Текст книги "Проклятие скифов"

Автор книги: Сергей Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Да и сны потом снились чудные. Впрочем, зачем ему этот кусок золота? С червонцами сподручнее, на них он может что угодно купить или даже вернуться домой – теперь не с пустыми руками! Фекла, небось, дожидается, истосковалась. «Может, мое счастье там, а не здесь?» – подумалось ему.

Прохор открыл дверь и прошел внутрь темной комнаты – сощурившись, поскольку ослеп после яркого дневного света. Услышал позади шорох, и его рука дернулась к нагану, но было уже поздно. Ему заломили руки за спину и бросили лицом вниз, заставив почувствовать запах пораженных грибком досок пола.

Он ворочался, словно потревоженный медведь в берлоге, пытаясь сбросить с себя навалившиеся жилистые тела, пахнущие потом и ядреным табаком. Сделав неимоверное усилие, он смог встать на колени.

– Чего тут цацкаться с контрой!

И на него посыпался град ударов – били кулаками, сапогами, с размаху, вначале нервно и бестолково, куда попало, затем методично и выборочно, заставляя корчиться от боли. Он снова лежал на полу, пытаясь позой младенца в утробе матери защититься от безжалостных ударов в голову, по почкам, печени. Передние зубы вместе со сгустками крови он давно выплюнул, а удары продолжали месить его, словно хозяйка тесто, перед тем как посадить в печь. Когда его тело, отупев от боли, бесчувственное ко всему на свете, бессильно вытянулось на полу, его наконец оставили в покое. Его сознание было далеко, и только малая частичка мозга бодрствовала и не прекращала борьбы. Послушная ей рука дернулась и медленно направилась к карману, где была граната, но не добралась до нее, раздавленная громадным сапогом, будто таракан на подоконнике.

«Хрусь», – это хрустнули косточки фаланг пальцев и застыли, словно в мгновение замерзли.

– Вот гад! Хотел взорвать нас бомбой!

Его потянули волоком за ноги, оставляя кровавый след на полу. Затем под руки стащили по лестнице.

– Спасибо, товарищ Вера. Важного гада-григорьевца с твоей помощью обезвредили. При нем револьвер, бомба и золотишко оказалось. Думал, гад, сбежать к румынским боярам, да не получилось. От трудового народа не сбежишь – он всюду найдет и накажет.

Тут сознание окончательно покинуло Прохора, погрузив в тяжкое небытие. Очнулся он в битком набитой камере, возле его головы был лес ног – в щегольских лаковых и с дегтярным запахом яловых сапогах, легких штиблетах, ботинках, полуботинках и даже в тапочках. Вот эти красные тапочки ему были знакомы, но только он не мог вспомнить – откуда?

«Куда мне, сапожнику, управиться с такой уймой обуви?» – испугался он и попросил:

– Пить… пить…

– Разлегся, как барин, а ему еще пить подавай! – пробасили яловые сапоги.

– Зачем ему пить, если все равно конец? – согласились щегольские сапожки.

– Где ваше человеколюбие?! – разгневались ботинки, но пить не дали.

– Прохор Ефимович, водички пока нет, так что потерпите, – отозвались тапочки знакомым голосом, и Прохор вспомнил все.

– Как ты здесь оказался, Либерман? – прохрипел Прохор.

– По вашей воле – с Васькой вы некультурно обошлись, вот он и привел ко мне чека. Вас не нашли, так меня забрали. Хорошо, что не сильно били. Разорили вы меня, Прохор Ефимович. Все золотишко, богатство мое, забрали, вместе с вашим обручем. Не принес он мне счастья… Здесь бы только живым остаться. – Голос ювелира понизился до шепота. – Все время приводят и уводят. Приводят и уводят… Во дворе автомобиль заводят, чтобы выстрелы не были слышны.

