Текст книги "Переговорщик"

Автор книги: Сергей Гатаулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Преследование

Разрушенные временем, почерневшие от огня здания мрачно взирают закопченными дырками окон на крадущихся посередине пустынной улицы людей. Многоэтажные черные бетонные каркасы, нависшие над широкой потрескавшейся от времени дорогой, следят за каждым движением бойцов. Разбитые двери со скрипом покачиваются на холодном ветру. С севера тащит тяжелые мрачные тучи. Вот-вот пойдет дождь.

Впереди пустырь. Ржавые конструкции, чем-то напоминающие скамейки в казарме, жмутся к земле. Небольшой прямоугольник с редкой чахлой зеленью скрывает детские качели. Металлическая цепь покачивается туда-сюда, туда-сюда – поскрипывает в зловещей тишине.

Зашуршали капли. Дождь. Накрапывает. Неприятная, мокрая взвесь со всех сторон.

Идем дальше: вдоль разрушенных домов, мимо трансформаторной будки из красного кирпича к невысокому зданию. Жирные холодные капли заползают за шиворот, влага пропитывает ткань, проникает под одежду, студит тело. Плевать! Погода для настоящего бойца не помеха, противник в таких же условиях. Да и какой здесь противник? До тепловиков еще далеко. Угрозу представляют только бандиты-одиночки, что по развалинам шарятся. Но одиночки при свете дня на рожон не полезут, рисковать не станут. Может, плюнуть на осторожность да рвануть бегом по пересеченной местности? За пять-десять минут вичей достанем. Некуда им тут деваться, если только в остатках домов не спрятаться. Но они же вичи, а не сумасшедшие, чтобы в развалины лезть. Видимо, не одного меня беспокойные мысли достают. Смотрю, Барсук впереди затрусил, вот-вот на бег перейдет.

«Стоять!» – хотел зашипеть я, но не успел рот открыть. Барсук неожиданно споткнулся. Выматерился. Кто-то ойкнул сзади, и я мгновенно припал к земле, задерживая дыхание, поднял голову. Воздух со свистом разрезала длинная стремительная тень. Барсук взревел, вскидывая приклад к плечу. Длинная очередь гулко ударила по ушам, дробью отбарабанив по стенам пустых домов впереди, взорвалась мелкими пыльными фонтанами на рыхлом не успевшем промокнуть бетоне и утонула в тягучей грязи.

– Отставить! – заорал я. – Своих покрошишь!

– Что это было? – спросил Щекан.

Он лежал за бетонным обломком и гладил спусковой крючок кончиком указательного пальца. Шаря по земле внимательным взглядом, привычно покусывал растрескавшиеся губы.

Я покачал головой – хрен его знает, что это такое! Я лично ничего не успел разглядеть.

Барсук поднялся с земли, молча прошел вперед и, быстро наклоняясь, вытянул из кучи битого кирпича что-то продолговатое, серое и мокрое. Это что-то безвольно висело на длинном скользком шнурке.

– Крыса, тьфу ты! Противная тварь! – сплюнул Барсук, держа мокрую тушку за тонкий голый хвост.

Мелькнуло розовое брюхо, покрытое белыми с темным основанием волосками. Крыса дернулась, выгнула ожившее тело, мгновенно вцепилась длинными, выступающими вперед зубами в стальной ствол автомата. Раздался противный хруст, от которого у меня тут же свело челюсть, а по спине поползли противные мурашки.

Барсук, не задумываясь, сжал курок. И это было последней в его жизни ошибкой. Пули метнулись по деформированному стволу и, натыкаясь на препятствие, вставшее на их пути, мгновенно разорвали прочную стальную трубку, выстрелили металлическими осколками в лицо удивленному вояке. Окровавленная физиономия жутко ощерилась. Кровавая пена громко булькнула на месте бывшего рта Барсука, освободила место щетке выбитых зубов, торчащей выщербленными осколками во все стороны. Засипел втягиваемый сквозь красную юшку воздух. Барсук выпучил глаза, поднял трясущиеся руки к лицу, сжал его мгновенно покрасневшими от крови пальцами, стараясь собрать разорванные куски плоти растопыренной пятерней.

Маленькие металлические пчелы быстры и беспощадны. Боец захрипел и медленно завалился набок. Некоторое время сердце его еще билось, выталкивая остывающую кровь, но грудь уже не вздымалась.

