Текст книги "Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого"
Автор книги: Сергей Цветков
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Духовные беседы с севастийским митрополитом, по-видимому, и в самом деле произвели на Владимира глубокое впечатление, ибо тотчас по их завершении он объявил о своей незамедлительной готовности креститься. «Переговоры закончились тем, что царь русов принял христианство», – свидетельствует Абу Шуджа. Его известие имеет хронологическое соответствие в древнерусских произведениях XI в., где обращение Владимира также отнесено к 987 г. Так, в «Памяти и похвале Владимиру» Иакова Мниха сказано: «И седе в Киеве князь Володимер… месяца июня в И, в лето 6486 [978 г.]. Крести же ся князь Володимер в десятое лето по убьении брата своего Ярополка», то есть в 987 г. [60]60
Следует иметь в виду особенность древнерусского счета. Высчитывая дни или годы, прошедшие послеотмеченного события, древнерусские люди начинали счет с того года (дня), в котором произошло это событие, а не со следующего за ним. Например, «третьего дня» означало не «через два дня на третий», а «позавчера»; «в третье лето» – «через год» (см. у того же Иакова Мниха: «на другое лето по крещении к порогом ходи, на третье Корсунь город взя») и т. д. «Десятое лето», отсчитываемое от 978 г., дает таким образом 987 г.
После того как в 1888 г. А.И. Соболевский обратил внимание на эту особенность древнерусской метрологии (см.: Соболевский А.И.В каком году крестился св. Владимир? // Журнал Министерства народного просвещения. 1888. № 6. С. 399), в ученой среде разгорелся жаркий спор, так как в «Памяти и похвале Владимиру» есть и другое хронологическое указание: «По святем же крещении поживе блаженый князь Володимир 28 лет». С учетом указанного арифметического метода оно выводит на 988 г. (1015—27 = 988). Но это значило бы, что Иаков, противореча сам себе, смыкается в данном случае с известием Повести временных лет, которая приурочивает крещение Владимира к взятию Корсуни, датируя оба события 988 г. Между тем Иаков пишет, что корсунский поход состоялся «на третье лето» после крещения князя, и, следовательно, придерживается в этом вопросе собственной, а не летописной хронологии. То, что дата крещения Владимира у Иакова не может совпадать с летописной, явствует также из того, что смерть Ярополка, от которой отсчитывается «десятое лето», датирована у него 978 г., тогда как Повесть отмечает ее под 980 г. Противоречие двух систем высчитывания времени крещения Владимира – от года смерти Ярополка и от года кончины самого Владимира, – по всей видимости, объясняется тем, что фраза «По святем же крещении поживе блаженый князь Володимир 28 лет» принадлежит не Иакову Мниху, а позднейшему редактору его «Похвалы», который ориентировался на летописную хронологию. Преподобный Нестор в своем «Чтении о Борисе и Глебе», говоря о крещении Владимира, называет, как и Иаков Мних, 987 г. Надо полагать, что в XI в. эта дата была общепринята.
[Закрыть]Вероятно, обряд крещения был совершен над ним в июле—августе, самое позднее, в начале сентября этого года.
Труднее решается вопрос о месте, где крестился Владимир. Как уже говорилось, в XII в., когда окончательно оформилась «корсунская легенда», официальное предпочтение летописцев было отдано Корсуни. Правда, начатки понятия о научной добросовестности не позволили им скрыть того факта, что, наряду с их мнением на этот счет, существовали и другие: «Се же не сведуще право [не знающие истины] глаголют, яко крестился есть в Киеве, иные же реша – в Василеве, другие же инако скажут; крещену же Володимеру в Корсуни».
