Текст книги "Привет от царицы Савской"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сергей Смирнов
ПРИВЕТ ОТ ЦАРИЦЫ САВСКОЙ

Собачий триллер

В то сумеречное утро, когда я стал злодеем… Так вот, в то серое утро мне больше всего на свете не хотелось просыпаться и здороваться со свалившейся на меня накануне бедой. Но мой будильник не проспишь. Сама царица Савская колотила по моей подушке лапой и спустя пять минут уже тащила меня вон из вонючего подъезда, натягивая повод до хрипоты и удушья. Как всегда на ощупь я ткнул кнопку магнитного замка, со злостью пихнул ногой тяжелую дверь, утро плюнуло мне в лицо мерзлой сыростью, и я, как всегда оскорбленный этим, открыл глаза. Смотреть было не на что. Я снова закрыл глаза и, пока поводырь тянул меня к ближайшему кустику, прикинул, а успел ли сам пописать дома, чтобы теперь не терпеть на холоду. Вспомнил водоворот в белой фаянсовой воронке. Да, дома было намного лучше – белее, теплее и светлее.

Там, в паузе у куста, я как обычно спустил царицу Савскую с поводка. Сделать это сразу, у двери подъезда, сила натяжения никогда не давала. Честно говоря, я вообще не понимаю, до сих пор не понимаю, почему вывожу ее и завожу в дом на поводке, если все остальное время она носится, где хочет, и появляется на глаза, как по часам, ровно через двадцать минут. Ошейник, карабин, поводок – это явно какой-то символический ритуал, привет психоанализу. Но с этими причиндалами мне спокойнее. Нет страха, что она не найдется. Что вот, как пропала с глаз, так я ее уже и потерял. В общем, я на поводке и мне не так одиноко…

В то смутное утро мне очень не хотелось ее отпускать. И правда – только я отщелкнул карабин, как поводок безжизненно повис и я вместе с ним. Здрасте, сказала мне депрессия, с работы тебя выгнали и аккурат вовремя. Я огляделся, ища мое спасение, но где там…

Моей царице семь верст не крюк, хотя она не тот кобель, а как раз наоборот. Просто крови у нее такие: от сибирской лайки и русского спаниеля. Причем лайка мужского рода, то есть папа, а спаниель, наоборот, женского. Такой родовой парадокс. Мне друг-охотник ее подарил, хозяин спаниеля-мамы. На свой же день рожденья. В отсутствие его семейства мы с ним хорошо накатили, а у него в дальней комнате что-то все пищало и скреблось, а он что-то все темнил, когда я спрашивал. И что-то я в конце такое брякнул – мол, я запросто любую мелкую тварь утешу и угомоню, у меня когда-то дочь на руках сразу засыпала, а у бывшей моей жены всегда орала и надрывалась.

Дружок мой задумался, насколько силы позволяли, крепко моргнул и как-то нехорошо ухмыльнулся:

– Ну, как знаешь… Ловлю на слове.

Добрался до двери, приоткрыл ее, словно тигру страшную выпуская, и оттуда со страшной скоростью покатился к моим ногам пестрый, лохматый комок, потом прямо вверх, к моим рукам и сразу затих у меня на ладонях.

– Ну, точно! Признала! Не соврал! – возвеселился мой дружок. – Твоя!

Было видно, что у него камень с сердца упал. Избавился от груза, сволочь. Тут он мне рассказал. Мол, не углядел, типа топить жаль, отдать такого помесёнка чужому человеку, не знающему толк в собаках, опять же жаль, а предлагать своим друзьям, крутым охотникам, стыдно, он им даже ничего не говорил об этом залете. Почему стыдно, я не понял. Дружок наливал, больше себе, у меня руки были заняты. Я боялся, что она запищит-заскулит, и я в конце таки выйду брехуном, тоже стыдно. Я завис, и друг стал меня успокаивать:

– Не пожалеешь, брат… Умница такая будет, не нарадуешься. А если куда ехать, можешь у меня оставить. В любой момент. Будешь с ней по утрам и вечерам бегать, пузо подтянешь, девки молодые заглядываться начнут, ты же хорош, хорош, только огруз маленько от сидячей работы. А красавица будет! Ты посмотри – прямо царица Савская!

