355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Кургинян » Стрелков и другие. Анатомия одного стратегического конфликта » Текст книги (страница 2)
Стрелков и другие. Анатомия одного стратегического конфликта
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:44

Текст книги "Стрелков и другие. Анатомия одного стратегического конфликта"


Автор книги: Сергей Кургинян


Жанры:

   

Публицистика

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Занимаясь, в сущности, только поиском утраченной чести, всё время спрашивая себя, где она, его настоящая честь, Бекет в итоге получает странное назначение. Король назначает своего фаворита аж архиепископом Кентерберийским. То есть главой английской церкви. В этот момент Бекет находит и свою честь, и нечто большее. И вступает в схватку с королем. То есть становится настоящим героем. Схватка кончается убийством Бекета. А также его посмертным триумфом и унизительным покаянием короля.

В момент бегства Стрелкова из Славянска честь России решающим образом зависела от того, откажется ли хоть кто-то признавать Стрелкова героем. Притом, что слишком многие продолжали, вопреки очевидности, признавать этот лопнувший пузырь растущим субъектом нашей и мировой политики, а содержание, вскрывшееся в момент, когда пузырь лопнул, – не смердящим, а благоухающим.

И вопрос тут был не в том, чтобы самому назвать черное черным, а не белым, чтобы самому во всеуслышание сказать, что цапля (то есть пузырь назначенчества) – это одно, а сокол (то есть герой в подлинном смысле слова) – это совсем другое.

Не первый раз я оказываюсь в ситуациях, требующих движения против течения – то есть называния вещей своими именами. Видишь, что не герой, – говори, что не герой. И действуй соответственно. Так было и с Ельциным, про которого все орали: «Он герой, герой, герой!». И с Гдляном и Ивановым, якобы боровшимися с коррупцией, а на деле вставшими на путь содействия деструкторам-ельцинистам. И с генералом Лебедем. Кто не верит, пусть проверит.

Говоря о том, что сейчас российское общество оказалось перед очень серьезным и скверным вызовом под названием «Ху из Стрелков?», я обращаю внимание читателя на то, что украинские события носят гораздо более острый и испытующий характер, чем, например, события в Приднестровье или Чечне, где пытались назначить героем Лебедя. Или события в Узбекистане, где героями назначали Гдляна и Иванова. И так далее.

Российское общество на перепутье. Либо оно подтвердит, что оно общество – то есть народ, способный к мобилизации. Либо оно подтвердит, что оно не общество – то есть собрание разнокачественных «пиплов», которые «хавают». И кто-то, причем не одиночка, а коллектив, должен был отстаивать честь своего народа, своей страны. Ту честь, которая потеряна в момент согласия на метафизическое падение, на продажу первородства за чечевичную похлебку. Ту честь, вне которой, по большому счету, слишком многие существуют, внутренне согласившись с тем порабощением, которое последовало за метафизическим падением, и является его неумолимым следствием.

Признать в Стрелкове героя в 2014 году – значило отказаться от чести.

Сохранить же честь можно было, лишь честно сказав стране: «Ну, не герой Стрелков, понимаете, не герой. Теперь же уже ясно, что не герой. И нечего поддаваться на провокации других, считающих, что они кого угодно могут назначить героем, ибо они – раскрутчики».

Фактически эту задачу выполнили авторы данной книги. Они выполнили ее сами, неожиданно проявив всё то, что должны проявлять ценители, то бишь интеллигенты. Ценители же ничего подобного не проявили. Они не проявили ни чуткости к подделкам, ни мужества, требующего называть вещи своими именами, ни того, что позволяет человеку называть вещи своими именами.

О том, что именно позволяет, очень четко сказал великий русский литературный критик В. Г. Белинский: «Я рожден для того, чтобы называть вещи их настоящими именами. Я в мире боец». Заметьте, он не сказал, что он герой. Он сказал всего лишь, что он боец. Потому что герой – это тот, кто «вышел рано, до звезды». И, выйдя рано, открывает эти самые настоящие имена, передает их народу.

