Текст книги "Нам бы день простоять, да ночь продержаться!"

Автор книги: Сергей Протасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Осадной артиллерии пока не имелось, но до части фортов и торговой гавани Йокосуки теперь уверенно дотягивались даже полевые 87-миллиметровые пушки и новые трехдюймовки. На лесистых холмах вокруг селения Токатори, ставшего костяком всей обороны, начали строительство укреплений.

Другим узлом обороны стала сама бухта, почти не имевшая гарнизона, но зато со связистами и штабом и серьезными пушками на палубах. Укреплялись и в предместьях Дзуси, мало-мальски прикрытых пехотой при шести пулеметах. Но уже без собственной ствольной артиллерии. Зато они выдвинули сильные передовые секреты с телефонной связью на две версты на север вдоль железнодорожного полотна и развернули на этом направлении ракетную батарею – свой последний резерв.

Ракетчики пристреляли мосты через реку Намери и еще три рубежа, наиболее подходящие для засады. Бить по ним планировали большими залпами, чтоб врагам страшнее было, поскольку отразить планомерное наступление с этого направления, предприми его противник, было уже нечем, очень надеялись остановить его еще на подходах.

Однако японцы, вопреки ожиданиям, в больших количествах поперли сначала именно по железной дороге с севера, со стороны Камакуры. Но, встретив жесткий отпор и понеся ощутимые потери от ракетного обстрела, прекратили попытки прорыва по рельсам и двинулись грунтовыми дорогами и тропами, вилявшими между кряжистых сопок под смыкавшимися кронами деревьев.

Тяжелое вооружение там было не протащить, зато, пользуясь покровом леса, достаточно большие штурмовые отряды к вечеру незаметно и потому беспрепятственно достигли окраин Дзуси и сразу атаковали, параллельно начав планомерное выдавливание сигнально-навигационной группы с северного входного мыса. Поначалу они действовали с оглядкой на море. Не прилетит ли чего тяжелое оттуда, из дождевых разводов, неустанно терзаемых ветром. Но постепенно поняли, что эти опасения напрасны, и совершенно распоясались.

Чуть позже, чем на севере, возобновились бои и на востоке. Всю вторую половину дня не прекращались попытки принимающей стороны вернуть высоты за перевалами. Там атаки, становившиеся все сильнее и яростнее, также продолжались до наступления темноты. Наиболее ожесточенные бои развернулись вдоль дорог. Не считаясь с потерями, противник упорно рвался вперед, усердно перепахивая русские позиции огнем своих полевых и горных пушек, а также гаубиц, в том числе и тяжелых с береговых батарей.

Еще до заката полки у Токатори оказались в полном окружении и понесли тяжелые потери, но сломить их сопротивление японцам так и не удалось. Этому способствовало появление в поле зрения главных сил русского флота, атаковавших Йокосуку из Токийского залива. Воодушевленные скорой подмогой, как всем тогда казалось, «ярославцы» и «цугарцы» даже поднялись в штыки, отбросив японские цепи от своих позиций.

Более того, отбивая последовавшие за этим новые атаки со всех направлений, они еще обстреляли с тыла форты на мысе Нацушимато и в бухте Нагаура, когда те перенесли огонь на наши корабли. При этом, невзирая на резко ожесточившийся ответный огонь всей японской артиллерии, били до тех пор, пока не кончились боеприпасы. А вскоре после этого флот вынужденно отступил.

По признанию японской стороны, трехдюймовая шрапнель и 87-миллиметровые осколочные гранаты, прилетавшие к ним с тыла, несмотря на малый калибр, были более опасны, чем тяжелые «чемоданы», закидываемые из Токийского залива, к противостоянию которым береговые укрепления хорошо подготовились. Потери убитыми и ранеными в орудийных расчетах позиций Нацушимато и Нагаура, которые «окучивали» артиллеристы из Токатори, за тот страшный вечер достигли 70 %. В то время как на остальных батареях, даже обстреливаемых почти полдня всеми главными калибрами броненосцев, не превышали и десяти.

Все сигнальные группы из матросов и офицеров активно участвовали в боях и к вечеру поголовно выбыли из строя. Поэтому световые и ракетные сигналы, без конца передаваемые с миноносцев и пароходов нашей второй штурмовой группы, часть из которых даже ворвалась в торговую гавань Йокосуки уже на исходе дня, разобрать на берегу оказалось некому.

