Текст книги "Ужас приходит в полнолуние"
Автор книги: Сергей Белошников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)
Глава 7. СТАСЯ
Все же милиционеры отечественной выпечки – военная косточка, и сейчас участковый Антон Михайлишин доказывал это не словом, а делом.
Краем глаза я видела, как он совершает замысловатые маневры по саду – благо места хватало. Используя все естественные и искусственные складки местности, Антон демонстрировал повышенное внимание к цветочным клумбам, ко всем деревьям вообще и к отдельным кустарникам в частности. То есть, ко всему, кроме меня. Он напоминал мне посетителя Московского ботанического сада, эдакого увлеченного экскурсией садовода-любителя в аккуратно выглаженной летней милицейской форме. Загорелое лицо участкового было, на мой взгляд, отмечено печатью несколько чрезмерной серьезности. И, может быть, поэтому по его виду никто, кроме меня, не мог догадаться, что Антон Михайлишин волнуется, как школьник-восьмиклассник перед первым свиданием. К своему удивлению, если не сказать священному ужасу, я давно и твердо поняла, что старший лейтенант Михайлишин по уши влюблен в Станиславу Федоровну Бутурлину.
То есть в меня.
Кажется, он влюбился в меня по-настоящему, что называется, без дураков. И судя по всему – первый раз в жизни. Хотя вообще-то он мог похвастаться многочисленными романами со скучающими дачницами. Мимолетными, правда. Пассии его были весьма разнокалиберны – блондинки и брюнетки, симпатичные и не очень, толстые и худые, но всех их объединяло одно: они одинаково стремительно западали на нашего мужественного участкового. Климат у нас в Алпатове, что ли, способствует быстрому сексу? Правда, все его романы проходили весьма споро, удобно для обеих сторон и заканчивались безболезненно: обычно с наступлением осенних холодов, когда наш поселок пустел более чем наполовину, бляди поднимались на крыло и улетали на юг, в Москву. К чести Михайлишина надо сказать, что он имел дело исключительно с незамужними особями женского пола.
Об всем этом мне рассказывали достаточно подробно, в красках и деталях. Рассказывали люди, которым я могу верить. И, разумеется, без упоминания имен. Но со мной у него все шло несколько по-другому.
Попался, который кусался.
Итак, я внимательно за ним наблюдала. Исподтишка. Вижу, Михайлишин собрался с духом и повернул за угол, потому что перед домом меня уже не было. Михайлишин должен был обнаружить меня за особняком, на небольшом огороде.
И обнаружил.
Он, наверное, думал, что я полностью поглощена сбором клубники. Сбор был такой: одну в лукошко, две – в рот. На якобы бесцельно фланирующего по саду участкового я не обращала ни малейшего внимания. И лишь когда высокая фигура показалась из-за теплицы, приблизилась ко мне и его до блеска начищенные туфли сорок пятого размера оказались в угрожающей близости от клубничных грядок, я перестала срывать ягоды и подняла голову.
И окинула Антона таким бесхитростно-удивленным взглядом, словно мы не виделись с прошлого года, а не здоровались с ним пять минут назад.
Михайлишин жутко смутился и брякнул, судя по всему, первое, что пришло в голову. Мог бы и получше придумать. Вот что он сказал:
– Хорошая у вас нынче клубника выросла, Стася.
– Вот спасибо, барин, на добром слове. – Я снова принялась обрывать крупные мясистые ягоды.
– И погода сегодня хорошая, – промямлил несчастный влюбленный.
– Да ты что? – Я вполне искренне удивилась. – А я и не заметила. Круто.
Щеки Михайлишина пошли пунцовыми пятнами. Он покосился на меня и, наверное, мысленно поблагодарил Бога, что я за сбором клубники вроде бы ничего не заметила. Фигушки. Все-то я заметила. И спросила как бы между прочим, не отрываясь от своего увлекательного занятия:
– Ну как, Антон, словил ужасного маньячилу?
– Нет еще. Стараемся, – кисло ответил Михайлишин и надолго замолчал.
