Текст книги "Конев. Солдатский Маршал"

Автор книги: Сергей Михеенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 41 страниц)

Глава вторая.
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

1916 год. Уже два года шла война, которая впоследствии войдёт в историю войн как Первая мировая. Газеты пестрили тревожными сообщениями с фронтов. Дядя Дмитрий Иванович поглядывал на племянника с беспокойством. Потери обеих сторон росли. Старый солдат Дмитрий Иванович хорошо понимал, что вот-вот начнут призывать и Иванов год. В связи с военными действиями в стране росли цены на продукты питания и другие товары. Приходилось потуже затягивать пояса. Как и всегда, нестроения в государстве особенно тревожным эхом отдавались в глубине простого народа.

– На рать сена не напасёшься, – ворчал Дмитрий Иванович, снова и снова заглядывая в казённую бумажку, доставленную на имя Ивана Степановича Конева 1897 года рождения и подписанную местным воинским начальником.

– Что это, дядя? – спросил Иван, а у самого уже колыхнулось внутри.

– Судьба твоя. Вот что. Иди и помни: то, что иному по уши, удалому по колено. Коневы никогда перед врагом не дрожали. Отец тебе сказал бы то же.

И пошёл Иван на войну. Но вначале была учёба. Запасной полк.

Из Вологды команду новобранцев отправили в Моршанск. Борис Полевой об этом периоде службы Конева, который теперь бы назвали курсом молодого бойца, написал следующее: «Здесь новобранец показал себя грамотным и дисциплинированным. Ему не пришлось, как бывало с иными рекрутами, засовывать в голенища сапог сено и солому, чтобы отличать правую ногу от левой. Но он никак не мог свыкнуться с самодурством ефрейтора. Не сразу усвоил, что ефрейтор, например, может заставить тебя чистить сапоги, и тяжело переживал, еле сдержался, когда рядом с ним ефрейтор влепил его однодеревенцу в ухо».

По поводу «однодеревенца» Борис Полевой, возможно, допустил неточность. Если Конев призывался в Архангельске, то рядом с ним вряд ли были его земляки из Лодейно. Что же касается «в ухо», то, конечно, человеку, родившемуся и выросшему в краю, где не любили ломать шапку перед господами, не терпели любых притеснений, трудно было привыкнуть к новым отношениям между командиром и подчинённым. Можно себе представить, как хотелось Ивану Коневу ответно засветить в ухо первому своему армейскому начальнику в чине ефрейтора. Но служба ему понравилась, и он понял, что, для того чтобы стать в армии кем-то, надо вначале многое претерпеть, многое подавить в себе. В книге «Маршал Конев – мой отец» дочь маршала Наталия Ивановна Конева пишет: «Во время отдыха в санатории “Барвиха” мама записала рассказ отца о событиях дореволюционных. Эта запись с небольшими сокращениями публикуется впервые. “В мае 1916 года я был досрочно призван в царскую армию. Через полгода призвали и моего отца, в ополчение. Призывной пункт находился в городе Никольске. (Значит, призывался Конев не в Архангельске. Повестку ему, по всей вероятности, в Архангельск переслали из уездного Никольска соседней Вологодской губернии. – С. М.)Я был парнем крепким, сильным, физически развитым, и меня решили определить во флот, что меня вполне устраивало, но уже на вторые сутки меня отправили в пехоту, в 212-й полк под Моршанск. Тут я прошёл свои армейские 'университеты': то ефрейтор приказал сапоги ему чистить, то сосед по казарме оплеуху норовил влепить, то с температурой 40 отправили на покос, нужно было запасать сено для армейских нужд. Но служба в армии многому и научила. Я освоил все ружейные и строевые приёмы. Однажды в часть, где я служил, наведались офицеры, чтобы отобрать людей в школу прапорщиков. Меня отобрали в артиллерию, определив во 2-ю запасную тяжёлую артиллерийскую бригаду…”»

Так Конев впервые оказался в Москве.