Сказание об «испытании вер» и «Речь философа», взятые как самостоятельные произведения, действительно предполагают обращение Владимира, так сказать, «на месте», в его княжем тереме {74} . Историко-филологическая критика «корсунской легенды», выявившая ее литературное происхождение, по крайней мере в части, касающейся Владимирова крещения, придала вес показаниям «несведущих», побудив многих ученых высказаться в пользу Василева (княжеской резиденции на реке Стугне) или Киева {75} . Было заявлено, что голоса «несведущих» отражают древнейшее воззрение наших предков, согласно которому Владимир крестился в Русской земле. В доказательство их правоты приводили два иностранных свидетельства. Яхья Антиохийский вроде бы протягивает «несведущим» руку, когда пишет: «И заключили они [Владимир и Василий II] между собой договор о свойстве. И женился царь русов на сестре царя Василия, после того, как он поставил ему условие, чтобы он крестился и весь народ его страны… И послал к нему царь Василий впоследствии митрополитов и епископов, и они окрестили царяи всех, кого обнимали его земли, и отправил к нему сестру свою…»
Есть также показание с противоположной стороны света. Скандинавская «Сага об Олаве Трюггвасоне» (в древнейшей редакции монаха Одда) излагает историю крещения Владимира следующим образом. Когда Олав, воспитанный в «Хольмгар-де», при дворе Владимира, подрос, то испытал духовный перелом. Ему было ниспослано видение, из которого явствовало, что князя Владимира, его благодетеля, и «многих людей, которые верили в деревянных идолов», ожидают загробные мучения.
Олав не медля устремился в Константинополь, где был наставлен в вере «одним превосходным епископом» и крестился. В «Хольмгард» он вернулся уже другим человеком. Отныне он не уставал напоминать Владимиру, насколько «прекраснее вера, когда веруешь в истинного Бога и творца своего, который сделал небо и землю, и все, что им сопутствует», и «как мало приличествует тем людям, которые являются могущественными, заблуждаться в таком великом мраке, чтобы верить в тех богов, которые не могут оказать никакой помощи». Владимир «долго сопротивлялся и говорил против того, чтобы оставить свою веру и тех идолов, но все же понял он благодаря Божьей милости, что многое отличало ту веру, которая была у него, от той, которую проповедовал Олав». К убеждениям Олава присоединила свой голос мудрая жена Владимира, княгиня Аллогия, и в конце концов «согласился конунг [Владимир] и все его мужи принять святое крещение и правую веру, и был там крещен весь народ».
Ввиду того, что Яхья и «Сага об Олаве», в сущности, ведут рассказ о совершенно разных вещах, приходится выбирать между ними, и это сразу сокращает доказательную базу «местной» (киево-василевской) версии крещения Владимира с двух до одного свидетельства. Первым делом естественно отпадает скандинавское известие, ибо оно отстоит от истины даже дальше, чем «корсунская легенда», которая хотя бы знает о связи между крещением Владимира и его женитьбой на Анне (в действительности Олав покинул Русь задолго до того, как Владимир принял христианство {76} ). Но затем свою несостоятельность обнаруживают и сведения арабского историка, поскольку такой ход событий, когда язычник Владимир сначалаженится на христианке Анне, а потомкрестится и заполучает жену (!), бесспорно, обусловлен только тем, что Яхья в данном случае не совладал ни с логикой, ни со стилистикой. Разумеется, логико-стилистическая погрешность не может считаться доброкачественным историческим свидетельством. Здесь уместно вспомнить постановление Трулльского собора о недопустимости браков с язычниками – это правило в Византии действительно соблюдалось неукоснительно. Таким образом, сообщение Яхьи нуждается в серьезной поправке, состоящей в том, что крещение Владимира произошло, несомненно, добракосочетания (или обручения) с Анной и доприезда в Киев «митрополита и епископов». Но тогда оно теряет всякое значение для разрешения интересующего нас вопроса.
Обращение же к русским источникам показывает, что все наши писатели XI в. (Иаков Мних, митрополит Иларион, преподобный Нестор) вообще не упоминают напрямую названий топографических пунктов, имеющих отношение к крещению Владимира. Это опровергает принадлежность «несведущих» к продолжателям древнейшей, «докорсунской» традиции, заставляя отнестись к их мнению о крещении Владимира в Киеве или Василеве как к интеллектуальному продукту того же XII в. и потому не имеющему никаких преимуществ перед «корсунекой легендой».
Между тем при сопоставлении вероятного факта проведения русско-византийских переговоров на территории нижнедунайской Болгарии с указанием Абу Шуджи на то, что Владимир крестился сразу жепосле их окончания [61]61
Ср. с сообщением Иоакимовской летописи: «…иде Владимир на булгары и, победя их, мир учини и приат кресчение сам и сынове его…» (Татищев В.Н.Собр. соч. Т. I. С. 112). Ничего не зная о переговорах Владимира с Василием II, летописец тем не менее сохраняет ту же последовательность: заключение мирного договора – крещение.