Это он и назвал ее «царицей Савской».

– Ну да, – вспомнил я старый голливудский фильм, вороненые локоны ослепительной древней царицы, что охмурила мудрейшего из мудрых, самого царя Соломона, а потом посмотрел на мохнатую теплую котлетину в моих руках. – Шеба!

– Что? – насторожился друг.

Котлетина приподняла один конец, и оттуда на меня уставились две бусинки-маслинки.

– А-а! – догадался и еще больше обрадовался друг. – Да ты пророк прямо! Гляди! Имя годится! Признала! Как ты сказал? Шеба? Ну… слегка с еврейским уклоном выходит… Так это даже в кайф. Чтоб никто не догадался! Принимаем! Ну, за твою чернявую!

Чернявости, правду сказать, было там процентов сорок, и та со временем посветлела. Шеба выросла сероватой, умной, как и обещал друг, крепкой и ладной, хоть и не царицей по внешнему виду. На нее народ не заглядывался, что в свое время и пригодилось. На меня – тоже, хотя я прилежно выводил ее в нужное время и действительно стал бодрее. Проблема, видно, в том, что бегать по утрам и вечерам на пару не получалось. Шеба – этот генетический снаряд – всегда срывается со старта даже не как тот семиверстный кобель, а как болид Феррари, чтобы, как и Феррари, сделать положенный круг и вернуться к началу. Только снимешь карабин – грязь в лицо и нет ее, как сдуло. Шебе нужен простор. Угнаться за ней невозможно, а трусить трусцой от инфаркта на ее фоне как-то позорно.

Ничего не поделаешь, я другой породы. Я – рерайтер. Рвотное словечко, но русское «переписчик» в моем случае еще хуже. Рерайтер – похоже на ретривера и слегка на ротвейлера, которых я терпеть не могу за угрюмо-братковские морды и вязкую носорожью походку.

Так вот, я – рерайтер. По крайней мере таковым был. Хороший рерайтер – уважаемая порода, находка для любого СМИ. Работал я до того поганого утра и предшествовавшего ему не менее поганого вечера в солидной столичной газете о шестнадцати полосах с политическим уклоном и делал в ней из дерьма, то бишь из сочиняемых разными солидными людьми беспомощных, безграмотных, косноязычных текстов всякие завлекательные конфетки. Без лишней скромности, я – хороший рерайтер. Я могу лепет пьяного бомжа без ущерба для смысла стилизовать под откровения библейских пророков, а обморочные камлания любого нормального депутата, страдающего аграфией, превратить в избранные спичи Цицерона. Любая нынешняя выпускница журфака, не способная согласовывать падежи даже со своей мамочкой, имеет хорошие шансы поступить – такое случалось – с правлеными мною текстами на работу в серьезную редакцию и продержаться там пару недель или месяцев, в зависимости от того, когда ее заставят что-нибудь писать и править на ходу.

Конечно, для своего удовольствия я кое-что и сам рожал – очерки, рецензии, обзоры. Тусовался в других изданиях для поддержки формы и связей. Но рерайтинг меня нормально кормил, мазал мне икру на горбушку и наливал то приличной водки, то текилы. И я делал эту работу без резиновых перчаток и не воротя носа. Признаюсь без стыда, эта сервильная, рабская работенка часто приносила мне мазохистское удовольствие (или «садо…», если по отношению к автору). Худо только, когда текст совсем невнятный и ни о чем. Полный сумбур всегда отстаивается его автором-VIPом с параноидальным упорством. И кстати говоря, в этих случаях шеф был всегда на моей стороне, он не глупый человек, при советской власти начинал карьеру в «Труде» и «Гудке», образцовых академиях для любого журналиста.