Николаевские казармы находились на знаменитой Ходынке. Здесь дислоцировалась 2-я Гренадерская артиллерийская бригада. С началом военных действий бригада отбыла на Юго-Западный фронт, а в казармах разместилась учебная команда бригады. Здесь же, на Ходынском поле, был устроен артиллерийский полигон, и поэтому местные долго называли это поле Военным. После октября 1917 года Военное поле стали именовать Октябрьским. Там же располагался аэродром Московского общества воздухоплавания. В небе над Военным полем и Николаевскими казармами закручивал свою «мёртвую петлю» поручик П.Н. Нестеров. С 1926 года это место стало Центральным аэродромом имени М.В. Фрунзе.

В учебной команде Иван Конев засел за книги. Дело в том, что специальность разведчика-наблюдателя требовала многих знаний, в том числе необходимо было быстро производить геометрические и тригонометрические вычисления. Приходилось консультироваться с товарищами, которым артиллерийская наука давалась легче, с офицерами, засиживаться в учебном классе по ночам.

В архиве маршала, бережно хранимом дочерью Наталией Ивановной, сохранился учебник 1913 года, издательства «В. Березовский. Комиссионеръ военно-учебныхъ заведений. С.-Петербургь, Колокольная улица, дом 14». Это учебник для пехотных учебных команд, руководство для унтер-офицеров. В разделе «Обязанности нижних чинов» рукой Конева синим карандашом отчёркнуты два абзаца. Приведу их полностью, так как суть, заключённую в них, конечно же, просеяв через сито семейного воспитания и тех нравственных ценностей, которые он вырастит в себе сам посредством дальнейшего образования и самообразования, Конев пронесёт через всю свою жизнь.

«Каждый нижний чин должен всегда и везде иметь бравый и молодцеватый вид, держать себя с достоинством, быть трезвым, с посторонними вежливым, не вмешиваться в ссоры, не участвовать в сборищах, драках, буйствах и в каких бы то ни было уличных беспорядках».

«Не посещать вовсе клубов, маскарадов, публичных танцевальных вечеров, ресторанов, буфетов и других заведений, где производится продажа спиртных напитков и пива (кроме станционных и пароходных буфетов 3-го класса)».

Пройдёт двадцать восемь лет. Бывший унтер-офицер 2-й тяжёлой артиллерийской бригады, Маршал Советского Союза Конев, стройный и подтянутый, выйдет на Парад Победы и прошагает по брусчатке Красной площади во главе 1-го Украинского фронта. В руке будет сиять сабля, на груди ордена, и среди них орден Победы.

Второй пункт руководства для унтер-офицеров, настойчивое следование ему, погубит его первую семью. Однако и ему он будет следовать всю жизнь. Но об этом чуть позже.

На Юго-Западный фронт Конев отбыл в 1917 году. Он был зачислен на должность унтер-офицера 2-го отделения артдивизиона. 2-я Гренадерская тяжёлая артиллерийская бригада имела трёхбатарейный состав: первая и вторая батареи были вооружены шестидюймовыми гаубицами; третья – 42линейными полковыми пушками образца 1910 года. Бригада считалась одной из лучших на своём участке фронта. Вскоре она была включена в состав так называемых «частей смерти». «Части смерти», или «ударники», имели даже особую форму и знаки различия. К примеру, офицеры и солдаты на фуражках и папахах носили кокарду в виде так называемой адамовой головы со скрещенными мечами и лавровым венком. Такая же эмблема носилась на погонах и в петлицах. Погоны и петлицы обшивались серебряным галуном. А на рукав нашивался чёрно-красный угол. Эти знаки различия впоследствии были упразднены приказом главковерха Н.В. Крыленко № 979 от 9 декабря 1917 года.

В дивизион большевики приносили листовки и газеты. Чаще всего они тут же шли на цигарки. Но иногда батарейцы просили молодого фейерверкера почитать им какую-нибудь статью. Газеты Конев стал почитывать ещё в Москве. Как он признавался Борису Полевому, уже в учебной команде он начал кое-что понимать и о многом задумываться. Простым солдатам по душе пришёлся лозунг большевиков: «Фабрики – рабочим, земля – крестьянам, власть – трудящимся».

В 1965 году в Барвихе на даче в беседе с Константином Симоновым Конев, перечисляя свои воинские должности и особо делая упор на то, что «пять лет командовал полком и в общей сложности семь лет дивизией», сказал не без гордости:

– А начал солдатом! Практически прошёл все военные ступени, которые существуют.