Я продолжала молча собирать клубнику. И совершенно не обращала внимания на торчавшего рядом Михайлишина. А он не знал, что говорить, и тем более – что делать. Тут он нервно пригладил волосы и снова заговорил, глядя чуть в сторону:
– Знаешь, Стася, сегодня замечательный фильм идет: «Маска». Американский. Комедия. Мне два билета принесли…
– Принесли? Кто ж это, интересно, их тебе принес? – удивленно взглянула я на него. – Никак тебе взятки дают, Антон?
– Почему это взятки? – запротестовал несчастный Михайлишин. – Просто так принесли… Друзья.
– А почему именно два? – продолжала я безжалостно.
– Потому что я попросил принести два, – выдавил из себя Михайлишин.
– Экий ты, Антон. Страсть какой предусмотрительный. Девушкам тебя просто бояться надо – все-то ты учитываешь. Профессия, видать, сказывается. А для кого второй билетик, если не секрет?
– Ну… В общем, ты как? Сегодня вечером, в семь? А?
Михайлишин напрягся в ожидании ответа.
Я выпрямилась и сладко потянулась, разминая затекшую спину. При этом мои неслабые груди чуть было не выскочили из низкого выреза майки.
Бедный Михайлишин непроизвольно сглотнул слюну.
А я спокойно прихватила лукошко с клубникой и пошла к дому. Михайлишин машинально двинулся следом, словно завороженный мальчишка за гаммельнским крысоловом.
Я заговорила на ходу, не оборачиваясь.
– Спасибо, конечно, Антон, – небрежно, легко проговорила я. Мне самой нравилось, как я говорю. – Но, во-первых, я уже давно посмотрела этот фильм по видео, еще весной. И не настолько он меня потряс, чтобы идти на него еще раз. Между нами говоря, этот киноопус – полная чепуха. Развлечение исключительно для тупоумных америкозов. А во-вторых, сегодня в шесть ко мне гости приезжают. Из Москвы-матушки.
Я остановилась и повернулась к Михайлишину. Он резко затормозил и чуть было на меня не налетел. Теперь он стоял прямо передо мной, изумленно глядя сверху вниз.
– Гости? – тупо удивился мой потенциальный кавалер. – Какие еще гости?
– Обыкновенные. Пипл из моей группы. Мы вечером на Марьино озеро идем.
– На Марьино? – еще больше удивился Михайлишин. – А почему так далеко?
– Там народу поменьше. А мы пикничок решили закатить. Выпить и закусить очень хочется, – пояснила я, почесав нос. – Антр ну, слегка нарушить общественный порядок. И, может быть, даже мораль. Вы нас, господин полицмейстер, за это часом не заарестуете, а?
Михайлишин не ответил.
И тут совершенно несчастное выражение его лица меня слегка смягчило. Я решила дать ему тот шанс, который был у меня припасен заранее и о котором, естественно, Михайлишин даже и не догадывался:
– Ладно, не расстраивайся, Антон. Я хочу, чтобы ты тоже пришел. Я тебя приглашаю. Лично. Народ будет не против. Ребята шашлыки обещали сделать, сухого винца выпьем, повеселимся. Ну, так как?
Михайлишин поковырял жирную черную землю грядки носком туфли и сказал хмуро:
– Я вечером не могу. Майор мне кучу заданий надавал. Служба, знаешь ли.
– Ах, слу-у-ужба? – протянула я, скрывая, чего греха таить, разочарование. Ведь я была уверена, что он крепко сидит у меня на крючке. – А как же тогда культпоход на «Маску»?
Я думаю, нашего участкового выручили Небеса или обстоятельства, а может быть, и то и другое вместе. Потому что мало-мальски правдоподобного ответа у него не было. По крайней мере сейчас.
Более того: уверена, что он наверняка так бы и не смог придумать ответ поубедительней. Но как раз в этот момент из дома вышли дед и Антонов милицейский майор. Терехин, кажется? Да-да, Терехин. Он, пряча какие-то листочки в кожаную папку, что-то негромко сказал деду. Тот кивнул. Значит, у них появились секреты. Ладно. Уже не обращая внимания на Антона, я подошла к дедушке и чмокнула его в щеку:
– Спасибо, дед.
– Не за что, Станислава.
– Может, я все-таки останусь? – спросила я его.
– Я же тебе уже говорил – не стоит, – твердо сказал дед. – Иди. Вечером я позвоню.