Поэтому о героизме пусть говорят другие и не сейчас. А вот о том, что нашлись бойцы, желающие называть вещь под названием «Стрелков», а также вещи под названием «другие» их настоящими именами – надо сказать сейчас. Как и о том, что на фоне отказа очень и очень многих называть данную вещь ее настоящим именем эти бойцы ни больше ни меньше как спасли честь нации. Причем в момент, когда эта честь была для нее особо важна. Впрочем, бывают ли моменты, когда наличие чести не является особо важным для нации?

От моментов высшего порядка перехожу к политической прагматике. Внутри которой, между прочим, тоже есть место высшему. И я это высшее, внутри прагматики размещенное, намерен и обнаружить, и предъявить. Но теперь уже не в ущерб политической прагматике, а поставив ее во главу угла.

Прагматики спрашивают нас: «Стоило ли вести войну со Стрелковым и другими в момент, требующий полного сосредоточения на войне с бандеровцами, нашими оранжоидами и американскими спонсорами, стоящими за спиной и тех, и других?

Разве в условиях беспощадной войны этих сил с Россией, – спрашивают они, – не нужно было сплочение всех антизападных, антибандеровских сил? Разве не требовала прагматика – кем бы ни был Стрелков на деле – сохранения союза с ним всех тех, кто во главу угла ставит отстаивание России от бандеровцев, оранжоидов и американцев? Почему бы, воюя за Новороссию против бандеровцев, не забыть обо всех идеологических разногласиях? Ведь у нас одна страна, и мы все должны ее защищать!»

Ну что ж, поговорим на прагматическом языке… Памятуя, что ничто не является настолько политически прагматичным, как уроки истории.

22 июня 1941 года не только советское государство и советский народ, но и те русские, которым всё советское было глубоко чуждо, воззвали к тому же самому. Мол, давайте забудем об идеологических разногласиях и выступим единым фронтом против Гитлера – этого врага нашей любимой Родины и человечества.

Кто-то действительно забыл об идеологических разногласиях – Деникин, например. Но ведь другие не забыли. Краснов не забыл. Шкуро. Фон Паннвиц, этот эсэсовский палач, восхваляемый Стрелковым.

Почему бы тогда всем этим господам, очень любившим именовать себя русскими патриотами, не сплотиться вокруг советского руководства с тем, чтобы защитить от очевидного врага России свое любимое Отечество, забыв об идеологических разногласиях? Но ведь тогда они не сплотились! И, в общем-то, понятно, почему. Потому что идеология для них была важнее страны. А так бывает, только если страну не любят по-настоящему.

Итак, идеология для них была и впрямь важнее страны. А настоящей любви к стране не было. Спрашивается, как может быть страна важнее идеологии для их прямых последователей? Не может для этих прямых последователей страна быть важнее идеологии! А значит, не может быть и настоящей любви к стране.

А, значит, предположим, вы с ума великого примете за чистую монету их лицемерные подвывания по поводу необходимости отказа от идеологической позиции во имя победы над общим бандеровско-американским врагом и встанете в общий с ними строй. Но они-то на самом деле от идеологии не отказались! Они лишь побудили вас от нее отказаться во имя некоего общего дела. Неужели вы и впрямь не понимаете, что с ними каши не сваришь? Что у нас с ними общего дела быть не может.

Хотя бы потому, что они нас ненавидят гораздо больше, чем бандеровцев и американцев. А также потому, что единственным общим делом может быть защита России от бандеровцев и американцев, а они – и сам Стрелков, и, в особенности, «другие» – давно снюхались и с американцами, под которых легли, и с бандеровцами, с которыми им американцы приказали закорешиться.

И как только мы поддадимся на их лукавые призывы и станем в общий строй, выяснится, что никакого общего строя нет. И что нас сдадут на корню бандеровцами и американцам, перебежав на их сторону в решающий момент. А мы американско-бандеровской нечисти даже боя не сможем дать настоящего. Потому что, поддавшись на лживые призывы к объединению необъединимого, полностью лишимся возможности мобилизации настоящих патриотов России на настоящую борьбу с врагами России.