Первая воинская специальность Конева – фейерверкер – не раз помогала ему в дальнейшем, а однажды спасла жизнь. Под Витебском в июле 1941-го, в самый разгар летних боёв, ему пришлось стать к панораме противотанковой пушки, которую солдаты позднее прозвали «Прощай, Родина». Он выстрелил удачно. В противном случае о Коневе, как о маршале Победы, эту книгу писать бы не пришлось. Выстрелил и попал в немецкий танк. Но об этом рассказ впереди.

Рассказ Конева Борису Полевому существенно отличается от того, что после войны записала за маршалом жена Антонина Васильевна. Запись была сделана в Барвихе, где Конев беседовал с Константином Симоновым. И датирована тем же 1965 годом. Дальнейшая судьба унтер-офицера Конева складывалась так:

«Однажды мне в руки попала газета “Русское слово”. Помещённые в ней материалы были восприняты как правда, которую от нас долго скрывали: о нравах царского двора, о царице-немке, о Распутине, об упадке, который охватил Россию [2]2
  По всей вероятности, Конев имеет в виду публикации в связи со смертью старца Григория Распутина. В то время популярность Григория Ефимовича Распутинановых была необыкновенной. Фигура Распутина часто упоминалась в связи с царской фамилией и в весьма скандальном контексте, в котором религиозность, целительство и сексуальная озабоченность «старца» составляли одно целое. В России было смутно. Неудачи на Германском фронте эхом отдавались по всей стране. Накалялись антинемецкие настроения. Распускались слухи, что Российской империей руководит «святой чёрт» Гришка Распутин, немка-царица Александра Фёдоровна и их сводница Вырубова. Говорили о магической власти «старца» на царскую семью, благодаря чему он оказывает влияние на назначение на государственные посты тех или иных людей. Газета «Русское слово» 21 декабря 1916 года писала: «Самая малейшая его просьба немедленно удовлетворялась. Если происходила почему-то задержка, то Распутин по телефону, не стесняясь присутствием посторонних лиц, в резкой форме требовал от председателя Совета министров исполнения его просьбы». И далее: «Представьте себе покровителя, которому со второй встречи можно говорить “ты”, к которому не нужны длинные подходы, не нужны сложные интриги и который может “сварганить” дело за небольшое денежное вознаграждение или за “женское продовольствие”. Согласитесь, что в мире пройдох, интриганов, пролаз и политических жуликов это был не человек, а клад». Известно также, что в марте 1916 года, то есть примерно за год до отправки унтер-офицера Конева на фронт, германские цеппелины разбрасывали над русскими позициями в большом количестве «карикатуру, изображавшую Вильгельма, опиравшегося на германский народ, и Николая Романова, опиравшегося на половой орган Распутина». Листовку использовали агитаторы от различных революционных, антимонархически настроенных партий, распространяя их в окопах, в госпиталях, на батареях и даже в штабах.


[Закрыть]. Газету “Правда” тоже иногда добывал и внимательно читал. Временное правительство готовило военные действия на юго-западном направлении. Стали готовить вооружение, оно, кстати, было английское. Вооружённые и оснащённые части отправляли под Тернополь. Наш дивизион задержали под Киевом, там нас стали обучать, повышать нашу боеготовность. А в это время в Киеве захватила власть Украинская рада. Ночью гайдамаки произвели налёт на наши части и всех русских разоружили. Я прятал шашку и наган под полушубком – мне за это здорово попало. Все командиры перешли на сторону гайдамаков. Наш дивизион был настроен революционно, многие поддерживали большевиков, поэтому Рада приняла решение дивизион расформировать и отправить на родину».

Не правда ли, рассказ Конева служит прекрасным комментарием для некоторых страниц романа Михаила Булгакова «Белая гвардия».

Можно предположить, что рассказ Конева, записанный женой Антониной Васильевной, и есть подлинная история унтер-офицера Конева. В 1965 году уже свободно можно было говорить о многом. В 1930-е же и 1940-е годы признание вроде: «Все командиры перешли на сторону гайдамаков» – могло послужить поводом для обвинений и ареста.

В Киеве тяжёлый артдивизион задержался, по всей вероятности, по причине того, что летнее наступление, намечавшееся на южном участке фронта, провалилось. В основном из-за разложения, охватившего в то время армию. И дивизион, на всякий случай, чтобы сохранить хотя бы материальную часть, был оставлен в Киеве.