– Ну, вечером, так вечером. – Я не собиралась спорить с дедом, понимая, что это бесполезно. – Хорошо.
– Да, и передай отцу, что я завтра обязательно загляну.
– Конечно, дед, – сказала я и повернулась к Михайлишину: – Бывайте, господин полицмейстер. Служите отечеству достойно.
И тут я поняла: бедняга участковый находится в состоянии, близком к тихому помешательству. Раздумывала я недолго: уже было повернувшись к калитке, я все же сжалилась над Антоном. Впрочем, эта жалость тоже была частью моего тщательно продуманного плана.
– Ладно, Антон, – сказала я. – Раз уж ты не можешь сегодня, приходи завтра. К нам домой. На чай с пирогами. Часикам к восьми. Придешь?
– Конечно, приду, – воспрял духом Михайлишин.
– Ну, тогда до завтра. – А майору я добавила отдельно: – Удачи вам… мистер Холмс!
– До свидания, – буркнул мрачный Терехин.
И, нарочно нагло покачивая лукошком и бедрами, я пошла к калитке. Даже не оборачиваясь, я знала, что в данный момент Михайлишин завороженно смотрит мне вслед.
И наверняка Терехин – тоже.
Глава 8. ТЕРЕХИН
Я повернулся к Бутурлину:
– Ладушки. Спасибо, Николай Сергеич. Если вы нам еще понадобитесь…
Я не стал ему говорить, что он мне понадобится уже завтра утром.
– Всегда к вашим услугам, – спокойно ответил Бутурлин.
Мы пожали друг другу руки, Михайлишин вежливо попрощался с Бутурлиным и следом за мной вышел за калитку. Я покосился на Антона – тот по-прежнему не отводил взгляда от уходящей по узкой улочке девицы – и ворчливо (старость уже, что ли?) предложил:
– Ты сейчас лучше меня проводи, Михайлишин… Нет, нет, давай прогуляемся, – добавил я, увидев, что Михайлишин шагнул было к своей машине.
Мы повернули и медленно пошли по тихой безлюдной улице. Я закурил. Настроение у меня было паршивое. Разговор с Бутурлиным не дал ничего конкретного. Никаких явных зацепок. Старик не темнил, нет, но и на откровенность не шел. И что самое плохое, у него, на мой взгляд, не было мотива. Хоть застрелись, но мотива прикончить Пахомова у него не было.
Я не стал говорить Михайлишину, что чутье, которому я доверяю на сто процентов, подсказало мне вот что: Бутурлин не убивал. И от этой догадки я еще больше заводился – теперь надо отрабатывать другие версии. А их у меня не было, хоть тресни.
Какое-то время я шагал молча, жадно затягиваясь сигаретным дымом, а потом спросил у Михайлишина, заранее зная ответ:
– Единственная внучка, да?
– Да.
– Яблоко от яблони недалеко падает. Вся в деда, так?
Михайлишин неопределенно пожал плечами.
– Насколько я понимаю, это и есть твой личный источник информации, сынок?
Михайлишин снова ничего не ответил. А я не стал допытываться, видя, что он совсем не расположен отвечать. Видать, пока я разводил тары-бары с дедом, участковый что-то не поделил с внучкой. Ну, дело молодое, еще наладится. Тем более что мне все равно, у кого он добывает информацию. И в какое время суток. Это его работа. Пусть хоть в постели девчонок раскалывает. Лишь бы дело не страдало.
Не сбавляя шага, я достал свою заветную металлическую баночку, загасил о дно и спрятал в нее окурок. И с неохотой признался:
– Не нравится мне твой коллекционер. Темнила он какой-то… Барина из себя строит… Тоже мне, голубая кровь.
– Да ведь так оно и есть, – не менее мрачно отозвался мой парень.
Я даже остановился:
– Сынок, я не понял. Поясни.
Ведь если говорить откровенно, я воспринимал бутурлинскую усадьбу как случайно возникшую, хотя, должен признаться, и весьма удачную декорацию какой-то давно ушедшей жизни. А пижонистого хозяина – как талантливого актера, играющего хорошо отрепетированную и не раз уже сыгранную роль. Скажем, из пьесы Антона Павловича Чехова «Вишневый сад». Вишен у них действительно в саду было много.