Нельзя объединяться с власовцами против бандеровцев. Потому что власовцы ненавидят нас больше, чем бандеровцев. Потому что их любовь к России, мягко говоря, крайне проблематична. И потому что воевать с бандеровцами и американцами по-настоящему власовцы не могут, ибо являются подельниками бандеровцев и слугами американцев. Ну и как же объединяться для борьбы против бандеровцев и американцев с подельниками бандеровцев и американскими наймитами? Странная идея, не правда ли?

Если какой-нибудь простой русский человек любит госу-даря-императора и ненавидит коммунистов… Если такой простой русский человек готов при этом умереть за Россию… Если он и впрямь ненавидит бандеровцев и американцев как врагов России… Что ж, с ним можно и должно объединяться против бандеровцев и американцев для того, чтобы отстоять Россию. И нет никаких проблем с тем, чтобы поставить Родину выше идеологии.

Но был, к примеру, такой Александр Беннигсен – потомок знаменитого Беннигсена, про которого Пушкин написал: «Идут убийцы потаенны, На лицах дерзость, в сердце страх». Этот потомок убийцы Павла I работал на ЦРУ, реализуя проект «Ислам против СССР», о чем впоследствии подробно рассказала его подельница, жена известного советского диссидента Андрея Синявского Мария Розанова. Очевидно, что в рамках этого проекта ни о каком антикоммунистическом светлом будущем для России речи не было и быть не могло. Если ты – и из мстительности, и за деньги – работаешь на ЦРУ, то забудь о благе России. Потому что ЦРУ не нужна никакая Россия – ни коммунистическая, ни антикоммунистическая. ЦРУ нужна мертвая Россия. И если ты, считая себя русским, работаешь на ЦРУ, то ты работаешь на эту самую мертвую Россию. А работая на мертвую Россию, ты сам становишься живым мертвецом.

И пусть не убеждают нас власовцы и иные прислужники ЦРУ, восхваляющие себя как подлинных русских патриотов, что антиамериканский антибандеровский союз с ними как патриотами может привести к победе России над американцами и бандеровцами.

Дело даже не в том, что мы боимся превращения общей победы над американцами и бандеровцами в кровавую резню, которую власовцы и иные ненавистники СССР устроят сторонникам СССР сразу же после победы над американцами и бандеровцами. Не боимся мы ничего подобного! И запросто готовы пожертвовать своим идеологическим триумфом ради того, чтобы Россия была жива, а ее враги были разгромлены.

Не потому мы отказываемся от союза с такими специфическими патриотами, что нам неуютно в плане общего с ними патриотического российского будущего. А потому отказываемся мы от этого союза, что твердо знаем – в решающий момент власовцы и иные прислужники ЦРУ, рядящиеся в одежды русских патриотов, всегда перебегут на сторону ЦРУ. А, значит, на сторону американцев и бандеровцев. Вдумаемся: власовцы и иже с ними аж на сторону Гитлера перебежали, когда надо было пройти проверку на любовь к Родине. Понимаете? – на сторону Гитлера, лютейшего врага России. Какая уж тут любовь к Родине? Разве что речь идет о специфической любви мертвецов к мертвой Родине. Но зачем живым, любящим живую Родину, объединяться с такими мертвецами?

«Почему бы нам с вами не объединиться теперь, наплевав на идеологические разногласия», – лукаво спрашивают они. Они, являющиеся последователями тех, кто предпочел объединиться с Гитлером против своего Отечества – именно в силу нежелания наплевать на свои идеологические разногласия со Сталиным. Они, именующие 22 июня 1941 года «днем отмщения» (предлагаю ознакомиться со статьей господина Прос-вирнина, написанной в 2012 году). Днем отмщения, понимаете? Эти ходячие мертвецы, чьи последователи теперь призывают к созданию единых патриотических блоков, тогда вступали в вермахт и СС потому, что им были бесконечно ненавистны советские коммунисты. Настолько ненавистны, что впору было объединяться… нет, вовсе не с коммунистами, защищавшими Россию и русских, а с Гитлером, уничтожавшим Россию и русских.