Прохору вспомнилась дикая степь, пытавшийся убежать археолог с золотым обручем за пазухой. И другой археолог, убеждающий, что нельзя брать этот обруч, он накличет несчастье. «Может, и не оберег это был, а наоборот?» Затем в памяти всплыла Фекла, ее большие печальные глаза смотрели на него осуждающе, словно говоря: «Проша, почему ты не поехал домой? Что ты хотел найти? Ведь там все чужие, а здесь – свои. И я тебя так жду!» Наваждение ушло, и он снова оказался в битком набитой вонючей камере, с изувеченным, больным телом. «Еще не конец. Еще повоюем», – твердил себе Прохор, и сумасшедшая жажда жизни на время оживляла его истерзанное тело.

* * *

Стоя у расстрельного гаража, слушая неровное тарахтение заведенного мотора грузовичка, которое не могло полностью заглушить доносившиеся изнутри выстрелы, Прохор не верил, что через мгновение мир погаснет и он отправится в небытие. Что его там может ожидать – чаны с кипящей смолой, чем пугала его за непослушание бабка Анисья, или вечная темнота – его не волновало. Он был спокоен, как и раньше в минуты смертельной опасности, которых в его жизни хватало с избытком, по-прежнему веря в благополучный исход даже в этой безнадежной ситуации. Ведь он – Заговоренный!

Приговоренные к смерти раздевались донага, собственноручно раскидывая свою одежду по кучам: верхнюю – в одну, нижнюю – в другую. Они по очереди входили в гараж, длинный, как кишка, чтобы через несколько шагов получить пулю в затылок и свалиться бесформенной грудой. Чекисты спешили разгрузить тюрьму – деникинские войска были уже на подступах к Одессе. На фронт отправили даже расстрельную команду, и теперь ее работу по ночам выполняли сами сотрудники, дежурившие в здании ЧК на бывшей Екатерининской площади.

В эту ночь дежурил Свирид Коржунский, долговязый блондин, нескладный, слегка косноязычный, но очень исполнительный. Именно за это качество его выделил Реденс, отбирая себе сотрудников для «оздоровления» Одесской ЧК. Свирид просмотрел список арестованных и начал составлять расстрельную ведомость. Уничтожению подлежали все арестованные – само нахождение здесь доказывало их вину, вне зависимости от того, за что их взяли. Буржуазия и дворянство уже в силу своего социального статуса и происхождения должны быть уничтожены под корень. Свириду вспомнилась учеба в реальном училище и частые стычки с гимназистами, где чаще всего побеждали последние – сытые, холеные, в добротной одежде. Еще ему вспомнилось, как однажды с ним жестоко обошлись гимназисты – взяв «в плен», вымазали голову зеленой краской. Волосы ссохлись, и керосин не помог – пришлось стричься налысо, и из-за этого к нему надолго прилепились два паршивых прозвища: «Плешивый» и «Зеленый».

Составив ведомость до половины, Свирид выискал в списке арестованных фамилию Либерман и, несмотря на то что очередь того должна была подойти лишь послезавтра – расстреливали не более пятидесяти человек за ночь, – вписал ее. И не из-за того, что Свирид питал какую-то особую ненависть к старому ювелиру, просто он любил все делать аккуратно и был очень предусмотрительным и осторожным человеком. Во время обыска у Либермана некоторые ценности не попали в список изъятых вещей, а остались у Свирида. Он был не первым, кто занимался чем-то подобным, и не последним. Многие делали это не задумываясь и даже чуть ли не в открытую – за что и поплатились после приезда Реденса. Вернув украденные вещи, они отправились на фронт и лишь этим спасли себе жизнь. Надолго ли?

Свирид это проделывал более изощренно – оставив что-либо себе, он, расследуя дело, внушал арестованному надежду, но способствовал лишь отправке его вне очереди в расстрельный гараж. Следующим внеочередником оказался Толмачев Прохор – в этом случае больше значили эмоции, чем корысть. Этот григорьевец сбежал у Свирида из-под носа. Товарищ Сергеев [37]37
  Вениамин Сергеев (Бенедетто-Гордон), секретарь Одесской ЧК, оставленный для руководства подпольем, добровольно явился в деникинскую контрразведку и выдал подпольную сеть.


