Текст книги "Русский вопрос и институт будущего"

Автор книги: Сергей Кургинян

Жанр:

Политика

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Назад к карточке книги

Сергей Кургинян
Русский вопрос и институт будущего

Введение

Современная действительность как бы искушает исследователя, предлагая ему никчемный и безнравственный выбор: либо безоглядно и безраздельно окунуться в мутную пену всего того, что гордо утверждает себя в статусе реального, явленного, действительного; либо уйти от этой грязи и сутолоки в мир Иного, в мир высоких, но ничего не значащих в плане решения вопросов нашей больной жизни Абстракций.

Как преодолеть на деле, а не на словах эту мучительную раздвоенность между публицистической "смутологией" и аналитическим "пеноведением", с одной стороны, и философствованием "над бездной", "в минуте от Апокалипсиса" с другой? Только сохранив в душе столь яростно вытаптываемую и миллионы раз уже осужденную "музыкальность" и ей питаемую уверенность в том, что все это нагромождение знаков исчерпанности и вырождения, все это изобилие отбросов и фекалий в самой своей сокровенной сердцевине есть не пошлость, а тайна, не банальность, а сложнейшая теоретическая проблема, не феноменология конца, а противоречивый в онтологических своих основаниях, а значит, движущийся, а значит, живой, а значит, вовсе не безнадежный сгусток исторического все еще и одновременно уже не исторического в полной мере, не классического, нового бытия.

Верность подобной вере сразу же диктует свои условия. Ты уже не можешь и не должен уклоняться от прикладного, суетного сегодняшнего. Это первое. Ты не имеешь права льстить ему. Это второе. Ты должен объяснить и раскрыть его. Это третье. Ты должен угадать проблемное, идеальное начало, дух этого развертываемого процесса. Это четвертое. Ты должен, возвращаясь с небес на землю, дать пусть и печальный, но смысл тому, что выглядит как «ничто». Это пятое. И наконец, ты должен дать некий контур выхода из того, что все более видится как безвыходное, – должен выдвигать некую модель и понимания, и разрешения тобою же вскрываемой ситуации. Это шестое.

Осуществив такой синтез, а речь здесь может идти, конечно же, лишь-о синтезе (сразу возникает вопрос, возможно ли такое, так сказать, "в отдельно взятой статье"), ты можешь Быть здесь и сейчас, не отстраняясь, но и не растворяясь в том сейчасном и здешнем, без которого (ив этом приходится однажды признаться самому себе) нет для тебя никакого желания играть в иное. О каком бы ином ни шла речь. Инобытийном, иноментальном, инодуховном. Так много вокруг горя, мерзости, ненависти, состраданья, любви, что некуда от них деться.

1. Предмет исследования

Я намерен анализировать нашу политическую реальность в самом ее больном аспекте. Этим аспектом для меня является наша политическая оппозиция. Я намерен говорить о ней и только о ней еще и потому, что не отделяю самого себя от этого многоликого и странного беспомощного «нечто». Почему нет дееспособной оппозиции? Почему сегодня при пусть не идеальных, но, скажем честно, и не безнадежных

жим, разрушив страну и обокрав население, явив неслыханные образцы коррупции и ущербности, все еще держится на плаву? Почему, напротив, имея (признаемся себе в этом честно!) достаточно высокую степень свободы действования, оппозиция выглядит столь нелицеприятно и ущербно? В чем дело? Этот простой вопрос не имеет, как я намерен показать, простого ответа. Напротив, двигаясь от элементарного ко все более сложному, мы обнаруживаем, что ответ требует анализа ряда вполне глубоких и всеобщих сторон нынешней ситуации, которая, в свою очередь, может быть понята нами лишь в развитии как некое единство идеала и действительности, формы и содержания, исторического и логического.

Но начнем с выяснения элементарного. Почему, собственно, мы называем нынешнее состояние дел в политической оппозиции тупиковым? Разве не крепнут ряды сторонников оппозиционного дела? Разве не отворачивается народ от режима? Разве не проявилось на горизонте достаточное количество пусть несовершенных, но признаваемых и внутри страны, и за рубежом реальных оппозиционных политиков?

Чтобы понять ситуацию, я прибегну к методу, достаточно хорошо известному, но почему-то не применяемому для узкоприкладных, сугубо политических целей. Я проведу диахронный анализ поступков и риторических экспликаций оппозиционного субъекта с тем, чтобы понять логику его действий во времени, именно во времени, т.е. в той исчезающей вертикали, в которой только и можно судить о сущностной силе и сущностной слабости политического субъекта, поверяемого в столь критической ситуации именно с позиций Истории.