Вот каковы были те патриоты, чьи нынешние последователи дурят голову наивным людям, вопрошающим нас о причинах нежелания строить антиамериканский антибандеровский союз с теми, кто работал плечом к плечу с бандеровцами, кто называл американцев своими хозяевами. С теми, кто даже Гитлеру стал прислуживать, только бы отомстить своим идеологическим врагам, проливающим свою кровь ради защиты Отечества. Это они-то поставят Отечество выше своей идеологии?

Они, которым было наплевать на то, что враг, в ряды которого они вступили, хочет окончательного решения русского вопроса.

Они, готовые быть палачами на службе этого врага, прямо говорящего о том, что он не намерен сохранять государство российское ни в каком его качестве. Что его план в том, чтобы расчленить это государство. В том, чтобы русский народ был лишен не только права на образование, но и всех прав, позволяющих хотя бы с минимальным человеческим достоинством проживать на родной земле. В том, чтобы большую часть представителей этого народа просто ликвидировать, а оставшуюся часть превратить в жалких рабов.

Почему же им было настолько наплевать на исступленную, фундаментальную, ликвидационную русофобию Гитлера?

Проще всего сказать, что они вовсе не любили Россию. Но на самом деле это не так. Они любили Россию как ходячие мертвецы любят мертвое. Они любили ее какой-то частицей своей полуистлевшей души.

А в другой части той же души было другое – ненависть к России как таковой! Подчеркиваю – не к Советской России, а к России как таковой. И понятно было, почему они ее так люто ненавидят. Потому что Россия, поддержавшая ненавидимых ими большевиков, уже не была для этих людей их Россией. Она была для них всего лишь Совдепией.

И народ, поддержавший большевиков, уже не был для этих людей русским народом. Он был для них, представьте себе, совком. То есть народом-перерожденцем. Всю Гражданскую войну они ныли: «Народ-богоносец надул». Потом в эмиграции превращали это нытье в накаленный символ веры. А потом… Потом пошли к Гитлеру.

Когда в одной части твоей полуистлевшей души – любовь к какой-то России, которую ты считаешь безвозвратно ушедшей в прошлое, то толку ли в этой любви? Тем более что в другой части твоей души – ненависть к тому, чему ты отказываешь в праве преемства, праве выбора той или иной доли, в праве на историософскую интуицию и многое другое. Когда ты так ненавидишь частью своей души, души ходячего мертвеца нечто реальное, а другой частью души любишь только нечто виртуальное, то ненависть плюс нечто реальное обязательно победят в твоей душе любовь плюс нечто виртуальное.

Почему другие, столь же ненавидящие Совдепию, не станут служить Гитлеру? И будут защищать от него Отечество, утверждая, что СССР – всего лишь одна из ипостасей вечной и прекрасной России, этой Незнакомки, чье поведение может казаться уродливым и безумным, а на самом деле таит в себе некий высший провиденциальный замысел? Потому что они живы и любят Россию живой любовью, верят в нее живой верой, надеются живой надеждой на то, что их понимание благого Россия рано или поздно поддержит.

Они-то живы, а ты – ходячий мертвец. И у тебя нет ни живой веры, ни живой надежды, ни живой любви. Как мертвец ты вступаешь в СС или вермахт. Как мертвец убиваешь не только комиссаров, но и воинов, отражающих атаки иноземного поработителя. Как мертвец проводишь карательные операции против своего же мирного населения.

Кстати, негодяй по фамилии Просвирнин, называющий 22 июня 1941 года «днем отмщения», это всё прекрасно понимает. И потому пишет в своей поганой статье, что «скалившаяся предыдущие 20 лет советская сволочь ощутила на своем горле холодные костлявые пальцы. Русские пальцы»[1]1
   Просвирнин Е. «22 июня – День Отмщения»: разбор самого скандального текста «Спутника и Погрома» //Сайт «Спутник и Погром», 24.05.2014.http://sputnikipogrom.com/history/12853/the-beast-is-alive-again


[Закрыть]
.