Не зная, о чем там сверкали прожекторы из Токийского залива, уже немногие уцелевшие защитники срединных сопок с удивлением и жгучей обидой наблюдали, как после непродолжительного пребывания в порту русские с боем снова покинули его. Это что же получалось?! Что все было напрасно?!

Но им самим отступать было некуда, а сдаваться никто не собирался, потому дрались с остервенением. В Токатори и ближайшей округе атаки прекратились только поздно ночью.

Однако это не значило, что японцы угомонились. Так и не сумев сломить сопротивление, самураи сменили тактику. Продолжив обстрел позиций артиллерией, они пустили в дело небольшие отряды пехоты с пулеметами. Те, просачиваясь между нашими уцелевшими опорными пунктами, нападали на развернутые в распадках и на обратных склонах полевые батареи, оживания которых противник больше всего опасался.

Трофейные боеприпасы на захваченных горных батареях, стоявших теперь на перевале, давно закончились и, отступая, пушки пришлось взорвать. Сократив периметр обороны, пушкари отбивались, но с большим трудом, так как их пехотное прикрытие состояло исключительно из раненых, отведенных в тыл с передовых позиций.

Окруженные полки не лишились за ночь всей своей артиллерии, вероятно, лишь потому, что большая часть сил противника ушла к Тагоэ, завязав перестрелку с гарнизоном на восточных его окраинах. Расположенный там госпиталь полностью эвакуировать не успели. Да и некуда было его вывозить, кроме уже простреливаемого вдоль и поперек пляжа. В двухэтажном кирпичном здании почтово-телеграфной конторы под защитой большого белого флага с красным крестом остались 23 тяжелораненых и пять сестер милосердия.

По приморским дорогам японцы смогли к полуночи выйти к Тагоэ также и с юга, полностью заняв входные мысы бухты, уничтожив расчеты сигнально-навигационных постов и их прикрытие, после чего начали общий штурм. По причине ночного времени развивался он неспешно. Но с роковой неумолимостью и не в нашу пользу.

Несмотря на сорванную еще днем двумя внезапными мощными ракетными залпами переброску подкреплений по рельсам прямо в район боев, японцы смогли создать большое численное превосходство и, пользуясь этим, уверенно теснили моряков из команд судов, застрявших на камнях под берегом, и штабную роту, брошенную в бой в качестве крайнего резерва. Последние ракеты извели поштучно еще до заката, пытаясь накрыть штурмовые колонны, так что немного сдерживал продвижение самураев только прицельный огонь флотских калибров с палуб пароходов и крупповских гаубиц обоих морских буксиров. Но и там боезапас таял с угрожающей быстротой.

А когда оборона окончательно рухнула и остались только отдельные очаги сопротивления непосредственно на станции и в деревне, даже такая поддержка оказалась невозможна. Комендоры били по всему, что видели, или думали, что видят, в надежде сорвать сосредоточение сил противника для очередной атаки и успеть выстрелить все с максимальной пользой еще до того, как их тоже прикончат.

Однако развить явно наметившийся успех и добить десант на плацдарме сынам Ямато не удалось. К утру шторм заметно пошел на убыль, и флот с конвоем вернулись. А едва рассвело, с пароходов, прорвавшихся в бухту сначала сквозь японские вспомогательные крейсеры, а потом еще и неожиданный огонь полевых пушек, прямо за спиной атакующих передовых отрядов японской пехоты, на пляж уже высаживались гвардейские полки великого князя Николая Николаевича. Их, конечно же, встречали огнем. Но гвардия, она на то и гвардия, чтобы преодолевать подобное. И преодолела! Но потом… Опасно недооценивать противника.

* * *

Но это будет только утром 25-го. А весь день накануне корабли первой ударной группы вообще не имели никакой связи ни с Тагоэ, ни с Токатори. Слабые проблески фонарей и гелиографов безжалостно размывало дождем и ветром до полнейшей нечитаемости. А радио выдавало только разряды атмосферного электричества. Хотя в штабе на него очень надеялись. Ведь на судах, уже обосновавшихся в бухте, находились все три армейские станции беспроводной связи с хорошо обученными командами.