[Закрыть], открывается возможность заключить последнее событие совершенно в иные географические рамки. В этом случаеобсуждению подлежат два варианта. Согласно первому, севастийский митрополит мог окрестить Владимира непосредственно в том городе или местечке Нижнего Дуная, где проходили переговоры. Однако такое скромное, почти «домашнее» крещение «архонта росов» плохо вяжется с исключительным значением этого действа в свете беспрецедентного родственного союза Владимира с византийским царствующим домом и той роли спасителя Македонской династии, которую призван был сыграть новообращенный вождь «народа рос». Соображения престижа, в равной степени важные для обеих сторон, требовали придать крещению русского князя и его предстоящему бракосочетанию с Анной торжественный характер. А достичь этого можно было только перенеся соответствующие церемонии в столицу Византии. Отсюда с необходимостью следует, что Владимир должен был креститься в Константинополе, в присутствии василевсов, их сестры, представителей знати и высшего церковного клира. Некогда так поступила княгиня Ольга, почему же ее внук, преследовавший почти те же самые цели, должен был действовать иначе? Ведь именно он был господином положения и диктовал Василию II условия соглашения.
В этой связи большой интерес представляет один отрывок из «Похвалы Владимиру» митрополита Илариона (в составе его «Слова о законе и благодати»). Уподобляя в этом месте Владимира императору Константину Великому, Иларион пишет: «Он [Константин] с матерью своей Еленою крест из Иерусалима принес, по всем владениям своим части его разослал, веру укрепил. Ты же с бабкою твоею Ольгою принес крест из нового Иерусалима, града Константина – по всей земле своей поставил и утвердил веру». Воздвижение в Русской земле духовного «креста», то есть утверждение и распространение христианской веры, уподобляется здесь рассылке частичек настоящего креста, на котором был распят Спаситель, по землям Византийской империи, но этот «духовный крест», по убеждению Илариона, доставлен был Владимиром, как и Ольгой, из Царьграда (не из Корсуни!). Путешествие Ольги в Константинополь ради принятия крещения – бесспорный исторический факт. Не значит ли это, что и Владимир помнился русским церковным деятелям середины XI в. как цареградский паломник? Да и христианское имя Василий, принятое Владимиром при крещении в честь Василия Великого, наводит на мысль, что император Василий II, нареченный в память того же святого, выступил в роли его крестного отца. Конечно, все это лишь косвенные доказательства, но серьезной альтернативы им на сегодняшний день не существует [62]62
За «цареградское крещение» Владимира высказывался А.Л. Никитин, поделившийся двумя своими наблюдениями над летописным текстом (см.: Никитин А.Л.Основания русской истории. С. 48—49, 248). Во-первых, по чтению Ипатьевского списка Повести временных лет, крещение Владимира состоялось в Корсуни, «в церкви святое Софьи», что, по мнению исследователя, может быть отголоском воспоминаний о крещении князя в константинопольской Святой Софии. Затем ученый предложил по-новому взглянуть на летописный «Василев», в котором, согласно «несведущим», произошло обращение Владимира. Древнерусский Василев на Стугне был заложен уже после княжеского крещения, о чем свидетельствует его на звание, образованное от крестильного имени Владимира (Василий). Но, возможно, его упоминание в летописи в связи с крещением Владимира – не простой анахронизм. Этот топоним мог появиться в Повести временных лет вследствие искажения греческого слова «Василебполис», то есть «город василевсов», как нередко назывался Константинополь в самой Византии и за границами империи (так, «Царьград» является древнерусской калькой с «Василеополиса»).
[Закрыть].
За крещением Владимира, видимо, должно было последовать его обручение с Анной. Эта церемония отвечала интересам обеих сторон: Владимир законным образом закреплял свои” права на царственную невесту, а у Василия II прибавлялось уверенности, что его русский зять не замедлит с отправкой в Константинополь вспомогательного войска. Поездка Анны в Киев для официального бракосочетания, естественно, откладывалась до выполнения Владимиром этого важнейшего условия договора. Кроме того, Владимиру предварительно надлежало еще объявить христианство государственной религией Русской земли, ибо багрянородная сестра василевсов не могла быть послана в языческую страну, чтобы царствовать над идолопоклонниками.
После обручения с Анной у Владимира уже не оставалось причин и далее откладывать свой отъезд в Киев. Все гарантии были получены, все формальности соблюдены. Теперь Владимир должен был поспешать, дабы не дать Фоке воцариться в столице империи и обратить его договоренности с Василием II в пустой звук.
Глава 4.
