Текст книги "Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара"

Автор книги: Сергей Дмитриев

Нам следует только добавить очень важное замечание. Фактически Онегин странствует только путями самого автора: по России, Кавказу, Крыму, Украине:

 
Тоска, тоска! спешит Евгений
Скорее далее: теперь
Мелькают мельком, будто теми,
Пред ним Валдай. Торжок и Тверь…
Он скачет сонный. Кони мчатся
То по горам, то вдоль реки,
Мелькают версты, ямщики
Поют, и свищут, и бранятся.
Пыль вьется. Вот Евгений мой
В Москве проснулся на Тверской.
 

Жизнь не подарила Пушкину других больших странствий, хотя в период написания романа он несколько раз надеялся на свои путешествия за границу. Поэтому-то глава «Путешествие Онегина» и осталась незаконченной: поэт не хотел писать о том, чего сам не видел. Нам же важно еще раз подчеркнуть, что и в своем главном поэтическом творении Пушкин отдал весомую дань как теме путешествий (с частично восточным колоритом), так и памяти своего товарища по писательскому цеху – Александру Грибоедову.

А совпадения в судьбах двух великих поэтов продолжались. Прогремело восстание декабристов, и оба поэта оказались под подозрением в причастности к заговору. Грибоедов был арестован в крепости Грозной 22 января 1826 г., а выпущен с "очистительным аттестатом" лишь 2 июня того же года по милости императора Николая I, с которым имел через четыре дня важную беседу. А Пушкина, вызвав из ссылки в Михайловском, после беседы с глазу на глаз 8 сентября 1826 г., царь также простил. Однако встретиться двум "освобожденным" поэтам удалось только после 14 марта 1828 г., когда Грибоедов вернулся в Петербург из Персии с Туркманчайским договором и остановился в той же гостинице Демута на Конюшенной, где жил в те дни и Пушкин. И какой же малый срок отпустила судьба для общения гениев русской поэзии, прежде чем они расстались уже навсегда, – всего лишь до начала июня, когда новый посланник России в Персии отбыл на Восток уже навсегда.

ДРУЖЕСКИЕ ВСТРЕЧИ В ПЕТЕРБУРГЕ

По сведениям современников и исследователей, в Петербурге в этот период Пушкин и Грибоедов общались довольно близко и встречались не менее 7 раз, не считая незафиксированных никем встреч, которые могли происходить, к примеру, в той же гостинице Демута. При этом поэты встречались на обедах у П.П. Свиньина и М.Ю. Вильегорского, в салоне графа И.С. Лаваля, а в доме Жуковского вместе с Вяземским и Крыловым обсуждали план совместной поездки в Париж. Как вспоминал об одной из встреч К. А. Полевой, «Грибоедов явился вместе с Пушкиным, который уважал его как нельзя больше и за несколько дней сказал мне о нем: это один из самых умных людей России. Любопытно послушать его… В этот вечер Грибоедов читал наизусть отрывок из своей трагедии „Грузинская ночь“».

В середине апреле 1828 г., лишь стало известно о начале новой русско-турецкой войны, Пушкин обращается к императору с просьбой вместе с П. А. Вяземским "участвовать в начинающихся против турок военных действиях", но получает отказ с отпиской, что в армии "все места заняты". Подоплекой отказа стало, в том числе мнение великого князя Константина Павловича, который писал Бенкендорфу: "Вы говорите, что писатель Пушкин и князь Вяземский просят о дозволении следовать за Главной императорской квартирой. Поверьте мне, любезный генерал, что в виду прежнего их поведения, как бы они ни старались высказать теперь преданность службе его величества, они не принадлежат к числу тех, на кого можно бы было в чем-либо положиться…"

А.С. Грибоедов и А.С. Пушкин в Петербурге весной 1828 г. Акварель В. Свешникова. 1954 г.