Жуткая тварь, закончив крошить каленый стальной ствол, медленно подняла треугольную голову. Темные бусинки глаз уставились на Колобка. Крыса уже почувствовала приближение опасности, дернула хвостом, метнулась к небольшому камню у ног мертвого бойца, но в следующее мгновенье на нее обрушился большой кусок бетонной стены.

– Попробуй это, тварь! – рявкнул Доберман и громко заскрипел зубами.

Облако пыли поднялось над мертвым Барсуком, но влага очень быстро прибила серую взвесь к земле. Пару секунд – и все: мертвое тело валяется в грязи, руки сжимают автомат. Не выпустил Барсук оружия – умер бойцом.

– Что это было? – Щекан встряхнул огненной шевелюрой.

– Рыжий, не тупи! Не видишь, крыса? – мрачный Доберман кивнул на изломанное тельце с противным длинным голым хвостом.

– А ты часто видел, – взбеленился Щекан, – чтобы крыса сталь жрала?!

Резервация

Тело Барсука решили оставить до тех пор, пока не выполним задание. Времени на похороны не было, и его затолкали в большой обломок бетонной трубы, торчащий из земли. Затем завалили отверстие ржавыми листами, присыпали землей и мусором. Утрамбовали, как могли. Постояли над холмиком неподалеку от полуразрушенной девятиэтажки в тишине – и двинулись дальше. На обратном пути, если получится, заберем. А вот всеядную тварь с бронебойными зубами решили взять с собой. Колобок недовольно сопел, кривился, но крысу в вещмешок засунул. Донесем, покажем головастикам из научного отдела. Такого экземпляра они наверняка никогда не видели. Пусть отрабатывают свой хлеб, дармоеды!

Одна минута – и дорога удлинилась в разы, бойцы оглядываются через секунду, останавливаясь, прислушиваются к каждому шороху. Косятся на мрачные развалины. Автоматы навскидку, руки напряжены. Оно и понятно – как вспомнишь Барсука, так вздрогнешь. Страшная смерть. Как по мне, так лучше неожиданно и сразу, чтобы без жалости к себе, без соплей и душевных рыданий. Бац! И все!

До леса идти без спешки – минут десять-двадцать, а мой отряд уже больше часа потратил, пробираясь по открытым местам, обходя кучи мусора и канавы, стараясь не приближаться к полуразрушенным зданиям. Началась зона отчуждения, здесь вичи когда-то проживали, пока не ушли в подземку. Кто его знает, что нас ждет? Столько разговоров вокруг мертвых брошенных высоток,– не захочешь, испугаешься.

Бодрятся мои герои, но я-то вижу – трухнули бойцы по полной программе. Да и меня впервые за последнюю пятилетку мандраж взял. Холодный пот по спине, во рту пересохло, язык к небу прилипает. И не то, чтобы страшно умереть. Нет. Страшна неизвестность. В этот район я никогда не заходил, рядом, с другой стороны дороги – да, был, но здесь – никогда. Там, справа, более-менее безопасно, местность открытая, деревьев нет, как и во всем городе, а здесь уже лес скоро и темень, как ночью. Ветер гонит свинцовые тучи, гудит где-то впереди в кронах деревьев. Громадные сгустки черной ваты тяжело ползут по фиолетовому, подсвеченному на горизонте небосклону, собираются в длинные темные полосы. Того и гляди повалит черный снег.

– А кто вообще сказал, что они в лес попрутся? – возмущенно зашипел Доберман.

Впереди показалась черная стена гигантских дубов, и это заставляло его сильно нервничать. Уж очень Доберману не хотелось к деревьям приближаться. Как и мне.

Качнулись колоссы, зашуршала листва, загудело над головой. Вдали, на пределе слышимости, вдруг раздался звонкий детский смех. Нехороший такой, жуткий, словно зовущий в темноту.

– Вопросы есть? – я всмотрелся в испуганное лицо Добермана.

Бравого вояку трясло не по– детски. Нет, он, конечно, не трус. Да и остальные мои подчиненные не робкого десятка. Если в бой – то без вопросов, но здесь лес. Да еще этот смех. Давно вы смех в наше время слышали? А в лесу? То-то же! Вы в лесу вообще никогда не были, как и мои ребята. А Тропаревская чаща, меж тем, не пара мелких елок да десяток хилых берез. Не простой лес, а резервация, зона отчуждения. Как хочешь, так и назови, только смысл от этого не изменится. Заразные в ней живут – скрипушники. Они ее еще очень и давно, лет сто и больше назад облюбовали. Сейчас уже никто и не помнит, как они выглядят, известно лишь, что скрипит у них что-то в груди, когда они говорить пытаются и когда просто дышат, тоже скрипит. Или хрипит, врать не буду, я лично с ними ни разу не сталкивался. И слава Богу!

Они, говорят, распространяют по воздуху один из опасных коронавирусов, не смертельный для молодых, убивающий стариков, и не лечится совсем. Его даже толком исследовать не успели. Или не захотели. Этому-то я очень даже верю. Как посмотрю на наших умников – тошно становится.

Как только этих самых скрипушников армейцы в подземку загнать решили, чтобы здоровых от них оградить, они все, значит, в Тропарево и рванули. Раньше бы их из лесу за день вышибли. Штурмовую бригаду по следу пустили и к концу дня – вся эта шушера в подземке. Но это раньше, а тогда уже настоящих бойцов мало осталось, да и скрипушники – не дураки. Они не с пустыми руками в лес ушли, большинство – служивые, полиционеры, так, кажется, их тогда называли. У них там целая община была. Всю улицу имени какого-то генерала занимала. Вот всем кагалом они там, в Тропаревском лесу, и окопались.

Тогда еще горючка в емкостях под городом оставалась. Техника худо-бедно работала. Подумало наше командование, подумало и решило: пусть живут, только из леса носу не высовывают. Согнали оставшуюся технику и, как могли, огородили Тропарево громадными плитами. Как уж они там жить будут и где жратву брать – их дело. Но вот что странно, скрипушники вроде как и не против оказались, согласились на наши условия без лишних вопросов. Даже договор согласились подписать, по которому ни мы к ним, ни они к нам соваться не должны. Вот что значит служивые люди, а не какая-то рвань гражданская. Даже у заразных дисциплина остается. Только, помимо дисциплины, у них еще и оружия на всех нас здоровых (и даже больше) осталось. Так и оказались они за бетонным забором. Заразные и злые на весь мир, на нас в первую очередь. Они на нас. А мы на них. Хотя, опять-таки, помимо скрипушников, толпа здоровых в Тропарево свалила.

Кого-кого, а здоровых идиотов, которые за заразной швалью куда глаза глядят тащатся, я никогда не смогу понять. Чего им на свободе не живется. Вспоминаю я все, что слышал о скрипушниках, а руки сами к вещмешку тянутся. Достал я маску, ремешки потуже затянул, проверил, чтобы нигде щелей, и только тогда вздохнул свободно. И то ладно. Теперь можно не бояться, только не пораниться бы случайно. Бойцы мои на меня глянули – и без разговоров за масками. Один Колобок остановился, глазам хлопает, рот разевает, как будто воздуха ему не хватает, а сказать ничего не может. Пропил, сволочь, маску из боекомплекта. Ну, ничего, пусть потрясется, а уж потом я ему свою, запасную, отдам. Мой мешок побольше, командирский, в нем все с запасом, на все случаи жизни, значит. И маска в запасе, и перегон для обработки ран. Но вначале пусть поволнуется, гаденыш, чтобы в следующий раз думал, когда пьянствовать будет. Я вздохнул. У самого башка раскалывается со вчерашнего.

Лес, меж тем, не таким уж и страшным оказался. Но это только вначале. Небольшие деревца вокруг развалин, метров через сто пятьдесят – проржавевшая решетка, а дальше зелень навалилась сплошной стеной, ни впереди, ни сверху ничего не видать. Хоть глаз коли.

«Тьфу ты! Накаркаешь, выколют!» – буркнул я мысленно, живо огляделся, выискивая Колобка. Смотрю, заместитель мой плетется сзади кое-как, трясется весь, руки ниже колен, бледный, как вича. Созрел, видать пора. Покопался я в сумке и тяну ему маску.

– Прибудем в казарму, вернешь!

Колобок аж крякнул от радости, маску схватил и засветился весь. Только и осталось, что засмеяться. А это уж, извиняюсь, совсем ни в какие ворота. Два раза за один день чересчур будет. С ума сойдешь. Кто ж в здравом уме ржет в лесу.

– Смирнаа! – зашипел я на него, а он хоть и вытянулся струной, но на роже солнце светит – яйца жарить можно. Протянул я руку к маске, заберу, мол. Побледнел Колобок, забегал глазами, затрясся весь.

– Вот, так-то лучше, – буркнул я, смягчившись, и в этот момент сбоку громко хрустнула ветка.

– Хррр! – раздалось прямо в ухе.

Послышался тонкий свит рассекаемого воздуха. За этим последовал странный чавкающий звук, и на месте распахнутого глаза Колобка возникло большое бурое отверстие. Он даже рот закрыть не успел, постоял уже мертвый мгновение, удерживая в вытянутой руке бесполезную маску, и осел мешком на траву.

Тело еще не коснулось земли, а бойцы мои уже исчезли в темноте. Рухнули на землю вместе с Колобком. Я за ними. Выглядываю из сухой травы и вижу, только стволы торчат. Вот что такое реакция и выучка. Подполз к Колобку, присмотрелся к дырке… и тут меня как молнией по башке. В глазнице гайка, ржавая проволока из кровавого месива торчит. Глубоко зараза погрузилась – дыра величиной с кулак. Жутко стало – это ж с какой силой надо ее запустить, чтобы она кости разбила и внутрь черепа, как в хлебный мякиш, вошла?

Жалко Колобка, мочи нет, а сопли распускать нельзя, некогда грустить, только расслабишься –

тут же вторым неподалеку ляжешь. Пращник засел где-то совсем рядом. Точно бьет, гад!

Полежал я, послушал тишину вокруг и, поднимая голову к небу, только сейчас понял – ночь уже. Как время идет, кажется, только что вышли, а уже ночь.

Луна на секунду показала яркий бок между серых туч и снова пропала. «Черта с два до утра шевельнусь, – решил я. – Окочурюсь от холода, но не шелохнусь, пока день не придет и солнце не появится». Только я о солнце подумал, как сбоку зашуршала трава, и стебли раздвинула испуганная физиономия Щекана.

– Командир, кранты нам! Пора назад валить, – зашептал он, прижимаясь ко мне боком.

Посмотрел я на него и едва шевелю губами:

– Где Доб?

– Здесь я, – донеслось из травы, и с другого боку выполз Доберман. – Что будем делать?

Я прижал палец к губам:

– Дальше идти нельзя, возвратиться сейчас тоже не сможем. Будем ждать утра, – прошептал и, видя, что он открыл рот, шикнул злобно. – Молча ждать!

Так и лежим мы втроем. Прижались друг к другу боками, то ли спасаясь тем самым от страха, то ли борясь с наступающим ночным холодом. Осень на дворе – днем тепло, а к вечеру холод, зуб на зуб не попадает. Ночью вообще – дрянь дело, того и гляди мороз ударит.

Ветер гудит над головой, гуляет в кронах деревьев, а я лежу в траве, стараюсь не шевелиться, только разглядываю мелькающий между фиолетово-черными тучами яркий диск луны. Лежу и думаю о Марте. Ждет, поди, меня, волнуется девочка. Вот закончится эта канитель с погоней, поселимся мы с ней в одном доме с офицерами, в отдельной квартире – я же теперь вроде как лейтенант, мне по чину положено. Задумался я, радужные картинки в голове разглядываю, мечтаю, как мы будем жить– поживать.

– Лейтенант, а вы хотели бы на море побывать? – неожиданно поинтересовался Щекан, прикрывая рот рукой.

– Море! Кто тебе сказал, что оно вообще есть? – зашептал Доберман с другого края.

– А куда ж оно денется? Я фото видел, бабка моя на нем, волны, солнце, тетки кругом почти голые ляжками светят – красотище. Вот бы в то время попасть. Интересно, как все тогда было? Говорят, пока кольцо наглухо не закупорили, и горючка в баках была, машины ездили, а самолеты летали. Тогда на море каждый мог побывать, любому доступно было. Ну, или почти любому. Это потом, когда весь мир от нас отказался, ни бензина, ни газа, какое тут к черту море, выжить бы.

«Расслабились, заговорили! – думаю я, а сам зубами скриплю. – Забыли Колобка! Нужно было его к нашей компании подтащить и уложить рядом – четвертым».

– Молчать! – шиплю, а сам хруст неподалеку слышу, словно ветка под ногой переломилась.

И тут же:

– Хррр!

Бродят гады где-то неподалеку, хрип слышен, кажется прямо над головой. Я сжал кулаки, прекрасно понимая, что ничего сделать сейчас не смогу. В темноте, на чужой территории, не разгуляешься.

И лезет мне в голову вопрос за вопросом. Если это скрипушники, то какого черта они нас еще не повязали? Наверняка, их здесь в сотни раз больше, чем нас. Рисковать не хотят? Правильно, мы ведь тоже не трубой деланные, и калаши наши не игрушечные – жару дадим, мало не покажется.

И вот ведь какая история: на улице холодрыга, рядом бойцы мои зубами стучат, в темноте скрипушники бродят, а в голове у меня солнце светит, волны теплые лениво на берег набегают, камушки приятно шуршат, и Марта моя босиком по воде, как по суше, идет. Улыбается. Лепота! Только кажется мне, что кто-то сверху, с неба, на меня смотрит. Не злобно так, но странно, как будто взгляд этот одновременно и сверху, и изнутри, из головы, идет.

Неприятное ощущение, словно кто-то в голове ковыряется, появилось неожиданно и не хотело исчезать. Вздохнул я – уж больно не хотелось, чтобы теплое море исчезало. И будто услышав мои пожелания, чужой взгляд потух, исчез, как его и не было. Успокоился я, разнежился, песок горячий спиной ощущаю. Лежу, значит, я на берегу и чувствую, как вода к ногам подбирается. Теплая такая, даже горячая, кипяток……

– Хрр! – захрипело над головой.

Раскаленная боль сковала ноги. Открываю глаза.

Черт! Сукин сын, заснул! Какой же ты командир, если на территории врага дрыхнуть себе позволяешь. Утро уже. А где мои бойцы? – Я испугался. Попытался дернуться, но тут же почувствовал крепкие веревочные петли на руках и ногах. Стоило мне пошевелиться, как узлы затянулись еще туже. Присмотрелся, вижу, веревки, обвивавшие запястья и лодыжки, тянутся к ближайшим деревьям. Так и лежу, распятый меж невысоких прочных стволов. И пошевелиться ведь, блин, не могу. Только и остается, что вертеть башкой из стороны в сторону. Огляделся насколько мог. Рядом никого. Ни моих ребят, ни скрипушников. Трава вокруг еще зеленая, деревья, каких возле наших казарм никогда не увидишь. Березки тонкие, поближе, почти над головой, а дальше громадные дубы.

Зло меня взяло, ощущение такое, будто птичка я безмозглая. Залетела дура в охотничьи силки. А чувствовать себя добычей я ой как не люблю, не привык. Всю жизнь охотником себя считал, а тут… Знаю, дергаться бесполезно, но и лежать без движения не могу. Туда, сюда – петли с каждым рывком все туже затягиваются. Порыпался я, подергался и успокоился. Освободиться не получается. Какого лешего силы попусту тратить? Так и так кто-нибудь прийти за мной должен. Не вялиться же они меня оставили. Уфф! Как только в голове эта мысль мелькнула, стало мне, братцы, не по себе, ну невмоготу как гадко. А вдруг они и впрямь, того… сожрут. Ведь с пропитанием у них должно быть не ахти как. Да и что взять с заразных, разве ж они люди? Сожрут, не задумываясь. Рассказывают, в метро пожиратели человечины не редкость, отчего же не допустить, что и скрипушники не прочь полакомиться здоровым врагом. Хотя, какой я им враг. Я возле их резервации пару раз в жизни бывал. А самих скрипушников и вовсе никогда не видел. Правда, если следовать букве устава, то враги мы непримиримые, пожизненные.

Лежу так, думаю. Странно как-то получилось. Не могли же мы все скопом заснуть, да так, что ни почувствовали, как нас вязать начали. Может, все же скрипушники как-то нас усыпили. Но как? Думал, думал, но так ничего и не сообразил. Газ если только пустили. Да, откуда у них сонный газ? Час лежу, как лягушка распятая, два… Голова не болит, значит ни газ. Солнце сквозь плотный строй туч протискивается, но ненадолго, тепла много не дает. Серо в воздухе, пакостно. Да и на душе ничуть не лучше.

Земля холодная. Понятно, дело к осени. К обеду, правда, раскочегарилось, так, что даже жарко стало. Только ни снять брезентовую с теплой подкладкой куртку, ни расстегнуть – не могу, вот и потею. Ну, да ладно, жарко не холодно, выживу. А вот если… Нет! сожранным быть не хочется.

И чего тянут?

После обеда откуда-то со стороны деревьев шум послышался: зашуршала трава, затрещали ветки. Треск такой, что, если закрыть глаза, можно подумать – лось сквозь кусты ломится. Хотя, откуда здесь лосю взяться? Зверей здесь давно нет и быть не может – сожрали всех. Нет, думаю, этот лось по мою душу. Запрокидываю голову, смотрю на перевернутый кверху ногами мир.

Кусты над головой раздвинулись, а между ними появилась громадная человеческая фигура.

Темно у меня в глазах от притока крови, да и трудно узнать человека, когда у тебя ботинки перед глазами, над головой, а сам человек где-то снизу.

– Серж, это я, Ус!

Ну и хорошо, думаю, погодим пока умирать.

– Фу ты, ну ты! Что смотришь? Развязывай быстрее! Заразные рядом, скрипушники.

А Ус улыбается и пальцем куда-то перед собой тычет.

– Здесь нет никого, – говорит, а сам веревки ножом режет. – За забором они!

Отряхнулся я. Одеревеневшими ногами и руками подвигал, чтобы застоявшуюся кровь разогнать. Дождался, пока раскаленные иглы из пальцев до пяток добрались и превратились в горячую волну, несущуюся к коленям. Встал. Оглянулся и только тогда понял, что мы ведь совсем близко к бетонному забору подошли, еще несколько метров – и уперлись бы в старую покоробившуюся от – ремени надпись: «Стой, опасная зона! Карантин!»

Я-то думал, что до нее еще метров сто, не меньше. Присмотрелся – в плите дырка размером с голову взрослого человека. Стоило только заметить ее, как сработал гадкий рефлекс: знаю, что нельзя близко подходить, а ноги, словно сами собой, к дыре несут.

– Хрр! – донеслось из отверстия, и тут до меня дошло: вот, значит, откуда ночью звуки доносились.

Вспомнил Колобка, замер на месте, поежился – мороз по коже, мураши с кулак величиной по спине. А в башке вопрос: как можно гайку через дырку запустить, чтобы находящемуся с обратной стороны забора человеку точно в глаз попасть? Да не просто попасть, а с такой силой, чтобы череп проломить. Прикинул я вчерашнее наше расположение и ходу от дырки зигзагам, по пути выискивая в траве следы моих ребят. Пошарил глазами по земле и вижу ноги в армейских ботинках. Подошел ближе – Колобок лежит. Лицо почернело, кровь в глазнице засохла, кожа вокруг дырки лохмотьями, а из нее проволока торчит. Вторая глазница пялится мутным выкаченным глазом.

Жуть! Да уж! В одном тебе, Колобок, подфартило – быстро ты умер, наверняка даже не понял, что произошло. Не успел, значит, испугаться. Раз! И гайка в мозгах. Вот только, погоди, думаю, а сам мысленно поднимаю мертвое тело на ноги и к забору подвожу. Если бы гайка прилетела из дырки, тогда угодила бы она в затылок, но никак ни в глаз. Это что же выходит, пращник с нашей стороны засел?

Я пока свои следственные эксперименты проводил, совсем про Уса забыл. А он, придурок, к бетонной плите подобрался и голову в отверстие сует.

– Идиот! – ору я ему, а сам испуганно озираюсь. – Назад!

Не слышит меня сержант. Прилип к отверстию, руки в стену упираются.

Плюнул я на свой страх и рванул на всех парах к нему. Ухватил за крепкий пояс. Тяну. Только толку никакого, здоровенный гад, проще забор уронить, чем его с места сдвинуть. Рукой перед моей мордой машет, отстань мол, задницей меня отталкивает, а голову из дыры не вынимает, как будто кто-то ее с той стороны забора держит.

Черт! А может и вправду кто-то держит! Коварный капкан, скажем, скрипушники придумали. Испуганные мысли ворвались в пустую голову, перед глазами замелькала жуткая картинка. Тяну я тело на себя, а башки нет. Вот появилась, только на месте лица, кровавая каша, как у Колобка.

Постоял Ус, постоял, да как заржет! Спина трясется, руками живот обхватил, но от стены не отрывается.

Я чуть язык от удивления не проглотил. Что он там увидел? И то хорошо, что не капкан.

Насмеялся Ус вволю, оторвался от забора. Оглядывается на меня, а морда довольная, улыбка до ушей. Гаденыш! Я тут за него переживаю, а он.

– Что, – ору, – ты там увидел?

Понимаю, что злиться не на что, а успокоиться не могу.

А он рукой машет и вразвалочку меж берез, как на прогулке, будто рядом дом родной, а не резервация скрипушников.

Тряхнул я головой и хотел уже пойти следом, но не смог. Ноги к земле приросли. Ноги к земле, а взгляд к дыре в плите. Как загипнотизированный – шаг, другой, третий. Знаю – опасно, помню гайку в глазу Колобка, а сделать с собой ничего не могу.

А Ус, кажется, понял мое состояние.

– Найду наших бойцов, пока они глупостей не натворили, – он понимающе улыбнулся и исчез за ближайшими деревьями.

Черт! Заглянуть – не заглянуть? Ненавижу загадки. Лицо Колобка перед глазами, а в голове вопрос. Что же Ус там увидел? Придвинул я голову к отверстию. Проталкивая тяжелый комок в горле, глубоко вздохнул. Принюхался, как будто запах мог подсказать мне, что происходит с той стороны забора, но кроме приторного запаха зелени и мокрой листвы, ничего не почуял. Не дышу. Под щекой холодный шершавый бетон. Еще чуть– чуть, еще. Нет! Не могу. Не стоит оно того! Понимаю, что рискую почем зря, а голова сама в дырку лезет. Загляну. На мгновение, на миг. И сразу назад.

Раз! Деревья, поляна, смех детский слышится. Все! Хватит. Ничего интересного. Сплюнул я и бегом за Усом. Обгоняю, заглядываю в глаза и уже рот открыл.

– Да, ничего такого! Дети играют, – прочитал мои мысли сержант. – Маленькие дети играют в детские игры. Ни в войну с вичами, ни в разведчиков в мертвых районах.

Скривился я – малахольный, что с него взять.

И вот ведь странность какая, думаю о скрипушниках, а детей их представить не могу. Как ни стараюсь, не получается, хоть ты тресни. Вичи – враги, скрипушники – враги, гепаты – враги. А дети их? Дети тоже враги? Тьфу, ты! Ну, не гад ли Ус. Опять в башке бардак.

– Ты как здесь оказался? – спрашиваю, чтобы хоть как-то прогнать противный вопрос из головы.

– Дубинский послал. Велел передать, чтобы без беглецов не возвращались. Под трибунал пойдете! – прорычал Ус, изображая нашего командира.

Не люблю я его кривляний. Особенно, когда он пытается изобразить дядю Сашу. Не заслужил он такого отношения. Да и субординацию еще никто не отменял. Разведчик ты или заградитель, уважай командира! А валять дурака – много ума не надо.

– И еще, – продолжил Ус уже своим голосом. – Майор считает, что вичи за город идут, возможно, хотят организовать там центр сопротивления. Нельзя их за кольцо выпускать.

Я покачал головой – не думаю. Зачем им за кольцо? Если они и сумеют перебраться через ряды колючей проволоки и выкопанные перед остатками кольцевой дороги глубокие рвы, то как им перейти бетонку? Там же пулеметные расчеты через каждые пятьсот метров. Ну, по крайней мере, раньше были. Нет, не прав командир. Я попытался поспорить с майором, но недолго. Я же не тварь неблагодарная, знаю, что такое субординация и уважение. Прав или не прав командир, а приказ выполнить наша группа обязана.

Ус уверенно шагал впереди, не оглядываясь, как будто хорошо знал местность. А я опять отстал и плелся за ним, на негнущихся ногах. Перетянутые веревками, они затекли и сейчас противно зудели – к пальцам приливала горячая кровь, а вместе с ней возвращалась болезненная чувствительность.

Будешь много думать о ногах – останешься без головы! Не зевай, приказал я себе.

Впереди, за деревьями, вдруг раздались странные звуки, похожие на сопение борца или сдавленное мычание.

Стоп! Дальше потихоньку, шаг в шаг.

Вот они. Казенные ботинки с выпуклой буквой Z на рифленой подошве, а вместе с ними и торчащие из травы ноги.

– Щекан! – я поспешил к бойцу, но запнулся о веревку.

Щекана, как и меня, распяли между берез. Ус оказался проворнее, и пока я скакал между веревками, взмахнул ножом и освободил мычащего бойца. Через несколько секунд тот уже стоял передо мной навытяжку.

– Ты что же, сукин сын, заснул?! – рявкнул я, забывая, что сам спал как убитый.

– Я не… не знаю, как заснул, не помню…. – Руки дрожат – перенервничал бедолага, пока вялился как рыба на солнце.

– Ищем Добермана! – махнул я рукой в направлении покачивающихся берез.

Разбираться, кто и в чем виноват, не имело смысла. Нужно найти бойца и двигаться дальше.

Через пару минут беспомощный Доберман, опираясь на локоть Уса, вышел из-за деревьев, без вещмешка и оружия. Уж и не знаю, что с ним случилось, но выглядел он отвратительно.

– Ты тоже ничего не помнишь? – спрашиваю я.

Доберман помрачнел, опустил глаза:

– Командир, когда ты неожиданно заснул, я слегка растерялся. А когда Щекан вырубился на полуслове, я трухнул по– серьезному. Хотел разбудить вас, тут меня и накрыло. А дальше… Хрен его знает, что дальше! Прав лейтенант, ничего я не помню.

– Ладно, потом разберемся, а сейчас двигаемся дальше! – приказываю я, а сам жду, когда же мои ребята в себя придут.

Смотрю, энтузиазму во взглядах никакого, дай, думаю, подбодрю.

– Вичи, – говорю, – что-то серьезное планируют. И наш майор очень на нас надеется. Только мы сможем их остановить. Не зря он нас послал – мы лучшие!

Хотел подбодрить, но получилось все с точностью до наоборот. Щекана при упоминании вичей аж перекосило, сморщил он рожу, как будто собственной мочи глотнул. Доберман громко икнул и затрясся, словно неожиданно оказался раздетым на улице в сорокаградусный мороз.

– А ты, лейтенант, сам-то в это веришь? – дрожа и клацая зубами, спросил он.

– Верю, не верю – дело третье. Майора нашего мы подвести не можем. Приказал командир доставить беглецов – доставим. Так что, бойцы, вперед – на мины! Поймаем вичей и сразу назад. Их четверо, и нас теперь четверо, – высказался я, кивая на недовольного Уса.

Кивают и мои бойцы. Вроде соглашаются, а сами головы опустили, сопят, как дети малые, руками одежду теребят. Оружия нет, масок защитных нет.

Я и сам себя голым без автомата чувствую. А они? Думаю, если бы не я сейчас стоял перед ними, разбежались бы мои вояки. Меня они уважают. А может, боятся. Ну, да ладно, их понять можно. Очухаются, отойдут от мандража – двинем дальше.

А вот Ус – сволочь! Вместо того, чтобы поддержать меня, он, мерзавец, задумчиво головой качает и как-то с сомнением бормочет:

– Уж и не знаю, зачем за больными охотиться? Пусть себе за МКАД пробираются. Там ведь и без них заразы хватает.

– Ты что это, гад, делаешь? – шиплю я на него и взглядом испепеляю.

А он лоб наморщил и на забор машет.

– Там они сейчас, у скрипушников, и если им нужно за кольцо, то мы их не сумеем задержать. Если, конечно, напрямки не рвануть через бетонку.

– Ты что несешь? – возмутился я. – Думаешь, полиционеры их к себе пустят?

– Я их лично видел, – Ус в очередной раз кивнул на забор.

Вспоминая, как он ржал, заглядывая в дыру в заборе, я с трудом сдержался, чтобы не влепить ему оплеуху. Чувствую, зло меня в тиски берет. В глазах красный туман, руки трясутся.

– Смирнаа! – ору непонятно зачем.

Достала меня его идиотская улыбка.

– Отставить разговоры и за мной, шагом маарш! – рявкнул я, боясь, как бы бойцы не усомнились в разумности моих приказов.