Текст книги "Конев. Солдатский Маршал"

Автор книги: Сергей Михеенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

Глава шестая.
РАССТРЕЛЫ. 1937 ГОД И ДРУГИЕ

По окончании академии Конева направили в Белорусский военный округ командиром 37-й стрелковой дивизии. Она была расквартирована в Речице. Именно с ней Конев участвовал в Белорусских манёврах 1936 года и получил высокую оценку командующего войсками округа И.П. Уборевича. В феврале 1965 года в беседе с Константином Симоновым Конев признается, что в Белорусский военный округ его «забрал» Уборевич.

Дивизия Конева в составе «синих» стояла в обороне. «Эта оборона была многополосной, глубокоэшелонированной, – вспоминал маршал, – с системой траншей, ярко выраженными батальонными районами и противотанковой системой огня. Это было новое. Система противотанкового огня была организована и на переднем крае, и в тактической зоне обороны, и по всей оперативной глубине».

Строя оборону с противотанковыми рубежами, Конев, как он рассказывал потом Константину Симонову, отказался от «принятого тогда метода рыть одиночные ячейки и организовал целый укреплённый район с отрытием траншей и ходов сообщения, с возможностью полного маневрирования внутри этого района, не поднимая головы выше уровня земли».

– Мы оборудовали такой командный пункт, – не без гордости вспоминал те учения маршал Конев, – что на него приводили потом тогдашнего начальника штаба французской армии генерала Гамелена. Генерал был в группе иностранных наблюдателей. И вот пришёл генерал Гамелен и осматривал образцовый командный пункт. КП французу понравился. Понравилось и то, как командир дивизии расположил и обустроил боевые линии своих полков.

Первую правительственную награду – орден Красной Звезды – Конев получил в августе 1936 года. В мирное время. За прекрасную боевую выучку вверенного ему подразделения. Но в воздухе тогда уже пахло войной.

Командующий округа И.П. Уборевич явно симпатизировал молодому и перспективному комдиву, называл его «Суворов». Хорошее образование, ярко выраженная командирская жилка, здоровые народные корни, что в те годы было немаловажно. Вскоре Уборевич перевёл Конева во 2-ю Белорусскую дивизию, которая считалась, как сейчас говорят, элитной. «Это была особая дивизия, – рассказывал Иван Степанович, – на положении гвардейской. Она была лучше других экипирована, полностью укомплектована, на всех учениях, манёврах и парадах всегда представляла Белорусский военный округ. К тому же 2-я Белорусская дивизия находилась на главном, минском, оперативном направлении». Понятно, что Уборевич хотел иметь во главе такой дивизии хорошего и надёжного командира.

В это время Конев отрабатывал со своими полками взаимодействие с танковыми частями. Стрельбы – только боевыми патронами и снарядами. Характерно следующее: учились в основном наступательному бою, к обороне практически не готовились. Ни обороняться, ни отступать не собирались. Этого требовала тогдашняя военная доктрина. Бить, как тогда говорили, врага на его территории и малыми силами. Очень скоро Красная армия будет пожинать горькие и катастрофически богатые плоды этой доктрины на бескрайних полях сражений и поражений 1941 года. За первые пять месяцев войны наши потери одними только пленными составили 3 800 000 человек – 70 процентов всей численности Красной армии на 22 июня 1941 года.

В те дни, когда Конев водил по белорусским полигонам свою 2-ю стрелковую дивизию, в Минске и окрестностях квартировал кавалерийский корпус, которым командовал другой будущий маршал будущей великой войны – Георгий Константинович Жуков. Одновременно Жуков занимал должность начальника минского гарнизона.

Конева и Жукова связывали непростые отношения. Но попробую предположить, что осложнялись они больше окружением того и другого, а затем, в качестве второй волны, историками и публицистами, вольно рассуждающими о войне, а заодно и о сложностях взаимоотношений главных её действующих лиц.

Вспоминая белорусский период предвоенной службы, Конев, к примеру, сказал буквально следующее: «…наши добрые отношения завязались во времена, когда мы вместе служили в Белорусском военном округе». О том же, как развивались взаимоотношения этих двух полководцев, которым суждено было стать маршалами, бравшими в 1945-м Берлин, мы ещё поговорим.