[Закрыть]устроил ему разнос за то, что он не догадался взять под наблюдение двери лавки ювелира. Свирид стоял вытянувшись, ни жив ни мертв, уже ощущая себя на фронте.

Четверо конвоиров выводили арестованных из камеры по пять человек, затем подводили к гаражу. Раздевшись, в чем мать родила, те группой отправлялись в гараж, где их ожидал Свирид и второй дежурный – Вихман. С наганами наготове сотрудники ЧК устраивали соревнование по стрельбе на скорость – ведь осужденных было нечетное количество. Побеждал то один, то другой чекист. Неточное попадание в затылок, когда казненный умирал не сразу, считалось промахом. На этот раз лидировал Вихман, опережая товарища по скорости и по точности, из-за чего Свирид нервничал, делал ошибки.

Когда подошла очередь пятерки, в которой были Прохор и Либерман, Вихман неожиданно предложил сделать небольшой перерыв – он захотел сходить в сортир, а уже потом продолжить соревнование. Свирид заволновался, ему вспомнился обыск у Либермана, когда тот тайком протянул ему золотой обруч, сказав, что это очень ценная древняя вещь.

– Пан чекист, этот золотой обруч дороже многих брильянтов из моего магазина – это древняя корона скифов. Возьмите ее себе и помогите мне выжить. Очень вас прошу, пан чекист.

Сейчас эти пятеро голых мужчин молча стояли, прикрывая руками срамные места, думая каждый о своем. Либерман, втупившись в землю, что-то шептал.

Затем он поднял глаза и встретился взглядом со Свиридом. Тот понял, что старый ювелир хочет что-то ему сказать, и подошел к нему.

– Пан чекист, я думаю, что эта корона не принесла счастья ни ему, – он кивнул на Прохора, – ни мне. Не принесет счастья и вам. Избавьтесь от нее – может, ваш Бог и помилосердствует.

– Бога нет! Оставь свою пропаганду. – Свирид оглянулся и увидел торопливо идущего Вихмана. Тот был бледен и взволнован.

– Белые высадили десант и прорвали оборону. Бои уже идут в предместье. Надо быстро драпать, а то вскоре поменяемся с ними местами, – Вихман глянул на голых мужчин.

– Чтобы этого не произошло, надо довести дело до конца. Или ты струсил? – Свирид насмешливо посмотрел на товарища.

– Хорошо, но только эту пятерку. Дальше, если хочешь, продолжай сам – мне жизнь пока еще дорога.

– Вводите! – скомандовал Свирид.

Повинуясь конвою, пятерка вошла в гараж, следом зашли чекисты. Через три шага они открыли огонь – на этот раз победителем вышел Свирид.

– Я пошел! – крикнул Вихман и выскочил из гаража.

Свирид подошел к расстрелянным, застывшим в разных позах, так, как их настигла смерть. Либерман был убит наповал, лежал с раскрытым в немом крике ртом, показывая кривые желтые зубы. Один, похоже, дышал. Свирид наклонился и увидел, что пуля попала ему не в затылок, а в предплечье. Это был григорьевец, из-за которого он получил нагоняй. Прохор открыл глаза и тут же попытался схватить чекиста, но тело после жестоких побоев его подвело, и тот успел отпрянуть. Следующая пуля попала Прохору прямо в лоб, и он застыл с широко распахнутыми глазами. Свирид поспешил выйти из гаража, охранников на месте уже не было – видно, и они узнали о прорыве белых. Тела расстрелянных некому было спрятать под брезент. Вдали послышались выстрелы, пулеметные дроби, сообщая, что деникинцы вошли в город.

Свирид зло чертыхнулся. Надо было еще забежать в дом, где он квартировал и где спрятал свое золото, но времени на это уже не было. Неужели оставить свое добро, с таким риском нажитое? Все начать с нуля? Жизнь важна, но если за душой ничего нет, то и она не в радость. Свирид решил рискнуть и направился к себе на квартиру.

3
1938 год. Киев

Младший лейтенант госбезопасности [38]38
  Звание соответствовало воинскому званию старший лейтенант.