– Он действительно из очень старинного дворянского рода, – слегка недоуменно сказал Михайлишин.
Сказал так, словно на старости лет я забыл: Волга впадает в Каспийское море, а железяка, болтающаяся у меня под мышкой, называется пистолетом.
Та-ак. Интересно. Дворянин. Ну надо же. Я посмотрел на Михайлишина. Он явно не шутил.
– Да у нас в академпоселке все это знают, – сказал он. – Николай Сергеич и родился здесь. В старой барской усадьбе, где потом детдом был. Это бывшее родовое поместье Бутурлиных. Вон там.
Он, полуобернувшись, махнул в сторону рукой.
– Да ну?!
Я с трудом скрыл неприятное (кстати, непонятно почему – потом надо будет проанализировать) удивление. Михайлишин сейчас не видел моего лица, поэтому ничего не заметил.
– Да, товарищ майор. Его предки в Бархатную книгу записаны. Стася как-то мне сама рассказывала…
– Стася? Источник твой то есть? – спросил я Михайлишина.
Он не ответил, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Конечно, это и был его «источник». Ясно, как дважды два. Особенно если вспомнить, как он ее попку, кстати весьма симпатичную, взглядом оглаживал.
– В бархатную он записан… В ситцевую, – пробурчал я и пошел дальше. – Он барин, да и я не татарин… Какой бы он там ни был барин, но, если хоть как-то завязан в этой истории, я его расколю. И не таких кололи. Ладушки, Михайлишин, не забудь – с тебя отчет. А дворянина твоего я еще покопаю. И внучку его тоже, кстати. Уже официально. И знаешь, почему, сынок?
Михайлишин опять промолчал, топая в полушаге от меня.
– Потому что вчера, когда Пахомов чаи гонял у Бутурлина, там же присутствовала и твоя… бархатная внучка. Что же это ты, сынок? Снова лопухнулся?
– Я это знал, товарищ майор, – твердо сказал Михайлишин.
– А почему промолчал? Мне не сказал?
– Я вам говорил.
– Когда? – от неожиданности я снова остановился. Сегодня участковый меня радовал.
– Когда мы сюда ехали. Я же вам говорил: она почти постоянно живет у деда. По крайней мере, последнюю неделю.
– Живет, не живет… Это совсем не значит, что ты мне доложил о том, что она присутствовала на вчерашнем ужине Бутурлина с Пахомовым. И вместе с дедом пошла его провожать.
– Как провожать?
– А вот так, молча. Бутурлин утверждает, что они проводили Пахомова до ближайшего перекрестка, а дальше Пахомов пошел один. Они вернулись домой. И позже ночью ничего подозрительного не слышали и не видели. Бык да теля – одна родня, понятное дело. А ты, сынок, про Бархатную книгу мне горбатого лепишь.
– Виноват, товарищ майор.
– Виноват…
Я снял кепку и потер ладонью внезапно занывший затылок. Наверное, давление стало падать. А может, все из-за того, что с каждой минутой дело Пахомова становилось все запутанней и запутанней. Эх, сейчас бы плюнуть на все да отправиться домой. Выпить для профилактики хорошую рюмку коньяка, граммов эдак в семьдесят пять, закусить – и в постель. И защемить минуток эдак сто восемьдесят.
Я вздохнул. Мечты были явно несбыточные.
Я неторопливо развернулся и зашагал в обратную сторону, к видневшейся поодаль машине участкового. Михайлишин молча двинулся за мной. Я продолжил:
– У внучки твоей, как и у ее деда, нервы, видать, из стальной проволоки сделаны. Знакомому дедову, с которым она вчера за одним столом чаи распивала, голову ночью отрезали. А ей хоть бы хны.
– Да нет же, товарищ майор, она переживает, – горячо, даже чересчур, возразил Михайлишин. – Я с ней разговаривал. Она просто… просто гордая. Не хочет показывать, что у нее внутри творится.
– Внутри… Нутро твоей девицы меня не интересует.
– Почему ж это моей? – запротестовал было Михайлишин.
Я усмехнулся:
– Сынок, может быть, я уже и старый, но пока что не слепой. Короче: у твоего коллекционера единственное на сегодняшний день алиби – собственная внучка. Не бог весть какое, кстати, алиби. И у нее тоже, между прочим, весьма шаткое: родной дед. А ты, небось, догадываешься, что это такое – родная кровь.