Вооружённое восстание в Киеве вспыхнуло вслед за восстанием в Петрограде. Власть в городе большевики захватили почти мгновенно. Но затем, 28 октября, отряд юнкеров и казаков окружил Мариинский дворец и арестовал находившийся там ревком в полном составе. Весть об этом мгновенно облетела город. Солдаты взбунтовались и атаковали казармы Николаевского военного училища, овладели артиллерийскими складами, гарнизонной гауптвахтой и выпустили арестованных революционно настроенных солдат. К 14 ноября повстанцы (против Временного правительства) победили. Но тем временем Центральная рада стянула к Киеву верные войска, сформированные из солдат, настроенных националистически. Это были гайдамаки Петлюры и так называемые «вольные казаки». Центральная рада декларировала образование Украинской народной республики, а себя объявила верховным органом. Начались расправы над красногвардейскими отрядами. Рада не признала законности Октябрьской революции в Петрограде и власти большевиков. В начале декабря в Киеве начали разоружать красногвардейские отряды и подразделения, совсем недавно подчинявшиеся Временному правительству, а теперь симпатизирующие большевикам.

Маршал Конев очень скупо и туманно пишет эту страницу своей биографии. Возможно, потому, что дивизион, в котором он в то время служил, входил в состав гвардейского Кирасирского полка или был прикомандирован к нему. Полк отказался «украинизироваться», имел несколько стычек с «местными» подразделениями и вскоре был заподозрен в подготовке восстания против Центральной рады. Вернуться в Россию, охваченную большевистским восстанием, гвардейцы не могли, оставаться во враждебной среде стало невозможно, и собрание офицеров Кирасирского полка приняло решение о самороспуске. 10 декабря 1917 года был издан последний приказ (№ 343) по полку: «…полк категорически отказался украинизироваться, что по единому решению офицеров и кирасир было бы явно недопустимым для старого русского гвардейского полка. Наша полковая Святыня – Штандарт – после отказа полка украинизироваться был заблаговременно вывезен за пределы Украины. Когда Господу Богу угодно, мы соберёмся вокруг своего Штандарта и снова станем на стражу чести нашей дорогой великой родины – России, истерзанной войной и междоусобными распрями. Соберёмся тогда все, как один, и снова будем служить так же честно, как 200 лет служили наши деды и как мы служили до сегодняшнего, последнего дня нашего горячо любимого родного полка, просуществовавшего 215 лет…» Последним шефом полка был император Николай II. Офицеры вскоре собрались на Дону. Они были сведены в 3-й лейб-эскадрон под командованием штаб-ротмистра Вика. В январе 1919 года полк (полковник Коссиковский), в который был включён эскадрон лейб-гвардейцев, вступил в бой. Через месяц был сильно потрёпан при встрече с конницей Будённого у станицы Ерголыкской. 2 ноября 1920 года в составе полка 3-й эскадрон погрузился на транспорт «Крым» и покинул родные берега. В эмиграции объединение 3-го лейб-эскадрона насчитывало 32 человека. С приходом Гитлера к власти в Германии и началом Второй мировой войны лейб-гвардейцы вошли в Русский корпус. Но Гитлер так и не решился послать русских белогвардейцев на Восточный фронт. Конечно же, многого из этого Конев не знал. Но упоминать в анкетах название и свою, пусть даже косвенную причастность к полку, который до последних дней сохранял преданность царю, было бы безумием. Во-первых, невозможно было бы сделать карьеру в новой армии. А армейская служба Ивану Коневу сразу понравилась. А что во-вторых… Впрочем, всё остальное было уже не важно: желание служить, стать командиром оказалось всепоглощающим.

На фотографиях той поры Конев всегда с шашкой, которую носит по-кавалерийски. И рост у него был вполне гвардейский – 180 сантиметров, и русые волосы, и глаза голубые, что было непременным условием для вступления в гвардейский Кирасирский полк. Но теперь это осталось позади. И об этом не стоило напоминать никому, даже себе. Начиналась новая жизнь, более интересная и захватывающая.

