Текст книги "Серая Башня (СИ)"
Автор книги: Сергей Элгрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Сказал это и с подозрением уставился на меня.
Я ответил:
– Мастш Тольскер, вы простите, но, по-моему, вы несёте чепуху. Я не верю ни в каких «аэлий» – или как их там. А слово это – «хиндари» – действительно в ходу у меня на родине, в маленькой деревушке в Талессии.
– Но… как же объяснить это странное совпадение⁈
– Мастш Тольскер, вы давно смотрели этот свой словарь? Может быть, слово просто похоже, а ваша память сыграла с вами шутку?
– Ну… смотрел давно…
– Вот именно, мастш Тольскер. Скорей всего, вы просто ошиблись.
– Возможно, мастш Рой, – неуверенно проговорил Тольскер. – Но у меня сомнения…
– Пойдёмте-пойдёмте, – я, похлопывая Тольскера по спине, повёл его к двери корчмы. – Все ваши сомнения стопочка хизга развеет.
Дверь распахнулась, из проёма на нас полился свет, тепло, ароматы еды и звуки весёлых бесед. Мы вошли внутрь. На первом этаже находилась, собственно, корчма, а на втором – комнаты на ночь.
Народу здесь было не густо – но побольше, чем в прежней. Горели свечи и фонари, весело плясал огонь в очаге, у фигурки Йолша на стойке корчмаря курились благовонья, создающие праздничное настроение. На голове фигурки можно было заметить небольшой венок из еловых веток, а один из помощников корчмаря, молодой парень – возможно, его сын (обычно содержание корчмы было семейным делом, и почти все работники в ней были членами семьи корчмаря) – вырезал праздничную кружку из маленькой овальной тыквы. Близился Йолшев День – праздник Нового года – и в этот день в Стаентраде принято пить алкогольные напитки из специальных праздничных кружек, сделанных из маленьких продолговатых тыкв, украшенных рунами и традиционным народным орнаментом. Такой сорт тыкв даже имел собственное название – «Новогодняя тыква».
За одним из столов двое мужчин пили и играли в кости, в игру «Драконья семёрка». В этой игре используется набор из семи кубиков – с четырьмя гранями, с шестью, восемью, десятью, двенадцатью и двадцатью. Десятигранных кубиков в комплекте два. За другим столом сидело человек шесть, они пили, пыхтели трубками, закусывали и шумно беседовали. Ещё за одним столом сидели двое мужчин и заказывали что-то у полового. У дальнего конца корчмарской стойки стояли две женщины – юная и постарше – и с ними беседовал мужчина. Возможно, эти женщины – члены семьи корчмаря, жена и дочь.
Тольскер уверенно прошествовал к стойке, мы за ним.
– Хозяин! – громко обратился он. – Нам бы комнаты на ночь.
– Конечно, спадэн, – услужливо кивнул корчмарь. – У меня комнаты двухместные, вас устраивает?
– Само собой, – сказал Тольскер. – Значит, нам две комнаты. Мы оставили коней в твоей конюшне, пусть о них позаботятся, накормят. Я уже сказал конюшему мальчишке.
– Конечно, спадэн. Не желаете ли перекусить с дороги?
– Разумеется, желаем!
– Выпить? Не желаете ли самогоночки? У меня знатная самогоночка, спадэны, скажу я – на абрикосовом варенье. Прадедов рецепт! – корчмарь со значительным видом поднял указательный палец и потряс им в воздухе.
Тольскер хмыкнул.
– Ну что ж… Хорошая, говоришь? Горит?
Корчмарь аж подпрыгнул.
– Горит ли, мил спадэн? Пылает! Йолш тому свидетель! – корчмарь сделал рукой знак Йолша – «козу». – Сами проверьте, спадэны!
Он тут же исчез под стойкой, а вылез обратно уже с внушительной бутылью в руках. Внутри плескалась янтарная жидкость, ничем не отличная по цвету от любого другого хизга.
Корчмарь позвал нас за собой, и мы всей компанией проследовали к свободному столу недалеко от очага. На ходу корчмарь бросил половому, чтобы тот принёс кружек. Мы сели, а корчмарь с важностью поставил бутыль на стол. Прибежал половой, принёс кружки. Корчмарь разлил самогон, поставил кружки перед нами, потом зажёг лучину от свечи и поднёс к каждой кружке. Жидкость загорелась, огонёк был синего цвета и прозрачный.