Зато если какая-то мысль проклевывается и невооруженным глазом видно, что текст уже успел пройти по первому разу через референтов, то, в зависимости от отношения к автору, можно, постаравшись, расставить и завуалировать всякие забавные акценты. Тогда самая либеральная идея вдруг приобретает ясную тоталитарную перспективу, а монархический пыл местного князька разоблачает его в том, что по истории он получал «бананы» и Карамзина в глаза не видал. В первом случае, если подойти к делу грубо, без особых ухищрений, можно поискать в обширном риторическом наследии какого-нибудь диктатора или его цепного пса по части СМИ удачно подходящие фразы и вшить их, не закавычивая… Ну, Геббельса и Муссолини уже давно растащили. Но я нашел богатые месторождения у раннего Чан Кайши и у кое-каких довоенных латиносов, чьих имен не открою. А во втором случае – что-нибудь, к примеру, эдакое, практически масонское из «Манифеста Коммунистической партии»…

Если сильно поднатужиться – пройдет, проскочит, и референты не налетят стаей легавых. Это – не фига в кармане. В читателе – да, кстати, и в самом авторе обратным ходом – оно откладывается на подсознательном уровне, пусть все прочитанное и услышанное он, читатель, тут же и забудет. Такая у меня была теория и практика малых дел.

Но, как известно, чаще всего тонут неумехи и опытные пловцы, а разбиваются чаще всего бездарные и самые опытные водители. Слишком большой и частый опыт всегда ведет к потере бдительности.

Тогда, в пору предвыборной эпидемии, я был в ударе и напек кучу материалов, от которых заказчики кипятком писали. Рукопожатия шефа, бонусы – и я совсем распоясался. Потерял контроль ситуации. И когда шеф, слегка тупясь и морщась, слегка приглушенным голосом и как бы от себя лично попросил меня разжевать статейку какого-то думского «флажка», я неправильно интерпретировал его поведение. Я подумал, что его нагнули и у него самого душа блюет, и значит можно и нужно шинковать с плеча. Ну я и расстарался – поженил там Фиделя Кастро с Фукуямой и вдобавок подлил по вкусу чистой, рафинированной маниловщины.

Сразу не понравилось мне лицо шефа, когда он меня вызвал.

– Это что? – ткнул он пальцем в распечатку, еще мучительней кривясь и морщась. – Я чего-то не пойму. Какая-то странная депутатская позиция тут получается… Он, конечно, не писатель, но… Ты мне скажи честно, ты сам-то разбирался тут? Ты понял, что депутат хочет конкретно сказать? Время еще есть. Может, тебя к нему послать? Он тебе объяснит на пальцах свою позицию.

И тут меня сорвало. Мы в нормальных были отношениях с шефом.

Я тоже скривил кислую рожу, откинулся и сказал:

– Да мудак он, этот «флажок», тупой мудак и больше никто. Нет и не может быть у него никакой позиции. Это наше дело – сделать ему правильную позицию. Хоть так, хоть раком…

И тут я физически ощутил, что свет меркнет. Сразу отовсюду сжимается. А шеф, наоборот, светлеет и белеет, как от передержки экспозиции.

– Ты оборзел совсем, – почти неслышно и жутко прошептал он. – Я тебя с «белым билетом» пущу. Пошел на…

Я встал, как зомби, и вышел. Пришел в отдел, сел, стал думать. Через четверть часа мне просто принесли трудовую книжку – и все. «По сокращению» – ну, не совсем уж подло, но я чувствовал, что главные санкции, как флажки иного рода, как красные флажки на веревочках, меня потом обложат.

Ну, не знал я, не знал, что этот депутат – новый зять шефа. Не знал, а надо было знать, надо было чаще ходить в редакцию, надо было не бросать курить три года назад, а болтать, как раньше, с бабами на лестнице. Ну, не знал я, что шеф уже какой-то месяц в той же затёвой партии, по его настоянию в нее вступил и потому свои родственные и прочие связи первой свежести не афиширует – газетка-то из числа «независимых». А надо было все это знать!

Вот и все. Вечером я допил водку, сколько ее оставалось в доме, а на следующее утро, затемно, Шеба вытащила меня в сырой и мерзлый мир, который не предвещал мне ничего хорошего. Только неотвратимую необходимость выплатить через неделю очередные алименты, а еще через неделю – очередные взносы по кредитам за квартиру и машину.