В июле 1937 года, когда политическая атмосфера в стране была накалена до предела и при этом источник высокой температуры был обнаружен именно в войсках, Конева прямо с партийной конференции Белорусского военного округа вызвали к телефону. Звонил заместитель начальника Главного политического управления Булин [10]10
  Булин Антон Степанович(1894—1938) – армейский комиссар 2-го ранга (1935). Член РСДРП(б) с 1914 года. В годы Гражданской войны – политработник. В 1928 году был одним из руководителей «внутрипартийной оппозиции», которая выступала против «недостаточной активности партийных и политических органов армии, против фактов искажения партийной линии в содержании военно-политического воспитания». С 1928 года заместитель начальника Главного политического управления РККА. С 1930 года кандидат в члены ЦК ВКЛ(б). До 1937 года начальник Политуправления Белорусского военного округа. С 1937 года начальник Управления по комначсоставу РККА. 5 ноября 1937 года был арестован. На суде отказался признать предъявленные ему обвинения. В июле 1938 года приговорён к смертной казни. Расстрелян. В 1955 году реабилитирован и восстановлен в партии.


[Закрыть]: срочно прибыть в Москву к наркому обороны К.Е. Ворошилову.

У Конева с наркомом были хорошие, деловые отношения. Благодаря Ворошилову он теперь занимался любимым делом, потихоньку, не спеша, но последовательно, с ощущением твёрдой почвы под ногами, осваивал военную науку и в теории, и на полигонах, одновременно поднимался по служебной лестнице. Не ловчил, не обходил трудности по мелководью да вброд, всё давалось потом и постоянной кропотливой работой, работой и работой. Идеи партии принимал, борьбу её понимал. О том, что считал неправильным, помалкивал. На партийных собраниях вёл себя так, как подобает командиру, горячих на слово обрывал, хорошо зная, чем это может кончиться.

И вот – звонок. Из Москвы. От наркома. Что он мог означать? А означать он мог в то время всё что угодно.

Ещё весной, 29 мая, по «делу Тухачевского» был арестован командарм 1-го ранга И.П. Уборевич. Вместе с ним другие военачальники РККА: комкоры А.И. Корк, Р.П. Эйдеман, Б.М. Фельдман, В.М. Примаков, В.К. Путна, командарм 1-го ранга И.Э. Якир. 11 июня Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР в составе В.В. Ульриха, Маршалов Советского Союза В.К. Блюхера и С.М. Будённого, командармов Я.И. Алксниса, Б.М. Шапошникова, И.П. Белова, П.Е. Дыбенко и Н.Д. Каширина рассмотрело дело о военно-фашистском заговоре и приговорило его участников к расстрелу. Газеты тех дней пестрили заголовками и информационными сообщениями о ходе следствия и новых показаниях заговорщиков. «Военно-политический заговор против советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами». «Органами Наркомвнудела раскрыта в армии долго существовавшая и безнаказанно орудовавшая, строго законспирированная контрреволюционная фашистская организация, возглавлявшаяся людьми, которые стояли во главе армии». Однажды Коневу в руки попала довольно популярная тогда «Литературная газета»: «И вот страна знает о поимке 8 шпионов: Тухачевского, Якира, Уборевича, Эйдемана, Примакова, Путны, Корка, Фельдмана…» В конце коллективного письма известных писателей, инженеров человеческих душ, негодующее: «Мы требуем расстрела шпионов!» Конев пробежал длинный список подписавших: Вс. Иванов, Вс. Вишневский, Фадеев, Федин, Алексей Толстой, Павленко… Завёрстанное рядом, такое же негодующее, письмо ленинградских писателей: Слонимского, Зощенко…

Шпионоврасстреляли на следующий же день после обнародования приговора, то есть 12 июня. Но газеты требоваликазни ещё неделю. Белорусским военным округом командовал командарм 1-го ранга Иван Панфилович Белов. Во время судебных слушаний Белов находился в зале заседания в качестве члена Военного совета при наркоме обороны. Позже, когда Конев был уже за тысячи километров от Минска, на Дальнем Востоке, до него дошли слухи, что командующий округом крайне неосторожно повёл себя на заседании Военного совета 21 ноября 1937 года: заявил, что чистка, проводимая в войсках среди комсостава, отрицательно сказывается на ходе боевой и политической подготовки, что многие части практически парализованы.