[Закрыть]в упор посмотрел на сидящего напротив мужчину с одутловатым лицом землистого цвета и непрестанно трясущимися руками. Еще недавно этот долговязый капитан госбезопасности [39]39
  Звание соответствовало воинскому званию полковник.


[Закрыть], начальник отделения экономического отдела УГБ НКВД, был царь и бог, при встречах в коридоре нарочито не замечал его приветствий, в то же время зорко за всем наблюдал. Когда пришли его арестовывать, он громко возмущался, требовал дать ему позвонить то заместителю Председателя Совета Народных Комиссаров Косиору [40]40
  С 1928 по 1938 год – генеральный (с 1934 – первый) секретарь ЦК КП(б) Украины; арестован в 1938 г., расстрелян в 1939 г. Один из основных виновников голодомора.


[Закрыть], то Реденсу [41]41
  На тот момент нарком внутренних дел Казахской ССР, был женат на сестре жены Сталина Н. Аллилуевой; арестован в 1938 г., расстрелян в 1940 г.


[Закрыть], которого знал по работе в ЧК с 1918 года. С тех пор прошел месяц, и уже арестован Косиор, обвиненный в принадлежности к Польской военной организации; тучи сгустились и над Реденсом.

– С какой целью вы поменяли фамилию Коржунский на Коржунов? Вы хотели скрыть свои польские корни? Была причина это скрывать? Вы длительное время работали с Косиором – вы знали о его подрывной, антисоветской деятельности?

Задавая вопросы, на которые невпопад отвечал этот косноязычный человек, казавшийся даже меньше ростом с момента ареста, младший лейтенант листал его дело. Работал в Петроградской ЧК, затем его командировали в Одесскую губернскую ЧК оперативным комиссаром, затем был уполномоченным Киевской губернской ЧК, заведующим Белоцерковским уездным секретным подотделом Киевской губернской ЧК, начальником Особого отдела ВЧК 9-й дивизии внутренней службы, помощником начальника Отделения Киевского окружного отдела ГПУ. Не так много точек соприкосновения с Косиором, но то, что он специально изменил польскую фамилию и был рожден на территории бывшего Царства Польского, уже много о чем говорило.

– Василий Иванович, зачем вы так? У меня ведь не политическое преступление, а криминальное. Голова кругом пошла, вот и не удержался от соблазна. Признаю и каюсь, верну все до копеечки. Больше не буду упорствовать – все подпишу. Только не связывайте мое дело с делом Косиора – оно заведомо расстрельное, – жалобно попросил Свирид Коржунский.

– А мне так не кажется. Вот чем объясните, что вы не по чину были очень близки с Косиором? Что вас связывало? И неужели вы, чекист с таким послужным списком, не смогли рассмотреть в нем врага?

– Я ведь ни слухом ни духом не ведал, что Косиор – враг. У него же на лбу не было это написано!

– А вы подумайте, вспомните, пока я по-хорошему спрашиваю, а могу допросить с пристрастием, – с нажимом произнес младший лейтенант.

Свирид вздрогнул, понимая, что может последовать за этими словами.

– Прошу вас, не надо этого делать, – вновь жалобно попросил Свирид, затем, наклонившись, прошептал: – Я в долгу не останусь…

– Это вы что – мне взятку предлагаете?! – возмутился младший лейтенант.

Чекист не ожидал подобной глупости от своего бывшего сослуживца. «Неужели он допускает, что я могу продаться за деньги или еще за что?!» – мелькнула мысль.

– Это не взятка, а подарок, но такой, что вы… будете поражены. Ведь я ваше досье тоже читал. Знаю, что вы были преподавателем истории в киевском университете в царское время, а в органы попали уже после гражданской – поэтому у вас и чин такой невысокий, несмотря на ваши годы.

– Несмотря на мой чин, мы с вами находимся по разные стороны стола. – В голосе младшего лейтенанта зазвенела сталь. – Я запишу в протокол допроса, что вы предлагали мне взятку.

– Вы даже не спросили какую, – прошелестел голос бывшего сослуживца, и, похоже, у него прибавилось уверенности. Уверенности в чем?