Чувствуете, о чем говорит мерзавец? О холодных костлявых пальцах – то есть о пальцах белогвардейско-нацистских мертвецов, так ведь? Каких мертвецов? Живых. Почему же они мертвецы? Потому что потеряли веру, надежду и любовь к своему Отечеству.

Я навязываю автору чуждую ему мысль? Полно! Несколькими строками ниже, в той же статье, автор пишет: «Через 50 лет русский мертвец наконец додавит горло красного ублюдка, додушив перепуганного выблядка»[2]2
   Там же.


[Закрыть]
. Так кто же называет господ, пошедших в услужение Гитлеру, мертвецами? Мы, для кого они являются непримиримыми врагами? Нет, они же сами! Как говорят в таких случаях: «Вы сказали, и мы услышали».

Меня часто спрашивают, зачем вообще нужна политическая метафизика? Да и возможна ли она в XXI столетии, когда, казалось бы, вопрос о сверхчувственном вообще снят с повестки дня? Не хочу подробно говорить об этом в своем вступлении к не вполне обычной политической монографии. А вкратце сказать обязан.

Только победительная политическая метафизика возвращает (или сохраняет) метафизическую перцепцию. То есть способность отделить подлинность от подделки, героя от назначенца. Только победительная политическая метафизика позволяет в условиях поражения обрести не выдуманную, а настоящую честь. И, наконец, только такая метафизика позволяет различать живое и мертвое. Или точнее, обнаруживать мертвое в живом. И принимать вызов, бросаемый живыми мертвецами. Понимая при этом, что живые мертвецы Россию полюбить не могут. Что вся сила России в том, что она жива вопреки всему. Да, она живет очень странной и почти что призрачной жизнью. Но ведь живет!

А вот живет ли Дания в 2014 году? Та Дания, про которую за столетия до этого пророчески было сказано: «Какая-то в державе датской гниль»?

Живет ли Европа в 2014 году? Конечно, я понимаю, что многие европейцы являются вполне себе живыми людьми. И я знаю этих людей, уважаю их. Но живет ли континент и входящие в него страны?

И что лучше – призрачная, изуродованная, но живая жизнь нынешнего моего Отечества или та «смерть вживе», которая уже возобладала на Западе? И под диктовку которой творятся там чудовищные дела – и ювенальные, и иные.

Но не был ли нацизм первым натиском на Европу этой самой «смерти вживе»? И не ее ли притягательный запах уловили русские мертвецы – эмигранты? Не ей ли поклонялись и поклоняются? Не к ней ли тянутся сейчас на Украине тамошние бандеровцы и их приспешники? И не воюем ли мы в очередной раз по принципу «живое против «мертвого вживе»? Да, в очередной раз, потому что, в каком-то смысле – если верить в данный метафизический расклад – мы именно так уже и воевали с 1941 по 1945 годы. Живые – против живых мертвецов.

«Тотенкопф» (дивизия СС «Мертвая голова») в нацистской Германии… Возглас: «jViva la muerte!» («Да, здравствует смерть!») в нацистской Испании… И так далее.

Однажды Сталин написал по поводу произведения Горького «Девушка и смерть»: «Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гёте. Любовь побеждает смерть».

Наша блудливая интеллигенция сознательно превратила осмысленный текст Сталина в нечто всяческого смысла лишенное. Для этого она «всего лишь» (тут главное, что «всего лишь») искромсала его высказывание, утаивая последнее предложение. Интеллигенция, воюя со Сталиным, и отнюдь не только с ним одним, обманула общество и убедила его в том, что для Сталина великий гётевский «Фауст» является произведением менее значимым с художественной точки зрения, чем горьковская поэзия. Притом, что поэзия Горького гораздо ниже по художественному уровню, чем его проза.

На самом деле, Сталин предлагал не эстетическое, а метафизическое сопоставление. Он уловил в «Фаусте» Гёте нечто, отдающее той самой «мертвечиной вживе», которую мы обсуждаем. Но разве он один это уловил? А разве Томас Манн, восхищавшийся Гёте, не уловил того же самого?