Глава третья.
РЕВОЛЮЦИЯ НА МЕСТАХ

Зимой 1917/18 года бывший фейерверкер дивизиона тяжелых орудий особого назначения возвратился в родную деревню. На жизнь он уже смотрел иначе.

«В наших краях в то время ещё существовали земские управы, – вспоминал потом маршал Конев. – Пришлось начинать революцию на местах. Все мы, солдаты, вернувшиеся из армии, большевистски настроенные, взялись за организацию советской власти в своей Щёткинской волости Никольского уезда. Не скажу, что всё шло гладко, но у нас было большое желание произвести революционные преобразования, и нам удалось найти правильную линию, хотя теоретически мы были народ слабо подготовленный. Говоря откровенно, всю нашу премудрость получили мы тогда из весьма популярной книжки, из “Азбуки коммунизма” под редакцией Бухарина и Преображенского».

Запомните название этой «популярной книжки», мы к ней ещё вернёмся, ибо именно её коммунистические постулаты отравят семейную жизнь (в первой семье), а отчасти и здоровье Конева.

В беседе с Борисом Полевым Конев вскользь признался, что, когда возвращался домой, мечтал пожить в тишине, отдохнуть. Но беспокоило и другое. Он знал, каково сейчас в деревне. Вот несколько сообщений из уже упомянутой популярной в народе газеты «Русское слово», тираж которой в то время превышал 700 тысяч экземпляров. То, что люди узнавали из этой восьмиполосной газеты, потом передавалось из уст в уста.

«В Нерехте совет крестьянских депутатов вынес следующее постановление о земле: “Частная собственность на землю в пределах Российской республики отменяется навсегда. Земля со всеми водами и недрами должна быть достоянием всего народа. Все граждане и гражданки имеют равное право на пользование землёй, при условии обработки её личным трудом, в пределах свыше трудовой нормы. Каждый должен получить в пользование столько земли, сколько он может обработать силами своей семьи”».

«Симбирск. В Белозерье Карсунского уезда крестьяне отобрали безвозмездно у помещиков землю, оставив в их распоряжении по 100 десятин каждому. Из этих 100 десятин помещики могут оставить себе для личной обработки, а остальную землю обязаны сдать в аренду не дороже 6-ти руб. за десятину. Обобраны также церковные земли».

«Саратов. Между дачниками, владеющими земельными участками около города, и крестьянами происходят недоразумения. Крестьяне доказывают, что дачники не имеют права распоряжаться землёй. Они требуют, чтобы дачники свои участки запахали и засеяли».

«Витебск. Получены сведения, что в велижском казённом лесничестве крестьяне арестовывают и смещают лесную стражу и задерживают сплав леса».

«Сарапул Вятской губ. Крестьяне села Берёзовки Бирского уезда не разрешают сарапульской городской управе вывезти из села закупленную для нужд города муку в количестве 800 мешков».

«Кременчуг. В Пироговской волости Кременчугского уезда волосной комитет арестовал крупного помещика Устимовича. Причиной ареста послужило то обстоятельство, что в 1905 году по доносу Устимовича охранкой было арестовано и сослано несколько крестьян за аграрные беспорядки. Постановление об аресте подписал устимовский священник Григорий Легей-да. На следующий день священника нашли повесившимся. Самоубийца оставил записку, в которой как причину самоубийства указывает на постановление об аресте Устимовича, которое он подписал под давлением волостного комитета».

«Самара. В селе Верхней Ожлянке под влиянием священника и приверженцев старой власти началась анархия. Командированный комиссар, при участии благоразумной части населения и прибывших в отпуск солдат, организовал волостной комитет. Жизнь вошла в норму.

В селе Красном Борще и Пролейке священники в проповедях проводят мысль о кратковременности переворота, неизбежности возврата к прежним порядкам и восстанавливают население против колонистов. Командирован комиссар для восстановления порядка».

С тяжелыми и противоречивыми мыслями возвращался Конев на родину, хотя в глубине души был искренне уверен в справедливости власти большевиков, в том, что именно она принесёт народу, его землякам желанную свободу, возможность трудиться и пользоваться плодами своего труда.