– Вы что же, хотите сказать, что Николай Сергеич… – взволнованно перебил меня Михайлишин.
– Я ничего не хочу сказать. Мое дело – поймать убийцу. Скажет суд. А наша с тобой задача – рыть улики, выяснять мотивы, искать орудие убийства, выстраивать доказательства и – найти душегуба. Как можно скорее, понятно? Иначе нам небо с овчинку покажется. Ничего, что я тебе лекцию по основам криминалистики читаю, сынок? Не обижаешься, а?
Михайлишин, моментально залившись краской, словно красна девица, отрицательно замотал головой.
– То-то, – усмехнулся я. – Так что завтра – обоих ко мне на официальный допрос. Прямо с утра. Понял?
– Как не понять, товарищ майор.
Мы подошли к машине.
– Тогда все, – сказал я, залезая в салон. – Отвезешь меня в отдел, а сам иди, копай шпану до посинения. Чтобы к завтрашнему утру, до прихода этих твоих… добрых знакомых, у меня на руках был максимум данных по поселку и станции.
Через пятнадцать минут Михайлишин высадил меня возле райотдела. Я отпустил участкового восвояси, а сам пошел в райотдельскую столовую и там пообедал. Домой я не поехал: не хотелось портить Кате настроение своим мрачным видом. Потом я засел у себя в кабинете. Надо было успеть просмотреть материалы, наверняка уже поступившие по моему запросу. И заключение патологоанатома о смерти бывшего егеря Пахомова. Хотя я, естественно, ничего сверхнеожиданного от этого заключения не ждал, все равно с ним надо было ознакомиться – орднунг ист орднунг.
И еще: меня мучили неясные, но очень и очень плохие предчувствия.
Глава 9. СТАСЯ
После традиционного набега на дедушкин огород, взяв в виде своей обычной дани большое лукошко клубники и оставив поверженного, но в последний момент пощаженного Михайлишина, я уходила, всей спиной ощущая его взгляд. И не только спиной, должна заметить. Как дальше будут развиваться наши отношения и что я буду делать – не знаю. Я вообще старалась не забивать себе голову. Потому что последние полтора месяца, пока я жила на родительской даче в Алпатове, Михайлишин постоянно оказывал мне подчас пусть не очень заметные, иногда просто неловкие, но вполне определенные знаки внимания. Чтобы понять, что к чему, не нужно быть семи пядей во лбу. И я, девушка сообразительная, наблюдательная, довольно быстро смекнула, что участковый положил на меня глаз.
Не скажу, что старший лейтенант Антон Михайлишин мне антипатичен, нет. Скорее, наоборот. Взрослый опытный мужик, что уже приятно. Неглуп, недурен собой, вполне воспитан и ненавязчив. Его ухаживания и брачные танцы с распусканием хвоста, естественно, мне льстили. Как польстили бы любой гетеросексуальной женщине. Я даже слегка ему подыгрывала. Отвешивала комплименты. Или наоборот, начинала над ним насмехаться, как сегодня на огороде, например. Впрочем, я не испытывала никаких угрызений совести, подкалывая здоровилу старшего лейтенанта, который делался в моем присутствии необычайно застенчивым. Просто ручным, как кролик породы белый великан. Вот я и резвилась. Правда, иногда мне даже становилось немного жаль парня. Интересно, почему это иной раз из меня лезет такая безжалостная стервозность, а? Не знаю. Да, становилось мне его жалко. Но не более того: не могу сказать, что испытываю к старшему лейтенанту какие-то серьезные чувства.
Что поделаешь – стандартный дачный флирт. Вполне возможно, что при подходящих условиях из него мог вырасти такой же стандартный, ни к чему не обязывающий роман. Я даже подумывала разок-другой переспать с симпатягой-участковым – в конце концов, я еще ни разу в жизни не спала с милиционером. В этом была своя экзотика и правда, то бишь сермяжность, посконность и домотканость жизни. Будет чем похвастаться перед подругами. Тем более что по отзывам знающих людей он просто какая-то секс-машина. В частности, такой трах-тарарах я (сама себе стараясь в этом до конца не признаваться) отчасти уже запланировала на сегодняшний пикник. Но на этом дело, наверное, и должно было кончиться. Потому что роман романом, но лето скоро закончится, я через пару недель уеду в Москву, в привычную студенческо-тусовочную жизнь, а он, бедняга, останется здесь. В глухой, по моим, и не только моим, меркам провинции. У него своя жизнь – у меня своя. Единственное, что осложняло ситуацию: Михайлишин относился ко мне гораздо серьезнее, чем я к нему. Это я видела невооруженным глазом.