КРЕЩЕНИЕ КИЕВА
Отправка в Византию русских «воев»Владимир возвратился в Киев осенью 987 г. и сразу приступил к последовательному выполнению взятых на себя обязательств. По известию Иакова Мниха, первым его делом было приобщить к новой вере свою семью – многочисленных жен и детей, а также всех ближних и дальних родственников: «Крести же ся сам князь Володимер, и чада своя, и весь дом свой святым крещением просвети и свободи всякую душу, мужеск пол и женеск, святого ради крещения». Вероятно, тогда же крестилась и княжеская дружина (хотя ближние, старейшиедружинники могли принять крещение вместе с Владимиром в Царьграде) [63]63
Уверенность в том, что дружинники последуют за князем в вопросах веры, выражена в летописи словами Ольги, которая увещевала Святослава: «Если ты крестишься, то и все то же сотворят».
[Закрыть].
С наступлением зимы Владимир с дружиной, видимо, по обычаю отправился в полюдье, во время которого распорядился, чтобы весной в Киев было сплавлено необходимое количество ладей-однодеревок. Не позднее июня приготовления к походу были закончены, и русская флотилия двинулась в путь [64]64
Вопрос о личном участии Владимира в походе против Варды Фоки, время от времени поднимаемый в литературе, следует решить отрицатель но ввиду ненадежности источников, которые сообщают об этом. К таковым относятся прежде всего известия двух арабских писателей XIII в. – аль– Макина («и отправился царь русов со всеми войсками своими к услугам царя Василия и соединился с ним. И они оба сговорились пойти навстречу Варде Фоке и отправились на него сушею и морем и обратили его в бегство…») и аль-Асира («и женился он [царь русов] на ней [сестре Василия], и пошел навстречу Вардису [Фоке], и они сражались и воевали»). Оба автора являются всего лишь более или менее добросовестными ком пиляторами своих предшественников (в частности, Яхьи Антиохийского), у которых, однако, подобных сведений нет. Одно время также считалось, что можно положиться на показание Скилицы, так как в латинском пере воде его исторической хроники Василий II вручает Владимиру начальство над императорским флотом, пока не выяснилось, что в греческом оригинале его сочинения данное сообщение отсутствовало.
[Закрыть]. Численность снаряженного Владимиром вспомогательного войска обыкновенно оценивают в шесть тысяч человек, что не совсем верно. Эта цифра взята из исторического сочинения Степаноса Таронского (Асохика). В 1000 г., пишет он, Василий II двинул армию к грузинской границе, чтобы завладеть завещанным ему княжеством умершего иверийского правителя Давида Куропа-лата. Императорское войско состояло из русских и грузинских наемников. У города Хавачича (близ современного Эрзерума) несколько русов не поделили с грузинами охапку сена. Завязалась драка, один рус был убит, и стычка переросла в настоящее побоище. «Поднялись все русы, – рассказывает Асохик, – а их было 6000 человек пеших, вооруженных копьями и щитами, которых император Василий получил от русского князя, когда отдал свою сестру ему в жены, а это было тогда, когда этот народ принял веру в Христа».
Тут нужно учитывать (чего никогда не делается), что описанные армянским историком события произошли спустя двенадцать лет после прибытия русского войска в Константинополь, под начало Василия II. За эти годы русы приняли участие во многих походах и битвах, верой и правдой служа императору. Неизбежные потери должны были изрядно уменьшить их число (Асохик пишет, что у Хавачича с грузинами дрались те самыерусы, которых прислал Владимир, то есть русский отряд с тех пор не пополнялся). По всей видимости, первоначальная численность русского вспомогательного корпуса составляла не менее восьми—десяти тысяч человек. Это в свою очередь позволяет говорить об участии в экспедиции против Фоки сильной дружины таврических русов, поскольку киевский князь вряд ли располагал такими силами [65]65
Из летописной статьи под 1093 г. явствует, что даже столетие спустя совокупная численность городовых ополчений Киева, Чернигова и Переяславля (то есть собственно «Русской земли», в узком значении термина) не превышала 8000 человек.
[Закрыть].
Теперь, когда главное условие договора с Василием II было выполнено, Владимиру оставалось сделать последнее – крестить киевлян и стать государем христианского народа. Культурно-историческое наследие предшествующих десятилетий в значительной степени облегчало эту задачу. Владимиру было на кого опереться. Христиане уже составляли немалую часть населения Киева. При Ярополке (во время осады Киева в 978 г.) они продемонстрировали, что в союзе с князем способны взять под контроль политическую обстановку в городе. Поэтому Владимир мог не опасаться вспышек возмущения со стороны киевлян-язычников. Но ему предстояло убедить в своей правоте городское вечё, для которого княжеское слово отнюдь не являлось законом.