Конев сошёл с поезда, огляделся. Вздохнул с облегчением, почувствовав, наконец, вокруг себя то родное, о чём давно тосковал. Забросил за спину вещмешок и зашагал по знакомому просёлку. Где-то там, в снежной тишине, за километрами, заметёнными снегами, в таких же снегах лежала его родная деревня Лодейно. Вскоре позади услышал храп лошади. Оглянулся. А из широких саней, застланных сеном, его уже окликнул подводчик:

– Садись, солдат. – Голос вроде знакомый. А может, это потому, что давно не слышал родного вологодского говорка, и вот теперь каждого встречного-поперечного готов признать за родню.

Опрокинулся в сено, и поплыли над головой облака высоких сосен с шапками застарелого снега на могучих лапах.

– Ну, как тут живёте? Как новая власть? – спросил подводчика, которому и самому не терпелось поговорить с попутчиком, тем более с солдатом.

– Что ж, живём, в долг не просим, – уклончиво ответил тот. – А что до новой власти… Она, может, и правильная. Свой брат, мужик, в волостных начальниках. Да только не крепко она на ногах стоит, эта самая советская власть. Ноги у неё дрожат.

– Это как же? С чего ей, нашей власти, дрожать? Власть народная, на своей, народной земле…

– Так-то оно так, – опять неопределённо согласился подводчик, – да только подламывают ей ноги, этой самой новой власти. Может, и ничего, устоит. А может… Так что это ещё вопрос.

– Какой вопрос? В Петрограде всё уже и решилось. Или ты не слыхал?

Мужик усмехнулся:

– Слыхал, слыхал. В Петрограде ухнуло, а у нас отозвалось… Но что из этого выйдет, ещё на воде писано. Моё дело сторона. Мне что ни поп, то батька. Моё дело крестьянское – пахать да сеять. В Питере, может, и ясно всё как божий день, а у нас края лесные, глухие… Многие на новую власть своё мнение имеют. Ты, служивый, вижу, большевик? Или агитатор?

– Да нет. Пока ещё просто сочувствующий.

– Ну что ж, и это тоже должность. По нынешним-то временам. Только я тебе вот что скажу. Парень ты молодой. Подумай, кому сочувствовать. А лучше пока осмотрись. Там и ясно станет, сочувствовать этой власти или пока подождать.

Лошадь шла ходко. Добрая, сытая, она легко несла широкие пошевни. Упряжь тоже добротная. Должно быть, подумал Конев, и дом у него такой же прочный, основательный, с вековым духом дедовской сосны. И хозяйство под стать. В хлевах скотина, в чулане хлеб, замороженные бараньи туши да кули намороженных на всю зиму пельменей. А город голодает…

Начал расспрашивать подводчика дальше. Но тот, оглянувшись, только покачал головой:

– Здорово ж тебе, служивый, агитаторы голову заклумили. Вот скоро приедешь в своё Лодейно и сам всё увидишь.

Увидел. Услышал. Стал больше понимать, что столица – это одно. Там – сила. Там и на штыках власть можно поднять и удержать. А тут…

Дома обнял отца, няню Клаву. Заметил, как они оба постарели. Родня радовалась его возвращению. Особенно сестра Мария. Когда дядюшка Григорий вышел из комнаты при всём своём параде, Иван ахнул: у того на груди сияли серебром четыре Георгиевских креста. В душе позавидовал ему. Не пришлось самому повоевать за Отечество и отличиться в настоящем деле. А Григорий – полный герой! Только что-то глаз у дядюшки невесел…

Коневы жили дружно, большой семьёй. Затопили баню. Когда разделись, Иван увидел на исхудавшем теле Григория свежие, ещё не побелевшие шрамы. А тот, перехватив его взгляд, сказал:

– Вот мои кресты, Ваня. Тут их, как видишь, больше. – И вдруг спросил: – Ты у нас человек образованный. Вон сколько книжек привёз. Скажи, за что мы воевали?

– Боюсь, что война ещё не окончена.

Отец слушал их молча. Смотрел на сына, вспоминал себя в его годы. Но на душе было невесело. Новая власть слабая. Ни в волости, ни в уезде порядка нет. Всяк норовит на свой интерес полоза поставить… Но молодые своё будущее волят связать именно с ней, с новой властью, склоняются к большевикам. Вот и Иван наслушался армейских агитаторов, начитался газет…

Как в воду смотрел Степан Иванович Конев. Утром сын встал затемно. Побросал в свой солдатский вещмешок ещё сырое, с вечера выстиранное заботливой Клавдией бельё, связал шпагатом нужные книжки и, дождавшись первого же подводчика, ехавшего по Никольскому большаку, отправился в уездный город.