Слухи оказались верными. Ивана Панфиловича Белова, что называется, прорвало: он заявил, что «было много перестраховочных представлений, было много слухов, когда люди сводили счёты, когда принимали за врага не того, кого надо. Люди, которых ни в партийном, ни в другом порядке не оценивали с плохой стороны, берутся органами НКВД». Герою Гражданской войны, бывшему главкому Туркестанской республики и командующему Бухарской группой войск РККА, вероятно, простили бы и «перестраховочные представления», и «слухи», и то, что «принимали за врага не того, кого надо», но последняя фраза, сказанная им в запале об «органах НКВД», погубила Белова. Позже, уже в январе 1938 года, Конев узнает, что командарм 1-го ранга Белов арестован. История с Уборевичем повторится. Белова расстреляют 29 июня 1938 года.

И вот – звонок из Москвы. Так брали многих. Чтобы не будоражить войска и семьи, не поднимать шума в гарнизонах, командармов, комкоров и комбригов вызывали в Москву, а там, на вокзале, их ждали машины с вежливыми офицерами сопровождения…

На всякий случай Конев спросил о цели вызова и… что иметь с собой. Булин ответил:

– Обо всём узнаете на месте. Захватите с собой пару белья. Больше ничего.

Семья в то время жила с ним в Минске. Пришёл домой, сказал жене о срочном вызове в Москву. Анна Ефимовна побледнела. Конев решил тему не развивать, но, уезжая, попрощался так, как если бы уезжал навсегда.

Внучка маршала Анна Васильевна Конева, вспоминая семейные предания, рассказывала мне зимой 2010 года:

– Бабушка говорила, что в те дни дед спал с пистолетом под подушкой. Чтобы успеть застрелиться, если придут за ним…

Ехал в поезде и перебирал в памяти недавнее прошлое: что могло быть такого, за что…

Был один эпизод. Как же, был. Ещё когда служил в 37-й дивизии…

Однажды начальник политотдела дивизии Медовый пришёл к нему возбуждённый и начал такой разговор: в Азово-Черноморском крае бдительные органы раскрыли заговор врагов, что немедленно необходимо созвать комиссаров частей для того, чтобы, во-первых, это обсудить и всячески одобрить, а во-вторых… Во-вторых, не исключено, что подобные элементы скрываются и в их дивизии, маскируясь под честных командиров и преданных партийцев… Медовый был настолько уверен в том, что совещание комиссаров с такой повесткой дня необходимо, что отмахнуться от него просто так было невозможно. Пришлось созваниваться с армейским комиссаром Булиным, который тогда руководил Политуправлением Белорусского военного округа. Конев вспомнил, как заволновался вдруг Антон Степанович и не осмелился принять какое-либо решение. Чуть позже пришла шифровка: Булин связался с начальником Политуправления РККА Я.Б. Гамарником – тот не рекомендовал подобные мероприятия. Но Гамарник вскоре застрелился и посмертно был объявлен врагом народа.

Много лет спустя Иван Степанович прочитает «откровения» бывшего своего заместителя Медового: «С полной ответственностью заявляю, что Конев на протяжении многих лет был интимно очень близок к Булину и последний покрывал очень много безобразий Конева… В моей постановке усмотрел желание заниматься сенсациями и категорически запротестовал против созыва комиссаров… Конев при помощи Булина переведён на Восток…»

Письмо-донос было из ЦК ВКП(б) переслано в Политуправление РККА. Попало в руки Л.З. Мехлиса. Но тут решающую роль сыграла позиция нового начальника Политуправления П.А. Смирнова. Смирнов прочитал письмо и наложил следующую резолюцию: «Сообщить т. Шубу [11]11
  Заместитель заведующего политико-административным отделом ЦК ВКП(б).