Ответ Бенкендорфа поэт получил 20 апреля, а 25 апреля полномочным министром российской миссии в Персии был назначен Грибоедов, приехавший в Петербурге Туркманчайским миром всего лишь за месяц с небольшим до этого. И конечно, рассказы Грибоедова не могли не повлиять на желание Пушкина отправиться на Восток, где вершилась судьба многих народов, где в новых баталиях ковалась слава русского оружия. Пушкин, как и в 1821 г. во время греческого восстания (вспомним фактически отдавшего свою жизнь за свободу Греции, заболевшего и умершего там в апреле 1824 г. Байрона), хотел пойти добровопьцем на освободительную войну, но император решил по-другому, сообщив, что «воспользуется первым случаем, чтобы употребить отличные… дарования» Пушкина «в пользу отечества».

И именно в эти дни, а точнее 18 апреля, на квартире у В. А. Жуковского встретились сам хозяин, Пушкин, И. А. Крылов, П.А. Вяземский и Грибоедов, которые договорились вместе поехать в Париж, а может, и посетить Лондон. Вяземский писал жене на следующий день: "Вчера были мы у Жуковского и сговорились пуститься на этот европейский набег: Пушкин, Крылов, Грибоедов и я. Мы можем показываться в городах, как жирафы… не шутка видеть четырех русских литераторов… Приехав домой, издали бы мы свои путевые записки…" 21 апреля Пушкин снова обращается к Бенкендорфу, "сожалея, что желания" поехать на войну "не могли быть исполнены", и тут же просит о новой поездке: "Так как следующие 6 или 7 месяцев остаюсь я, вероятно, в бездействии, то желал бы я провести сие время в Париже, что, может быть, впоследствии мне не удастся. Если Ваше превосходительство соизволите мне испросить от государя сие драгоценное дозволение, то вы мне сделаете новое, истинное благодеяние".

И как жаль, что поездка по Европе самых лучших поэтов России так и не состоялась, она могла бы стать одним из самых выдающимся событий в истории русской литературы и, конечно, пополнила бы ее сокровища. Вяземский вскоре с горечью констатировал: "Пушкин с горя просился в Париж: ему отвечали, что, как русский дворянин, имеет он право ехать за границу, но что государю будет это неприятно". Грибоедов же 6 июня отправился в Персию, откуда ему не суждено было вернуться.

Тяжелые предчувствия тогда просто витали в воздухе, и не случайно ли 30 апреля во время ночной встречи в гостях у Пушкина тот предложил друзьям-поэтам (Грибоедова на этой встрече не было) для обсуждения событие, свидетелем которого поэт был в Одессе несколько лет назад: "…приплытие Черным морем к одесскому берегу тела Константинопольского православного патриарха Григория V, убитого турецкой чернью"? (Как иногда могут совпадать события, разделенные и по времени, и по месту действия!)

25 мая Пушкин и Грибоедов участвовали в устроенном Вяземским пикнике в Кронштадте, куда друзья добрались на пароходе. (Любопытно, но именно в этой посадке участвовал с молодой женой Дж. Кэмпбелл, секретарь британской миссии в Персии, предсказавший Грибоедову, что его ждут большие сложности и неприятности в Тегеране.) Наконец, накануне 6 июня 1828 г., как писал Пушкин, он расстался с Грибоедовым "в Петербурге, перед отъездом его в Персию".

О влиянии поэтов друг на друга говорят многие факты. На пример, Грибоедов слышал "Бориса Годунова" в исполнении Пушкина, а тот в набросках предисловия к атому произведению откровенно написал: "Грибоедов критиковал мое изображение Иова – патриарх, действительно, был человеком большого ума, я же по рассеянности сделал из него глупца". По-видимому, рассказы Грибоедова о Персии и Востоке подействовали на Пушкина и в том смысле, что после этих встреч в его стихотворениях с восточными мотивами окончательно исчезают элементы нарочитой экзотики и чрезмерной романтики и все сильнее становятся признаки реализма. Ведь совершенно очевидно, что главной темой разговоров двух поэтов, особенно в силу острой любознательности Пушкина, была именно персидская тема, включавшая в себя и историю, и быт, и поэзию, и религию этой страны, или, в более широком смысле, тема Востока, хотя, конечно, этими темами общение поэтов не ограничивалось.