Низвержение идолов в Киеве
В первую очередь Владимир постарался заручиться поддержкой городской знати – старцев градских.Им принадлежало право предварительного совещания, без чего ни один вопрос вообще не мог быть вынесен на обсуждение веча. Старейшины вняли уговорам князя и изъявили готовность креститься (Повесть временных лет об этом не упоминает, но в других летописях сохранились сведения, что перед крещением народа в христианство обратилось «множество знатных людей» {78} ). После этого исход дела был в общем-то предрешен: организованного отпора религиозному нововведению быть уже не могло. В Житии Отгона Бамбергского (начало XII в.) есть схожий эпизод, когда один поморский князь, решивший по совету германского миссионера обратить в христианство свой народ, говорит ему: «Будь покоен, отец мой и господин, никто не станет тебе противиться, коль скоро старцы и знатные приняли христианскую веру».
Тем не менее Владимир не спешил созывать вече. Он не хотел действовать напролом, не исчерпав предварительно немногочисленных средств убеждения, имевшихся в миссионерском арсенале той эпохи. Одним из них было эффектное, ошеломляющее зрелище, другим – проповедь. Язычники должны были своими глазами убедиться в ничтожности старой религии и неотвратимости предстоящей перемены веры. Для этого Владимир повелел разрушить святилище Перуна – то самое, которое несколькими годами раньше сам же распорядился устроить «на холме вне двора теремного». «Поганьскыя богы, паче же и бесы, Перуна и Хорса и ины многа попра и скруши идолы», – пишет Иаков Мних [66]66
В Повести временных лет сказано: «…повеле кумиры испроврещи, овы осечи [вар.: изсещи], а другие огневи предати». Различные способы «казни» кумиров вызвали реплику С.М. Соловьева: «Осечиотносится, думаем, к каменным кумирам, огневи предати– к деревянным» (Соловьев С.М. Сочинения. Т. I. С. 307. Примеч. 248). Но на самом деле летописец не имел никакого понятия о материалах, из которых были сделаны истуканы в Киеве, поскольку в данном случае больше сверялся с Библией, чем с историческими источниками. В Четвертой книге Царств можно прочитать о том, как царь Иосия разрушилжертвенники Ваала и изломалстатуи языческих богов (4 Цар., 23: 4, 14); царь Аса изрубилистукан Астарты и сжегего у потока Кедрон (3 Цар., 15: 12) и т. д. Сообщение Иакова Мниха в этом смысле более реалистично.
[Закрыть]. Житийно-летописное предание добавляет еще, что Владимир приказал своим слугам сбросить статую Перуна на землю, привязать ее к хвосту коня и волочить с «горы по Боричеву [взвозу] на Ручей», колотя поверженного идола жезлами – «не потому, что дерево чувствует, но для поругания беса, который прельщал нас в этом образе». Слуги сопроводили истукана до днепровских порогов, а там – пустили его по течению. Древнерусская литература XI в. (митрополит Иларион, Иаков Мних) не знает этих подробностей. Впрочем, надругательство над поверженными богами было в обычае при подобных обстоятельствах. Например, когда в 1168 г. датчане взяли город Аркону (на острове Рю-ген), где находилось наиболее почитаемое в славянском Поморье святилище Святовита, датский король велел «вытащить этот древний идол Святовита, который почитается всем народом славянским, и приказал накинуть ему на шею веревку и тащить его посреди войска на глазах славян и, разломав на куски, бросить в огонь» (сообщение Гельмольда).
Доказав свою решимость искоренить идолопоклонство, Владимир разослал по городу христианских священников, которые «ходяще по граду, учаху люди вере Христове» {79} . Роль лроповедников, по-видимому, взяло на себя духовенство киевских храмов, имевшихся на то время, – Святого Илии и других. Однако Иоакимовская летопись сообщает также об участии в крещении киевлян некоторого количества болгарских иереев, привезенных Владимиром в Киев с согласия Константинопольского патриарха {80} . Это известие выглядит правдоподобно, так как греческие священники по незнанию славянского языка, конечно, не годились в миссионеры.