После провала высадки десанта контр-адмирал Небогатов еще какое-то время продолжал водить зигзагами свое соединение в районе Тагоэ, в надежде, что погода начнет улучшаться. Однако скоро стало ясно, что перештормовать под берегом не получится. Транспорты и броненосцы мотало на волнах, обдавая палубы и мостики каскадами брызг, а минные крейсера вообще временами терялись среди волн, принимая воду на палубы тоннами. Только «Абрек» держался более-менее достойно.

Во второй половине дня стало окончательно ясно, что корабельное соединение не только не способно поддержать огнем войска на берегу, но и никак не сможет выполнить до конца свою главную задачу. Океан продолжал буянить, загоняя в обширный залив волны. Они ничуть не ослабли после преодоления редкой цепи островов и скал архипелага Идзу и не давали ни малейшей возможности работать со шлюпками. В таких условиях после запрета на приближение к берегу сохранение занятой с утра позиции в виду берега становилось уже бесполезным и слишком вызывающим.

Из намеченных к высадке трех пехотных полков, одного гренадерского, двух артиллерийских бригад со смешанной штурмовой артиллерийской бригадой и усилением с кораблей реально доставили в Тагоэ, и то с большими потерями, только два полка с приданными батареями усиления. Причем один из них неполного состава. И им, засевшим в тылу у японских укреплений, охранявших вход в Токийский залив и военно-морскую базу Йокосука, как заноза в мягком месте, предстояло теперь отбиваться от разозленного противника неизвестно сколько.

Слабым утешением являлось наличие на борту уже обживавшихся в бухте пароходов довольно многочисленной приданной полевой и горной артиллерии из состава специальной штурмовой бригады, а также ракетной роты усиленного состава из Цугару. И это не считая изрядных трофеев, взятых на берегу, подсчет которых все еще не был закончен.

Однако сколь бы велики не оказались те трофеи, имеемого было все равно недостаточно, учитывая, что оставшийся конвой со свитой уходил. Уходил, сделав все, что было можно. Уходил неизвестно на сколько.

Адмирал уводил корабли от берега, стоя на мостике «Ушакова» и мрачно озирая катившие навстречу водяные валы, нещадно иссеченные ветром и дождем. В который раз перебирая в голове предшествовавшие этому события, пытаясь понять, где он пропустил тот момент, когда следовало развернуть колонны назад, и не находил. Ни в последние дни, ни ранее, еще до тропиков. И даже раньше. Он не видел другого пути, чтобы закончить все, кроме как доделывать начатое. Теряя корабли и людей, но доделывать, не останавливаясь. Назад нельзя! Никак нельзя! Иначе все, что было до этого – напрасно. И все, кто погиб – погибли зря! Чертова погода, будь она неладна!

Предложения штабных отходить на зигзаге, дабы осложнить возможную минную атаку, не принял по причине крайне малой вероятности самой подобной атаки в таких условиях. Тут миноносцу на плаву бы удержаться, а не то что миной выстрелить. Новомодную фобию с поджидающими всюду подлодками тоже не разделял. Слишком хлипкими еще они были, а потому не столь опасными, как кажутся. А начнем шарахаться с борта на борт, сами себе бока помнем или того хуже. Так и перли, придерживаясь строя, но по прямой. Скорее добраться до тихого места. Пусть тихого лишь относительно, но все же. Как там солдатики в трюмах, небось опять все зеленые. А те, что на берегу за кормой теперь остались?.. Ох ты ж, Господи, спаси и сохрани!

Глава 9

Для поднятия духа в кубриках и трюмах распространили сведения, полученные от развернутых на входных мысах сигнальных постов о бое и успешной контратаке 117-го полка. Это радовало, однако требовало продолжения. Противник сейчас слаб и бежит, но это ненадолго, и нужно успеть этим воспользоваться.

Но поддержать своих на берегу никакой возможности не было, что делало бессмысленным дальнейшее топтание всем скопом у Тагоэ и могло привести к неоправданным потерям и окончательной утрате боеспособности пехоты из-за качки. Понимая это, после полудня Небогатов приказал выдвигаться к Осиме. Там можно было переждать шторм в более подходящих условиях, скрываясь за высоким берегом острова. А при необходимости, воспользовавшись возможностью, и оказать помощь пострадавшему «Николаю». В отношении того, как он добрался, имелись серьезные опасения. На хлесткой волне да с помятым носом.