Но в мои жизненные планы отнюдь не входило раннее и скоропалительное замужество. Я не представляла себе обыкновенного участкового милиционера (пусть даже обаятельного и неглупого) в роли моего мужа. Московские подруги меня бы не поняли. Да и мама тоже. Впрочем, дело вовсе не в чужом мнении.
Я девушка не совсем глупая и прекрасно понимаю, что все эти байки типа: «с милым рай в шалаше» или «милые бранятся – только тешатся», – хороши только в первый период бездумной влюбленности и трепетных ухаживаний. Хотя сама после восьмого класса (а это, естественно, не в счет) ни в кого по уши не влюблялась. Так что я знаю, пусть в теории, что распускание павлиньего хвоста, горловое воркованье и брачные танцы – это только по-первости. А потом начинаются суровые русские будни и бесконечный занудливый быт, о который может быстро разбиться розовая любовная лодка. И, как правило, весьма успешно разбивается в мелкие щепки. Поэтому если мне действительно приспичит выскочить замуж так рано, то уж никак не за старшего милицейского лейтенанта, провинциального участкового, у которого месячная зарплата в рублях наверняка в несколько раз меньше, чем сумма в долларах, которую я трачу за тот же период на тряпки и булавки. На пупочки, как было написано в одной остроумной статье в «Космополитене».
Пупочки.
Смешно? Да. Но, используя расхожий трюизм, увы, друзья, жизнь – это жизнь.
Однако из этой дурацкой ситуации надо было как-то выходить. А может быть, и выбегать. Как именно – я еще не решила и решать пока не собиралась. Поэтому сейчас, припоминая разговор с Антоном, я, со свойственными двадцатилетней барышне (каковой я и являюсь) безапелляционностью и отчасти – виновата, признаюсь – легкомыслием подумала: пусть все идет, как идет.
Подходя к своему дому, я окончательно выкинула из головы Михайлишина и больше про него постаралась не думать: не может сегодня пойти на озеро – ему же хуже. Значит, останется глупый мужик при пиковом интересе.
А еще я старалась не думать об убитом дядя Ване Пахомове. До вчерашнего вечера я его довольно часто видела у деда. Дядя Ваня хорошо ко мне относился. Просто потому, что я – дедова внучка. Мы и в поселке, конечно, виделись, но, как правило, мельком. Поздороваемся, перекинемся парой слов – и все. Считай, я его практически и не знала. Так, немного разговаривали – обо всем и ни о чем. Приходил-то он к деду, а не ко мне. Но все равно – хороший он был дядька, добрый и какой-то очень открытый. Когда он приходил к деду на посиделки, то обязательно приносил мне какой-нибудь смешной лесной гостинец: то корзинку белых грибов, да таких, какие бывают только на картинках, то забавные фигурки, вырезанные из корней, то банку пахучей земляники, то еще что-нибудь. Однажды даже приволок большой, неумело подобранный букет полевых цветов – ужасно трогательно.
Кому и зачем понадобилось убивать такого безобидного и доброго человека – ума не приложу. И нашлась ведь какая-то сволочь поганая!..
Последний раз я видела дядю Ваню живым вчера, когда он в очередной раз пришел к деду в гости. Но сидели они в столовой одни. Я как помогла деду накрыть на стол, так потом и сидела у себя в комнате в гордом одиночестве. Вязала, болтала по телефону и одним глазом смотрела по НТВ очередную американскую многосерийную лабуду про полицейских и воров. Потом мы с дедом его немного проводили. О чем там они вчера говорили, по какому поводу он к нам заглянул, я знать не знаю. А дед сегодня на эту тему не распространялся.