Крещение народаПоругание языческих святынь и увещевания христианских проповедников вызвали разлад среди киевских идолопоклонников: кто-то склонялся к тому, чтобы переменить веру, кто-то упорно держался старины, большинство же колебалось. Видя это, Владимир решил, что пора наконец прибегнуть к авторитету княжеской власти.
Летописно-житийная концепция крещения Руси, принятая Повестью временных лет, не отрицая самого факта насилия над религиозной совестью киевлян-язычников, постаралась, однако, сгладить его картиной всеобщего согласия с решением князя: «…Володимер посла по всему граду, глаголя: «аще не обрящется кто заутро на реке, богат ли, ли убог, или нищ, ли работник [раб, холоп], противен мне да будет. Се слышавше людье, с радостью идяху, радующееся и глаголюще: «аще бы се не добро было, не бы сего князь и боляре прияли». Аналогичная запись в «Чтении о Борисе и Глебе» преподобного Нестора («ни бо единому сопротивяшеся, ни вопреки глаголющю; но яко издавна научен, тако течаху радующеся к крещению») свидетельствует, что этот официально-оптимистический взгляд на крещение Руси утвердился в церковной среде в последней трети XI в.
Более древняя летописная традиция, отраженная в «Истории» В.Н. Татищева, повествует об этом иначе. Повеление Владимира креститься было встречено жителями Киева неоднозначно: «Тогда Владимир послал по всему граду, глаголя: «заутра всяк изидет на реку Почайну креститися; а ежели кто от некрещеных заутра на реке не явится, богат или нищ, вельможа или раб, тот за противника повелению моему причтется». Слышавшие же сие, людие многие с радостию шли, рассуждая между собою, ежели бы сие не было добро, то б князь и бояра сего не прияли. Иныи же нуждою последовали, окаменелыя же сердцем, яко аспида, глуха затыкающе уши своя, уходили в пустыни и леса…» {81}
Достоверность татищевского известия подтверждает известный фрагмент «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона: «И заповеда [Владимир] по всей земле своей креститися… и не бысть ни единого же противящеся благочестному его повелению: да аще кто и не любовью, но страхом повелевшего крещахуся, понеже бе благоверие его с властью сопряжено».
Крещение киевлян. Рис. В.П. Верещагина
Однако – и об этом нельзя забывать – несомненный оттенок принудительности в действиях Владимира по отношению к киевским язычникам был стилизован в древнерусской литературе тоже не вполне адекватно историческим реалиям конца X в. Почти безграничная власть киевского князя, которой, пускай и ропща, повинуется народ, – картина для того времени «далекая от действительности, созданная под впечатлением христианского учения о божественном происхождении власти с вытекающим отсюда требованием беспрекословного ей подчинения» {82} .
Ничего подобного не было и не могло быть в Киеве 988 г. Насильственное обращение в христианство некоторой части киевлян было обусловлено характерной особенностью внутриполитических отношений у славян при родоплеменном строе. Вечевой порядок требовал от участников сходки единодушного приговора. Несогласных с мнением большинства поначалу уговаривали всем миром [67]67
Житие Оттона Бамбергского сообщает о крещении поморских славян: «В таком огромном городе, как Щетин, не нашлось ни единого чело века, который бы, после общего согласия народа на принятие крещения, думал укрыться от Евангельской истины, кроме одного жреца… Но к нему однажды приступили все и стали его премного упрашивать».
[Закрыть], а с теми, кто, несмотря ни на что, продолжал упрямиться, поступали как с преступниками, подвергая их тяжелым наказаниям – побоям, грабежу имущества или крупному денежному взысканию [68]68
Титмар Мерзебургский сообщает о лютичах, что, «единодушным советом обсуживая все необходимое по своему усмотрению, они соглашаются все в решении дел. Если же кто из находящихся в одной с ними провинции не согласен с общим собранием в решении дела, то его бьют палками; а если он противоречит публично, то или все свое имущество теряет от пожара и грабительства, или в присутствии всех, смотря по значению своему, платит известное количество денег».
[Закрыть]. Поэтому, если Владимир и позволил себе припугнуть колеблющихся, то все-таки роль главного и непосредственного притеснителя киевских язычников, безусловно, сыграло само вече, потребовавшее от «окаменелых сердцем» подчиниться выбору князя [69]69
В этом смысле, пожалуй, можно согласиться с утверждением П.Я. Чаадаева, что Русь обязана своим крещением народной воле.