Утро, которое всегда мудренее вечера, потому что гораздо злее и циничнее, четко и ясно убедило меня в том, что последние сроки наступают и мне полный абзац, поскольку так уж исторически сложилось, что взять денег в ближайшие пару месяцев неоткуда. Последние шальные гонорары я недавно ухлопал, взяв недельный отпуск и укатив с подругой в Венецию. Знатно погуляли… Попела стрекоза… Гонораров, обещанных-положенных в других редакциях, еще не скоро дождешься. Новый кредит мне не дадут, а одалживаться у друзей… а он – один и сам у меня по «зелененькой» до получки чуть не каждый месяц стреляет.

Попал!

Никакого выхода я не нашел, стал зябнуть и решил только одно – пока больше не пить и еще как следует подумать. Двадцатиминутка была на исходе. Я, даже не осматриваясь, подошел к подъезду, набрал код на домофоне… и чуть было не придавил дверью какую-то белую в пятнах тушку, пихнувшуюся вслед за Шебой.

Вместе с Шебой она прокатилась вверх по лестнице к лифту – и тут мы оба уставились на вожделеющую морду.

На улице я озяб, а в подъезде совсем похолодел.

– Ты откуда взялся? – бессмысленно спросил я молодого кобеля-далматина. Так мент, не тратя сил и злости, только для порядка, может спросить мертвецки пьяного работягу, заткнувшего вход в метро.

– Ты кого привела? – еще более бессмысленно спросил я Шебу, хотя мы оба знали, что ее вины тут ни в чем нет.

Вот уж воистину беда не ходит одна!

Я знал, откуда этот кобель и кто его хозяйка. Кобель-далматин из соседнего квартала, через три двора, которые я прохожу, если иногда иду к метро или от метро домой. Хозяйка выходит с ним поутру, пожалуй, позднее всех тамошних собачников и дальше двадцати метров от подъезда не отдаляется, будто сама на цепи. В одной руке поводок, в другой сигарета. Стоит, не шевелится. Высокая такая, красивая, силиконовая деваха с текучими светлыми волосами от Гарньер или вроде того. Явно модель, какая-нибудь провинциальная «миска», может «Череповец», а может «Нефтеюганск». Есть у нее сапоги под далматина и кожаные джинсы под далматина. До конца теплейшего апреля выходила в норке ниже колен, а потом, по майскому холодку, сразу перешла на топ.

Но эта сигаретная красавица была полбеды. А остальные две с половиной – ее муж. Я пару раз оказывался в их дворе – разумеется, без Шебы – в тот момент, когда красавица, модельно пригнувшись, чмокала его в отбивную боксерскую щеку, и он садился в свой бумер, и непонятно было, как он в нем помещается. Мне казалось, что ветровое стекло должно вспучиваться, подпертое его огромным бритым шаром.

Вот теперь я попал так попал!

Первая мысль была – скорее прицепить кобеля на свой поводок и дотащить до его двора: может, хозяйка еще там, ищет, мечется у своего подъезда… А если этот будет упираться, лаять-кусаться? И вообще, что я ей скажу? Какие у нее там тараканы? Может, она уже в истерике, джинсы и сапоги выкидывать собралась! Звонит мужу, он мчится с братками на выручку… Дурное воображение – профессиональная болезнь всех писак.

Я понял одно: было хреново, а стало совсем хреново, и теперь главное успокоиться и не суетиться. И раньше кобели за Шебой увивались, как будто у нее течка, даже если течки не было. Что-то такое, постоянно кипящее у нее с гормонами. Или какой-то загадочной красой она их привлекает, какую людям не разглядеть. До подъезда ее нередко провожали нос-в-хвост, но этим дело и кончалось. Спуску Шеба им тоже не давала, так что особых мер никогда не требовалось… И этот кобель вел себя смирно, уважительно. Так Шеба на его действовала, и сама держалась спокойно и достойно, по-царски, чем и меня успокоила.

Мы поднялись втроем в квартиру. Я насыпал далматину гору сухого корма, пусть объедается, закрыл его на кухне, набрал и распечатал объявление – мол, найден кобель-далматин, – и дал номер мобильника. Пошел расклеивать не сразу, часа через три, а на доме красавицы – в последнюю очередь.

Звонок, что было хорошо, раздался вечером. Разговор получился такой:

– Слушаю.