А утром – как обухом по голове. Убили! Не то чтобы я от горя забилась в истерике, нет. Но по мозгам здорово шарахнуло. Шок, конечно, немалый. Хотя он достаточно быстро прошел: ведь дядя Ваня не был очень близким мне человеком. Поэтому я и не убивалась особенно и держалась так непринужденно в разговоре с Антоном. А вот дед жутко переживает – я это хорошо видела. Но старается скрыть, как он потрясен смертью дяди Вани. Кстати, для деда такая скрытность весьма характерна.
Наша, бутурлинская порода.
Я хотела было остаться у него на целый день, чтобы хоть как-то отвлечь его от этих печальных мыслей. Но он решительнейшим образом приказал мне отправляться домой, пробурчав, что должен побыть один. И велел все мысли о смерти старого егеря выкинуть из головы напрочь. Я протестовала недолго: с дедом не очень-то поспоришь. Ладно, в конце концов это его личное дело и личное горе. Но сейчас, шагая по очумевшей от жары поселковой улице, я все равно волновалась за деда: он уже не мальчик, и, несмотря на все его ежедневные пробежки и строгий режим, ему, чай, идет уже восьмой десяток. Но прогнал – значит прогнал.
Так что я действительно старалась думать о другом.
О том, что с шестичасовой электричкой ко мне на самом деле – я ни капли не врала Михайлишину – нагрянут гости. Мои однокурсники с филфака. Целая компания, семь человек. В том числе и моя лучшая подруга Аленушка Маканина.
Во вчерашнем почти часовом (мы с Аленой едва не побили свой собственный рекорд трепа) телефонном разговоре мы твердо условились, что на станции их встретит Андрюша Скоков, которого я тоже высвистала на пикничок. Андрюша – это наш сосед по даче и, естественно, мой давнишний поклонник. Андрюша, как и я, протирает джинсы «Ливайс» в универе. Тоже на нашем факультете, но на два курса младше меня. К тому же, в отличие от меня, несчастной, которая на своем французском отделении честно зубрит неправильные глаголы и наклонения, Андрюша в основном занимается отнюдь не учебой – он у нас больше проходит по линии буйной спортивной кафедры. По настоянию которой практически и был принят на наше почти поголовно девичье отделение. А романская кафедра на самом деле это так, отмазка. На самом-то деле Андрюша вместо зубрежки и сдачи зачетов бьется за спортивную честь университета.
Аполлонистой фигурой восемнадцатилетний Андрюша вполне может поспорить с небесталанным актером-драчуном Майклом Дудикоффым, широко известным нашему телезрителю под кличкой «Кобра». Но Андрюшу слегка подводит простоватая славянская физиономия с несколько приплюснутым носом и маленькими, вечно удивленными голубыми глазками. Правда, на мой взгляд, эти недостатки в избытке компенсирует обаятельная, во весь рот белозубая улыбка. Наверное, именно из-за этой мальчишеской улыбки никто у нас в академпоселке не называет Скокова Андрей. Только Андрюша. Впрочем, он привык и ничуть не обижается. Андрюша вообще по натуре человек покладистый и миролюбивый.
Он знал одного из тех, кто должен был приехать, – Мишаню. А раз так – грех не поэксплуатировать добряка Андрюшу: он получил подробнейшие и строжайшие инструкции встретить народ прямо на платформе у третьего вагона электрички и отвезти прямиком на Марьино озеро. На условленное место.
А чтобы старался от души, я напоследок весьма прозрачно намекнула, что среди приезжающих будет одна свободная и весьма симпатичная барышня по имени Алена. И у него есть шанс отличиться. Андрюша прямо зарделся как маков цвет и бессвязно забормотал про нашу давнюю дружбу. На что я отрезала: дружба дружбой, но ушки надо держать на макушке, иначе останется на бобах. В смысле без барышни Алены.
Немудрено, что после такого инструктажа Андрюша ушел от меня крепко задумчивый.
О предстоящем загуле на природе родителям я и словом не обмолвилась.
А как иначе? Они всегда требуют, чтобы мои гости приезжали прямиком к нам в дом. Сами понимаете, что в таком случае грустное веселье проходит исключительно на полянке для шашлыков позади нашей дачи. Куда, кстати, выходят окна маминого кабинета. А если кто-то остается ночевать, то только у нас на даче – никаких палаток и прочего дикого туризма родители не признают. Соответственно, разнополые особи тщательно разводятся по разным комнатам: женатых приятелей и замужних подруг у меня практически нет. То есть при таком печальном раскладе мы все находимся под постоянным зорким присмотром и, естественно, жестким контролем. И лишаемся малейшей возможности устроить, как иногда, будучи не в духе, говаривает маман, «непристойные сборища в окрестных дремучих лесах».
Короче говоря, мои родители блюдут нас, особенно невинных (по ошибочному мнению мамы) девушек, по полной программе.
К тому же я уверена, что после сегодняшнего страшного убийства мама и папа вряд ли особенно обрадуются, если дочь отправится на ночную прогулку к озеру.
Но в любом случае сама я должна подойти на место пресловутого лесного сборища чуть попозже. Потому что нынче, еще с утра, в телефонном разговоре мама взяла с меня твердое обещание помочь ей с варкой варенья – летние заготработы в нашем доме идут полным ходом.
Хотя, если уж говорить совсем честно, дело было вовсе не в заготработах. Варенье вареньем, но мне не очень хотелось идти на озеро. Я заранее знала, что и как там будет, – не в первый раз мы устраиваем подобные забеги в ширину. А будет море шашлыка, во время поедания которого все упьются сухарем до поросячьего визга. Хорошо еще, если парни дурцы не привезут и не обкурятся, как полоумные. Затем последует непременное ночное купание голышом, а после купания естественный финал лесной парти – поголовный трах на располагающей к этому милому занятию летней природе. А иначе зачем тащиться в такую даль, если не для траха?!
А вот это без меня.
Я отнюдь не ханжа и не синий чулок, занятый исключительно учебой и построением будущей карьеры. Боже упаси! В принципе, романы у меня бывают постоянно, одни длятся дольше, другие меньше. Часто плавно переходят один в другой. Правда, в отборе своих воздыхателей я весьма и весьма разборчива, но по одной-единственной причине: недостатка в них нет. Скорее наоборот – присутствует явный перебор. Это чистая правда, хотя не скрою: лестно, весьма лестно. Кстати: сразу в постель не кидаюсь – в какой-то мере я все же старомодна. Но и любовью это, пожалуй, не назовешь. Правда, взаимная влюбленность всегда присутствует. Мой последний роман, длившийся с Нового года, вполне безболезненно закончился в начале лета, как раз во время сдачи экзаменов за третий курс. Мы с предметом романа, моим однокурсником, расстались совершенно спокойно, по взаимному согласию и без сцен ревности – не было битья посуды, бросания утюгами и других прелестей.
Поэтому в настоящий момент, вот уже почти целый месяц, я абсолютно свободна.
К тому же я практически все это время жила на даче: настоящий месяц в деревне – спокойное, беззаботное, сытное, можно сказать – почти растительное существование. Разрешите отрекомендоваться: знатный овощ Станислава Бутурлина.
Нет, вру.
Пару раз, когда я выбиралась в Москву, меня навещал в пустой родительской квартире один старый приятель, который никак не может избавиться от напрасных иллюзий по отношению ко мне. Но это так, легкое развлечение, полезное для здоровья.
И тащиться на Марьино озеро, честно говоря, я не хотела, потому как из-за этого злосчастного убийства на сегодняшний веселый вечерок осталась без партнера. К сожалению, никакого другого потенциального ухажера, кроме вышеупомянутого двухметрового Михайлишина, на сегодняшнюю деревенско-дачную вечеринку я не припасла. Не было у меня никого в загашнике. А из Москвы кого-либо высвистывать было уже в принципе поздно. Да и неохота – это все равно что из чулана старую и уже нелюбимую шубу доставать. Но чего теперь понапрасну слезами обливаться: знать бы прикуп – ездить в Сочи. И коли мой несостоявшийся партнер сегодня вечером должен как укушенный носиться по поселку и ловить злодея-убийцу, вместо того чтобы заниматься со мной любовью возле уютного костерка, то так ему и надо. Но настроение у меня окончательно и бесповоротно испортилось. К тому же чувствовала я себя не в своей тарелке. А может, все это просто потому, что через денек должны были наступить месячные? Может, и так. Кто нас, слабых женщин, поймет?..