К тому же среди струй дождя вокруг начали появляться размытые тени. Или это только мерещилось издерганным сигнальщикам. Так или иначе, спокойствия это не добавляло. Попытки вызвать по радио броненосцы, отделившиеся от первой ударной группы еще полдня назад, оказались безрезультатными. Сигналов станции «Ушакова» не разбирали за общим фоном помех даже шедшие в одном строю с ним остальные корабли.

Вперед для разведки выслали вспомогательный крейсер «Цусима», а конвой, построившись в плотную коробочку с броненосцами береговой обороны на флангах, с мореходной канонерской лодкой во главе и «Тереком» в арьергарде, двинулся на юг, преодолевая бившую в правую скулу крутую волну и резкий ветер. Встретить кого-либо в обширном заливе Сагами, открытом со стороны океана, в такую погоду считалось маловероятным, но эта встреча состоялась.

Когда уже находились в «тени» Осимы, что сразу почувствовали по ослаблению волны, с «Терека» передали семафором, что ясно видели большой пароход, прошедший за кормой в западном направлении. Заметили с него наш крейсер-аэростатоносец или нет, не известно, но было похоже, что японцы уже вели активные поиски, и погода их не остановит. Так что в самое ближайшее время можно ждать появления новых соглядатаев.

О второй ударной группе никаких сведений по-прежнему не имелось. По плану операции, она должна была уже подбираться к Йокосуке. Но при таком развитии ситуации противнику точно было бы не до поиска пароходов с пехотой на самом южном краю Сагамского залива.

Отсюда напрашивался вывод, что у Дубасова с Йессеном тоже что-то пошло не так. Но шансов на успех у них больше. Все же работают в узости, где шторм не так достает, а потом вообще в закрытой акватории залива. А при самом неблагоприятном стечении обстоятельств (в случае разгрома, провала прорыва или его отмены) наверняка прислали бы кого-то с предупреждением к Тагоэ. Раз никто из наших не приходил (даже отдаленной перестрелки слышно не было), значит, просто заминка. По крайней мере, очень хотелось думать, что все именно так. Следовательно, следует продолжать выполнение изначально поставленной задачи, которую никто не отменял.

Пока так рассуждали, «Цусима» отметился морзянкой ратьера с докладом об обнаружении полосы прибоя впереди по курсу. Подойдя к берегу, определились по открывшимся приметным возвышенностям и быстро нашли стоянку «Николая» и «Наварина», расположившихся под мысом Огучи. Причем, не одних. Обнаружив рядом с ними корабли гвардейского конвоя великих князей, чье место, согласно общей диспозиции, при главных силах, а цель – Йокосука, мягко говоря, были очень удивлены.

А гвардейцы уже выслали шлюпку с офицером. Выяснилось, что те просто отстали от своего каравана, потеряв его в дожде и темноте при первых же маневрах уклонения, после чего наткнулись на увечного «Николая» с его охранником и двинулись вместе с ними к назначенной точке рандеву всех «потеряшек». Теперь же капитан первого ранга Романов запрашивал о дальнейших намерениях адмирала и ждал инструкций.

Небогатов от таких новостей даже пару раз шумно вздохнул, едва слышно обронив: «Экий покладистый стал, оконфузившись-то!» Но это его почти стариковское ворчание вряд ли кто слышал. Вслух же не промолвил ни слова, вперившись взглядом в разложенную на штурманском столе карту.

Все, кто был рядом, ждали вспышки гнева. Знали, что во флотоводческих способностях князя Кирилла Владимировича он сомневался, а отношение к Николаю Николаевичу еще до его приезда, мягко говоря, было весьма прохладным. А уж после внезапного сердечного приступа, случившегося у Греве, сумевшего сработаться даже с Рожественским, известным своим тяжелым характером, вообще вплотную приблизилось к устойчивой антипатии. И вот сейчас, мало того, что эта «двойная головная боль», как окрестили этот лощеный караван за время плавания, оказалась в его подчинении, еще и предстояло как-то доставить гвардейцев к намеченной для них цели. Такая дополнительная вводная заметно «подогревала» и без того раскаленную ситуацию.