– Неплохо, – сказал Тольскер, потом дунул, затушив огонь, поднял кружку, торжественно взмахнул в сторону корчмаря, и тут же сделал порядочный глоток.
Мы последовали его примеру.
– Ну как, спадэны? Знатная самогоночка? – довольно улыбался корчмарь.
Напиток, действительно, хоть и был крепок, пился легко, не было противных запахов, шибающих в нос – типа носков – а аромат и вкус действительно отдавали абрикосовым вареньем.
– Отлично, – сказал за всех Тольскер. – Только в пустом брюхе ещё сильнее заурчало.
– Сейчас-сейчас, – ответил корчмарь.
Он взял кувшин, наполнил самогоном из бутыли и оставил у нас на столе, а бутыль собрался унести обратно за стойку.
– Есть кролики, – сказал он и указал на очаг.
Там на вертеле над огнём жарились туши пяти или шести кроликов. Аппетитный аромат плыл по помещению, заставляя наши желудки выть от голода, с туш иногда капал жир и сок, и издавал шипение, попав в очаг.
– Сгодится, – сказал Тольскер.
– Ага, – кивнул корчмарь. – Всем крольчатины. Овощей, сыру, хлебу?
– Само собой, – сказал Тольскер.
– Что-нибудь ещё?
– Пока всё.
Корчмарь удалился, и мы остались сидеть в ожидании.
Корчмарь подошёл к двум женщинам у стойки и заговорил с ними, указывая на нас и на очаг. Те кивнули, и одна направилась к очагу, а вторая исчезла в подсобке рядом со стойкой. Вскоре обе подошли к нам, ставя на стол деревянные миски с овощным рагу и мясом кролика, миску с грубым хлебом и сыром.
Мы с аппетитом поели, а затем закурили – впрочем, курили только я и Тольскер – и расслабленно потягивали самогон. К нам подошла женщина что постарше и, убирая посуду, дружелюбно улыбнулась и спросила:
– Не нужно ли вам карт? Или, может, кости?
– Нет, спасибо, – ответил Тольскер.
– Не хотите попробовать нутки?
– Нутки? – удивился Тольскер.
Женщина смущённо улыбнулась и сказала:
– Я знаю, ещё не настал Праздник Йолша, но я уже начала готовить нутки. Хотите попробовать?
– Почему бы и нет, – сказал Тольскер, и женщина с довольной улыбкой покинула нас.
Вскоре она вернулась с подносом, на котором лежали нутки. Она дала каждому из нас по две нутки, кивнула и удалилась.
Нутки – это сладости, которые готовят на новогодний праздник, Йолшев День. Они делаются из варёной сгущёнки и орехов и выглядят как маленькие рунические камни. Собственно, руны на них и изображаются. Нутки коричневого цвета, а руны на них рисуются белой глазурью. Нутки можно назвать «съедобными рунами». Разумеется, самая часто изображаемая руна на них – это руна Йолша, «Кубок Йолша».
Тольскер съел только одну нутку, а вторую отдал Сэлдэну.
– У меня от сладостей зубы ломит, – сказал он.
Бедолага. Медицина в здешних местах, конечно, просто ужасная. Удивительно, что у Тольскера в его годы только зубы ломит, а не случаются приступы более серьёзных болезней.
Полакомившись нутками, ещё некоторое время проведя за распитием самогона, слушая приятный трактирный гул, стук семи многогранных костей о столешницу, треск дров в очаге, я решил, что мне пора отправляться на боковую.
Но сделать это сразу мне не удалось – я узнал, что кто-то трогал клипсу на ухе лошади, и с этим человеком произошло то, на что я и рассчитывал, когда смазывал клипсу мазью.
Я вышел наружу и сразу направился к конюшне. Там я встретил мальчика-конюшего. Он чертыхался и, прижимая к груди одну руку, второй поддерживал её и баюкал.
– В чём дело, малый? – спросил я строго.
Он заметил меня и подпрыгнул.
– Ты пытался украсть клипсу?
– Нет, господэн, – испуганно ответил мальчик.
– Да? А что же тогда у тебя с рукой?
Он быстро убрал руку за спину.
– Ничего, господэн.
– Смотри, – я погрозил пальцем. – В следующий раз будет ещё больнее. И, как видишь, я всегда узнаю, если кто-то пытается стащить клипсу.
– Я не пытался стащить, господэн. Только потрогал. И вдруг… Она будто ужалила меня, да так, что до кости прохватило. Меня аж подбросило в воздух. И лошадь начала беситься. Если бы я не выскочил из стойла, она бы меня затоптала.