[Закрыть], что Конева мы проверяли. Пока сомнений не вызывает, работает хорошо. 25/XII-37. Смирнов». Мехлис отстал от Конева. Но только на время.

Ничего этого тогда Конев не знал. Даже того, что судьба спасает его, вызволяя из Белорусского военного округа.

Глава седьмая.
КОМАНДИР ОСОБОГО «МОНГОЛЬСКОГО» ЭКСПЕДИЦИОННОГО КОРПУСА

В Москве на Белорусском вокзале его уже ждала машина. Конев сразу взглянул на фуражку, на петлицы встречающего и вздохнул с облегчением: это был человек из секретариата К.Е. Ворошилова. Но, поздоровавшись, на всякий случай спросил:

– Куда едем?

– В Наркомат, – коротко ответил тот.

В Наркомате его проводили к Ворошилову О том, что было потом, пусть расскажет сам Конев: «После выяснения ряда вопросов К.Е. Ворошилов спросил меня, знаю ли я Дальний Восток. Я ответил, что знаю, воевал там, прошёл до Владивостока включительно. Знаю ли я Монголию? Ответил, что Монголию немного знаю: наша 2-я Верхнеудинская дивизия находилась на границе с Монголией и Маньчжурией, когда там развёртывались бои за освобождение Забайкалья от банд Семёнова, я хорошо представляю себе весь район, особенно восточную часть Монголии, её бескрайние степи, характер её местности. К тому же 2-я Верхнеудинская дивизия принимала участие в ликвидации банд Дитерихса. Ворошилов тогда сказал: “Нам нужно послать в Монголию представителя – советником при Монгольской Народной Армии. Как вы смотрите, если мы вас назначим на эту должность? Справитесь ли вы с ней?”

Для меня, разумеется, этот вопрос был неожиданным, но я сразу понял, что отказываться не имею права, и заявил: “Справлюсь, товарищ народный комиссар, я согласен на это назначение”.

Ворошилов был в высшей степени удовлетворён таким ответом, и у него вырвалась реплика: “А говорят, что у нас нет кадров. Очень хорошо, товарищ Конев, что вы сразу согласились поехать в Монголию и выполнить это ответственное поручение. Сегодня состоится заседание Политбюро. Я доложу на Политбюро о вашем согласии, и вопрос о вашем отъезде будет окончательно решён”».

Конечно, Конев мгновенно понял, что это не простое повышение, а то, которое, в случае если он выполнит порученное ему задание, определит его будущее. Так и произошло. И так потом, на протяжении всей службы в войсках, Конев, получая приказ любой сложности, будет по-солдатски отвечать: «Есть», без долгих размышлений и колебаний.

Конев: «Действительно, вечером состоялось решение Политбюро о моём назначении. Меня известили, что в Монголию вместе со мной едет делегация. После этого сообщения я был вызван в Кремль к Сталину с тем, чтобы получить от него личные указания в связи с предстоящей командировкой. Сталин объяснил обстановку, складывающуюся в Монголии. Он сказал, что в связи с наступлением японцев в Маньчжурии у них подготовлен и план захвата Монгольской Народной Республики, а задача советских войск – не допустить захвата Монголии японскими войсками, не допустить выхода японцев к границам Советского Союза в районе озера Байкал и не дать им перерезать нашу дальневосточную магистраль. Далее мне было сказано, согласно договору о дружбе между Монгольской Народной Республикой и Советским Союзом, поставить вопрос об опасной угрозе, нависшей над Монголией, и о готовности Советского Союза оказать Монголии необходимую военную помощь».