Однако Николай Иванович сумел совладать с захлестнувшими его эмоциями. После блиц-совета с начальником своего штаба капитаном первого ранга Кроссом и старшим флаг-офицером лейтенантом Сергеевым, утвердился в мысли, что водного пути для этого в данный момент нет. А значит, единственное, что он может – обеспечить возможность высадки гвардейцев в своей зоне ответственности. А дальше пусть топают ножками, как все.

Отправив такой ответ великим князьям, занялся текущими делами. Транспорты вставали на якоря чуть западнее занятой стоянки, вытянувшись языком по ветру от осимского берега. С самых крайних этот берег даже не просматривался за дождем и штормовой хмарью. Качало здесь заметно меньше и мягче.

Как старший на рейде, Небогатов сразу затребовал доклад об общей ситуации. И с первых же минут был ошарашен еще одной сногсшибательной новостью. Если верить рапорту, на одном из транспортов его обоза грузчики отловили шпиона. Сейчас уже везут катером к адмиралу.

Весьма заинтригованный таким известием, начальник отряда поспешно спустился с довольно тесного мостика броненосца береговой обороны в командирскую каюту, куда распорядился доставить задержанного. Появился проблеск шанса пролить свет на невероятную осведомленность противника обо всех наших «интрижках» и даже приготовлениях к ним. Но этим надеждам не суждено было сбыться.

Едва ввели арестанта, в помятой внешности мелькнуло что-то знакомое. А уж когда тот сразу вскинулся, с ходу с явной надеждой в голосе обратившись к адмиралу по имени-отчеству, это ощущение окрепло до бетонной твердости. Но вот вспомнить, кто же стоит перед ним, умудряясь сохранить достоинство, несмотря на подозрительную розоватость вокруг левого глаза, почти сливавшуюся с таким же пятном на скуле, оторванный ворот рубашки и правый рукав пиджака очень хорошего чесучевого костюма и выдранные с мясом две пуговицы жилетки, все никак не удавалось.

А доставленный, в очередной раз проведя рукой по голове, вовсе не для того, чтоб поправить прическу (короткая стрижка избавляла его от такой заботы), вероятно, по-своему истолковав устало-угрюмое молчание адмирала, нес полнейшую ахинею про либеральные ценности и прочую чепуху, совершенно не имевшую отношения к сложившейся ситуации и его крайне незавидному положению.

Не в себе он, что ли, с перепугу? Или по голове приложили слишком сильно, не понимает теперь, куда попал. Как в суде перед присяжными распинается. Тут снова какая-то смутная ассоциация шевельнулась в мозгу, измученном завалом неожиданных «вводных», уже вторые сутки рушивших все планы штабов, и накопившимся хроническим недосыпом.

Раздражаясь все больше от того, что все время ускользает нечто важное, и вместо дела вынужден заниматься черт-те чем, Небогатов скосил взгляд на поданную рапортичку, выхватывая отдельные предложения из текста краткой выжимки, предоставленной штабными.

…Прибыл с конвоем из Одессы…Представился торговым представителем фирмы… Вел беседы с матросами, расспрашивал грузчиков… Так! А это уже интересно! «Со слов старшего артели грузчиков, задержавшего сего подозрительного гражданина, тот во время высадки всматривался в японский берег, явно ожидая сигнала либо момента, чтобы подать сигнал самому!» Вот даже как!

Жестом прервав поток красноречия, спросил конвоиров, здесь ли тот, кто его отловил, и, получив утвердительный ответ, распорядился, чтоб привели.

Представший пред очи высокого начальства смуглый крепыш в поношенной матросской фуфайке, явно терялся и робел. Однако смог четко доложить, что отнял у «шпиена» записную книжку и какие-то листки. А также нечто, похожее на фонарь, однако в процессе борьбы этот предмет вывалился за борт. Потом, потупив взгляд, добавил, что у него «братан младшой на «Тамбове» там остался». Что это он его за моря сманил, и «ежели с ним что случится… А этот, морда, все вынюхивает! Ишо и ерепениться, что те прокурор!»