– Она так и продолжила бы беситься, если бы я её не успокоил.
– Вы, господэн? Но вас же здесь не было.
– Мне не нужно быть рядом с лошадью, чтобы контролировать её.
Мальчик выглядел озадаченным.
– Как же это?
– А вот так, – сказал я, показал мальчику один палец, и вдруг моя лошадь издала одиночное ржание.
Я показал два пальца, и лошадь издала двойное ржание. Я показал пять пальцев, и лошадь – как не трудно догадаться – проржала пять раз.
Мальчик смотрел на меня ошарашенно. За всё время разговора я ни разу даже не взглянул на стойло с лошадью.
– Вы… вы колдун? – осторожным шёпотом спросил мальчишка.
Я загадочно улыбнулся и сказал:
– Может, колдун, а, может, и нет. Что тебе следует знать, мальчик – так это то, что не следует трогать украшения на моей лошади. Иначе ты рискуешь разозлить колдуна, и тогда я тебя прокляну.
– Конечно, господэн, – поспешно закивал мальчишка, испуганно и восхищённо глядя на меня.
Я погрозил пальцем:
– И никому не рассказывай о том, что ты сейчас видел. Когда мы уедем – тогда можешь. А пока – держи рот на замке. А то прокляну. Понял?
– Да, господэн.
– Вот и отлично. Спокойный ночи, малой, – сказал я и бросил мальчику монету. Тот ловко её поймал и поблагодарил, а я вышел из конюшни.
Я остановился возле входа в корчму, чтобы подышать свежим воздухом. Ночь стояла почти безоблачная, на небе мерцала россыпь звёзд, неспешно плыла крупная полная луна. Я курил и любовался ею, когда позади скрипнула дверь, и появился Даид. Заплетающимся от пьяни языком он произнёс:
Луна, ты – золотая монета!
Ты – горящий шар изо льда!
Ничего красивей тебя нету.
Уходишь днём ты куда?
Он икнул, отошёл к стене и начал мочиться.
Бедняга, он даже и не знает, что луна вовсе никуда не уходит – это спутник, что обращается вокруг планеты, и она вовсе не изо льда. А вот куски льда, летящие в космическом пространстве – это кометы. И вот такой «горящий шар изо льда» ему вряд ли захотелось бы повстречать – если тот свернул бы со своего курса и начал сближаться с планетой.
Снова скрипнула дверь, и появился Тольскер. Даид пьяно поприветствовал его и вновь повторил четверостишье. Тольскер усмехнулся и закурил трубку.
Глядя на звёздное небо, Тольскер произнёс:
– В какой-то книжке я прочёл такие строки:
Падает-падает звезда в ночи,
Падает в тёмный пруд.
Мы плывём на лодочке
По волнам любви.
Меня будто ледяной водой обдало. Откуда он может знать эту песню? Это старая любовная песня моего народа (разумеется, из уст Тольскера она прозвучала в переводе на стаентрадский). Почему он это продекламировал сейчас, при мне? Он ждёт от меня какой-то реакции? Я не должен показывать, что знаю эту песню. Я скосил глаза и увидел, что Тольскер наблюдает за мной. Я никак не отреагировал на его декламацию, продолжая молча курить трубку.
– А вы знаете к’кую-нить па’езию, м’стш Рой? – пьяно спросил Даид, еле стоящий на ногах.
– Нет, – ответил я, прекратил курить и вернулся в корчму.
Я попросил у хозяина небольшой котелок с водой или чайник, приготовил у очага отвар и с ним отправился наверх. Хозяин велел жене показать мне, где моя комната. Женщина, что угощала нас нутками, была весёлой и всю дорогу болтала без умолку. Я похвалил её нутки, и она просияла.
Пропустив меня в комнату, которую мне придётся делить с кем-то из спутников, она спросила, стесняясь:
– А что у вас за отвар? Знаете ли, я очень люблю готовить – и еду, и напитки, и даже отвары, так что мне было бы интересно узнать.
– Вряд ли вам будет интересен мой отвар. Это целебный отвар, помогающий при очень редком заболевании. Видите ли, я очень больной человек, и вынужден постоянно принимать отвары и лекарства, чтобы облегчить свою боль.
– О! Бедняжка… – жалостливо сказала она и скорчила сочувственную гримаску. – Мне так жаль. Желаю вам поправиться.