– Да, надо знать, какую именно взятку, чтобы внести это в протокол.

– Корону скифского царя Скила, точнее, диадему!

– Что-о?!

– Золотую диадему скифского царя Скила, утерянную вами в июле восемнадцатого года!

Василий Иванович был потрясен и растерян. Уж этого он никак не ожидал и давно смирился с тем, что золотая диадема пропала навсегда. Воспоминания мгновенно вырвали его из действительности.

* * *

Для Василия, выросшего в многодетной семье сельского учителя, научная и преподавательская карьера была пределом мечтаний. Сколько он провел бессонных ночей за книгами в душной каморке, расположенной под самой крышей, в жаркие летние дни накалявшейся не хуже сковороды! Он завидовал товарищам по учебе, которым все давалось легко – и погулять в веселой компании до утра, и произвести впечатление своими знаниями на профессора Ольшанского, обычно ворчавшего: «Молодой человек, вот если бы вы еще к этому приложили немного труда, то цены бы вам не было. Вы талантливы, но талант – ничто без тяжкого труда, без него он исчезнет, испарится». А у него таланта не было, он это прекрасно понимал, стараясь подменить его упорством и аскезой во всем, что не касалось учебы. Регулярной, но мизерной помощи от родных на жизнь не хватало, и он стал по выходным пилить дрова, ограничивал себя в еде, к одежде относился с фанатической бережливостью – знал, что купить новую будет не за что. Товарищи над ним подшучивали, считая чудаком, но неожиданно именно из-за чудаковатости его стали замечать. Благодаря своему упорству ему удалось заявить о себе, правда, лучшим по успеваемости он не стал, но твердо держался в пятерке лидеров. Василий понимал, что этого мало, чтобы его оставили в университете на преподавательской работе, и он приложил максимум усилий, чтобы его заметил профессор Ольшанский. Услужливость Василия, постоянная готовность немедленно выполнить поручение сослужили свою службу, и профессор помог ему, сделав своим помощником. Профессор Ольшанский был маленьким тираном, помыкал им, но Василий пребывал на седьмом небе от счастья – первая ступень к исполнению мечты была преодолена, и теперь, как и прежде, будущее зависело от его упорства и трудолюбия.

Профессор тоже был доволен своим помощником – звезд с неба не хватает, но исполнителен, инициативен и, главное, надежен. Ольшанский ввел его в свой дом, представил жене и дочери от первого брака – четырнадцатилетней толстушке-сладкоежке с лицом, усеянным веснушками. Жена профессора – Эльза – произвела на Василия ошеломляющее впечатление. Это была женщина необычайной, утонченной красоты, присущей только брюнеткам. Поражали ее искрящиеся весельем голубые глаза, лукавый прищур и звонкий задиристый смех, а когда она говорила, в голосе ощущалась легкая хрипотца – это придавало ей некий шарм. Все ее движения были плавные, изящные, это было дано ей от природы и производило сильное впечатление. В ее нарядах всегда присутствовал голубой цвет, пусть даже в отдельных деталях, прекрасно гармонируя с цветом глаз. «Роскошная женщина, – охарактеризовал ее новый преподаватель Николай и добавил: – Наш профессор для нее староват». Василий одернул товарища, считая, что так говорить неприлично и некрасиво. Хотя в глубине души, несмотря на то что профессор был для него кем-то наподобие божества, он соглашался с Николаем – настолько супруги были разными. Пятидесятилетний профессор был низенького роста, страдал излишней полнотой и одышкой. Первый раз он женился поздно и рано овдовел. Второй раз стал под венец года два тому назад. Эльзе было тогда около тридцати. Неожиданно для себя Василий влюбился в нее, не понимая, как это могло произойти. По-видимому, основная причина крылась в том, что он был практически лишен женского общества, и Эльза была чуть ли не единственной женщиной, с которой он мог спокойно общаться. Преподаватели университета были семейными мужчинами и после занятий спешили домой. Василий свободное время проводил в библиотеках или в бесцельных шатаниях по городу. Изредка профессор в меркантильных целях приглашал его к себе на дачу в Пущу-Водицу, чтобы он развлек его молодую жену, так как ему надо было спешно заканчивать очередную монографию. Вот тогда в сердце Василия и зародилась любовь к Эльзе, но он старался ничем себя не выдать. Хотя порой ему казалось, что Эльза догадывается о его чувствах и это ее очень забавляет. Часто во время прогулок по лесу Эльза декламировала стихи о любви и всякий раз интересовалась у него, не увлекается ли он стихосложением, а получив отрицательный ответ, притворно огорчалась.