В Никольске солдату, который хорошо разбирался в текущей политике и правильно мыслил по поводу роли и места в этой политике партии большевиков, дали поручение: подобрать надёжных людей в Щёткинской волости, избрать там исполнительный комитет. И Иван Конев кинулся в новую для себя работу. Вскоре он с другими земляками, разделявшими его взгляды, в основном бывшими солдатами, побывал во всех деревнях и сёлах, переговорил с людьми. Созвали волостной съезд, избрали исполком. Время безвластия на родине заканчивалось. Его землякам тоже хотелось поскорее навести порядок, вот только не знали ещё крестьяне, какой он будет, этот большевистский порядок.

Маршал Конев вспоминал: «Затем меня избрали делегатом на уездный съезд Советов, где я был избран в уездный исполнительный комитет и оставлен в городе Никольске на постоянную работу. Никольский уезд был очень большой, связь плохая, и ни одного шоссе, ни одной порядочной дороги. Страшное захолустье. Но мы выявляли в волостях актив: солдат, вернувшихся с фронта, и представителей передовой интеллигенции, которые примкнули к большевикам…»

В 1918 году в Никольске, во многом по инициативе Ивана Конева, был создан «боевой революционный отряд». Конева назначили его начальником. Всю жизнь в своём архиве он будет хранить дорогую его сердцу юношескую фотографию: первый состав того революционного отряда. На фотографии молодые никольцы, почти театральные нарочитые позы, обнажённые шашки, винтовки с примкнутыми штыками и револьверы в руках, у ног пулемёт «гочкиса» на станке с заправленной лентой. В лицах уверенность, энтузиазм. Они ещё не знали, что впереди их ждёт жестокая война, кровавая междоусобная битва, с которой не все вернутся домой, в родной уезд и милые сердцу деревни и сёла.

«Отрядов Красной гвардии тогда не было, – вспоминал маршал Конев. – Красной армии тогда ещё не существовало, а вооружённая сила была необходима, нужны были надёжные люди, которые были бы способны продолжать революцию. Мы набирали в отряд людей наиболее преданных, готовых активно бороться за идеи Октября, в первую очередь тех солдат, которые уже проявили себя, показали своё отношение к революции конкретными делами. На первых порах в отряде было двадцать пять человек, а в последующем – около ста человек. С этим отрядом я выехал в волости. Чутьё мне подсказывало, что, подавляя восстание, нельзя действовать грубой силой – ведь многие из восставших ещё не разобрались, что за события произошли в России, что такое революция».

1918 год для Советской России был годом смут и трагедий. Весной активизировали свою работу в деревне левые эсеры. Борьба за Наркомат земледелия в правительстве молодой Советской России между большевиками и левыми эсерами, которые возглавляли Наркомзем и не желали его уступать, вылилась в противостояние на местах.