– Спасибо.
Она попрощалась и ушла.
Я достал из сумки пузырёк с лекарством, выпил его, затем съел порцию порошка, потом выпил отвар. После всех этих обязательных процедур можно было отправляться спать.
Я потушил свечу, разделся и лёг на кровать. В комнате было окно, и в него бил лунный свет. Струящимся, густым серебристым потоком он падал на пол.
Я положил рядом с собой перчатку – чтобы вовремя проснуться – а затем, наблюдая за лучами лунного света, прорезающими тьму в помещении, незаметно для себя уснул.
Глава 17
Падает-падает звезда в ночи (То слово)
Я брёл среди деревьев по краю рощи. Рядом начинался просторный луг, а через него тянулась разрушенная старинная стена. Стояла ночь. Над стеною проплывала огромная полная луна.
И ещё две, в других фазах.
Одна была убывающей, и от неё остался лишь тонкий полумесяц с рожками, смотрящими вправо, другая – тоже убывала, но от неё оставалось ещё целых три четверти.
Вдали упала звезда, и я услышал позади себя голос:
Падает-падает звезда в ночи,
Падает в тёмный пруд,
Мы плывём на лодочке
По волнам любви.
Я обернулся и увидел её. Она стояла посреди развалин, под древней аркой, и улыбалась.
Я расстроенно сказал:
Нету здесь волн,
И не в лодочке мы,
Тоскливо проходят
Дни нашей весны.
Она
Влюбилась в прекрасного парня,
Сбежала от папы и братца,
Принесла ему сердце моё,
А ему – лишь бы в лодку забраться!
Она ткнула пальчиком мне в грудь, и пальчик упёрся в чёрную крепкую броню.
Я
А что же – девице прекрасной
Не хочется плавать по волнам?
Пришла она в рощу ночную
Просто беседовать скромно⁈
– Хочется-хочется, – сказала она, развернулась и плавно скользнула во тьму, в проём арки, за разрушенную одинокую колонну, за стволы деревьев. Я последовал за ней.
Она сказала, не оборачиваясь:
Но разве не приятно
Наслажденье растянуть?
Разве не прекрасна
И награда, и к ней путь?
Я
Не в нашем случае, когда
Должны таиться мы, как воры.
И можем лишь издалека
Бросать мы друг на друга взоры.
И времени совсем уж нет,
Мгновение – вот наша вечность.
Она
У нас есть время! Сотни лет!
А рассуждать как ты – беспечность!
Когда-нибудь наши Дома
Помирятся, и вот тогда
Преград не будет перед нами,
Ничто не помешает уж,
Возляжем на постели красной,
Жена твоя – я, ты – мой муж.
Я
Какие сотни лет, позволь,
Когда и миг сулит мне муки,
Страдания, тоску и боль —
Миг, когда мы с тобой в разлуке⁈
Она остановилась и повернулась ко мне.
– Я чувствую всё то же, что и ты… – сказала она печально.
Она обняла меня, и наши грудные доспехи гулко стукнулись. Мы рассмеялись.
Я сказал:
Пожалуй, лучше снять броню.
Здесь нам ничто не угрожает.
Столица, город К’хронааль —
Дикозверей здесь не бывает.
Мы в считанные секунды избавились от брони и остались в выходных нарядах. Одежды на нас были полупрозрачны и отливали серебристым, золотистым, розоватым – в зависимости от того, как поворачивалась ткань и падал свет. Длинные волосы её струились водопадом до самой земли. Взгляд её был томный и пробуждающий желание, украшения на ней, пульсируя, сияли – будто дышали светом.
Мне очень понравилось, что под её прозрачной одеждой не было белья, ни вверху, ни внизу, всё было явлено взору.
Она окинула меня взглядом с ног до головы и сказала:
Да ты и без брони хорош!
Грудь широка и тонок стан.
Я
А как прекрасна ты, любовь!
Мечта. И сказочный туман.
Ты грёза, ты моя весна,
Луна на небе моих снов.
Я протянул к ней руку и провёл ладонью по щеке, запустил пальцы в её волосы, и продолжил:
– Я вижу, Дом твой, Рыбки Дом…
Моя рука скользнула по её спине вниз, я ухватил её за зад и закончил:
– Принес мне неплохой улов.
Она прыснула и шутливо меня оттолкнула.