Кто является и поныне настоящим героем из народа, наиболее емко вобравшим в себя весь героический дух Великой Отечественной войны? Конечно же, Василий Теркин.

Вчитаемся в его диалог со Смертью, имеющий для нас не только эстетическое, но и метафизическое значение:

 
За далекие пригорки
Уходил сраженья жар.
На снегу Василий Теркин
Неподобранный лежал.
Снег под ним, набрякши кровью,
Взялся грудой ледяной.
Смерть склонилась к изголовью:
– Ну, солдат, пойдем со мной.
Я теперь твоя подруга,
Недалеко провожу,
Белой вьюгой, белой вьюгой,
Вьюгой след запорошу.
Дрогнул Теркин, замерзая
На постели снеговой.
– Я не звал тебя, Косая,
Я солдат еще живой.
 

Сравните эти строки с подвываниями мерзавца, целующего костлявые руки живых мертвецов, каковыми в силу ненависти к стране стали русские белогвардейцы, пошедшие в услужение Гитлеру. Сравните и почувствуйте разницу. Почувствуйте разницу между живым и «мертвым вживе». Между нашим «Смерть не страшна» из песни «Бьется в тесной печурке огонь» и их яростным воплем «Да здравствует смерть!»

Примените для этого сравнения не только обычные эстетические средства, не только средства, предлагаемые этикой и гносеологией, но и особые средства, предлагаемые метафизикой.

Уловите этот живой дух советского солдата, преемственный по отношению к живому же духу защитника святой России,

Московского царства или Российской империи, – и тот мертвый дух, который несли в себе и тевтонские псы-рыцари, и немецкие нацисты. Недаром же эстетическим и метафизическим прологом к Великой Отечественной войне стал «Александр Невский» Эйзенштейна.

Уловите этот живой дух, а я продолжу цитирование Твардовского:

 
Смерть, смеясь, нагнулась ниже:
– Полно, полно, молодец,
Я-то знаю, я-то вижу:
Ты живой да не жилец.
Мимоходом тенью смертной
Я твоих коснулась щек,
А тебе и незаметно,
Что на них сухой снежок.
Моего не бойся мрака,
Ночь, поверь, не хуже дня…
– А чего тебе, однако,
Нужно лично от меня?
 

Согласитесь, налицо некое соединение почти лубковой картины с мистерией, причем с мистерией жизни. Теркин понимает всю силу смерти и все таящиеся в ней соблазны. Он понимает всю лживость смерти, уверяющей его, что мрака не надо чураться, что ночь – это тоже здорово. Но самое главное в том, что Теркин, находясь на грани небытия, улавливает коварство Смерти, которой от него еще что-то нужно. Ну, пришла Смерть – и пусть забирает. Так нет, ей от меня еще чего-то нужно! А значит – она не всесильна. Что ж, побеседуем. Так что тебе нужно лично от меня, Косая?

 
Смерть как будто бы замялась,
Отклонилась от него.
– Нужно мне… такую малость,
Ну почти что ничего.
Нужен знак один согласья,
Что устал беречь ты жизнь,
Что о смертном молишь часе…
– Сам, выходит, подпишись? —
Смерть подумала.
– Ну что же, —
Подпишись, и на покой.
– Нет, уволь. Себе дороже.
– Не торгуйся, дорогой.
 

Я надеюсь, что читатель прочитает полностью эту главу из поэмы Твардовского «Василий Теркин». А заодно перечитает и всего «Василия Теркина». А заодно – и великое стихотворение того же Твардовского «В тот день, когда окончилась война». А заодно – и его же «Теркина на том свете» («А уж с этой работенки Дальше некуда спешить… Всё же – как решаешь, Теркин? – Да как есть: решаю жить»).

Мало ли какие еще художественные произведения надо перечитать, какие музыкальные шедевры заново прослушать, какие живописные полотна, картины и спектакли заново пересмотреть, чтобы пережить, а не только понять умом этот фундаментальный конфликт между живым и «мертвым вживе».