Прокурор! Вот оно! Точно! Ну конечно! В памяти Николая Ивановича всплыли еще совсем недавние мирные, но жаркие дни, когда он командовал учебным отрядом Черноморского флота, одесская газета «Русское слово» и ее редактор господин… Как же его?.. Дорошевич! Еще фельетонами прославился да участием в судебных процессах. Настолько, что сам министр юстиции Муравьев называл его «вторым прокурором, четвертым судьей и тринадцатым присяжным». Его портрет не раз попадался на страницах газет. Но чтобы этот и шпионил! Нет! Скорее опять, как на Сахалине, когда свои рассказы про каторгу писал, чтоб не как начальство ему все захочет показать, а как на самом деле есть решил выяснить. И навыяснял уже, наверно! В теперешнем-то бардаке! Еще этого не хватало!

Испытав одновременно и облегчение, и разочарование, Небогатов отпустил грузчика, поблагодарив за бдительность и обещав разобраться во всем, а также выяснить, что с братом, при первой же возможности. Следом отпустил и конвоиров с сопровождающим, передав через него записку для начальника своего штаба. Потом предложил «гостю» стул. Разглядывая помятое, но все так же гордо поднятое лицо со следами запекшейся крови на разбитой нижней губе и с крупным прямым носом, на котором отпечатался след от пенсне, теперь, судя по всему, тоже утерянного, спросил:

– Влас Дорошевич[11]11
  Влас Михайлович Дорошевич родился 17.01.1864 в литературной семье. Его мать Александра Ивановна Соколова из дворянского рода Денисьевых была известной русской писательницей и журналисткой. Отец Сергей Соколов. Обоих считали богемой. Отец рано умер, а мать оставила сына в возрасте шести месяцев в дешевом номере гостиницы. Ее хозяин Михаил Дорошевич его усыновил. Но спустя десять лет мать высудила право забрать ребенка. Образование он получал в нескольких гимназиях, поскольку неоднократно исключался за неудовлетворительное поведение и неуважение к начальству. В итоге экзаменовался экстерном. Еще гимназистом работал репортером в «Московском листке» и «Петербургской газете». Первый литературный опыт получил, переложив повесть Гоголя «Страшная месть» для лубочного издания и продав ее начинающему издателю Ивану Сытину. С тех пор с ним сотрудничал. Тяготел к «народничеству». Роль журналиста видел вовсе не в развлечении публики. В одной из ранних публикаций, названной «Дневник профана», сформулировал основные принципы своей работы, которых придерживался на протяжении всего периода активной творческой деятельности. «Я объявляю себя стоящим вне всяких партий, не принадлежащим ни к какой литературной корпорации, и потому с большей свободой, основываясь только на здравом смысле, присущем всякому русскому человеку, буду судить о всех событиях общественной жизни, с калейдоскопической быстротой происходящих перед нами. «Карать» и «клеймить» я тоже не обещаю…» В 90-е годы XIX века прославился художественными портретами известных артистов, в том числе Шаляпина. Его тезис «Мы ходили в университет и учились в Малом театре» стал широко известен. Ездил за границу (Европа, Турция, Иран, Индия, Цейлон, Китай, Япония, Америка). Эти путешествия нашли отражение в творчестве. В 1903 году вышли его книги «Как я попал на Сахалин» и «Сахалин», где он называл его «мертвый остров» и «помойная яма». Так же в 90-е годы выпустил цикл фельетонов о русском судопроизводстве. Участвовал в ряде судебных дел, окончившихся оправданием подсудимых, за что министр юстиции Муравьев назвал его «вторым прокурором, четвертым судьей и тринадцатым присяжным»


[Закрыть], если не ошибаюсь? Как вас по батюшке-то?

Дальнейший разговор был по-деловому коротким и шел с участием присоединившегося капитана первого ранга Кросса. Выяснив, что Влас Михайлович здесь по заданию известного издателя Сытина с целью сбора материала для задуманных им «Хроник Японской войны» в простонародном лубочном варианте, определились с возможностью дальнейшей работы с недопущением подобных эксцессов. Но, судя по инкогнито, раскрытому случайно, имелся еще и другой интерес. Для лубочного издания с лихвой хватило бы информации и из штабных бюллетеней. На это Дорошевич многозначительно промолчал, а моряки переглянулись.