На восточных рубежах СССР обстановка в этот период резко осложнилась. Потерпев фиаско в схватке с Красной армией и советской дипломатией в 1920-е годы, японцы пошли по другому пути. У юго-восточных границ Монголии из остатков своих военных ресурсов, дислоцированных на материке, они изготовили «троянского коня» – марионеточное государство Маньчжоу-Го, укрепили его, вооружили, оснастили самой новейшей на тот период военной техникой. Вскоре Маньчжоу-Го предъявило территориальные претензии к МНР. Начались пограничные конфликты с Монголией. Угрозы простирались значительно дальше и глубже монгольских границ. Терпеть такого соседа стало опасно. В 1936 году Германия и Япония заключили «Антикоминтерновский пакт», после чего в отношении союзников СССР японцы начали наглеть в открытую. Квантунская армия, дислоцированная на материке, неподалёку, могла решить «монгольскую проблему» в результате одной стремительной операции. 7 июля 1937 года началась война между Японией и Китаем. Японцы быстро продвигались вглубь Китая. Под угрозой оказалась единственная коммуникация – Транссибирская магистраль, которая связывала европейскую часть СССР с её дальневосточными областями и краями. Армия МНР насчитывала чуть больше 17 тысяч штыков. Реальной силы она не представляла. Спасти ситуацию, то есть преградить японцам путь в Монголию, могли только советские войска. Пока Конев был в дороге, в штаб Забайкальского военного округа пришла секретная директива за подписью Сталина: «Первое. Пакт о взаимной помощи (имеется в виду Пакт от 1936 года между СССР и МНР. – С. М.)гарантирует нас от внезапного появления японских войск через МНР в районе Байкала, повторяю, Байкала, от перерыва железнодорожной линии у Верхнеудинска (ныне Улан-Удэ. – С. М.) и от выхода японцев в тыл дальневосточным войскам. Второе. Вводя войска в МНР, мы преследуем не цели захвата Монголии и не цели вторжения в Маньчжурию или Китай, а лишь цели обороны МНР от японского вторжения, а значит, и цели обороны Забайкалья от японского вторжения через МНР».

В Забайкальском военном округе спешно разрабатывали операцию по вводу войск в Монголию. После Гражданской войны, когда здесь сходились в кровавой рубке красногвардейские отрады и казачьи формирования атамана Семёнова, а также орды самозваного правителя Монголии барона фон Унгерна, это была первая крупная операция.

Забайкальским военным округом командовал командарм 2-го ранга Михаил Дмитриевич Великанов. Задача командующего была принять прибывающие с запада войска, а затем обеспечить их продвижение через границу по старинному тракту Кяхта—Улан-Удэ и далее вглубь Монголии. Из частей, дислоцированных в Забайкалье, а также из прибывающих войск в спешном порядке формировался 57-й Особый экспедиционный корпус. Возглавил его комдив Иван Конев. Иногда группировку Конева в документах той поры называли Группой усиления монгольской армии. Когда 17-тысячную армию МНР, состоящую в основном из лёгкой кавалерии и пехотных подразделений, вооружённых стрелковым оружием, усиливают 30 тысячами, 280 бронемашинами, 265 танками, 107 самолётами различных типов, сотнями орудий, тысячами пулемётов, то такую объединённую группировку правильнее было бы именовать иначе. Но её назвали 57-м Особым «монгольским» корпусом. Правда, определение принадлежности взяли в кавычки.

Марш из Улан-Удэ на Кяхту начался 20 августа. В авангарде шли 36-я дивизия и 32-я мотомеханизированная бригада. Неделю спустя на монгольский аэродром в Баян-Тумене совершили посадку 52 советских самолёта. 28 августа механизированная колонна 36-й дивизии и 32-й бригады пересекли монгольскую границу и по тракту Кяхта—Улан-Батор двинулись вглубь Монголии.

Разведка тем временем сообщала, что Квантунская армия находится в местах постоянной дислокации в состоянии готовности, но приказа выступить не получала. Конев торопил войска. Вперёд! Вперёд! Можно было предположить, что японская разведка тоже не дремала, и марш советского экспедиционного корпуса на Улан-Батор секретом уже не являлся. Теперь важно было выиграть время. Опередить японцев, выйти к коммуникации Калган – Улан-Батор и тем самым отрезать для японцев всякую возможность для вторжения.