Однажды во время прогулки их застал дождь, зонт был лишь один, и она велела Василию идти рядом. Он шел, одуревший от счастья, в непосредственной близости от нее, вдыхая аромат ее духов, непроизвольно то и дело касаясь рукой ее тела, даже сквозь одежду горевшего огнем. Уже подходя к дачному домику, Василий заметил, что зонт не спас их от ливня, и полностью промокшая батистовая блуза женщины заманчиво прилипла к телу, обозначив груди, отсвечивающие розовым. Ночью ему приснилась Эльза, и он с ней вел себя фривольно. На следующее утро, выбрав момент, она лукаво спросила его, что с ним, почему он выглядит, как молодожен после брачной ночи с нелюбимой. Подобная вольность в ее устах была для него неожиданностью и натолкнула на размышления, после чего он, как бы это ни было ему тяжело, постарался с ней видеться не так часто. Если все же удавалось отправиться с Эльзой на прогулку, то говорил он сугубо об истории скифов, зная, что она на дух не переносит этого, и его стали реже приглашать на дачу и домой к профессору.

Началась война с Германией, и Василий чуть было не оказался в армии, но благодаря связям профессора его оставили в покое. Жену Ольшанский теперь звал не Эльзой, а Элизой и всем рассказывал, что под этим именем она была записана после рождения в церковно-приходской книге. Василий постепенно укреплял свои позиции в университете, фактически став правой рукой профессора. Археологическая экспедиция в одесские степи летом восемнадцатого года, где он был начальником, а профессор научным руководителем, по сути была его экзаменом на зрелость, и казалось, он был близок к успеху, к которому другие шли десятилетиями, – он открыл неизвестное захоронение скифов, отличающееся от других, обнаружил золотую диадему, возможно являющуюся символом царской власти у скифов, и это могло быть открытием мирового уровня!

Успокоенный уверенностью профессора, считавшего, что происходящая революционная смута в стране временна, а наука вечна, к тому же ученые нужны любой власти, Василий не заметил наступивших перемен, за что жестоко поплатился – золотые и серебряные предметы из скифского захоронения попали в руки бандитов.

Вернувшись в Киев, Василий сообщил профессору о находке и пережитых злоключениях, гибели Николая. Вначале профессор разбушевался, устроил Василию разнос за неправильные действия, но неожиданно сник, смолк, стал его избегать. Вскоре университет закрыли, и Василий оказался на улице – нечем было платить за жилье. Профессор вместе с красавицей женой уехали в Польшу, где думали пересидеть грозные события, а Василий остался один на один с суровой действительностью. Чтобы как-нибудь выжить, ему пришлось пойти работать подручным на пилораму. Тяжелая физическая работа забирала все силы, но спасала от мрачных дум – привычный мир обрушился, и Василий оказался никому не нужен. Редкие весточки из дому не внушали оптимизма – родителям было трудно, и они рассчитывали на его помощь.