– Кинг у тебя, мужик?

– Кто?

– Кобель мой, кто!

– Нормальный у вас Кинг. Не нервничает.

Я не решился ответить коротко и прямо. В словах «да» или «у меня», по-моему, таился бы вызов, угроза.

– Ага… Это я, значит, нервничаю, – уточнил мужик. – Ты сиди на месте, я подрулю. Говори адрес.

– Так я его гулять вывел, он запросился, – нашелся я. – Может, это мне с ним легче «подрулить»? Скажите куда…

А то я не знал куда!

Он повелся:

– Ну, подруливай…

Я было взял свой поводок, но успел спохватиться. Достал эластичный крепежный тросик с карабином для автобагажника и повел кобеля на нем. Жутко обожравшийся кобель вел себя паинькой.

Да, чуть не забыл, перед выходом я накатил сто грамм на всякий случай – для анестезии.

Голова-Шар стоял у подъезда в не по моде длиннющей кожаной дохе на меху. Без поводка. Навстречу не пошел. Надо сказать, и кобель к нему не рвался. Хозяин в доме был явно не он.

– Годится, – сказал Голова-Шар, глянув на кобеля в упор и словно прикинув, тот ли. – Ты его еще подержи.

И полез глубоко за пазуху. По волнообразному движению стало ясно, что он крепко принял.

Из глубины души или дохи он вытянул сломанную пополам стопку «зелени», развернул ее и стал отсчитывать. Отсчитал четыре «стольника», развернул веером, как карты, подумал и добавил до пятихатника ровно.

– Бери… Воз… Вознаграждение.

– Много даете, – благородно киксанул я.

Голова-Шар глянул на меня даже не исподлобья, а исподпереносья:

– Ты че, брезгуешь?..

– Нет, – коротко и твердо сказал я и взял деньги.

– Ты не знаешь, мужик, этому кобелю вообще цены нет, – вдруг размяк и подобрел Голова-Шар, расставшись с пятихатником. – Ты не знаешь, мужик. Ты практически спас человека.

Он засунул остатки «зелени» обратно в глубину и полез левой рукой в другую, на правой стороне. А я тем временем догадался о многом, в том числе и о тайном. Видно, «миска» его куда-то уехала, и этим утром ему пришлось выгуливать далматина самому, и он вывел его без поводка. И еще, видать, он побаивается этой своей «миски»…

Из правой глубины он выудил сильно початую бутылку бурбона, опрокинул и протянул мне:

– На, хлебни.

Я, не колеблясь, глотнул. Второго подозрения в брезгливости пережить, наверно, не удалось бы.

– Допивай… – приказал Голова-Шар, сделав рукой движение баскетболиста, отстукивающего мяч по полу. – Ну, хочешь, потом…

Другим, быстрым и очень точным движением он отщелкнул карабин от ошейника и прихватил за него кобеля.

– Я пошел… Бывай.

И он потащил кобеля в подъезд так, будто собирался сразу же его там, на лестничной решетке, и повесить. А я остался и ощутил вокруг себя какую-то очень приятную пустоту. Пятихатника плюс небольшой добавки, которую я мог наскрести, как раз хватало, чтобы пока перекантоваться…

Я двинулся восвояси, и с последним глотком бурбона мне попал в голову странный осадок – мысль. Лукавый шепнул: ведь если этого далматина помножить на сто и один, получится веселенькая сумма!

Самым странным мне теперь кажется то, что на следующее утро в совершенно трезвой голове эта мысль не засохла, а успела пустить глубокие корни. Что-то в мозгах перещелкнуло, я вдруг стал другим человеком.

Знаменитая красивая фраза: кого Бог хочет погубить, того он лишает разума. Ерунда это. Бог никого разума не лишает. Но, наверно, если захочет показать тебе, кто ты есть такой из себя сам по себе, то может просто отойти в сторонку подальше. И тогда ты, хочешь не хочешь, можешь вдруг сделаться натуральным людоедом, сам это прекрасно осознавая, но уже ничуть не беспокоясь…

Короче, что-то у меня тогда в башке перещелкнуло – я остался тот же я, только я-«мистер Хайд». Я был зол на весь мир. Кто может, тот с жиру бесится, а тебе тут ни за что воздух прекрывают… И я решил попробовать. Один раз. Не выйдет или выйдет не в кайф – бросить и забыть.