Третьего сентября передовые части экспедиционного корпуса достигли города Саин-Шанда, через который проходила дорога на Улан-Батор из Калгана. К 9 сентября 1937 года Особый корпус закончил сосредоточение и занялся обустройством на новом месте.

Разведка доносила: части Квантунской армии не двинулись с места. Марш корпуса комдива Конева оказался настолько стремительным, что японцы, явно опаздывая с выступлением, решили остаться на месте, потому что иное теряло всякий смысл. Этот бросок в Монголию впечатлил не только японцев, но и самих участников марша. Впоследствии, во время Великой Отечественной войны, Конев не раз будет применять нечто подобное – например, чтобы перехватить важнейшие коммуникации или чтобы закрыть образовавшийся «котёл» и покончить с очередной группировкой окружённого противника. Дочь маршала Наталия Ивановна не раз повторяла мысль о том, что Конев и как человек, и как полководец постоянно формировал себя.

После завершения похода, в Москве, докладывая Главному военному совету, Конев более отчётливо прояснил обстановку, сложившуюся в тот период в Монголии и вокруг неё. Стилистика, характерная для того времени, в данном случае не важна. «Известно, что опоздание с вводом войск РККА в МНР на 8– 10 дней могло изменить обстановку не в нашу пользу, так как банда шпионов и японских агентов Гэндэн, Дэмид, Даризап готовила переворот в МНР 9 сентября, в этот же день должен был состояться переход границы японскими войсками».

Конев всегда, в любых обстоятельствах и при всех правителях был честным и верным солдатом своего Отечества. В тот период он, комдив, скорее всего, не был посвящен в тайны большой политики. В Монголии шла ожесточённая борьба за власть. Всё это происходило на фоне обострения международной обстановки. Монгольская государственность не могла устоять перед мощными и агрессивными соседями. Рано или поздно японские, китайские или советские войска должны были войти в Улан-Батор в качестве либо союзников, либо завоевателей. Первый заместитель премьер-министра МНР Хор-логийн Чойбалсан и его сторонники сделали ставку на союз с Москвой. Вскоре были арестованы премьер-министр МНР Пэлжидийн Гэндэн, министр обороны Гэлэгжорижайн Дэмид и другие противники введения в республику войск Красной армии. Сталин, естественно, поддержал Чойбалсана. Корпус Конева, совершив стремительный марш вглубь Монголии и заняв важнейшие пункты и коммуникации, мгновенно изменил всю стратегическую обстановку на Дальнем Востоке в пользу Улан-Батора, а точнее – Москвы.

Корпус Конева был мощнейшим подвижным соединением, усиленным двумя авиационными полками, двумя мотоброневыми и одной механизированной бригадой, которые имели 545 бронеединиц – танков и бронеавтомобилей. Ничем подобным Квантунская армия на тот момент не располагала. Можно себе представить, какие лица были у японских генералов, когда разведка донесла о марше русских, о численности группировки и, главное, о темпах движения потенциального противника.

В эти дни напряжённого маршманевра, когда стало понятно, что график движения выдерживается с опережением и что отставших и потерь удалось избежать, комдив Конев в какой-то момент действительно почувствовал себя потомком Суворова. Среди любителей и почитателей русской военной истории бродит такой анекдот: однажды, когда Александр Васильевич Суворов после предательства союзников-австрийцев оказался запертым со своим войском в Мутенской долине и русским грозила гибель, он вышел вечером из своей палатки к солдатам. Те сидели у костров, доедали свою кашу, чинили амуницию, порядком изношенную в походе, и точили о камни штыки и сабли. Все понимали, в каком положении они оказались. Поглядывали на вершины перевала Рингенкопф. Если бы можно было перебраться через перевал, они не только спаслись бы от во много раз превосходящей их армии французов, поджидающих их у выхода из долины, но и оказались бы в тылу у них. Суворов понял настроение солдат и, глядя на озарённые закатным солнцем вершины перевала Рингенкопф, вдруг воскликнул: «А что, ребятушки, махнём-ка мы через эту горку! Вот они там ох…т!» Там – это во французском стане, и в австрийских штабах, и в Петербурге, где тоже считали их положение гибельным. Слышал ли этот анекдот комдив Конев, нет ли, неизвестно. Но он знал о Суворове всё и восхищался переходом русской армии через Альпы. Однажды, много позже описываемых событий, выступая перед слушателями Военной академии им. М.В. Фрунзе, он сказал следующее (запись сделана кем-то из присутствующих): «Даже в годы Великой Отечественной войны у меня не было, пожалуй, таких напряжённых двух суток, как те, осенью 1937 года. Солдаты наши совершили поистине невозможное. Всё происходило в пустыне, где нет ни дерева, ни травинки, где ветры валят человека с ног, где нет дорог, где в лощинах между холмами машины вязнут по самые оси, а на холмах земля порой так тверда, что лопата звенит о неё, как о камень… Когда я смотрю в музее знаменитую Сурикове кую картину “Переход Суворова через Альпы”, мне представляются на ней вместо тех суворовских орлов-гренадеров… наши красноармейцы, что совершили свой славный форсированный марш по монгольскому бездорожью».