Отмолчаться на вопрос: «Что же это за устройство вывалилось за борт?» уже не удалось. Рассказал, что утопили фотографический пленочный аппарат фирмы «Кодак». Какая вещь! Folding Pocket Kodak – складная камера. Ахроматический объектив Kodak f/11. Пленка с кадром два с четвертью на три с четвертью дюйма. Корпус алюминиевый. В Америке купил за 10 долларов.

На требование предъявить уже отснятые пленки упирался, однако выхода не оставалось. Обещал отдать все негативы. Снимков с них еще не делал. Не было возможности. И вообще, обещал сотрудничать с командованием, признавая, что перегнул. Рабочий блокнот тут же выложил для ознакомления, сказавши, что там все, что привлекло его внимание. Но больше хвалебного. Он даже сам не ожидал.

После такого пришлось отпускать «перевербованного» лазутчика. Не держать же его под замком, в самом деле. Единственным условием было – максимальная непредвзятость суждений. Ну а уж о не разглашении военных секретов и говорить нечего.

Журналист, с самого начала явно польщенный тем, что его узнали, сказал, что все, о чем удалось договориться, не выходит за рамки его кредо, заявленного еще двадцать лет назад в журнале «Волна». «…Вне всяких партий… лишь предоставив читателю факты, освобожденные от всяких затемнений… и так далее, включая тезис, что не обещает “клеймить” и “карать”». Заверил, что будет четко его придерживаться. После чего расстались.

Адмирал вернулся к своим делам. Предстояло решить, как быть дальше. Первым делом, естественно, выяснили – что с «Николаем». Доклад командира броненосца оказался оптимистичным. Разошедшиеся швы обшивки бортов, палубы и открывшуюся дыру от давно снятого носового минного аппарата уже традиционно заделали деревом и бетоном с паклей, а переборки и горловины люков затопленных помещений, герметизировать которые не удалось, надежно укрепили, ограничив поступление воды. Благодаря своевременным мерам, объем затоплений оказался в итоге совсем небольшим. С водой, продолжавшей сочиться через некачественные уплотнения, теперь легко справлялись насосы. Получалось, что броненосец-таран сравнительно благополучно перенес столкновение и восстановил свою боеспособность.

Едва выяснив это, начальник отряда со всем штабом немедленно перебрался обратно на уже привычный флагман. Тот имел гораздо более просторные помещения и был лучше приспособлен для управления ударной группой в бою. Кроме этого, немаловажным фактором являлось наличие на нем уже проверенной в деле мощной станции беспроводного телеграфа дальнего действия.

Хотя из-за продолжавшихся мощных электрических разрядов в атмосфере она еще не могла быть использована по назначению, но без нее он чувствовал себя совершенно неуютно. Семафоры о проделанной работе на кораблях и на берегу, продолжавшие поступать со всех сторон, начальник отряда принял непосредственно в процессе переезда. Тогда же и огляделся вокруг, насколько позволяла видимость.

Оба наши эскадренных броненосца обосновались в бухточке между мысами Огучи и Катсусаки, согласно английской лоции, единственном пункте северного побережья, где имелся небольшой ровный пляж и, соответственно, возможность быстрой и максимально безопасной высадки на берег штурмовых групп. Кроме того, небольшое рыбацкое селение.

Матросы уже проверили оба мыса. Там нашли сигнальные посты, судя по всему, спешно покинутые противником при нашем приближении. Они имели телефонную связь между собой, а тот, что на Катсусаки, еще и телеграфное сообщение с поселком Осима, расположенным дальше к югу на западном берегу.

Рыбаки говорили, что из Осимы этот кабель идет по дну залива в Симоду, так что при обычных обстоятельствах о приходе чужаков уже знали бы все, кому положено. Но хоть тут, первый раз за этот день, повезло. Оказалось, что связь вышла из строя еще ночью, в самый разгар бури. То есть задолго до нашего здесь появления. Поваленными деревьями оборвало провода. Повреждение уже нашли и исправляли. Солдаты гарнизона, пришедшие из Осимы еще до рассвета, забрали для этого почти всех мужчин из деревни, и никто из них до сих пор не вернулся. Выяснив все это, десантная партия без стрельбы и шума быстро заняла удобные для обороны позиции.