Затем, блуждая руками по моему лицу, груди, плечам, сказала:
А ты – прекрасный, нежный мой
Любовник, прыгаю я с головой,
В ночную реку нашей страсти,
Всецело отдаваясь власти
Моей любви к тебе, большой, как море,
И безграничной, как небесье.
Хочу качаться я на волнах
В лодке любви с тобою вместе.
Я отступил назад, склонился над своей броней и кое-что достал из тайника. Я протянул ей светящийся цветок. Она приняла его, восторженно вздохнув. Мгновение она рассматривала его, а потом воткнула в волосы над левым ухом.
Она
Я слышала, художник ты.
Теперь увидела сама.
Приятен очень мне твой дар,
Я чрезвычайно польщена.
Я
Что значит «слышала»?
Похоже,
Ты спрашивала обо мне?
Она
Ну, разумеется, любимый.
Хотела всё знать о тебе.
После той встречи в башне я
Всё не могла тебя забыть,
Томилась ночи, вечера,
И от тоски хотелось выть
На три луны.
О, как я жаждала тебя увидеть!
И вот! Вот она я, и вот он ты,
Кто сердце смог моё похитить.
Ты предо мной, тебя я вижу,
Могу потрогать, целовать.
О, как прекрасен этот миг!
О, как мне чувства обуздать
Свои и не сойти с ума
От счастья, о, моя любовь!
Я прыгаю в пучину страсти,
К тебе плыву я, рыболов.
В сетях твоих я, добровольно,
Тебе отдаться я хочу!
Мне без тебя тоскливо, больно,
Возьми меня – прошу, шепчу.
Я
Я удивляюсь, дорогая,
О как же вышло так, что мы,
Друг друга вовсе и не зная,
Так сильно, крепко влюблены?
И не сомкнуть теперь нам глаз,
Всё вспоминая милый образ,
Любимый лик, фигуру, голос,
Тоскуя в одинокий час
От холода постелей наших,
От одиночества в ночи,
Не видя глаз, очаровавших,
Похитивших, укравших сны.
Недополучим поцелуев,
Объятий, и друг друга ласк,
Ведь злого рока ветер дует,
Жестоко дует он на нас.
Пред нами воды моря,
Которые не переплыть.
Ведь стоит Башня Над Рекой.
И сторож зоркий в башне той.
Она
Не надо о моём отце,
Пожалуйста, ах, не сейчас…
Она обняла меня и прижалась щекой к груди, продолжила:
Сейчас мы можем эти воды переплыть.
На лодке. Вздымая шквалы волн вокруг.
Вот эта травка, этот луг —
Чем не постель нам? Чем не море?
А эта ночь – чем не та ночь,
Когда познаем мы друг друга,
Когда друг другом насладимся,
Под сенью древ, на травке луга?
Я
А как же: 'Разве не приятно
Наслажденье растянуть'⁈
А как же: 'Разве не прекрасна
И награда, и к ней путь'⁈
Она
Как я могу сопротивляться,
Когда ты рядом, я с тобой⁈
Держаться сил нет. Наслаждаться
Хочу я в этот час ночной!
Любимый! Ведь я чувствую к тебе всё то же!
Взгляни: глаза блестят от слёз!
То – слёзы счастья от того,
Что я нашла свою любовь,
Есть я, есть ты, и никого
Вокруг нас нет, и мира нет,
И не кончается пусть ночь,
И не разбудит нас рассвет,
И не прогонит он нас прочь.
Любимый! Ведь я чувствую всё то же, что и ты!
Я рада нашей встрече в башне,
Я словно начала лишь жить
Теперь, и всё вокруг – неважно,
С тобою лишь бы рядом быть.
Мне кажется, сейчас я задохнусь,
Ты моё сердце захватил, меня пленил.
Ах, счастье разрывает мою грудь.
Смотри, как я дрожу. Будто струна deilynn .
Она действительно дрожала.
– Ну что – возляжем мы на травы средь берёз? – спросила она. – И унесёмся в мир любви и сладких грёз.
Она крепко обняла и страстно поцеловала меня. Это был такой поцелуй, от которого сердце начинает бешено колотиться, а мимо может проноситься вечность, годы, столетия, и ничего больше не хочется – только бы продолжать и продолжать этот поцелуй, всегда, вечно.
Этот поцелуй – будто вода для жаждущего посреди пустыни, и ты надеешься напиться этим поцелуем, и ты пьёшь и пьёшь его, и не можешь напиться, и чем больше пьёшь – тем больше хочется. Этот поцелуй – будто дыхание для задыхающегося, и ты дышишь и дышишь им, и не можешь надышаться, и задыхаешься от этого поцелуя, и не можешь им не дышать. Не можешь прекратить, и не можешь продолжать.