Некоторые военные историки и публицисты, касаясь биографии Конева периода его комиссарской молодости в родном Никольске, говорят о его работе в «военной комиссии, ответственной за продразвёрстку и борьбу с кулачеством». На самом деле, из публикаций об этом периоде жизни и деятельности будущего маршала невозможно совершенно определённо понять, что же входило в его обязанности как военного комиссара Никольского уезда. Продотрядником Конев не был. Он не отнимал «излишки» хлеба у своих земляков. Поскольку продразвёрстка была введена советской властью позже, в начале января 1919 года «в критических условиях Гражданской войны и разрухи». Но ещё в марте 1917 года Временное правительство ввело хлебную монополию, предполагавшую передачу всего урожая хлеба за вычетом установленных норм потребления наличные и хозяйственные нужды. «Хлебная монополия» была затем подтверждена Декретом Совета народных комиссаров от 19 мая 1918 года. В уездах по всей России началась борьба с «мешочничеством», то есть спекулянтами хлеба. В условиях, когда цены на продовольствие устанавливали чиновники, а инфляция рубля приобретала катастрофические размеры, крестьяне склонны были придерживать хлеб. Известно, что, когда рубль нестабилен, народ начинает приобретать валюту. Самой твёрдой валютой в 1918 году стал хлеб. Свободную торговлю советские законы запрещали. Продовольственные управы на первых порах не справлялись с потоком поступающего из деревень хлеба, кассы не имели денег, чтобы расплатиться со сдатчиками. Крестьяне почувствовали себя обманутыми новой властью и начали продавать действительные излишки хлеба и вообще продовольствия перекупщикам и мешочникам. Государство же, при том, что и транспорт в этот период испытывал кризис, не могло наладить перевозки зерна туда, где в нём остро нуждалось население. В результате в городах возникли очереди за хлебом, сахаром, чаем и табаком. Теперь атмосфера кануна Гражданской войны (зима—весна 1918 года), её причин нам особенно понятна, так как мы совсем недавно пережили подобное. Как заметил один из отечественных историков, исследователь периода первой русской революции: «Поднималась волна русского мешочничества». По набитому тракту от Котельнича на Великий Устюг и далее на Сольвычегодск, к северным землям Архангельской губернии потянулись обозы и одиночные повозки новых ушкуйников, промышлявших незаконной куплей-продажей хлеба. В тот год родилась пословица: плохо с хлебом, зато хорошо с голодом. И голод в некоторых губерниях начался. Новая власть поняла, что она на грани катастрофы. Именно в этот период местные органы власти стали организовывать отряды так называемых «легионов свободы» или «голодной гвардии», которые изымали у спекулянтов припрятанные до лучших времён или вывозимые за пределы губернии или уезда партии зерна. Ситуацию подхлестнула в сторону её катастрофического обострения активизация левых эсеров. Справедливости ради стоит заметить, что именно левые эсеры, которые считались большими знатоками крестьянского вопроса и которые в первый период революции были едины с большевиками, предложили идею «хлебной монополии», а затем её реализовывали по всей стране.

В Никольске же в то время существовала и ещё одна серьёзная проблема. Наряду с новыми органами власти параллельно продолжала существовать и зачастую реально заправляла делами старая земская управа. В земстве заседали сторонники прежнего режима и гнули свою линию. Как говорится, бог своё, а чёрт своё. Хотя, где бог, а где чёрт, мы, размышляя о том времени и исследуя его страницу за страницей, до сих пор разобраться не можем.

Весной 1918 года Конев был назначен уездным военным комиссаром Никольского уезда Вологодской губернии. Земляк маршала Геннадий Михайлович Пинаев вспоминал: «Иван Степанович в унтер-офицерской школе получил специальность артиллериста-вычислителя, поэтому умел пользоваться угломерными инструментами. Вот он и решил вдвоём с помощником под видом уездного землемера провести личную разведку и установить силы и расположение бунтующих. Так на тарантасе они объехали эти волости, выяснили, что активных бунтарей мало, поддержки населения нет, поэтому открывать боевые действия нет необходимости, достаточно лишь арестовать зачинщиков. Что и было затем сделано. Меня в этой истории поразил тот факт, что двадцатилетний комиссар, имеющий в своём распоряжении сотню солдат и два пулемёта “максим”, не воспользовался удобным моментом показаться лихим рубакой-командиром, огнём и мечом защищающим родную советскую власть, а сам, рискуя своей жизнью, пошёл в расположение врага и этим предотвратил неизбежное, кажется, кровопролитие. В этом эпизоде проявился тот Конев, которого потом любили солдаты и офицеры…»

Но не всё было так безоблачно. Эсеры, активно действовавшие в волостях, в основном среди зажиточных крестьян и хозяев, в базарные дни присылали в Никольск своих агитаторов и эмиссаров, распространяли листовки, подстрекали народ к неповиновению новой власти, к срыву запланированных мероприятий, в том числе поставок продовольствия городу. В листовках недвусмысленно угрожали: скоро, мол, возьмём власть, а эту развешаем на фонарях… Отряд Конева действовал. Но пулемёты пока молчали. Даже когда случался повод открыть огонь, чтобы сломить волю и наглость противника. Противника молодой комиссар видел, но им был его земляк, вологодский мужик. Нет, не сразу заполыхала по русской земле эта кровавая метель – брат на брата. Не сразу…