Я в меру изобретателен. Я составил четкий план.

Натаскать Шебу не составляло никакого труда. Она все понимает с полуслова.

Для начала, в то же утро, я увез ее на прогулку за три других квартала и выпустил. Ровно через двадцать минут она вернулась к машине, а не к подъезду. Пока одна. За следующие десять минут она научилась приносить к машине мой, извините, слегка нестиранный носок темной – не без умысла – расцветки. Собственно, она и не училась, а просто сразу это сделала. Я после того, как она нагулялась вволю, повел ее на поводке в ближайший двор, который от машины не видно, дал ей разок нюхнуть эту гадость, потом незаметно, на ходу, обронил носок с другой руки. Потом завел Шебу за угол, спустил с поводка и только и сказал – «ищи!»

Через пятнадцать секунд я уже сидел в машине с открытым багажником, а еще через пять секунд в багажнике была Шеба с носком.

То, что у меня хечбек, оказалось как нельзя кстати. Но я еще провел тюнинг машины, превратив ее в миниатюрный «воронок»: поставил между салоном и багажником вертикальную перегородку с дверцей, через которую Шеба проскакивала в салон, после чего дверца автоматически запиралась, не пропуская никого следом. В верхней части той перегородки было сделано маленькое окошечко – для газовой струи.

Потом я купил специальный газовый баллончик, предназначенный для защиты от собак. Там состав – что-то вроде собачьего веселящего газа, от которого они сразу соловеют и делаются очень мирными. При небольших дозах – вреда никакого.

Потом я купил дешевую, невзрачную, но очень опрятную на вид строительную спецодежду, пару темных бейсболок с длинными козырьками, темные очки типа «полиция» и, наконец, парик и накладные причиндалы – для грима до полной неузнаваемости. Мне очень хотелось убедить себя, что я придумал именно игру, а не жизнь, дерьмовую игру, важным правилом которой должна стать, в общем-то, дерьмовая, безвкусная, карнавальная маскировка… в свою очередь – вроде обратной связи – напоминающая мне о том, чтобы я совсем не заигрался.

Потом я составил и записал в столбик с номерами свод правил, среди которых главное было – бомбить хозяев явно сытых, с достаточно высоким уровнем дохода (наличие собаки дорогой породы подразумевалось по умолчанию) и не бомбить семьи, в которых есть старики и дети. Нельзя отнимать у людей даже на время самую последнюю и самую первую любовь. Спросите кроху, у которой дома бегает озорной, пушистый комок, кого она больше всех любит. Спрашивайте только, когда маманьки поблизости нет… И лучше, если для статистики спросите у десяти-двадцати крох, это уже будет общественное мнение.

А потом я, целенаправленно прогулявшись там-сям и сделав несколько рекогнесцировок, составил общую, но максимально подробную схему акций.

Вот основные детали схемы. Первое: машина должна находиться в достаточно неприметном, непроходном месте и уж точно не под окнами хозяев собаки. Второе: машина не должна быть видна от основной площадки выгула и, более того, должна быть отгорожена от нее хотя бы двумя непрозрачными препятствиями. Третье: машина должна стоять так, чтобы я, направляясь к ней ни в коем случае не бегом, успевал попасть в нее раньше моей сообщницы и ее жертвы. Четвертое: между оставленной в потаенном месте машиной и местом проведения акции не должно быть никакого трафика, то есть более или менее интенсивного уличного движения как автомобилей, так и пешеходов. Пятое: машина должна быть оставлена там, где имеются удобные отходные пути.

Преступная адреналиновая затея сразу вытравила из меня всю депрессию и уныние, отвлекла от бед, придала бодрости. В этом вся ужасная прелесть противозаконной деятельности. Но тогда я все еще убеждал себя: вот я только попробую, а если что-то пойдет не так, получится какой-то напряг, сразу брошу.