А.С. Грибоедов. Рисунок А.С. Пушкина. 1828 г.

И конечно, встречи с Грибоедовым не могли не сказаться на решимости Пушкина поучаствовать в тех грандиозных событиях, которые разыгрывались в это время на южных рубежах России, о чем свидетельствовали его многочисленные обращения к императору с просьбой отправить его в действующую на Кавказе против турок армию. Получив отказ, поэт от огорчения сильно захворал, впав «в болезненное отчаяние… сон и аппетит оставили его, желчь сильно разлилась в нем, и он опасно занемог», как вспоминал навещавший Пушкина сотрудник III Отделения A. А. Ивановский.

Проходит всего лишь несколько месяцев и Пушкин, у которого возникли серьезные неприятности с поэмой "Гаврилиада", снова бредит Востоком. В письме Вяземскому 1 сентября 1828 г. он пишет: "Ты зовешь меня в Пензу, а того гляди, что я поеду далее, / Прямо, прямо на восток…"

Пушкин воспроизводит здесь строку из стихотворения

B. А. Жуковского с показательным названием "Путешественник" (1809), посвященное Востоку и являющееся вольным переводом стихотворения Шиллера с тем же названием. В этот период за поэтом усиливается полицейский надзор: еще в августе по Положению Правительствующего Сената, утвержденного императором, за поэтом устанавливалось строгое "секретное наблюдение". При любой поездке начальству той губернии, куда ехал Пушкин, приказывалось взять его под "секретный надзор".

И конечно, чувствовавший все это поэт не мог не желать тот, чтобы вырваться из-под присмотра и совершить, наконец, тот самый побег, который он "давно замыслил". И как ни странно, ему это вскоре все-таки удалось!..

16 июля 1828 г. Грибоедов сделал в Тифлисе предложение юной, не достигшей еще 16 лет Нине Чавчавадзе, с которой повенчался уже 22 августа, а Пушкин в конце декабря того же года впервые встретил на балу в доме Кологривовых юную красавицу Наталью Гончарову, которой было… 16 лет (вот еще одно совпадение судеб двух поэтов, встретивших почти одновременно свою настоящую любовь). Как писал позднее Пушкин: "Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начали замечать в свете. Я полюбил ее. Голова у меня закружилась…" Свое предложение невесте Пушкин сделал 30 апреля 1829 г. в Москве, когда он уже начал осуществлять план своего долгожданного побега на Кавказ. Ведь 4 марта поэт получил подорожную "на проезд от Петербурга до Тифлиса и обратно", подписанную санкт-петербургским почт-директором К.Я. Булгаковым, минуя III Отделение и нарушая при этом установленный порядок. Поэта ждало весьма длительное странствие: почтовый тракт от Петербурга до Тифлиса охватывал 107 станций и 2670 верст.

А.С. Грибоедов в «персидской шапке». Рисунок А.С. Пушкина. 1831 г.

Куда же все-таки ехал Пушкин? Вопрос этот совсем не праздный, ведь не случайно же П. А. Вяземский, прекрасно знавший и Грибоедова, и Пушкина, сообщал в своих письмах и дневниках того периода, что Пушкин отправлялся куда-то «дальше», «на восток». Позволим себе высказать предположение, которое, конечно, следует еще подтвердить и доказать, что во время своих встреч в Петербурге Пушкин и Грибоедов могли договориться о том, что Грибоедов, имея полномочия по приему в состав своего посольства новых сотрудников, в случае приезда Пушкина в Тифлис попытается принять его на службу или просто возьмет его с собой в Персию. Для Пушкина, как сотрудника Коллегии иностранных дел, которого никуда не отпускало начальство, такой поворот в судьбе мог быть весьма привлекательным, особо учитывая его желание воочию увидеть Персию и постоянные неувязки в тот период с устройством им своей личной жизни (вспомним хотя бы о готовности поэта уехать в Китай в долгосрочную экспедицию).