Пройдут годы, Красная армия и союзные армии США, Великобритании, Франции покончат с германским фашизмом на западе, и, планируя операцию по разгрому Квантунской армии Японии, советские штабы примут решение идти в Центральную Маньчжурию именно по этому маршруту, прорвав оборону противника на Хингане.

Войска пришли на голое место, в продутую калёными ветрами дикую степь, похожую больше на пустыню. Вот-вот наступит зима. В истории войн, начиная с Крестовых походов, было много примеров, когда победы, одержанные в битвах и даже войнах сводили на нет и даже превращали в поражение именно непривычные географические и климатические условия и погода. Конев хорошо знал историю. До ближайшей железнодорожной станции, откуда осуществлялся подвоз, сотни километров и – ни одной дороги. Но водители грузовиков, которым была поставлена задача обеспечить корпус всем необходимым в условиях суровой здешней зимы, выполнили его приказ.

Конев: «Учитывая, что в пустыне земля сухая, мы решили вырыть землянки и укрыть в них войска. Организовали соответствующий подвоз, проложили военные дороги, на военных дорогах – этапы. Войска быстро приспособились к сложным условиям зимовки и находились в полной боевой готовности».

Семья комдива в то время жила в Минске. В ноябре пришло письмо с известием, которого он со страхом ждал всякий раз, когда получал очередную весточку от жены: умер отец. Степан Иванович Конев давно болел. И вот земные сроки его истекли…

Ездил ли Конев на похороны отца, неизвестно.

В Москве он появился ровно через год, как покинул её, – в июле 1938 года. Снова прибыл по вызову наркома К.Е. Ворошилова. Главный военный совет заслушивал доклад командира 57-го Особого «монгольского» корпуса.

Ворошилов встретил Конева очень тепло. Ещё бы, ведь это его, наркома обороны, выдвиженец так лихо провёл операцию и фактически занял Монголию. Буквально выхватил выгоднейший плацдарм из-под носа у японцев. Поэтому Коневу было предоставлено столько времени, сколько ему потребуется для обстоятельного доклада. Но, как признался впоследствии маршал, на заседании регламентом он «не злоупотреблял, докладывал примерно минут сорок пять».

После доклада к нему снова подошёл Ворошилов, пожал руку и сообщил, что он, комдив Конев, приглашён на обед к Сталину

Конев: «Сталин обстоятельно расспрашивал меня, его интересовали кое-какие подробности и частные проблемы, например, организация быта комсостава, расспрашивал он и об обычаях монгольского народа. Я обстоятельно всё изложил, подчеркнул, что командиры находятся целый год в Монголии без семей (жилья нет, привезти семьи некуда), что эту проблему надо решать, привезти семьи командиров, а в связи с этим позаботиться о школах, обслуживании и т. д., и добавил, что можно было бы привлечь членов семей к выполнению целого ряда бытовых дел, скажем, к работе военторга, но пока всё очень трудно – никого не найдёшь. Многое делаем сами, силами комсостава. Привёл пример, что я, будучи командиром корпуса, сам себе стираю бельё, мою полы и выполняю другую домашнюю работу».