Когда, тысячелетие спустя, поцелуй закончился, она и я тяжело дышали, будто только что совершили восхождение на высокую гору, и в наших глазах плясали огоньки безумного безудержного желания, и ничто не могло остановить его. Наши руки блуждали по телам друг друга, дыхание было тяжёлым и шумным, мы смотрели в страсть, пляшущую в глазах друг друга.
Мы опустились на траву, и страстно целовались, срывали одежду, и бродили жадными руками по телу друг друга. Мы катались по траве и предавались безудержной страстной любви.
Где-то вверху бесшумно пролетел G’haedaeptys, на мгновенье нас накрыла его гигантская тень, но нам в тот момент до него не было дела. К тому же над столицей летали только безопасные, ручные аэптисы.
Внезапно трава и роща исчезла, и мы оказались на красной постели.
(Но ведь этого никогда не было!)
Это была просторная, огромная красная постель, тянущаяся во все стороны вдаль, а вокруг царила тьма и пустота. Дева, обнажённая, сидела на мне, и двигалась вверх-вниз, запрокинув голову и стоная, а мои руки гуляли по её телу, ненасытные, жадные, желающие предельно точно запомнить каждый изгиб, каждую ложбинку, каждую линию, чтобы потом я мог это вспоминать в одинокие ночи. Когда лишусь всего этого.
Ведь мы не могли быть вместе. Из-за конфликта наших Домов. Лишь так – урывками, в ночи крадучись, когда никто не видит и не знает – могли встречаться мы и предаваться неге. Лишь так, урывками, когда не знает её Дом.
Под моими руками, скользящими по её телу, вспыхивали звёзды и созвездия. T’ha-eliya kr’heaye. «Звёздные татуировки» – так это называется. Светящиеся татуировки в виде звёзд (t’ha-elle), созвездий (t’halillwrr) и сияющих ночных пейзажей – очень модное явление у нас на Родине.
Мои руки бродили по её телу среди светил, среди множества миров, других планет, и она, склонившись ко мне, прошептала одно слово:
– Dalanadriel'…
Глава 18
Сказка
Я встал в пятом дионе. Принял обязательные лекарства, оделся, собрался и спустился вниз.
Хмурый Тольскер – видимо, не выспавшийся и испытывающий похмелье – с гримасой отвращения завтракал в почти пустом зале корчмы. Кроме него тут был лишь Сэлдэн и зевающий за стойкой корчмарь. Тем не менее, огонь в очаге горел, в котлах что-то булькало, и воздух наполнялся соблазнительным ароматом пищи.
Сэлдэн вполголоса сообщал Тольскеру:
– Захожу, значит – и вижу такую картину… Мастш Рой с подушкой обнимается и что-то на непонятном языке лопочет! Ну я похохотал немного и лёг на свою кровать. Он внезапно успокоился, прошептал какое-то иностранное слово и затих.
– Что за слово-то? – хмуро спросил Тольскер, не проявляя особого интереса к рассказу.
– Что-то вроде «хренаель», «ларихрень»…
– Хм, – лишь буркнул Тольскер и продолжил завтрак.
– Доброго утречка, мил спадэн! – поприветствовал меня корчмарь с поклоном.
– И вам доброго, хозяин.
Тольскер и Сэлдэн обернулись.
– О, мастш Рой! – воскликнул Тольскер. – С почином нас, мил спадэн! Вместе первые сутки в пути провели. Можно сказать, уже братьями стали.
– Ага, – буркнул я и сел за стол напротив Тольскера.
Тольскер завтракал варёными яйцами, сыром, чёрствым хлебом, а в кружке у него было, похоже, вино. Я попросил у корчмаря того же, и он сказал:
– Могу ещё кашу принести, спадэн – овсяную, с сухофруктами. Хороша с утра, и желудку польза.
– Почему бы и нет. Неси.
Снаружи ещё стояла темень. Корчма постепенно просыпалась – появлялись работники, члены семьи корчмаря – зевающие жена и дочь, сразу же занявшиеся приготовлением еды, половые – мальчишки – сначала шатавшиеся без дела, а потом ушедшие на улицу.