Но это надо сделать. И еще что-то надо сделать для того, чтобы не просто сказать себе самому: «Я солдат еще живой», а восстановить в себе полноценную жизнь живого духа, готового сражаться с духом мертвым, тянущимся к тебе костлявыми руками, соблазняющим тебя смертным холодом лживого благополучия и лишающим тебя того счастья, без которого живой жизни нет и не может быть.

И не надо стесняться собственной слабости. Ибо эта слабость живого, слабость естественная и преодолимая. Ведь и Теркин, как вы убедитесь, если не помните наизусть цитируемое мной стихотворение, в какой-то момент оказался «томим тоской жестокой», оказался «одинок, и слаб, и мал». Мало того, он начал со Смертью выстраивать некие отношения. Чего, кстати, никогда делать нельзя, и что по слабости, малости и одинокости человеческой все когда-нибудь делали.

Испрашивая себе возможность прожить вместе с живыми День Победы, насладиться по-живому этим днем, разделить его великую праздничность со своими близкими, Теркин получил от Смерти естественный отлуп. И, приняв ее глумливое «не дам» (не дам тебе ничего из того, что ты просишь, ибо для того с тобой и говорю, чтобы насладиться твоей капитуляцией, твоим поражением), Теркин преодолел и слабость человеческую, и одиночество, и малость.

 
Дрогнул Теркин, замерзая
На постели снеговой.
– Так пошла ты прочь, Косая,
Я солдат еще живой.
Буду плакать, выть от боли,
Гибнуть в поле без следа,
Но тебе по доброй воле
Я не сдамся никогда.
 

«Не сдамся»… В каком-то смысле, Россия, ставшая после победы большевиков Союзом Советских Социалистических Республик, сдалась смерти в 1991 году. Да, она сдалась именно той самой смерти, которая дула на нее с Запада своим холодным дыханием. Разве нет? Ах, она просто возжелала большего благополучия, комфорта, процветания? Полно! В достаточно коротком введении нельзя всё детально обосновывать, но неужели интуиция живого духа не подсказывает читателю, что за всеми этими комфортами, гламурами, порнографическими кривляниями, извращениями и многим другим скрывается всё та же «смерть вживе». Она же уже почти не стесняется показывать свое подлинное обличие. Что такое постмодернистские некрофильские фокусы? Разве это не переход от тех соблазнов, которые требуют постоянного педалирования темы живости и жизненности всего того, что является на самом деле «смертью вживе» и не более того – к неизмеримо большей откровенности? Которая является, конечно же, прологом к откровенности окончательной.

Метафизическая война на пороге. И мы к ней пока что в полной мере не готовы. Но, всмотревшись в пляски на украинских площадях, удивительно близкие по своему жанру к разного рода карнавальным шествиям, во главе которых беременная смерть… Всмотревшись в оранжевые радения, именующие себя маршами мира… «Тотентанц»… Пляска смерти… Дух Запада спасовал перед смертью… Запад стал плясать под ее дудку, исполняя эти самые «тотентанц». Сначала «тотентанц» – потом «тотенкопф» – дивизия СС «Мертвая голова».

Глобальная «тотентанц» перерастает в оргию, очень похожую на те, которые исполняют на Украине прыгуны, восклицающие «Кто не скачет, тот москаль». «Тотентанц» – и Россия… Спасует ли Россия перед начавшейся «тотентанц»? Подчинится ли она тем, кто явно наследует дух дивизии СС «Мертвая голова»? Будет ли плясать под дудку госпожи Смерти, перестав различать дух мертвый и дух живой?

К счастью, кое-что свидетельствует о том, что отвращение к исступленной оргиастичности сотворяемой Западом «тотентанц», начинает выводить Россию из сладкого полусмертного потребительского небытия. Выходя из него, подобно Василию Теркину, Россия начинает шептать обледенелыми губами, что она еще не капитулировала перед Смертью. Что она еще живой солдат великого воинства Жизни. Жизни подлинной, метафизически полноценной.

И именно это просыпание – повторяю, еще очень небезусловное и неокончательное, – породило русское сопротивление в Донбассе.