Пушкину было хорошо известно, что Грибоедов как российский посланник в Персии должен был длительное время находиться именно в Тифлисе, отправляясь оттуда в Персию и возвращаясь обратно (напомним, что, уехав из Петербурга в конце июля 1828 г., Грибоедов отправился в Персию лишь 6 октября, а из Тегерана в Тавриз он планировал вернуться как раз в конце января – начале февраля 1829 г., когда и произошла трагедия). И Пушкин, отправляясь на Кавказ из Петербурга в начале марта 1829 г., как раз и мог рассчитывать на то, что он застанет Грибоедова в Тифлисе. А само ужасное известие о гибели поэта-дипломата дошло до Пушкина уже в Москве около 20 марта, что не могло не внести коррективы в его планы, Ведь поэт, перестав торопиться, пробыл о Москве до 2 мая, причем он отправился сначала именно в Орел к генералу Ермолову, с которым Грибоедов служил долгие годы.

В Москве поэт обсуждал тегеранскую трагедию со многими своими знакомыми и друзьями, в том числе с сестрами Ушаковыми, о чем может свидетельствовать очень выразительный портрет Грибоедова, который Пушкин нарисовал позднее в альбоме Ел. Н. Ушаковой. Примечательно, что поэт изобразил Грибоедова именно в персидской шапке. (В последний раз Пушкин нарисовал образ Грибоедова в своих рукописях в мае 1833 г.)

Пушкин не скрывая от друзей, что он собирается на Кавказ, и эта новость не могла не вызывать и в Петербурге, и в Москве кривотолки, во-первых, о каком-то мифическом плане Пушкина бежать через турецкое побережье за границу, во-вторых, об опасности такого путешествия, а в-третьих, о бросающейся в глаза схожести судьбы поэта с судьбой Грибоедова. В. А. Ушаков, например, писал: "В прошедшем году (т. е, в апреле 1829 г.) я встретился в театре с одним из первоклассных наших поэтов и узнал из его разговоров, что он намерен отправиться в Грузию. "О боже мой, – сказал я горестно, – не говорите мне о поездке в Грузию. Этот край может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова". – "Так что же? – отвечал поэт. – Ведь Грибоедов сделал своё. Он уже написал "Горе от ума"". А в письме московского почт-директора А.Я. Булгакова к брату от 21 марта 1829 г. говорилось о той же самой аналогии: "Он <Пушкин> едет в армию Паскевича узнать ужасы войны, послужить волонтером, может, и воспеть это все. "Ах, не ездите, – сказала ему Катя, – там убили Грибоедова". – "Будьте покойны, сударыня, – неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичев? Будет и одного".

ПОБЕГ В АРЗРУМ

Убегая на Кавказ, Пушкин не думал об опасностях своего пути:

 
Я ехал в дальние края;
Не шумных… жаждал я,
Искал не злата, не честей
В пыли средь копий и мечей.
 

Поэт не мог не чувствовать витавшие и над ним порывы «роковой» судьбы. И как это часто бывало в его жизни, он сам смело шел навстречу этим веяниям, проявляя почти безрассудный героизм и стремясь к выполнению задачи, сформулированной им самим еще в марте 1821 г.: «Сцена моей поэмы должна бы находиться на берегах шумного Терека, на границах Грузии, в глухих ущельях Кавказа…» Начнем с того, что, фактически убегая из столиц, якобы только для «свидания с братом и некоторыми из моих приятелей», поэт не мог не понимать, что его ждут серьезные неприятности. Конечно, этот побег выглядел довольно странно. О планируемом отъезде поэта знали очень и очень многие, подорожная ему, хотя и с нарушениями, была выписана, Пушкин, приехав в Москву 14 марта, уехал из нее только в ночь на 2 мая. Получается, что недреманное око жандармского надзора почему-то выпустило из поля зрения поэта, и не специально ли Пушкину было дозволено все-таки отправиться на Кавказ, чтобы он мог воспеть впоследствии победы русского оружия? «Узнав случайно, что г. Пушкин выехал из С.-Петербурга по подорожной, выданной ему… на основании свидетельства частного пристава Моллера», Бенкендорф еще 22 марта распорядился о продолжении за Пушкиным «секретного наблюдения» в местах следования. Показательно, что уже 12 мая в Тифлисе генерал И.Ф. Паскевич довел до сведения военного губернатора Грузии С.С. Стрекалова, что направляющийся на Кавказ Пушкин должен состоять под секретным надзором. При этом сам Пушкин прибыл в Тифлис только 27 мая.

