движение. Когда 12 октября объявили забастовку железнодорожники, генерал-губернатор Петербурга Трепов распорядился расклеить по всему городу свой приказ, вошедший в историю: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть».

Начальник канцелярии Министерства двора генерал А.А.Мосолов (по рекомендации которого и был назначен Трепов генерал-губернатором Петербурга) пишет в воспоминаниях, что, увидев у Трепова черновик приказа, он спросил его: «В своем ли ты уме?» Трепов ответил: «Войск перестали бояться, и они сами стали киснуть. Завтра же, вероятно, придется стрелять. А до сих пор я крови не проливал. Единственный способ отвратить это несчастье и состоит в этой фразе» [8, c. 221].

При том состоянии массового сознания, которое реально имело место в больших городах, этот приказ Трепова не только подхлестнул развитие революции, но и отложился в коллективной памяти как яркий символ царской власти – символ, сыгравший большую роль в созревании Гражданской войны.

С другой стороны, обыденная жизнь городов России начиная с 1905 г. была наполнена образами кровавого насилия вследствие террора радикальных революционных групп. Однако и этот террор был в большой степени связан с новой доктриной верховных властей Российской империи, а именно, ее полицейских властей. Суть видна из характера взаимодействия полиции с партией социалистов-революционеров, в большей степени, нежели другие партии, превратившей террор в инструмент своей политической деятельности.

Партия эсеров была образована в 1902 г. из ряда подпольных групп, которые были остатками разгромленной в 1881 г. «Народной воли». Организация партии происходила под контролем охранки с 1899 г. Руководил этим контролем начальник московского охранного отделения С.В.Зубатов (в обиход даже вошло слово «зубатовщина»). Через провокатора Е.Ф.Азефа Зубатов организовал и подпольную типографию эсеров, благодаря Азефу были проведены и аресты эсеров по всей России в 1903 г., а потом в Петербурге. Однако полиция не справилась с растущей партией, она возродилась и завязала связи с другими революционными левыми организациями.

Эсеры считали себя наследниками революционных народников и тяготели к философии боевого действия. Один из основателей партии Н.К.Михайловский говорил другому ее видному деятелю, Н.С.Русанову:

«Дюринг, обосновавший теорию справедливости на чувстве мести, здорового возмездия, гораздо больше подходит к современной русской действительности, чем Маркс, который изучает явления только объективно и не обладает достаточно боевым темпераментом, чтобы понимать условия русской политической борьбы» [58].

Во время революции 1905-1907 гг. и перед ней эсеры совершили 263 крупных террористических акта, в результате которых погибли 2 министра, 33 губернатора, 7 генералов и т.д. В то время партия насчитывала 63 тыс. членов (для сравнения заметим, что социал-демократов всех направлений было тогда в России около 150 тыс.).

Как же откладывались семена будущей ненависти после 1905 г.? Столыпин ввел военно-окружные и военно-полевые суды, даже запретив в них участие юристов. Суд был «скорострельным», а потом широко стали использовать виселицу. Ежедневно газеты сообщали о казнях. Это сломало в общественном сознании России очень важный стереотип и запустило спираль насилия. Поклонникам Столыпина надо помнить, что только военно-окружными судами за 1906-1909 гг. было приговорено к смертной казни 6193 человека (из них повешены 2694 человека), военно-полевыми судами – более тысячи, да без суда и следствия, по распоряжениям генерал-губернаторов расстреляно 1172 человека. На каторгу были отправлены десятки тысяч человек (т.к. политические выступления крестьян проводили на судах как уголовные, точное число вычленить из 66 тысяч приговоренных к каторге трудно). Вот какими средствами велась «реформа сверху».

Сейчас сторонники Столыпина иногда утверждают, что казни 1906-1909 гг. были якобы направлены не против крестьян, а против террористов-эсеров, возглавлявших разгром имений или хутора. Это ошибочное мнение. Террористов не судили скопом и не казнили в 24 часа. Кроме того, эсеры после разоблачений Азефа вообще прекратили террористическую деятельность. А среди восставших крестьян их не было. Т.Шанин пишет:

«Полицейский розыск виновных и послереволюционная охота на революционеров из некрестьянских сословий, действовавших в деревне, которые якобы возглавляли крестьянский бунт в Центральной России, дали примечательно скудные результаты. Из протоколов допросов следовало, что крестьянское движение 1905-1907 гг. (как и 1902 г.) было в Европейской России спонтанным и руководимым самими же крестьянами делом».

Таким образом, эти казни «аграрников» были уже следствием реформы Столыпина, начатой в конце 1906 г. Крестьяне, стали сопротивляться навязанному правительством и грозящего им катастрофой изменению их жизнеустройства доступными им методами – шли громить хутора и поместья. В ответ – военно-полевой суд, институт чрезвычайного, военного права. Иными словами, само правительство трактовало ситуацию как военную. Суд этот имел целью не наказание, а устрашение. Не выяснялась часто даже личность арестованных крестьян, их казнили и хоронили как «бесфамильных». В тот момент крестьяне бороться не могли и отыгрались лишь после Февраля 1917 г., когда вернулись с войны с оружием.

Толстой в статье «Не могу молчать», которая всколыхнула весь мир, отозвался на повешение 20 крестьян в Херсонской губернии. Он ужасался – до чего дошла Россия, еще в 80-х годах прошлого века на Россию был всего один палач, и по всей стране не смогли найти на эту должность второго. За 80 лет после 1825 г. в России казнили в среднем 9 человек в год.

«Теперь не то, – пишет Толстой в 1908 г. – В Москве торговец-лавочник, расстроив свои дела, предложил свои услуги для исполнения убийств, совершаемых правительством, и, получая по 100 рублей с повешенного, в короткое время так поправил свои дела, что скоро перестал нуждаться в этом побочном промысле, и теперь ведет по-прежнему торговлю» [59].