[Закрыть]. В этой связи представляется вероятным, что упорствующие идолопоклонники, будто бы сами ушедшие «в пустыни и леса», на самом деле были изгнаны вечем (изгойство было труднопереносимым состоянием для общинного сознания людей того времени, и потому вряд ли могло стать добровольным уделом даже тех, кто открыто противился принятию христианства). В обществе, которое ставило сплоченность и единство, пусть даже формальное, на первое место в ряду социально-политических ценностей, насилие над душою было в порядке вещей – в этом не видели чего-то недопустимого или хотя бы отчасти предосудительного.
Итак, киевское вече, пошумев, одобрило призыв князя и городской знати всем миром поменять веру. На следующий день [70]70
Относительно дня крещения киевлян существует остроумная гипотеза Рыбакова—Рапова. Изучение архитектурного устройства древнерусских храмов навело Б.А. Рыбакова на мысль, что «в древности ориентировка церквей производилась на реальный восход солнца в день празднования того святого, которому посвящен храм» (цит. по: Рапов О.М.Русская церковь в IX – первой трети XII в. С. 244). Применив азимутальный метод к киевской церкви Святой Богородицы (Десятинной), возведенной Владимиром в память крещения Киева, ученый установил, что храмовый праздник этого собора должен был приходиться либо на 1 августа, либо на 2 марта. Последняя дата в церковном календаре с Богородицей никак не связана. Зато 1 августа (по старому стилю) православная Церковь празднует Происхождение изнесения честных дерев животворящего креста Господня и начало Успенского поста (в честь Успения Богородицы). В Византии в этот день совершалось освящение воды в реках, озерах и других источниках. Примечательно также, что в одной рукописи XVI в. из Московской синодальной библиотеки сказано: «крестися князь великий Володимер Кыевский и вся Русь августа 1». Год крещения, правда, перепутан, но древнерусские церковные месяцесловы вообще не отличались особой точностью в отношении «лет» (ошибались даже в годах проведения Вселенских соборов). В безупречном погодовом исчислении не было надобности, так как для праздничного поминовения имели значение дни, а не годы знаменательных церковных событий.
[Закрыть]поутру, на берегу реки (то ли Почайны, как сказано в татищевском источнике и в Житии Владимира особого состава, то ли Днепра, по известию Повести временных лет и Обычного жития Владимира) сошлось множество людей обоего пола и всех возрастов. Священники разделили их на группы и велели по очереди заходить в реку, которая заменила собою купель. Чтобы вся толпа могла разместиться на мелководье, первым рядам приходилось заходить в воду по шею, следующие за ними стояли в воде по грудь, а тем, кто оказывался ближе всего к берегу, вода доходила до колена. Священники читали положенные молитвы, а потом давали каждой купе крестившихся христианские имена: одно мужское – общее для всех мужчин, другое женское – всем женщинам (никакого бытового неудобства от этого не возникало, так как и после крещения в повседневном обиходе все равно использовались только светские, «языческие» имена). Пробовали сосчитать новообращенных, да сбились со счету {83} .
В конце лета – начале осени 988 г. Владимир с дружиной отправился встречать невесту. «На другое лето по крещении [имеется в виду личное крещение князя в 987 г.] к порогам ходи», – пишет Иаков Мних [71]71
Эта краткая запись не называет причины путешествия, но сама ее лаконичность, по мнению А. Поппэ, «свидетельствует в пользу древности заметки, когда повод похода князя к порогам был очевиден» (Поппэ А.Политический фон крещения Руси. С. 236). Единственный пример хождения киевского князя к порогам – и именно ради встречи и препровождения в Киев княжей невесты – сохранился в Лаврентьевской летописи. В 1154 г. великий князь Изяслав Давыдович, недавно овдовевший, ожидал приезда в Киев грузинской княжны, которая должна была стать его новой супругой. Сын его Мстислав, посланный навстречу мачехе, «срете ю [встретил ее] в порозех и приведе ю к Киеву…».
[Закрыть]. Сам князь с большей частью своих людей, вероятно, встал в порогах, выслав вперед, к днепровскому устью, несколько ладей, на борту которых могли разместиться Анна и вся ее свита. Посыльные, однако, вернулись ни с чем. Византийский корабль, который должен был доставить Анну в Киев, так и не появился. Неожиданное препятствие преградило «царице росов» дорогу в ее новую столицу.