Сталин выслушал комдива, при этом внимательно и с некоторым даже любопытством смотрел на него. Ворошилов характеризовал Конева положительно. Действительно, храбрый, решительный командир, не скрывает трудностей, однако своими обязанностями, которые свалились на него как снег на голову, не тяготится и теперь желает обустроить места дислокации войск на хорошем уровне. А это значит, что о возвращении в обустроенный Минск, где осталась его семья, даже не мечтает. Вот такие командиры ему нужны. И спросил:

– Что же вы предлагаете? Какой нашли выход?

– Есть выход, товарищ Сталин.

– Какой?

– Надо создать в основных гарнизонах банно-прачечные отряды, – предложил Конев и услышал, как кто-то из сидящих рядом усмехнулся.

В глазах сидевших напротив читалось: эх ты, Конев, монгольский ты комдив, нашёл о чём говорить… Сталин на насмешки внимания не обратил.

– Потом, нужно обязательно ввести женщин в систему бытового обслуживания, военторга, столовых и так далее, – продолжал комдив.

– Что ж, правильно, – кивнул Сталин и обратился к наркому пищевой промышленности: – Микоян, запишите: для Особого корпуса в течение буквально месяца надо мобилизовать три тысячи девушек из близлежащих центральных районов – Москвы, Иваново-Вознесенска и других. Столовые, магазины, военторг в военных городках Особого корпуса, расквартированного в Монгольской Народной Республике, должны работать в самом ближайшем будущем.

«Через месяц я действительно встречал девушек, – вспоминал Конев. – Забегая вперёд, должен сказать, что они у меня недолго в банно-прачечных отрядах проработали. Через три-четыре месяца все вышли замуж за командиров, и мне пришлось вновь ввозить девушек для поддержания банно-прачечных отрядов и столовых военторга».

Что ж, зато была решена другая проблема, не менее важная. В данном случае приехавшие в Особый корпус девушки, можно сказать, самим своим появлением послужили повышению и улучшению морального климата в гарнизонах.

Когда Конев докладывал на Главном военном совете, Сталин вдруг задал ему вопрос, которого он совершенно не ожидал:

– Говорят, вы в Монголии запрещаете пить нашим командирам?

С юных лет Конев испытывал почти отвращение к спиртному. С годами, правда, это отношение претерпело некоторую эволюцию: в сущности, хороший крепкий напиток или вино – это благо, но – в умеренных дозах, в качестве лекарства и как средство общения. В Монголии же, когда корпус остался в промёрзшей пустыне, в землянках, когда благом считалась железная печка, охапка дров и горячий чай, всё остальное быстро начала заменять водка. И Конев ввёл жесточайший режим её потребления.

– Запрещаю, товарищ Сталин, – ответил Конев. Сталин понял, что Конев ответил прямо, как солдат, не

кривя душой. Но ответ его не удовлетворил. И он сказал:

– Может быть, не рекомендуете, скажем так…

– Не рекомендую, товарищ Сталин.

– Ну, это другое дело.

За успешно проведённую Монгольскую операцию Конев был награждён орденом Красного Знамени. А заместитель премьер-министра МНР маршал Чойбалсан вручил командиру Особого корпуса РККА высший орден республики имени Сухэ-Батора.

Осенью из Москвы пришёл приказ: передать дела своему заместителю комиссару Коровникову и прибыть за новым назначением.

С Иваном Терентьевичем Коровниковым Конев успел подружиться. Знал: передаёт налаженное хозяйство в надёжные и добросовестные руки. Расставаясь, два Ивана с искренней надеждой сказали друг другу, что судьба, возможно, сведёт их вместе. И точно, свела. В декабре 1944 года из резерва Ставки в состав 1-го Украинского фронта маршалу Коневу передали 59-ю общевойсковую армию под командованием генерала Коровникова. Армия генерала Коровникова в составе 1-го Украинского фронта принимала участие в Сандомирско-Силезской, Нижнесилезской и Пражской стратегических операциях.