"Путешествие в Арзрум" – истинный шедевр мемуаристики и "путевой литературы" – было написано Пушкиным в 1836 г. и в следующем году напечатано в журнале "Современник". Вобравшее в себя впечатления от поездки па Кавказ, оно нс должно восприниматься только в качестве путевого дневника, ведь за внешней повествовательностью в нем просматривается явная художественная задача автора по осмыслению роли и предназначения поэта, оказавшегося в центре великих исторических событий. При этом совсем неслучайно в "Путешествии" сквозной нотой звучит тема Грибоедова, оказавшегося первым в ряду страдальцев русской поэзии.

Многие загадки пушкинского путешествия в Арзрум еще не разгаданы. Почему поэт совершил свой дерзкий побег из-под неусыпного контроля властей? Действительно ли он, как это можно предположить, первоначально направлялся в Тифлис, чтобы встретить там Грибоедова и, как они заранее договаривались, поступить на службу в его посольство в Персии? Была ли вообще мистическая встреча поэта с той самой арбой, на которой "тело Грибоеда" везли в Тифлис? А если эта встреча была, то где это произошло? Неужели все-таки не в Гергерах (ныне – Гаргар) и не в тех местах, где стоял ранее и где стоит сегодня знаменитый памятник? Встречался ли все-таки Пушкин с вдовой Грибоедова и его тестем А. Чавчавадзе? Можно ли вообще считать это путешествие Пушкина единственным заграничным в жизни поэта, или это было на тот момент лишь "внутрироссийское странствие"?

Показательно, что свое путешествие Пушкин начал с посещения в Орле бывшего главнокомандующего на Кавказе генерала А.П. Ермолова, с которым долгое время работал Грибоедов и о котором последний не мог не рассказывать поэту во время их встреч в 1828 г. Из дневника Пушкина следует, что при встрече собеседники говорили и о суцьбе Грибоедова, хотя Пушкин упомянул не о его трагедии, и об отношении к его стихам Ермолова. «О стихотворениях Грибоедова говорит он, – замечал Пушкин, – что от их чтения скулы болят».

Не успел Пушкин выехать из Владикавказа, как 24 мая на пути по Дарьяльскому ущелью он встретил ту самую "искупительную миссию" персидского принца Хосров-Мирзы, направленную шахом Ирана в Петербург для извинений за гибель русского посольства в Тегеране. Вот как Пушкин описал встречу с персидским поэтом Фазиль-ханом, находившимся в составе миссии: "Ждали персидского принца. В некотором расстоянии от Казбека попались нам навстречу несколько колясок и затруднили узкую дорогу. Покамест экипажи разъезжались, конвойный офицер объявил нам, что он провожает придворного персидского поэта и, по моему желанию, представил меня Фазил-Хану. Я, с помощию переводчика, начал было высокопарное восточное приветствие; но как же мне стало совестно, когда Фазил-Хан отвечал на мою неуместную затейливость простою, умной учтивостию порядочного человека! "Он надеялся увидеть меня в Петербурге; он жалел, что знакомство наше будет непродолжительно и проч." Со стыдом принужден я был оставить важно-шутливый тон и съехать на обыкновенные европейские фразы. Вот урок нашей русской насмешливости. Вперед не стану судить о человеке по его бараньей папахе и по крашеным ногтям".