Но первый же блин вышел шикарным блином. Испекся идеально просто. Радости хозяев золотистого ретривера, позвонивших мне через два дня по вывешенному мною объявлению, не было предела.

Все было сделано вечером. Два утра подряд я наблюдал, по каким ориентирам бродит этот ретривер, потом оставил на одной из точек свой носок, потом вывел Шебу на вечернюю прогулку раньше обычного, потом подвез ее к тому двору. Она подняла мой скомканный носок, считай, прямо из-под носа того кобеля, и он дернул за ней, как привязанный. За «билет» на этот немудреный цирковой номер хозяева ретривера отстегнули аж триста баксов, причем, как водится, по своей воле, цену я не назначал.

Теперь я начал вставать по утрам рано, очень рано, раньше Шебы. Много времени стал проводить на свежем воздухе, тренироваться, ведь в критические моменты двигаться нужно было стремительно, но естественно. Подобрал пузо, девки и впрямь заглядываться стали. Видно, у меня в глазах появилась опасная тайна, преступный огонь, на который их тянет, как мотыльков, появилось то самое, практически неотразимое отрицательное обаяние.

Короче, довольно скоро у меня обнаружилась в целом стабильная статья дохода – примерно в штуку, а то и полторы штуки баксов в месяц, – хотя такие солидные вознаграждения, как за далматина и ретривера, были далеко не часты. Плюс к этому я набивал еще кое-какие журналистские приработки. Мне этого вполне хватало.

При этом нельзя сказать, что удача мне уж так покорно сопутствовала. Срывов было достаточно. Шеба не раз возвращалась одна. От многих «мишеней» по тем или иным причинам приходилось отказываться после недельной, а то и больше разработки. Риск оказаться застуканным тоже бывал немалый. Пару раз меня кусали. В одном из парков – а в парках летом и осенью охотиться было очень удобно, только машину приходилось оставлять далеко – я чуть было сам не потерял Шебу. Прождал ее с четверть часа. Уже сердце стало посасывать, когда отправился на поиски. Обнаружил ее и без «дичи», и без «наживки», она заигрывала с каким-то жутко бомжовым, косматым кобелем. Поджала хвост, прижала уши, когда меня увидела. Сил сердиться уже не хватило – все силы в радость встречи ушли.

А однажды вообще вышло весело.

В тот раз не успел я полностью открыть багажник, как вижу такую картину: Шеба стремительно летит в мою сторону со скомканным носком в зубах, позади нее практически нос-в-хвост чешет холеный лоснящийся риджбек, на которого я и охотился, а за ним, едва не давя ему задние лапы, спринтует здоровый мужик-хозяин. Все трое – как на короткой цепочке.

Я поначалу оцепенел, но в последний миг успел-таки захлопнуть крышку «воронка». Шеба ткнулась мне в колени, риджбек въехал ей, типа, в задний бампер. Я невольно посторонился, испугавшись, что меня самого впечатают в задок машины. Но мужик тормознул вовремя.

Он был явно натренирован, даже не запыхался. Повыше меня и лет сорока, то есть существенно старше. Уж не знаю, как бы оно пошло, но только мужика явно смутил мой внешний вид. И черные очки в пол-лица, и бейсболка, и усищи рыжие ковбойские. Аура у меня была опасная. Да и машина не самой крайней марки.

– Ну, ты бы свою суку придержал, – мрачно пробурчал он, оттягивая своего кобеля, – раз уж течет…

Лучшая защита – нападение.

– Нет у нее течки, – отрезал я.

– Так не бывает, – дернул плечом мужик. – Вон как моему крышу двинуло…

– Еще как бывает, – сделал я шаг к нему. – Вот ты, когда в молодости за девками бегал, то кого винил, если попадал?.. Красавицу? Или себя любимого?

Выставлять себя дураком мужик не решился. Только и хмыкнул:

– Ну, а сам-то?..

– То-то и оно, – мудро подытожил я. – Кобели, они всегда на своих хозяев похожи, так что все путем. Так держать!

Мужик совсем не оскорбился. Махнул рукой, будто осу от лица отогнал, и побрел прочь.

А уж самый курьезный случай случился вскоре после того. Конец мая был на дворе.