Спустился Даид. Тольскер сделал ему выговор за долгое спаньё, затем мы дали ему время перекусить, сами при этом напиваясь вином в дорогу. Тольскер вскоре вновь перешёл на самогон. Потом Сэлдэн по приказу Тольскера набрал кое-каких припасов в путь. Затем мы расплатились с корчмарём и вышли наружу, в холод, во тьму, в снег.
* * *
Стояла почти такая же густая метель, как позавчера. Белая пелена превращалась в мглу. Мир вокруг очень быстро исчезал под слоем снега.
Кони были сонливы и шли нехотя. Метель бросала нам в лицо пригоршни снега, дорога всё так же вела к побережью, время от времени я проверял след, прибегая к Тэ-Сю А’ргаэ. Местность вокруг казалась опустевшей или погружённый в зачарованный зимний сон. Всё укутала белая пелена.
Несколько дионов мы ехали по заснеженной дороге. Уже рассвело, но мир вокруг продолжал казаться спящим. Или даже – несуществующим. Будто мы ехали по чистому белому листу. Лишь слабые силуэты деревьев иногда проступали по обочинам, напоминая размытые линии чёрной туши на белой бумаге.
Лошади сражались со встречной метелью и капризничали. Кони моих попутчиков слушались наездников хуже, чем моя лошадка, у меня не бывает проблем с ездовыми животными.
Земля была белой, небо белым, и белая метель – сплошная молочная пелена – висела у нас перед глазами. Если бы не мой встроенный «компас» – Тэ-Сю А’ргаэ – мы бы заблудились в пурге. Чтобы переброситься парой слов приходилось кричать. Иногда метель становилась такой густой, что мы теряли друг друга из виду, и в этот момент мне казалось, будто я – единственное существо в этом мире. Тогда я остро ощущал своё одиночество. А ещё вспоминал о том, что я здесь чужак.
Ещё пара дионов пути, и впереди показался лес. Он внезапно вырос перед нами высокой тёмной стеной, вынырнув из густой матово-белой пелены. След воров вёл через него, казённый тракт тоже, и мы ступили под своды могучего леса.
Лес был сосновый. На фоне высоких деревьев-великанов мы ощущали себя карликами. Мелкими человечками из земли Ангоф. Они тоже живут среди гигантских деревьев, в окружении огромных зверей, птиц, рыб, рептилий и даже насекомых. А над лесами стоят высокие белые башни, в которых живут их правители. Впрочем, об этом в другой раз.
Расскажи я попутчикам о землях Ангоф, они бы, вероятно, рассмеялись и решили, что я рассказываю сказки. Они бы не поверили ни единому слову. Но что если сказки – это реальность? Что если я сам – сказка? Что если я – поэзия, история, легенда, миф?
Метель потихоньку слабела, деревья давали кое-какую защиту от снега, и мы, пока двигались через лес, могли немного отдохнуть и насладиться периодом затишья. Воздух был влажный, и погоду правильней было бы назвать промозглой, нежели зимней.
Лес всё не заканчивался, он тянулся и тянулся вдаль, и мы провели уже больше диона, двигаясь через него, когда внезапно у нас на пути возникли они.
Глава 19
Они
Они появились из-за деревьев, преградив нам путь, и можно было предположить, что они нас специально поджидали.
Это были три всадника, и выглядели они совершенно необычно для здешних мест.
На них сидели доспехи: серые, из непонятного материала, толстые и мощные на вид, форма доспехов и узоры совершенно не похожи ни на что стаентрадское, да и вообще принадлежащее к какой-либо известной в этих краях культуре. Поверх доспехов накинуты просторные чёрные балахоны. На головах шлемы. На затылке у шлемов – отверстия, через которые пропущены пучки волос, «хвосты». Волосы белые и необычайно длинные – до лопаток и ниже. На месте лиц – металлические маски с прорезями для глаз.
Мы остановили коней, три всадника тоже стояли неподвижно. В молчании мы взирали друг на друга. Я внимательно оглядел незнакомцев и заметил, что у них нет поводьев, они держатся за ручки на сёдлах, а у каждой из лошадей окровавлено ухо. Ужасно. Какая грубая работа. Какие варварские, устаревшие и негуманные методы они используют для управления лошадьми. Меня передёрнуло от отвращения к этим трём ничтожествам.
Один из всадников привстал на стременах, и прозвучал рокочущий металлический голос, совсем не похожий на голос человека:
– H’aadri! Ae’hd k’hegaten! H’aes tor T’haenm Rinn-Larr-el'!