"Камергер двора Фатали-шаха". Рисунок А.С. Пушкина. 1829 г.

О том, что эта встреча также навеяла Пушкину воспоминания о Грибоедове, свидетельствует хотя бы то, что в черновой редакции его очерка приводилась цитата из «Горя от ума»… (Пушкин. Поли, собр. соч., т. VIII, с. 1017), а одного из участников персидской миссии, камергера двора персидского шаха, позднее, осенью 1829 г., Пушкин нарисован по памяти в том же альбоме Ел. Н. Ушаковой, где он запечатлел несколькими листами позднее самого Грибоедова в персидской шапке. А в своем наброске стихотворения, посвященного Фазиль-Хану, Пушкин совсем не случайно вспомнил любимых им, так же как и Грибоедовым, персидских поэтов Хафиза (Гафиза) и Саади:

 
Благословен твой подвиг новый,
Твой путь на север наш суровый,
Где кратко царствует весна,
Но где Гафиза и Саади
Знакомы русским имена.
 
 
Ты посетишь наш край полночный,
Оставь же след…
Цветы фантазии восточной
Рассыпь на северных снегах.
 

Позднее, 5 июня, в военном лагере при Евфрате, Пушкин написал и еще одно стихотворение, «Из Гафиза», обращенное к Фаргат-беку, татарскому юноше, входившему в мусульманскую воинскую часть русской армии:

 
Не пленяйся бранной славой,
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
 

В черновике этого стихотворения сохранилась важная запись Пушкина: «Шеер I. Фаргад-Беку», которая может свидетельствовать о том, что поэт задумывал тогда написать целый цикл стихов (по-азербайджански «шеер» или «шеир» означает «стихотворение») из Хафиза и других персидских лириков, но не смог впоследствии этого сделать. К тому же, по мнению исследователя Д.И. Белкина, указанный стих являлся своеобразным ответом на поэтическое творение «В Персию» поэта А.Н. Муравьева, который вскоре совершит знаковое и отмеченное Пушкиным паломничество в Иерусалим.

Стихотворение "Не пленяйся бранной славой…", скроенное из элементов русской и персидской лирики, отличает неодобрительное отношение поэта к жестокостям войны и его уверенность, что смерть не встретит "молодого красавца". Такое же настроение человеколюбия и желания избежать лишних смертей звучит и в пушкинском описании последних минут жизни воевавшего в русских рядах и раненого Умбай-бека из Ширвана: "Под деревом лежал один из наших татарских беков, раненный смертельно. Подле него рыдал его любимец. Мулла, стоя на коленях, читал молитвы. Умирающий бек был чрезвычайно спокоен и неподвижно глядел на молодого своего друга".

Следует дополнительно отметить, что в описании встречи с персидским принцем Пушкин больше внимания уделил поэту Фазиль-Хану, нежели самому принцу. Думается, что, когда Пушкин в 1835 г. работал над "Путешествием", ему уже была хорошо известна довольно постыдная для властей предержащих история, связанная с тем, что слишком пышные многомесячные приемы принца в России и царскими властями, и аристократией резко контрастировали с замалчиванием героической судьбы Грибоедова и официальными обвинениями его в том, что он якобы сам виноват в разыгравшейся трагедии. Встретив миссию персидского принца, Пушкин также не знал, что в ее составе в качестве личного врача принца находился том самый Гаджи-Баба (Хаджи-Баба), о котором он упомянул в "Путешествии", рассказывая о прошлом Арзрума. Дело в том, что этот врач, посланный Аббас-Мирзой на обучение в Лондон, провел там 9 лет и стал прообразом главного героя двух романов английского писателя Дж. Мориера "Похождения Хаджи-Бабы из Исфагана" и "Мирза Хаджи-Баба Исфагани в Лондоне". Пушкин прекрасно знал эти романы, и, наверное, он бы сильно удивился, встретив наяву по пути в Тифлис легендарного литературного персонажа.