Направляясь туда, я был абсолютно готов к тому, чтобы сражаться в рядах этого сопротивления вместе со всеми, кто отстаивает живую жизнь против «смерти вживе». И мне было в высшей степени безразлично, какую конкретную идеологию отстаивает живое начало в своем поединке с этой самой смертью, запрятавшейся внутрь чего-то живого, извращающей это живое, обрекающей его смерти.

Национализм – так национализм! Фундаментализм – так фундаментализм! Деникинский антикоммунизм – мол, к Гитлеру ни за что не пойду, за СССР против Гитлера готов сражаться, но большевиков по-прежнему ненавижу? – ну и ладно, как-нибудь и с этим общий язык найдем! Лишь бы речь шла о настоящей схватке живого начала со своим метафизическим антагонистом, прикрывающимся разнообразными личинами. В том числе и личиной так называемой Русской весны.

Каково же было мое изумление, когда я обнаружил внутри всего, что мне дорого, рядом с тем, что для меня свято и что меня восхищает, эту самую «смерть вживе». Даже и не очень-то скрывающую, что она именно смерть.

«Смерть вживе» никогда не говорит правды и не смотрит прямо в глаза. Она обрушивает на обрабатываемого ею наивного человека шквал вопиюще недостоверных сведений, крикливость которых должна по замыслу живых мертвецов убивать в людях сокровенное, неброское чувство правды.

Предлагаю читателю сначала ознакомиться со стихами господина Лебядкина, вызывающими у Достоевского тоскливое отвращение («некрасивость убьет»), а потом со стихами господина Мозгового. Некрасивые до судорог стихи Лебядкина («краса красот сломала член» и так далее) в сравнение не идут с шедеврами Мозгового.

И дело не в том, что Мозговой – графоман. То есть, точнее, дело не только в этом. И для того, чтобы понять, в чем действительно дело, и ощутить масштаб метафизического вызова, надо уметь отличать живую жизнь, пусть даже самую простую, наивную, незамысловатую, от «смерти вживе». С ее кривляющимися «тотентанц», они же Danse Macabre, они же изливаемые на потребителя концентраты вопиющей лживости и нескромности.

Лживость и нескромность… Нескромность и вульгарность… Вульгарность и никчемность. Вот те блюда, которыми наивных потчуют живые мертвецы, готовые притвориться чем угодно. Но не способные ни к честности, ни к скромности, ни к благородству, ни к той дееспособности, которую дарует только живая жизнь. И которая исчезает сразу же после того, как соблазненный «смертью вживе» человек отказывается от настоящей жизни, тяготы которой, конечно, огромны, но которая одна только и может даровать победительное начало.

«Опять Стрелков грустит», – восхищалась наша патриотическая интеллигенция, загадочным образом потерявшая в своем постмодернистском угаре то, что никогда терять нельзя – способность к некоему фундаментальному различению.

«Опять он лжет», – говорил я себе, сдерживая внутреннее негодование. Да, я знал, что он лжет. Но даже это не побуждало меня к каким-либо антистрелковским высказываниям. Потому что единство сил, готовых дать отпор бандеровцам, значило для меня слишком много. Но хотел ли Стрелков давать отпор бандеровцам?

Перед тем, как попытаться ответить на этот вопрос, я должен поведать читателю, о какой лжи Стрелкова я говорю и почему я убежден, что он лгал.

Я говорю о той лжи Стрелкова, согласно которой Россия не помогала ничем своим донбасским братьям, отданным на поругание бандеровской хунте и вынужденным почти что голыми руками сражаться с бандитами, захватившими власть и получившими доступ к украинским государственным арсеналам тяжелого оружия.

Ну так я точно знал, что Стрелков лжет по поводу того, что Россия оставила ополченцев-антибандеровцев без оружия. Что оружие передано. Что передано оно именно гражданским обществом России. Что его – более чем достаточно. Я знал это наверняка и всё время слушал лживые подвывания о том, что героические стрелковцы голыми руками останавливают танки, из рогаток сбивают бомбардировщики. И что, увы, при всем своем героизме они вынуждены проиграть украинским бандеров-цам, потому что оружия нет. Вы понимаете – нет вообще!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю