Текст книги "Вариант «Бис» (с иллюстрациями)"

Автор книги: Сергей Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

Фронтовики британских и американских частей относились к немецкому гражданскому населению с брезгливостью и презрением, а к ставшим теперь вроде бы союзными германским солдатам – с плохо скрываемой злобой. У немцев осталось оружие, знаки различия, ордена, военная организация и вся техника, которая теперь перемещалась на восток бок о бок со своими недавними врагами. Немецких солдат кормили, заправляли, обмундировали, снабжали только свои службы. Причем кормили и снабжали в последнюю очередь, только после того, как все, что не было отмечено приставкой «эрзац», доставалось «западникам», которые забирали нужное им, не затрудняя себя какой-либо бумажной волокитой. Никто особо не скрывал, что немцев на Восточном фронте собираются использовать в качестве пушечного мяса, поскольку проливать свою кровь за вонючих «гуннов» или «джерри»[82]82
  Jerrys – британское сленговое имя для германских солдат, вошедшее в обиход еще со времен Первой мировой войны, известное русскому коллективное наименование «Fritzs» было менее популярно. Встречающиеся в похожем контексте слова «Boshi» и «Hun» («Гунн») были более характерны для, соотвестственно, для французского и американского сленгов.


[Закрыть] уроженцы Северной Америки, Британских островов, а тем более Австралии или Новой Зеландии вовсе не собирались. Многие открыто выражали свое пожелание, чтобы немцев там и похоронили, после чего, как рядовые не сомневались, в Вашингтоне сумеют договориться с «дядей Джо», отдадут ему честно заработанную часть пирога и все будет нормально. Информацию о прорывающихся им навстречу русских танках большинство фронтовиков из армий бывших «западных союзников» встречали с ухмылкой. Чем быстрее русские встретятся с ними, тем лучше – тогда «джерри» перестанут пороть чушь. Русские их просто передавят, а если при этом слегка поцарапают себе кулаки, так не в первый же раз. В возможность настоящей войны никто особо не верил, даже многие немцы. Почти все полагали, что отчаянное сопротивление на Восточном фронте просто покупает им время и территорию, по которой будут определять будущую границу зон влияния, как в свое время собирались делать в Финляндии. О том, что в итоге главная роль в определении финско-советской границы принадлежала все же Сталину, а не Паасикиви, многие не имели представления.

Вообще, политическая наивность людей, поставленных своими народами к кормилу власти во время войны, была поразительной. Американцы и англичане передали Советскому Союзу десятки тысяч грузовиков, тысячи боевых самолетов и танков. Они везли это через пески Ирана и ледяные воды Арктики, охотничьи угодья Люфтваффе и Кригсмарине. Советскому Союзу, в течение нескольких лет, предоставлялась передовая военно-техническая информация и технология. Что они получили за это, спрашивали теперь в Британии и США? Золото. Слитки с печатями Госбанка, за исключением нескольких тонн, погибших с «Эдинбургом»[83]83
  Легким крейсер Королевского флота, вышедший из Мурманска с грузом советского золота, передаваемого в уплату союзникам за военную помощь. Был поврежден подводной лодкой и 2 мая 1942 г. добит атаковавшими его германскими эсминцами.


[Закрыть], перекочевали в подвалы государственных хранилищ западных стран – но ведь золото это условность! Зачем золото стране, которая настолько огромна и разнообразна, что почти не нуждается во внешней торговле? Ей нужны технологии, и за них она честно заплатила, но зачем у нее взяли это золото? В Советском Союзе почти не носят обручальных колец, это считается мещанством, и эту глупую церковную традицию осуждают партийные органы. В Советском Союзе не ходит в обращении золотая монета, да и серебряная особо не ходит – после исторической фразы Ленина «Надо расстрелять как можно больше кассиров»[84]84
  По легенде, реакция Ленина на известие о том, что в стране исчезает из обращения серебряная разменная монета, которую население накапливало как надежное средство вложения.


[Закрыть]. Из золота и серебра делаются ордена и медали, некоторое их количество используется в радиотехнике, и это все! В остальном оно бесполезно. Да и само количество полученного золота совершенно не соответствовало объемам предоставленной Советам помощи. Одни только «Ройял Соверен» и «Милуоки», переданные советскому Северному флоту в счет дележа итальянских кораблей, до которых они не могли пока добраться по географическим причинам, достались им, получается, даром! Эсминцы, многочисленные тральщики, торпедные катера – все это русские получили, и все это теперь делало союзникам ручкой.

Чины в политическом руководстве Соединенных Штатов и Великобритании, которые осознавали истинный размер помощи, фактически оказанной врагу, употребляли по этому поводу слова, которых не было в больших словарях английского языка: «Woody» или «Rum-dum»[85]85
  Woody – что-то глупое, со смысловым оттенком «безумное, ненормальное»; Kum-dum (или Rum-dumb) – что-то очень глупое, от немецкого Dumm, глупый (английский сленг 40-х годов); с американской стороны, «Loony» или «Dippy»*
  *Loony – сумасшедший; Dippy – подверженный временному помешательству (американский сленг 40-х годов).


[Закрыть] с английской были наиболее простыми из них. Немецкий язык был не менее богатым, но немцы о многом не были в курсе, для их психики вполне хватало того давления, которые русские оказывали на нее сами по себе. Маленькой хорошей новостью было известие о том, что назначенный к переходу в Мурманск для передачи русским эсминец «Линкольн» был задержан вместе с крупным конвоем, на который они, возможно, еще рассчитывали. Таким образом, последним прошедшим в Советское Заполярье союзным конвоем стал августовский JW-59. В безуспешных попытках его атаковать немцы потеряли три субмарины: две были потоплены «эвенджерами» с английского авианосца, а одна – советским эсминцем «Дерзкий». Он оказался единственным участником этого столкновения, который принес какую-то пользу своей стране.

– Сборище идиотов, – сказал по этому поводу еще один человек, владеющей информацией в полном объеме. Он говорил, разумеется, по-русски.

Узел 5.1.
11—12 ноября 1944 г.

Одиннадцатое ноября корабли советской Эскадры Открытого океана встретили в море, так же как они встретили и предыдущие дни. В полночь менялись вахты, поднявшиеся наверх офицеры и матросы настраивались на долгую бессонницу и неподвижность, сменившиеся поскорее уходили к камбузу и койкам. Монотонное движение моря вокруг само по себе клонило ко сну, к этому прибавилось отсутствие каких-либо событий, с благодарностью воспринимаемое всеми. В первую ночь, когда в окружении чуть не половины Балтийского флота пробирались по Скагерраку, каждую минуту ожидая атаки торпедоносцев или катеров, никто не спал, в полной готовности находясь на боевом посту по штатному расписанном. Весь следующий день прошел так же, зенитчики коченели в напряжении у своих автоматов, готовые открыть огонь за секунды, наблюдатели закладывали себе в веки желтую ртутную мазь, чтобы как-то притупить резь в воспаленных холодным ветром и напряжением глазах. На ночь с восьмого на девятое пришелся отрезок пути почти строго на север, в узости между восточным побережьем Шотландии и изрезанным шхерами норвежским побережьем, тянущимися на сотни миль. Эскадру оставили сначала сторожевики, потом эсминцы, а затем и крейсера четкой кильватерной колонной обогнули идущие шестнадцатиузловым зигзагом «Кронштадт», «Чапаев» и «Советский Союз», ложась на обратный курс. На палубах было черно от народа, все, кто не был занят, стремились, скорее всего в последний раз, посмотреть на уходящие в дальний поход океанские корабли.

«Желаем счастливого плавания» – отмахал матрос на площадке флагманского крейсера бригады «Петропавловск» и после завершения фразы помахал от себя, просто рукой в перчатке.

Потом усталость начала брать свое. Человек не может находиться в напряжении несколько суток подряд, его мозг начинает бороться с этим при помощи отупения, подавляющего внимательность и интерес к окружающему. Поэтому к 11 ноября, когда, уменьшив частоту зигзагов, корабли эскадры начали все круче склоняться к весту, жизнь в нутре стальных гигантов уже приобрела какую-то упорядоченность. Вахта, еда, сон. Напряжение схлынуло – работа, которую делал каждый человек на борту, была привычной и являлась тем якорем, за который цеплялся разум в условиях постоянной давящей опасности. На широтах Эдинбурга и Осло должны были патрулировать германские подлодки – было известно, что по крайней мере одна их флотилия базируется на Берген, но никто советскую эскадру так и не атаковал. По предположению штабистов, немцы вернули подводные лодки в базы по причине официального прекращения боевых действий против Британии.

Следующим логичным этапом было бы установление английского контроля над самой Норвегией, но с момента заключения «сепаратного мира» прошли считанные дни, и англичане просто не сумели пока провести эту операцию, имеющую меньшее значение, чем переброска подкреплений в континентальную Европу. Если бы воды между Норвегией и Шотландией были наполнены таким же количеством кораблей, как во время германского вторжения, тут бы, наверное, поход бы и закончился. «Советский Союз» обменялся бы несколькими залпами с, скажем, «Энсоном» и «Роднеем», линкоры обоюдно повредили бы друг друга и вернулись в свои базы на долговременный ремонт. Если бы «Кронштадт» при этом повреждений не получил (а ввязываться в артиллерийское состязание с линейным кораблем ему никакого резона не было), он продолжил бы поход вдвоем с «Чапаевым» – с меньшей степенью приемлемого для себя риска. Но страна строила свой линкор не для того, чтобы выбить из строя один вражеский и разойтись по домам. Левченко имел строгие инструкции принимать бой с боевыми кораблями только в случае подавляющего преимущества, либо, наоборот, пикового положения, когда избежать его было невозможно никакими мерами.

– Нет, мы все-таки везучие ребята, – сказал вице-адмирал в тот момент, когда эскадра совершала свое четвертое, после выхода в Северное море, изменение генерального курса. – Такая погода замечательная!

До этого они шли по наиболее простому маршруту, держась подальше от враждебных берегов. С погодой им действительно здорово повезло, облака висели сплошной низкой пеленой, дождь шел половину каждого дня и половину каждой ночи, потоки воды с неба изгибались резкими порывами ветра в самых разных направлениях. Траверз шотландского Петерхэда, на который базировалось немало морской авиации, проходили ночью с восьмого на девятое, оставив его в ста десяти милях к западу. В два часа ночи изменили курс почти на сто градусов, уйдя еще восточнее, чтобы подальше обогнуть Шетландские острова, – и попали в полосу густого тумана, который закрывал их почти до самого рассвета.

У многих невольно возникала ассоциация с походами владивостокских крейсеров, которых туман так же спасал от лишнего глаза, когда они ходили вокруг Японии, избегая боя с крейсерами Камимуры. Но здесь даже удивляться особо не приходилось, поскольку для ноября в Северном море погода, состоящая из сменяющих друг друга дождей, была совершенно обычной. Так что все было нормально. Подводных лодок не было потому, что немцы закончили воевать против англичан, надводных кораблей не было потому, что англичане закончили топить немцев, самолетов не было из-за отвратительной ноябрьской погоды, и всем этим воспользовался Гордей Иванович, проведший эскадру через наиболее плотно прикрытый участок маршрута без сучка и задоринки. Масса истрепанных нервов командиров кораблей и самого вице-адмирала в зачет не шли. Важным было лишь то, что к двум часам ночи 11 ноября они прошли первую тысячу миль, и ни одна живая душа в Скапа-Флоу или Лондоне не имела никакого представления о том, что происходит в море, находившемся под их контролем многие годы.

Человечество привыкло преувеличивать объем информации о вражеском лагере, доступный в военное время вовлеченным в столкновение державам. Это стимулируется несколькими действительно выдающимися успехами, достигнутыми разведками в ходе Первой мировой войны и в межвоенные годы, а также огромным количеством шпионских романов и фильмов, выпускаемых во всех странах. Фактически же большая часть добытых разведкой сведений всегда была отрывочной, недостоверной и не находящей подтверждения в независимых источниках. Добытая разведкой информация могла быть предоставлена противоборствующей или третьей сторонами, преследующими собственными цели, либо же просто сфабрикована завербованным агентом в личных интересах – такие случаи тоже бывали. Жемчужины разведывательной деятельности, вроде добытого «Протокола о намерениях», являвшегося итоговым документом совещания германских, американских и английских дипломатов и военных, были редкими исключениями. Куда более обычными были пробелы в целых разделах информации – о сроках начала немцами войны, что на западе, что на востоке, о силах сторон, о потерях, причиненных Люфтваффе Королевским ВВС в ходе Битвы за Англию, о тактико-технических данных советских самолетов и танков, о факте наличия советских кораблей в Северной Атлантике…

К 11 ноября стекающиеся в одну линию колонны войск бывших союзников и врагов наконец-то вошли в соприкосновение. Случись это в других условиях, встреться солдаты армий-победительниц на рубеже какой-нибудь из германских рек, сбросив с ее берегов последних обороняющихся, все было бы совсем иначе. Они обнимались бы, швыряли под ноги ненужное теперь оружие, пускали бы в небо цветные ракеты. Но ноябрь сорок четвертого очень сильно отличался от его сентября. С запада американцы, англичане и канадцы толкали перед собой волну немецких войск, с мрачной решимостью готовых принять бой с вторгнувшимися в их страну большевистскими варварами – пусть даже в одиночку. За ними с интересом наблюдали экипажи «шерманов» с белыми звездами на бортах, которым было любопытно, что собой представляет этот самый Восточный фронт, вызывающий неподдельный страх у таких серьезных людей, как гунны. Ломившиеся с противоположной стороны советские войска тоже толкали перед собой немецкие армии, но в несколько другом настроении. Если немцы, двигавшиеся с запада на восток, еще питали какие-то иллюзии по поводу независимой и суверенной Германии, хоть бы и в усеченных границах, то тем, кто брел с востока, такая надежда уже казалась наивной.

Самого Восточного фронта как такового к 11 ноября уже не существовало. Советское стратегическое наступление разрубило его на маленькие обрывки, быстро превращенные в каплевидной формы «мешки», вытянутые по направлению отхода войск, а эту редкую цепочку фронтом назвать уже было нельзя. Примерно так происходило в сорок первом, когда большая часть советского фронта просто перестала существовать, и новый Западный фронт командованию РККА пришлось выстраивать в бывшем тылу из частей, которые не попали под прямой удар. Теперь немцам и их новым союзникам, пользуясь советским опытом, предстояло сделать то же самое, причем с наименьшими потерями времени и территории.

– «Ratsch-boom»[86]86
  Немецкое прозвище советского 76-миллиметрового противотанкового орудия, имитирующее звук его выстрела и попадания снаряда, имеющего высокую начальную скорость.


[Закрыть], – буркнул в темноте немецкий офицер в звании, соответствующем армейскому майору, которого сопровождал британец, являющийся наблюдателем при дивизии СС, выдвигающейся к Ольденбургу.

– Что? – удивился британец, хорошо знавший немецкий.

– «Ратш-бум», – повторил немец, не слишком вежливо ткнув рукой в направлении вспышек на горизонте.

– Я не понимаю.

– В первый раз слышите это?

– Что – это?

Британский майор искренне пытался понять, что имеет в виду немец, показавший на опоясанный белыми вспышками темный горизонт, по направлению к которому двигалась их колонна, но в какофонии вздохов и шелеста рвущихся вдалеке снарядов так ничего особенного и не разбирал.

– Привыкайте, герр майор, – опять буркнул немец. – Я-то надеялся, что долго теперь не услышу эту суку.

Он коротко и тихо выругался, употребив пару новых для чистокровного «байта»[87]87
  Bite – здесь, уроженец Йоркшира.


[Закрыть] оборотов.

– Слышите? Такой то-онкий звук? «Рат-т-тш!» И тут же – «Бум!». Русская противотанковая пушка. Мы должны быть уже близко.

– Что, их превосходительство генерал-майор собирается атаковать ночью?

Англичанин намеренно употребил армейское звание вместо «бригаденфюрера» – мелкая деталь, показывающая, кто здесь хозяин.

– Приказ был вступить в контакт, установить противостоящие силы, утром контратаковать… Было бы лучше, герр майор, если бы вы в штаб дивизии отправились. А то не ровен час…

– Я потому и нахожусь здесь, а не в штабе дивизии, потому что там ваш «Ратш-бум» не слышен.

– Будьте спокойны, – немец хмыкнул. – Когда русские начинают свой «Бум», слышно их бывает очень хорошо.

– Вы уже были на русском фронте, майор?

Немец вместо ответа отвернул косой воротник плаща и посветил лучом маленького ручного фонарика на красно-белую ленточку. «Мороженое мясо», русская зимняя компания.

– Полтора года, – сказал он после некоторого молчания. – Потом, слава Богу, отправили к вам на отдых.

– Неужели общение с нами вам показалось отдыхом?

– Ну почему же… У нас были свои трудности. Налеты, обстрелы… Когда вы переправились, рай кончился. Но с Россией это не сравнить.

– Вы так встревожены русским наступлением. Не верите, что русские остановятся?

– Простите меня, герр майор, но – нет, не верю. Они, конечно, остановятся. Но это будет не здесь, и даже не в Голландии. В Бельгии – может быть. Во Франции – почти наверняка. Но не здесь.

– Ну, ваша дивизия и не имеет такой неблагодарной задачи, как нанесение поражения всей русской армии. Вы стоите на острие копья. За нами катятся дивизии и армии. Постепенно давление станет для русских непреодолимым, и они вынуждены будут остановиться.

– Да, я примерно так и предполагаю, – согласился немецкий офицер. – Количество ваших «шерманов» может впечатлить. От нашей танковой дивизии осталось полбатальона. Так что на помощь доблестных союзников мы рассчитываем как на единственное средство как-то их удержать. Если бы нашим правительствам удалось договориться до июня, то мы бы остановили их и в одиночку. Разбить – вряд ли, а остановить бы остановили. Но, как я с вами согласился, герр майор, эти месяцы не были раем. Мы почти не получали пополнений, а потери были огромными. Вы воюете как богатые люди.

– Я думал, это относится только к американцам.

– Нет, и к вам тоже. Хотя теперь и большевики, я слышал, тоже так воюют. Сначала артобстрел, потом авианалет, потом танки от горизонта до горизонта, и только потом пехота.

– Вам приходилось видеть русского комиссара?

– Конечно, – немец равнодушно махнул рукой. – В первые годы было много пленных. Их строили и говорили: «Евреи и комиссары – выйти из строя». И всегда несколько человек выходило.

– И что?

– Ничего. Расстреливали. Так что видел.

– Скажите, майор, – британец пожевал губами, обдумывая услышанное. – Вам приходилось слышать про Женевскую конвенцию?

– Разумеется. Не надо считать меня необразованной деревенщиной. Но это был Восточный фронт, а не Западный. Мы и Untermenschen[88]88
  Недочеловеки, низшая раса (нем).


[Закрыть]. Здесь другие правила, герр майор. Не рекомендую вам попадать в плен.

– Я в плен не попаду.

– Разумеется, герр майор. Я просто предупреждаю. Если вас увидят в обществе воинов СС, в плен вы уже не попадете.

– Вы имеете в виду…

– Ага. Именно это.

Оба они помолчали. Передовой танк ядра дивизии катился по хорошей дороге в сторону приближающихся вспышек. Сзади шла вся колонна, танки, инженерные машины, гренадеры.

– А про Палестинскую бригаду вам слышать приходилось?

Британцу было все-таки немножко не по себе, и ему хотелось поговорить.

– Нет, – немец, казалось, был удивлен. – Это британская часть?

– Да, британская, из палестинских евреев. Не видали еще такую вот голубенькую нашивочку на плечах? Со звездой Давида?

– Не встречал… А было бы интересно… Не думайте, что я твердолобый нацист, герр майор. Я никогда не одобрял крутые меры по отношению к евреям. Но такова политика Рейха, что можно поделать? Среди комиссаров немало евреев, конечно, но меня всегда удивляло, что из строя выходят светловолосые…

– Вы бы не вышли?

– А меня не спросят!

Впереди послышалось громкое тарахтение, различимое даже за ревом танкового двигателя. Из темноты вынесся мотоцикл с коляской, вильнул, остановился на секунду, седок прокричал несколько фраз и исчез позади. Немецкий офицер, перегнувшись вниз, взял в руки микрофон рации и остановил колонну несколькими короткими словами.

– Три с половиной километра, – сказал он, вновь повернувшись к британцу. – И… половина пятого утра.

В темноте снова сверкнул луч засунутого в рукав плаща фонарика.

– Пять минут ждем приказаний, потом занимаем оборону по сторонам дороги. Идти дальше вперед я не намерен.

– Русские умеют драться ночью, майор?

– Не очень. Как и все остальные. Они хорошо дерутся ночью, если нападают. И мы хорошо деремся ночью, если нападаем. В этом нет ничего такого нового. Но в последнее время нам приходилось больше практиковаться. Днем, в хорошую погоду, ваши истребители-бомбардировщики не давали нам передвигаться. Завтра мы увидим русские самолеты – и, очень хочу надеяться, английские или американские. Я несколько отстал от местных новостей, но мне рассказывали, что с воздушной угрозой здесь стало не легче.

Штаб дивизии потратил значительно больше времени, чем отведенные для себя командиром немецкой танковой колонны пять минут. В ожидании приказа танкисты начали умело разворачивать имеющиеся средства, оседлывая дорогу. В ночной атаке у них были хорошие шансы потрепать головные русские части, но близкое соседство противотанковых пушек не располагало к излишнему безрассудству. Ганс-Ульрих, как звали немецкого командира, предпочитал дождаться хоть какой-нибудь определенности. Если перед ними находятся лишь небольшие мобильные части, пусть и усиленные артиллерией, их атакуют с рассветом – возможно, получив дополнительную поддержку частей дивизии. Русские к тому времени тоже смогут что-то подтянуть, и если ни одна сторона не добьется решительного успеха в первые часы, то начнется гонка за то, кто успеет подойти первым: продвигающаяся по той же дороге дивизия вермахта в более-менее боеспособном состоянии или же русский корпус. Силы будут наращиваться до тех пор, пока одна из сторон не получит такое превосходство в массе, которое позволит ей подавить средства другой стороны и пройти сквозь ее позиции. Времена, когда героизм одного человека мог оказать влияние на ход сражения, давно прошли. Теперь имела значение только масса.

В половине седьмого, когда видимость стала приемлемой, «тигры» двинулись вперед. По сообщениям разведбата, половину ночи проводившего разведку боем, в трех километрах впереди находились остановившиеся при столкновении с разведчиками подвижные силы русских – некоторое количество средних и легких танков, самоходные орудия, пехота. Одна из рот попала под огонь противотанковой батареи, удивительным образом успевшей подготовить себе позиции, – эту батарею они и слышали ночью. Все, что стало известно штабу дивизии, было нанесено на крупномасштабную карту окрестностей Ольденбурга, которую Ганс-Ульрих держал развернутой на броне идущей в центре ромба командирской машины. Британец, подписав какие-то бумаги, отправленные им с посыльным в штаб дивизии, остался с ним за члена экипажа.

Дивизия СС, почти все части которой уже вышли на исходный рубеж, наносила контрудар по наступающим русским частям, стремясь перерезать идущую в направлении Бремена автостраду, по которой русские гнали войска на запад. Времени на дополнительную разведку, координацию с авиацией или местными частями «Frontschwein»[89]89
  Презрительное название германского Ландсвера в кадровых частях.


[Закрыть], влившимися в гренадерские полки по пути, уже не было. Скорость, ударная мощь и внезапность были единственными козырями дивизии, которая в ее теперешнем состоянии не имела никаких шансов в обороне, если бы русские первыми нанесли сильный удар.

Над головами по плечи высунувшихся из люков танкистов пронеслись несколько тесных групп истребителей-бомбардировщиков – чудное зрелище для тех, кто не видел самолетов с крестами уже почти целый год. «Фокке-вульфы» ушли в сторону русских позиций, где рвалось и трещало, немногочисленные пушки дивизии спешили использовать имеющиеся снаряды до того, как «тигры» вклинятся в наспех подготовленную оборону русских.

Приближающийся шелест вдруг оборвался, когда перед танковым ромбом, идущим параллельно дороге по полю, уставленному рыжими скирдами, встал первый куст разрыва. Ганс-Ульрих с треском вдвинул люк на место, защелкнул замок и протиснулся в командирскую башенку, приникнув к смотровой щели. Разрывы кучно испятнали поле перед его танками, рядами перемещаясь вправо и влево, как строй деревьев, растущих вдоль аллей. Русская артиллерия ставила заградительный огонь, причем не слишком плотный, он видал и похуже. Танки прошли колыхающуюся цепь разрывов, не отклонившись от курса ни на йоту. Британский майор считал, что решение штаба дивизии атаковать южнее дороги было неверным, но немецкий командир был уверен, что именно так и надо было поступить при том недостатке сил, который они испытывали.

Снаряд разорвался буквально в нескольких метрах перед их танком, и «тигр», по броне которого звонко стукнули осколки, ослеп и оглох, проходя через столб дыма и пыли. Когда они выскочили из оседающей позади темноты, командир одного из взводов выкрикнул направление на цель и почти тут же открыл огонь. Развернувшись, Ганс-Ульрих, прищурившись, вгляделся в ряд небольших строений километрах в полутора, принадлежащих к обозначенному на карте фольварку.

– Что там за цель?

Опущенные вниз морщины делали майора похожим на суку французского бульдога. Теперь он глядел на немецкого командира снизу вверх, вцепившись в свое сиденье.

– «Большой Слон», я «Росомаха-один», фольварк в квадрате сорок-Бруно, северо-западная окраина, несколько легкобронированных целей, пехота. Прошу огня, прием.

В наушниках раздавалось свистящее шипение, но слышно было вполне хорошо. По короткой цепочке запрос быстро добрался до гаубичной батареи, которая открыла огонь уже через несколько минут. В бинокль было хорошо видно, как взлетела крыша какого-то сарая, вздернутая изнутри разрывом крупного снаряда. Вся окраина занятого русскими фольварка, по которому перебегали микроскопические фигурки пехотинцев, покрылась вертикальными столбами дыма, сверкающими багровым и желтым, когда снаряды попадали во что-то, что могло гореть. Огневой налет был коротким, но плотным, и сразу за ним с правого фланга выдвинулась цепь «хорниссе»[90]90
  «Шершень» – неофициальное название германского самоходного орудия «Nashorn» («Носорог»), популярное в войсках.


[Закрыть] с пехотинцами на броне, пошедшая прямым ходом на фольварк, от которого к ним тянулись редкие штрихи пушечных выстрелов. Русские, хотя их нельзя было за это винить, оказались в безвыходном положении – поля, окружавшие отдельно стоящий блок строений, не позволяли им контратаковать, а отступить они не могли, так как «тигры» уже обошли фольварк несколькими километрами северо-восточнее и теперь могли расстреливать отдельные цели на открытом пространстве без большого для себя риска. Заметив какое-то шевеление среди домов, Ганс-Ульрих подстроил оптику, с некоторыми усилиями разглядев перемещавшуюся за горящими строениями гусеничную машину. Он не был полностью уверен, но ему показалось, что это американская М10[91]91
  Поставлявшееся Советскому Союзу по ленд-лизу самоходное орудие, носящее в войсках неблагозвучное прозвище «пердун».


[Закрыть], и это ему не понравилось.

– Черт.

Он оторвался от окуляров и посмотрел на британца, все еще сидящего, задрав голову.

– Герр майор, вы можете быть уверены, что перед нами нет американских или ваших собственных частей?

– Там могут быть только отступающие германские части или уже русские. Нас никто не мог обогнать, потому что мы находимся в авангарде марша, да и задержка перед рассветом была слишком незначительной.

– Это хорошо, герр майор, потому что я только что видел М10. По фольварку барабанит наша артиллерия, и вот-вот к ней присоединятся панцергренадеры.

– Это русские, – с уверенностью сказал тот. – Никто другой не может там быть. Каковы ваши действия?

– Продолжаем движение. Если это действительно М10, то «Хорниссе» справятся с этими пукалками без большого труда, а уйти русские не смогут, мы их уже обошли.

Германские танки шли геометрически правильным строем по черной богатой почве, урожай с которой был снят совсем недавно – скорее всего, теми людьми, кто жил в горящем сейчас фольварке, откуда отстреливались русские самоходки. Три десятка тяжелых танков не были той силой, которая может повернуть ход даже одного крупного сражения, но это было ядро истерзанной до десятков процентов былой мощи элитной дивизии, и в умелых руках они способны были на многое. Они прошли через ряды скирд, правильными цепочками выстроенных на границе двух полей, и, снизив скорость, позволили подтянуться к себе бронированным транспортерам, полумесяцем охватывающим оба их фланга и спину. Такое построение, удобное для открытых пространств, живо напоминало строй германской рыцарской конницы в золотое время Средневековья: танки заменили закованных в броню конных латников, самоходки – копейщиков, а пехота осталась пехотой, ландскнехтами германских княжеств, объединенных единой волей в Райх.

Ганс-Ульрих ощущал все большую настороженность. Он кожей чувствовал опасность, как она сгущалась в воздухе, как по горизонту пробегали черные тени, исчезающие, если начинаешь глядеть прямо в ту сторону. Они продвинулись уже на три с лишним километра и за исключением оставшейся далеко позади отдельной части, зажатой среди пылающих строений, не встретили пока ни одного русского. Склонившись на своем сиденье, Ганс-Ульрих еще раз провел пальцем с коротко обстриженным ногтем по нанесенному на карту маршруту, предназначенному его танкам. На том месте, где они сейчас находились, по данным ночной разведки должны были быть русские легкие танки, лакомая и ценная цель для его «тигров». Позиции русских «ратсч-бумов», которые сожгли несколько машин разведбата, располагались чуть севернее и не представляли угрозы маневру немецких танков – если только русские пушки все еще оставались на том же самом месте. По замыслу командования танки должны были вклиниться между русским бронированным острием и более уязвимыми пехотными и тыловыми частями, поставив не слишком устойчивые в мобильном бою средние и легкие русские танки в опасное положение между основными силами дивизии с приданными им «хуммелями»[92]92
  «Шмель» – германское самоходное орудие, находящееся на вооружении танковых и некоторых гренадерских дивизий.


[Закрыть] и его ударной группой из «тигров» и 88-мм «хорниссе». Отсутствие же русских частей в пределах видимости было плохим признаком – это означало, что они успели перегруппироваться, воспользовавшись предрассветной задержкой противника. Глупо. Ничего они, выходит, не выиграли, и выспаться он все равно не смог.

Командир батальона сунул в рот таблетку первитина, сильного стимулирующего средства, разжевал всухую, поморщился. Двигатели выли, гусеницы лязгали, танки, раскачиваясь, пробирались по полю, обрывающемуся в километре впереди редколесьем, сквозь который просвечивала желтизна ноябрьской травы на следующем поле. Это был не запад Германии с ее лесами и не горы юга, на таких равнинах обороняться было сложно.

– Стой! – Ощущение опасности стало настолько сильным, что больше терпеть он не мог.

Танки остановились, за несколько секунд прекратив монотонное вязкое лязганье.

– «Барсук», я «Росомаха-один», продолжить движение вперед двумя группами, по нашим флангам. «Росомаха-два, три, четыре», перестроиться в клин, движение малой скоростью с максимальной осторожностью.

Ганс-Ульрих бросил микрофон коротковолновой рации и перелез к люку. Открыв замки, он осторожно сдвинул в сторону массивный броневой блин и высунул из него голову и плечи. Первым делом он оглянулся назад: да, «тигры» с неторопливой грацией хищников перестраивались в соответствии с его приказом, вновь формируя боевой строй, подобный рыцарской коннице. Когда машины слева и справа почти поравнялись с ним, водитель включил передачу, и командирский танк тоже тронулся с места. Ганс-Ульрих поднял бинокль, разглядывая небольшую рощицу, состоящую из тонких, прозрачных без листьев осин. Оптика позволяла разглядеть даже отдельные стволы деревьев, роща была совершенно прозрачна, а над ней кружились бестолковыми кругами вороны. Метров восемьсот. Очень опасно, хуже не бывает. И уходить, главное, нельзя. Разве что пятясь.