Нацелился я тогда на роскошного кобеля особо редкой в наших краях породы. Разыскал его на другом конце Москвы, в Коньково. Места там для охоты неудобные, больно уж открытые. Я их так, для «полноты отчета» инспектировал. И вдруг увидел этого красавца, глянул на хозяина и решил: игра стоит свеч. Кобель был японской породы – акита-ину. Мощная такая на вид «лайка» с грудью бойцовой собаки.

Запустил я стандартную разработку, все складывалось нормально. В момент «Х» у меня сзади, в багажнике, загрохотало, я спустил дверцу, Шеба юркнула ко мне в салон, я отъехал на километр, потом, тормознув и не заглянув в багажник, брызнул в «газовое окошко», чтобы кобель и сам не повредился, и не разворотил мне там чего с горя, – и поехал домой.

Приезжаю, открываю багажник… И просто глазам своим не верю, головой трясу и трясу и пытаюсь вытрясти из глаз все эти чудеса.

В багажнике у меня не акита-ину, а валяется там черненький такой, чугунный храпун… Французский бульдог! Валяется и явно собирается откидывать копыта.

У него седые волоски на морде. Старик! Как он не отстал от Шебы на этих своих раскоряках, на этих своих дверных ручках и сам запрыгнул в багажник – просто диво в Книгу Гиннеса! И что он там сделал с конкурентом-акитой, как его подменил, как оттеснил с дороги этого мощного кобеля… вообще, что там произошло, – так и осталось для меня загадкой, аномальным явлением.

Одно было вполне объяснимо – то, что, сделав этот великолепный спурт, тряхнув – да еще как! – стариной, он теперь собрался помирать. Дышал часто, вздрагивал и закатывал глаза.

У меня все внутри сжалось. Не заведя Шебу домой, я со всей компанией помчался в ветеринарку. И оказался прав: у французика совсем сдавало сердце. Его откачивали, кололи сульфокамфокаин и все такое. Попутно выяснилось, что у него и печень никуда. Три ночи я не спал, колол ему сам, что и как велели, еще дважды таскал его в клинику. В хорошие деньги встал мне этот храпастый мордатый дедок.

Хозяйка его тоже не сразу нашлась. Дня через три или четыре после того, как я развесил по коньковским углам собачьи дадзыбао. Я уже стал подозревать с тоской, не придется ли французику до конца его дней выплачивать пенсию в возмещение морального и физического ущерба… Пришла на встречу тощая полусонная девчушка лет семнадцати, с голым пупком и пирсингом в нем, на нижней губе и в носу. Будто еле волокла ноги. И хлопала глазами – еще более круглыми и тупыми, чем у ее чугунка.

Первое, что она сказала:

– А мне тут соседи сказали, что вы объявления повесили. И телефон ваш дали. Спасибо…

– Да, в общем, не за что, – ответил я, уже без всякой досады видя, к чему дело пришло.

– Только у меня денег сейчас совсем нет… Со стипендией худо, – так же полусонно проговорила она и стала смотреть мне в глаза.

А я стал делать вид, что мне все равно.

– Вот насчет вознаграждения… – потянула она дальше, – как скажете…

Ясно было, чего она больше всего хочет, пользуясь случаем и хорошим человеком. А у меня внутри, ниже пупка, кровь стала скисать и сворачиваться.

– Ты учись лучше. Чтобы стипендия была, – только и сказал я ей и прибавил: – Вот что еще. У него печень плохая. Ему специальный корм нужен – для старых собак с больной печенью…

– Ну, я не знаю… – потупилась девчушка и сделалась жалкой-прежалкой. – Он папин был… У меня сейчас с деньгами плохо… А папа умер четыре месяца назад…

Меня просто пригвоздило.

– Ты вот что. Ты приходи завтра на это же место, – велел я ей. – В это же время. Не сможешь, позвони…

Она посмотрела на меня с удивлением и надеждой:

– Не, я приду…

– Приходи. Я принесу что надо.

И не надо было объяснять ей, зачем приду.

На другой день я привез два огромных пакета лечебного питания для четвероногих цирротиков. В каждую ее руку по пакету. Девчушка опешила, ссутулилась под грузом и скисла.