Кроме упоминания романов Дж. Мориера в своем "Путешествии" Пушкин цитировал (причем на английском языке) в описании тифлисских бань известную поэму английского романтика Т. Мура "Лалла-Рук", которая была очень популярна в России. А в ряде мест его путевых записок можно заметить перекличку с также широко известными в России "Персидскими письмами" Монтескье. Пушкин при этом, как и Грибоедов ранее, переходил в описании увиденного им во время странствий от абстрактного романтизма к явному реализму, навеянному зримыми приметами восточного мира.

Снова ощутив благотворное влияние Востока, Пушкин создает во время своего длительного путешествия и позднее новые поэтические шедевры: "На холмах Грузии лежит ночная мгла…", "Калмычке", "Олегов щит", "Дон", "Брожу ли я вдоль улиц шумных…", "Кавказ", "Обвал", "Делибаш", "Монастырь на Казбеке", "Опять увенчаны мы славой…", "Был и я среди донцов…", "Меж горных стен несется Терек…", "Стамбул гяуры нынче славят…", "Подражание арабскому", "Когда владыка ассирийский…", "Золото и булат", неоконченную поэму "Тазит". И как бы восторженно ни звучали все эти стихи, в них то и дело слышалась печальная нота тягостных предчувствий:

 
День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.
И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?
 

Совершая свой побег на Кавказ, Пушкин как будто бы бежал еще дальше – к «вольному» небу, «вожделенному» свету и «вечным лучам», а иначе – к Богу. Горный монастырь на Казбеке поэт отчетливо увидел в образе спасительного ковчега:

 
Высоко над семьею гор,
Казбек, твой царственный шатер
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь над облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный, над горами.
 
 
Далекий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине!
Туда б, в заоблачную келью,
В соседство Бога скрыться мне!..
 

Путешествие в Арзрум было одним из самых тяжелых испытаний в жизни поэта, прежде всего потому, что его ждали трудности долгого и изнурительного пути то верхом, то пешком, бывало по 40–50 верст в день, а также опасности угодить под «горскую пулю» в любом месте, о чем рассказано на многих страницах «Путешествия». В дороге поэту пришлось действительно показывать чудеса выносливости.

Прибыв в Тифлис 27 мая, на следующий день после своего тридцатилетия (1829 г.), Пушкин не мог не вспоминать ежедневно о Грибоедове, о котором в этом городе действительно напоминало очень многое, ведь он уехал из него с молодой женой в Персию всего лишь восемь с половиной месяцев назад. А встречаться Пушкину пришлось со многими друзьями и знакомыми Грибоедова, которые не могли не рассказывать о нем гостю: с гражданским губернатором П.Д. Завидейским, соавтором Грибоедова в работе над очень важным "Проектом Российской Закавказской компании", с П.Н. Ахвердовой, воспитательницей жены Грибоедова Нины Чавчавадзе, с редактором "Тифлисских ведомостей" П.С. Санковским. Почему Пушкин не упомянул в своем "Путешествии" о встрече с вдовой Грибоедова и ее отцом князем А.Г. Чавчавадзе, не совсем ясно: то ли этих встреч не было, то ли поэт не мог рассказать о них в силу ряда причин, о которых расскажем позже.

В Тифлисе во время первого своего пребывания Пушкин прожил всего лишь около 14 дней: с 26 мая по 10 июня (во второй раз – по возвращении – всего 6 дней – с 1 по 6 августа 1829 г.). Однако он навсегда запомнил этот город, где "познакомился с тамошним обществом" и провел несколько вечеров "в садах при звуке музыки и песен грузинских". "Очаровательный край! – писал он. – Сколько я почерпнул истинной поэзии, сколько испытал разных впечатлений". Пушкину понравилась и восточная экзотика города, и тифлисские бани, и местная публика. И не случайно Евгений Онегин путешествует в незавершенной главе "Странствия" по берегам Арагви и Куры, а по "первоначальному замыслу" Пушкина его любимый герой должен был "погибнуть на Кавказе" или "попасть в число декабристов".