– Что? Что они говорят? – удивлённо спросил Даид, ни к кому конкретно не обращаясь.
Тольскер хмурился.
Ещё один всадник привстал на стременах и прокричал:
– Ed’ha t’hou b’hen iomla Staen Rokas de Ori – e’h b’hen tionad d’horniel' aen b’hen prev Meya N’lokk! Cum’hnikh t’hvau g’haedn sincearr!
– Ничего не понятно, – чертыхнулся Даид. – Кто это такие? На каком языке говорят? Чего хотят?
– Эльс их разберёт, – проворчал Тольскер.
– Это что – знаменитые дикари из северных областей? – спросил Сэлдэн.
– Nee dirr erraid! – продолжали кричать незнакомцы. – Nee sabhail' Ori!
Мы уже приготовились к сражению, но… Прокричав последнюю фразу, таинственные всадники в масках развернулись и ускакали прочь. Даид облегчённо выдохнул, Сэлдэн отёр пот со лба, а Тольскер выглядел растерянным.
– Ничего не понимаю, – сказал он, переводя взгляд с одного из нас на другого.
Я пожал плечами.
– Тоже ума не приложу, что это было и кто это такие.
– Может, это и есть знаменитые дикари с севера – из земли Сэйгдэран? – вновь сказал Сэлдэн. – Господэн, вы знаете что-нибудь о северных дикарях?
Он обращался к Тольскеру. Тот пожал плечами.
– Ничего не знаю. Говорят, это просто племена, собранные из всякого сброда – пираты, бандиты, преступники, сбежавшие из Стаентрада.
– Но есть среди них и не только стаентрадцы, – заметил Сэлдэн. – Иногда к пиратам примыкают те, кто приплыл на кораблях из других стран – с противоположенного берега Моря Пфортуны.
– Думаешь, это хвандорцы? – недоверчиво спросил Тольскер.
Сэлдэн пожал плечами.
– Язык у них странный. Не очень на хвандорский похож, – сказал он.
– Верно, – ответил Тольскер. – Зато похож на норжский. Только очень искажённый.
– А что если всё это вообще не имеет к нам никакого отношения? – сказал я. – Может, они приняли нас за других? А потом, осознав ошибку, отбыли восвояси.
– Может быть, – ответил Тольскер. – Но меня очень интересует на каком языке они разговаривали, что они говорили, и что это за доспехи были у них.
– Если это сэйгдэран, – сказал Сэлдэн, – тогда можно не искать особого смысла в этой встрече. Если это сэйгдэран – тогда это просто разбойники, прячущиеся в лесу и грабящие путников. Говорят на непонятном языке? Значит, иностранцы. Какое-нибудь отребье, прибывшее на пиратских судах издалека и примкнувшее к племенам Сэйгдэран. Увидели, что нас больше и мы при оружии, усомнились в своих силах и сбежали.
– Но если это не сэйгдэран, – сказал Тольскер, – тогда эта встреча может быть связана с нашим расследованием.
– Господэн, – обратился к нему Даид. – Вы сказали, что язык похож на норжский. Что если это люди императора Желвана, и они предупредили нас, чтобы мы не преследовали воров?
– Мне кажется, ты ближе всех к истине, – ответил Тольскер.
– Если это люди Желвана, – сказал Сэлдэн, – и они хотели предостеречь нас, чтобы мы прекратили преследование – тогда стоит ждать новой встречи.
– Боюсь, ты прав, племянник, – мрачно ответил Тольскер. – Боюсь, ты прав.
Племянник? Вот оно что. Оказывается, Сэлдэн – племянник Адэрана Тольскера, и полное его имя – Сэлдэн Тольскер. Теперь понятно, почему Тольскер терпит возле себя этого вспыльчивого психопата.
* * *
Стемнело. Пурга не прекращалась, но мы добрались до корчмы. Дороги совсем занесло, не было видно ничего уже на расстоянии нескольких эйтов, кони продвигались с трудом. В воздухе стояла сырость и задувал холодный ветер.
Все подъезды к корчме были занесены. На снегу не было видно копыт, во дворе было пусто. В окнах горел свет, но корчма казалась одинокой, затерянной в пустом снежном мире.
Мы спешились, оставили коней у коновязи и поднялись по ступенькам к двери. Неподалёку стояла конюшня, но ворота были закрыты и никто не вышел нам навстречу. Наверное, в такую погоду здесь не ждут гостей.