2. Деструкция политического времени как следствие деструкции времени исторического

Все началось тогда, когда оппозиция стала играть по фундаментальным правилам, заимствованным ею у ее противников, победивших сначала в идеологических дебатах 1987 – 1988 гг., а затем на выборах 1990 г. Эта победа где-то в самой сердцевине своей надломила веру оппозиции в свою самость. Началась погоня за ненавидимым и вместе с тем как-то извращенно любимым победившим демократизмом. Эта погоня была сродни той, которую десятилетиями раньше навязали СССР. Я имею в виду пресловутое «догоним и перегоним», чья двусмысленность (догоняющий никогда не догонит, догоняющая модернизация обречена) была столь очевидна, что вряд ли стоит объяснять принятие такой тупиковой модели только лишь (в избытке, конечно же, имевшимся) политическим слабоумием. Закон политики гласит, что там, где согласованно действует слишком много глупости, там незримо присутствует подлый и гибкий ум. Можно, конечно, сразу же обвинить автора в приверженности теории заговора. Не желая оправдываться, я намерен обозначить, в чем именно мое, и именно мое, несогласие с подобной теорией. Прежде всего скажу, что не считаю саму теорию, сам принцип заведомо и однозначно порочным. Думается, при всей своей наивности и несуразности теория заговора методологически конструктивнее внешне респектабельной, но совсем в политике непригодной теории объективных закономерностей.

В самом деле, никто не будет отрицать, что заговоры в истории имели место. Но многие, и в том числе ваш покорный слуга, отказываются признавать наличие в ней так называемых "объективных законов". Нет, не потому теория заговоров претит мне, что она не столь сциентически респектабельна, как ее миф-двойник – теория объективных закономерностей. В теории заговоров меня категорически не устраивает стремление всех или почти всех ее творцов-конспирологов овладевать содержанием исследуемого ими субъекта сугубо символически, так сказать, этикеточно. В этот смысле теория заговоров, проклиная и презирая масскультурное общество, сама принадлежит ему и в этом смысле должна быть отвергнута как соблазн. Соблазн этот вдвойне вредоносен в России, где всегда особо любили и любят рассуждать в мировом масштабе, "сидя на завалинке", не слишком утруждая себя при этом освоением всерьез некоего поверхностно и символически (в худшем смысле этого слова) присваиваемого себе содержания. Простейший пример: некий имярек откуда-то узнает, что Гегель, к примеру, является масоном такого-то разлива и такого-то градуса. Освоил ли имярек содержание "Науки логики"? Является ли он хозяином этого содержания? Приблизился ли он в этом смысле к Гегелю? Ни на йоту. Но в символическом, вновь повторю, худшем смысле имярек стал хозяином Гегеля, ибо он, как говорится в старом одесском анекдоте, "его вичислил".

Кстати, говоря о русской завалинке, я имею в виду не блестящую плеяду русских философов и историков, создавших теорию исторического субъекта, гораздо более близкую к реальности, нежели позитивизм, а банальную и соблазнительную в своей слащавой банальности конспирологию. Что касается высокой русской традиции, то она не устраивает меня тем, что не до конца учитывает новый тип реальности, сложившейся на исходе первой половины XX в., реальности, в которой историческое и игровое (т.е. манипулятивное в самом глубоком смысле этого слова) не то чтобы даже и поменялись местами, а вышли на один уровень, создавая историко-игровой или игро-исторический мир. Называть этот новый виток эпохой, эрой, периодом и т.п. я не считаю правильным, ибо эти понятия относятся к фазам собственно исторического процесса, который стал, подчеркиваю, неумолимо превращаться в нечто иное, проблемное, в противостояние игры и истории.

Определить точно, когда началось такое превращение, я не берусь, и вряд ли это вообще возможно. Но симптомы новой ситуации (а именно ситуацией, а не эрой, эпохой или периодом следует называть, на мой взгляд, время прямого противоборства истории и игры) для меня очевидны. Кстати, в них нет ничего таинственно конспирологического. Напротив, речь идет почти что о банальных вещах, таких, как неоколониализм с его необходимостью управлять за счет создания дефектных субъектов, ядерный мир с его необходимостью воевать без войны, мир транснациональных корпораций с его необходимостью скрытого управления государствами как дефектными субъектами (в этом смысле развитые государства для ТНК суть то же, что развивающиеся государства для государств развитых). Сюда входит и новое качество, новая мощь разведсистем, ставших победителями в войне с силовыми в строгом смысле этого слова (т.е. сугубо милитаристскими) системами и структурами. Сюда, наконец, безусловно входит телевидение, превратившее (а точнее, завершившее превращение) собственно исторического мира в нечто иное, ибо, будем откровенными, именно банальный ящик с экраном, а не Гегель с Фукуямой, проблематизировал понятие истории. Итак, классическая русская теория субъекта не устраивает меня прежде всего своей классичностью. Тогда как речь идет о "не совсем классическом исследовании с почти уже неклассическими инструментами почти совсем уже неклассического мира"… в котором, кажется, мы собираемся жить. Отсюда необходимость… нет, не выдумывания новой теории и новых методов, а самого признания неклассичности ситуации вкупе с отказом от пресловутых "трех П": постмодернизм, постиндустриализм, постистория. Отказ диктуется для меня как соображениями вкусового порядка (слишком это банально, чтобы быть действительно реальным, а не устойчиво иллюзорным), так и вполне реальными опасениями, которые я разделяю со многими другими исследователями. Суть этих опасений в том, что, образно говоря, обидевшись на "три П", история вдруг может сама поиграть в постмодерн и начать многократно переписывать самое себя на манер гофмановских "Похождений кота Мурра".

Отрицание "трех П" и признание неклассичности (или не-вполне-классичности) историко-игрового континуума создает некоторую напряженность высшего плана, а открытость этой напряженности сознания исследователя неминуемо начнет порождать то новое, что просто так быть выдумано не может. Таким мне видится формирование новой исследовательской парадигмы. Спасая нас от банальности, от лжи и безвкусия, она, парадигма этакая, может заодно и спасти сам мир, задыхающийся в лжи, безвкусии и банальности и готовый от бешенства, вызванного неслыханным самонепониманием, уничтожить себя, что мне не представляется приемлемым выходом из и в самом деле слишком унизительной ситуации.

И наконец, видя иной мир иными глазами, мы не можем не видеть узкие каналы сосредоточенной воли субъектов разного ранга, пронизывающие исторический континуум и порождаемые сгустками высоких смысловых энергий, способных воспроизводить себя буквально тысячелетиями. Эти каналы, как каналы на Марсе, как морщины на лице человека или на человеческой руке, не описывают целиком исследуемое. Морщины, к примеру, не задают анатомии, а каналы не позволяют даже при полном их исследовании описать, к примеру, геологию Марса. Но эти тонкие, почти незримые сети при их достойном прочтении, при извлечении этих сетей из содержаний, а не из выдумок могут кое-что рассказать из того, что не может быть рассказано без их участия. Гадают же по рукам! Не научно? Но достоверно! А если есть наука без достоверности и достоверность почти без науки (или с другой наукой), что выберем? Лично я – достоверность…

Прошу прощения у читателя за долгое и не сразу объяснимое отступление. Надеюсь, дочитав до конца, читатель поймет, что двигало мною в момент его написания. И – возвращаюсь, тяжело вздохнув, к оппозиции.

Итак, она пошла вдогонку… Или ее погнали вдогонку? Или – она пошла, а ее погнали? Оставим здесь пока зазор и признаем, что гонка эта началась созданием самой лучшей, самой современной оппозиционной газеты "День". Без Проханова и его "Дня" оппозиция рыдала бы по ленинизму или хлебала щи лаптем. Проханов модернизировал оппозицию. И тем самым сделал для торжества западной модернизации гораздо больше, чем Новодворская. Более того, Проханов пошел дальше многих, реализовав политический постмодерн. В этом смысле он как журналист стоит в одном ряду с В.Ерофеевым, Т.Толстой, Д.При-говым. То, что они сделали с литературой, он сделал с оппозиционной публицистикой. Возможно, это получилось случайно. Возможно, что "сработали" и рассуждения о необходимости выстраивания широкого спектра политических сил "право-левой оппозиции" и ставка на принципиальный эклектизм ("не время сейчас тратить порох на философствование"), и, главное – идея заимствования у противника его политических технологий, т.е. догоняющей модернизации. Кстати, идея всеобщей консолидации с оставлением этих консолидированных "свободными" носителями своих идеологических "кредо" поразительно созвучна идее наращивания классических агентурных сетей. Согласно последней, два агента всегда лучше, чем один, три лучше, чем два и т.д. При этом мощь агентов складывается арифметически на оси положительных чисел. Политической алгебры здесь нет, а есть агентурная арифметика. Эта арифметика плюс твердолобость консолидируемых плюс отсутствие новых технологий метаидеологического, метаязыкового синтеза плюс талант Проханова плюс стратегия догоняния демократов родили «День» как явление политической мысли, весьма и весьма интересное и для историка, и для политика. Ведя оппозицию вперед, Проханов одновременно гробит ее. Осуждая мондиализм, действует как ультрамондиалист – творец постмодерна. В результате, догоняя демократов и заимствуя (под крики о своем пути) их политический язык и их приемы борьбы с оппонентом, оппозиция процветает и гибнет одновременно. Внутри постмодерна, естественно, находится то, чему и полагается находиться, – здоровенная червоточина. «День» конца 1992 и всего 1993 г. стал в силу такой «работы с реальностью» просто гигантской оберткой для тухлой селедки, в качестве коей, как может догадаться читатель, по моему мнению, выступают пресловутые «Элементы». Вот такой у нас «пикник на обочине». Призвав учиться у демократов и начав учиться у них пошлости, цинизму, современному высокому журналистскому мастерству, презрению к массам, блефу, эклектике и многому другому – как нужному, так и ненужному для политики – и не предложив ничего «нового, кроме хорошо забытого» Дугина, Проханов заразил своим талантом подражания наших оппозиционных политиков. В результате началось почти поголовное бритье оппозиционных бород. Исчез или хотя бы отчасти испарился запах щей, зато сильно запахло французским лосьоном и в целом классной политической парикмахерской. Инерция войны за правду продолжалась, но правда наивных и мощных демонстраций ноября 1991 – марта 1992 г. очень постепенно и волнами гасла, заменяясь краснобригадовским спецмероприятием. Запахло игрой. И всегда рядом с ней припрятанной кровью. После октября 1993 г. выбор между жертвой всерьез и кровавым игрательством стал неминуем. Предшествующий оппозиционный нигилизм – копия демократического нигилизма – предопределил этот выбор. Оппозиция встала на путь игры, изменив истории. И тут же ушла в прошлое, начав одновременно резко набирать политические очки. Так резко, будто кто-то, изъяв душу, стал усиленно надувать это уже по сути «превращенное» оппозиционное тело.

Ниже я анализирую, как нарастает разрыв между тем, что требовали от масс до 3 – 4 октября, и тем, что начали делать и к чему стали призывать после 3-4 октября. Конечно, всякий реальный политик корректирует свое поведение и приводит его в соответствие с изменившейся ситуацией. Но это происходит обычно все же с некоторой последовательностью, в некоей единой логике, при очевидном для рядовых членов движения заботе о понимании смысла и задач нового политического этапа. Это фиксируется в открытой политической дискуссии, является предметом обсуждения на представительных собраниях членов тех или иных политических организаций, и, наконец, в любом случае в таких ситуациях политические лидеры и политические структуры заботятся о сохранении лица. Это – немаловажно. Поговорки всех народов мира и уж особенно наши отечественные фиксируют эту важность: дом потерял – мало потерял, честь потерял – все потерял. Сброс этой парадигмы чести особенно опасен, если массы членов политических организаций потворствуют потере лица. О каких победах можно после этого говорить, о каких количественных успехах, если столь зрима потеря качества.

А то, что она зрима, явствует из таблицы 1.

Что говорилось и делалось до 3-4 октября

1. Яростные призывы множества парламентариев и лидеров политических движений к борьбе за власть Советов, за необходимость отстаивать Белый дом, не допускать разгона съезда и перевыборов. Вхождение в руководство созданного для этой борьбы Фронта национального спасения.

2. Все настойчивее предъявляемые в своих документах советско-социалистические ориентиры и политические установки вплоть до социалистического выбора и коммунистической перспективы.

3. Предельный психологический накал темы крова вости режима, оперирование астрономическими цифрами погибших, клятвы по части своей готовности расшибиться в лепешку, дабы отомстить «Борису Кровавому».

4. Критика социального неравенства, пира во время чумы, позорного расслоения общества на богатых и бедных.

Что делалось и говорилось сразу же после 3-4 октября

1. Мгновенное отмежевание от экстремизма наиболее непримиримых оппозиционеров после проигранного сражения. Участие в выборах Думы. Различные демонстрации лояльности.

2. Реальное содействие ликвидации Советской власти (единственно сохранившегося в стране остатка «социалистичности» и «советичности») через поддержку (участием в выборах!) новой, очевидно буржуазной конституции, через принятие (за счет факта участия в выборах) смены институтов именно Советской представительной власти на институты столь яростно критикуемого ранее буржуазного (причем очевидно не демократического) парламентаризма.

3. Отсутствие элементарной политической воли в проведении до конца вдумчивого, достаточно полного, последовательного и убедительного политического расследования происшедшего 3-4 октября.

Отсутствие каких-либо масштабных действий по моральной и социальной защите рядовых жертв кровавого Октября в сочетании с разрушительным прилюдным рекламным сентиментализмом по отношению к вождям и столь же разрушительным закулисным обсуждением их провокаторской роли.

4. Достаточно мягкий (весьма далекий от аскетичного) режим обеспечения самих себя как парламентариев, при полном безразличии к обеспечению ресурсами даже своих политических структур.

Случилось то, о чем так долго предупреждали опасавшиеся издержек стратегии гонки за лидером. Разорвав в эклектике оппозиционного постмодерна историческое время, смешав вся и все и начав играть по чужим правилам, оппозиция перешла от деструкции исторического времени к деструкции времени политического. Со всеми вытекающими последствиями.

3. От деструкции к мороку

Сами по себе приведенные в таблице 1 несоответствия еще не свидетельствуют о разрушении политического субъекта. Они лишь адресуют к неким моральным несоответствиям. Перед нами возникает проблема соотношения политики и морали вообще, а также проблема специфики подобного соотношения применительно к российской действительности. То, что в России моральный фактор играет более высокую роль в политике, нежели где-либо на земном шаре, видимо, не требует развернутых доказательств. Это вытекает из неразделенности, если хотите, спутанности всех основ человеческого существования, из взаимоувязанности всех форм деятельности в российском властном и духовном континууме, из сути, из ядра российской культуры, из самой идеи нераздельности идеала, в котором нет истины, добра и красоты как от дельных его частей, а есть лишь правда, в которой слиты все ипостаси, есть лишь единая субстанция с ее потоками, вихрями, разливами и переливами. Такова Россия, и я не берусь здесь оценивать издержки и приобретения, плюсы и минусы в том, что есть часть меня самого, я лишь фиксирую это особое качество. Поэтому нельзя здесь отмахнуться от морали и апеллировать к макиавеллизму, к чужому моральному духу того, что мы именуем большой политикой. Но и впадать в жанр моралите тоже не хотелось бы, ибо этот жанр в политике, действительно, весьма уязвим.

Большая политика, конечно, предполагает двусмысленные маневры, уловки, фигуры умолчания, риторические жесты и пр. Но она не только к ним не сводится, что достаточно очевидно, она вдобавок ими не обусловливается. Дух политики, ее сущность остаются по ту сторону столь хорошо усваиваемой нашей сегодняшней политической элитой игровой стихии. Поглощенность формами этой игры, прикованность к этим новомодным формам, сходная с избыточной увлеченностью атрибутами той, столь долго бывшей недоступной западной жизни, чревата крупными неприятностями. Беда даже не в цинизме, и автор достаточно самокритичен для того, чтобы не претендовать на роль очередного савонаролы. Беда в том, что теряется баланс между хорошо освоенными феноменами политики и абсолютно неощущаемыми ноуменами той же политики, между политически имманентным и трансцендентным, между явлением и сущностью, частью и целым, формой и содержанием. Ибо есть в западной политической культуре с ее игрой свои противоядия против этой игры, вырабатывавшиеся многими веками, как есть в восточной политике такие же противоядия против порождаемой ее закрытой элитной, коридорной, дворцовой культурой политической нирваны, застоя, консенсуса в непринятии решений. Попытка оторваться от Востока и неадекватно усвоить Запад в очередной раз приводит нас к плачевнейшим результатам. Для начала, "по минимуму", политика становится не желанно циничной, игровой, рационально бесстрастной, т.е. западной по существу, а просто вымороченной. Возникает то явление превращенной формы, которое всегда приковывало к себе мое внимание в силу скорее угадываемого, чем осознаваемого корня самой российской беды. Вымороченный и превращенный субъект прежде всего теряет то, к чему он так напряженно стремился: рациональность, логичность, целеподчиненный цинизм.

Об этом свидетельствует таблица 2.

Тип оппозиции

1. Оппозиция национально-освободительной войны (ОНОВ)