Памятная доска на Орбелиановской бане в Тбилиси

ВСТРЕЧА НА ПЕРЕВАЛЕ

Получив 10 июня разрешение Паскевича присоединиться к армии, Пушкин, меняя лошадей на казачьих постах, «галопом помчался» к лагерю русских войск, преодолев в первый день 72 версты, во второй – 77, в третий – 94, в четвертый – 46, всего, с учетом пройденного еще походным порядком вместе с войсками, около 320 верст за 4 дня. Такую нагрузку мог себе позволить только самый опытный кавалерист. И именно в эти изнурительные для поэта дни произошли два события, которые автор «Путешествия» описал с особым настроем. Первое произошло 11 июня неподалеку от крепости Гергеры. Вот слова автора: "Я стал подыматься на Безобдал, гору, отделяющую Грузию от древней Армении… Я взглянул еще раз на опаленную Грузию и стал спускаться по отлогому склонению горы к свежим равнинам Армении. С неописанным удовольствием заметил я, что зной вдруг уменьшился: климат был другой.

Человек мой со вьючными лошадьми от меня отстал. Я ехал один в цветущей пустыне, окруженной издали горами… Я увидел в стороне груды камней, похожие на сакли, и отправился к ним. В самом деле я приехал в армянскую деревню. Несколько женщин в пестрых лохмотьях сидели на плоской кровле подземной сакли…Я пустился далее и на высоком берегу реки увидел против себя крепость Гергеры. Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. "Откуда вы?" – спросил я их. "Из Тегерана". – "Что вы везете?" – "Грибоеда". Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис".

Далее в "Путешествии" следует широко известный, примерно полуторастраничный текст о Грибоедове, который включает в себя и воспоминания Пушкина о встречах с другом, в том числе о последней из них с трагическими предчувствиями поэта-посланника, и точный психологический портрет Грибоедова с особенностями его характера и вехами судьбы, и слова о завидном для Пушкина геройском завершении жизненного пути его товарища и тезки: "Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна".

Не о такой ли смерти думал и мечтал для себя сам Пушкин, который в трагические дни дуэльной истории с Дантесом бесстрашно шел на поединок, словно в смертельный бой, защищая и свою честь, и честь своей жены. Также геройски Пушкин вел себя и во время своего арзрумского приключения, беря пример в том числе и с Грибоедова. И.П. Липранди как-то отметил такую показательную черту характера поэта: "Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту" (напомним, что и игроком Пушкин тоже был азартным!).

Встреча на перевале. Одна из версий знаменитой встречи изображенная неизвестным художникам

Сетуя, что «замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов», Пушкин фактически ответил на вопрос, почему в его «Путешествии» появилась отдельная вставка о Грибоедове: «Написать его биографию было бы делом его друзей…» Пушкин, по сути, отдал дань памяти поэту-мученику, имя которого сразу же после гибели стало запретным с учетом загадочных и политически острых обстоятельств его гибели.

А была ли сама эта встреча в горах, мистическое значение которой бросалось в глаза уже в 1830-е гг.: ведь в ее итоге на Кавказе произошла символическая передача условной эстафеты "одного из первых поэтов России" – от Грибоедова к непревзойденному никем Пушкину, но одновременно и трагической линии судьбы от более старшего к более молодому поэту? Для сомнений действительно есть немало оснований. Во-первых, еще никем точно не рассчитано, могли ли вообще встретиться именно в этот день и именно в этом месте Пушкин и траурная процессия. Во-вторых, Пушкин, зная прекрасно пройденный им маршрут, почему-то, как будто бы специально, перепутал в своем повествовании положение мест следования: крепость или село Гергеры расположена на самом деле до Безобдальского перевала, а не после него, как он указал в тексте, рядом с этим селом нет никаких "трех шумных потоков" и стоит оно не на "высоком берегу реки". В-третьих, и это самое главное, Пушкин увидел не внушительную и торжественную процессию, а весьма скромную и немногочисленную: два вола везли арбу, сопровождаемую несколькими грузинами.