Корабли и суда спокойно размещались на стоянке с максимальным комфортом. Но никакого «расслабона» не было. По приморской дороге, пусть пешком, но «на рысях», разбрызгивая сапогами грязь, выслали отряд в сторону той самой деревни Осима, где была телеграфная станция. Цепочка столбов убегала на юг вдоль другой дороги, что ныряла в ложбину между холмов и шла серединой острова, так что надеялись обойти ремонтников и их охрану стороной и перенять возможных гонцов, что отправят с острова. Но – самое главное – окончательно оборвать проводную связь с большой землей.

Тем временем приступили к пополнению запасов на минных крейсерах, уже явно в этом нуждавшихся. Погрузка угля проводилась экипажами парохода «Алантон, и обоих оставшихся у группы прорывателей, а команды эсминцев получили хотя бы пару часов для отдыха, необходимого после непростого штормового перехода. Рейд охранялся броненосцами береговой обороны, канонеркой и «Тереком», маневрировавшими на пределе видимости световых сигналов.

Горизонт постепенно отдалялся, хотя шторм не стихал. Из-за этого дозорные суда и флот транспортов, кучковавшихся под берегом, скоро наверняка должны стать хорошо видимыми из многих точек северной части острова. Это вызывало тревогу, но лишь до возвращения отряда лазутчиков, после чего слегка «выдохнули». Их командир доложил, что удалось захватить все еще не работавший телеграф и уничтожить прибрежный участок линии, включая кусок уходящих в воду кабелей, так что с Осимы сообщить о произошедшем вторжении могли теперь только по радио, если оно есть. Но эфир все так же выводил непреодолимые рулады помех. Вероятность посылки судна с донесением из рыбацких деревень из-за шторма считалась маловероятной. К тому же единственную гавань на острове, которую можно было использовать для этого при таком ветре, уже оккупировали мы. А не зная нашего места, искать под своим берегом японцы вряд ли будут, исходя из чего командование первой ударной группы надеялось на несколько часов относительной безопасности.

Однако довольно скоро показался очередной подозрительный пароход, пришедший на этот раз с запада. Обнаружили его опять с «Терека», ему же и приказали догнать и уничтожить. Но японец, не уступавший в размерах, как выяснилось в ходе погони, не уступал и в скорости. Да вдобавок был неплохо вооружен. В итоге сблизиться на дальность эффективного огня в условиях шторма оказалось невозможно. Бестолково нашумев, прежде чем осознали это, погоню прекратили и уже через час с четвертью вернулись на позицию, сразу пожаловавшись флагману. Ожидали «фитиля» от начальства, но удостоились лишь предельно лаконичного «ясно вижу».

Командованию было сейчас не до того. Это был второй достоверно обнаруженный противник, и ушел он в сторону пролива Урага, до входа в который всего двадцать пять миль. Возникло подозрение, что японцы каким-то образом информированы о нашем присутствии у Осимы.

Впрочем, нельзя было исключать и случайного его появления. Может, тоже укрыться хотел. Но даже если и так, то теперь-то благодаря ему о нашей стоянке в японских штабах будут знать уже в самое ближайшее время. Похоже – пришла пора прервать едва начатый отдых, о чем и объявил Небогатов на собрании своего штаба.

Однако нашлись и те, кто возражал, считая, что самураям теперь явно не до нас. Их предположение, что ускользнувший вспомогательный крейсер спешил к Йокосуке, где сейчас, вполне возможно, идет бой и, скорее всего, задействованы все силы, выглядело правдоподобным. Но, учитывая состояние моря и близость японских баз, это все равно не исключало вероятность появления не только вооруженных пароходов, но и вражеских минных отрядов.

В том, что учуяв такую жирную дичь, сыны Ямато не упустят возможности ее «укусить», сомнений не было ни у кого. Тем более что походя «пырнуть» кого-то в бок самоходной миной на почти не прикрытой стоянке они могли и попутно, так сказать, транзитом, не сильно отклоняясь от маршрута во время следования к главной цели и без потери времени. А рисковать не хотелось.