Озлобленный на новые времена, Василий надеялся, что они недолговечны, и вскоре все вернется на круги своя. Он радовался, слыша об успехах войск генерала Деникина, особенно когда в Киев вошла Белая гвардия, и впал в глубокое отчаяние, когда те отдали город большевикам. В последний момент он чуть было не вступил в Добровольческую армию, и только страх, что придется стрелять, ходить в штыковые атаки, когда сталкиваешься с неприятелем лицом к лицу, удержал его от этого шага. От постоянного недоедания и тяжелой физической работы он постарел, выглядел намного старше своих лет, никто бы не поверил, что ему нет еще и тридцати. Вот тогда он и встретил своего бывшего студента, а ныне – красного командира. Тот сжалился над бывшим преподавателем и помог ему устроиться писарем в штаб полка – не хватало грамотных. Вот так получилось, что Василий, будучи сердцем с белыми, оказался в армии красных. Привычка доводить любое дело до конца, пунктуальность и исполнительность вскоре создали ему репутацию хорошего, знающего специалиста. Разгром войск Врангеля в Крыму послужил для него сигналом, что надо принять новую жизнь или погибнуть. Он выбрал первое и вступил в партию большевиков. Вскоре его отправили работать в ЧК, затем преобразованную в ГПУ НКВД. Вот так из фанатичного ученого-историка Василий превратился в следователя-чекиста, беспощадно борющегося с врагами советского строя.

– Откуда вам известно, что меня может заинтересовать эта диадема? – Взгляд у Василия Ивановича стал колючим.

– От Иванишина. Мир тесен, и события только на первый взгляд независимы одно от другого, беспорядочны и случайны. Каждое из них имеет свою цель и запланировано, причем не хуже, чем планирует ВСНХ.

Василий Иванович выругался про себя. Иванишин – его бывший коллега, с которым он сблизился больше, чем с остальными. Вечерами они часто играли в шахматы, после партии распивали традиционную «четвертушку». Однажды засиделись дольше обычного, и под влиянием нахлынувших чувств Василий рассказал о своей прежней жизни. Археология была уже далеким прошлым, и маловероятно, что когда-нибудь он к ней вернется.

Рассмеяться в лицо этому олуху, вертевшемуся как карась на сковородке, еще не знающему, что известно о его левоэсеровском прошлом и о полученных им от Троцкого именных золотых часах? Он проходил по делу о заговоре троцкистов, но можно его привязать к контрреволюционной Польской военной организации, раз он был так близок к Косиору. Второе предпочтительнее, и руководству понравится – оперативно прореагировали на разоблачение нового заговора врагов советской власти.

Василий Иванович не был настолько кровожадным, чтобы взваливать на невинного человека тяжкое преступление, влекущее за собой высшую меру революционной справедливости или четвертак лагерей, что равносильно смерти. На самом деле это было его тайной местью за разрушенное прошлое, за то, что не стал уважаемым профессором истории, имеющим свой дом, семью и достаток, а вынужден копаться в грязном белье тех, кто приложил свои силы к разрушению старого и построению нового. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» – пели они, а теперь, вызвав к жизни силы хаоса подобно тому, как неосторожно выпускают джинна из бутылки, сами стали жертвами насилия. Для них историческая наука – это политизированная цепь событий, которая требуется исключительно для выведения закономерности прихода настоящего, и им нужны лишь ученые, укладывающие ее в прокрустово ложе марксизма-ленинизма, отсекающее все лишнее. А ведь благодаря исторической науке уже можно увидеть будущее этого настоящего, ведь Великая французская революция отправила на гильотину вслед за королем и аристократами самих революционеров. Они, будто скорпионы в банке, старались как можно скорее уничтожить себе подобных, так как главная награда в этой борьбе – не революция с ее эфемерными целями, а получение власти. Василий Иванович упивался отведенной ему ролью. С одной стороны, он старательно выполнял свою работу, как того требовало руководство, с другой – мстил за несбывшиеся надежды. Он внимательно изучил дело Свирида Коржунова – у того были руки по локоть в крови – и подвести этого зверя под высшую меру считал делом справедливым и нужным.

Ему вспомнилась археологическая экспедиция, раскопки, несходящие мозоли от лопаты, мечты о будущем, вечерние чаепития с Николаем и его смерть. Николай не был похож на вора, но почему скифская диадема оказалась у него, а не среди упакованных находок? Нахлынувшие воспоминания, несмотря на их трагичность, оставили в нем ощущение, будто он прикоснулся к чему-то хорошему и доброму, к тому, что было несвойственно окружающему его миру. Он посмотрел на свои пухлые и нежные ладони, которые почти два десятилетия не знали тяжелой физической работы. Диадема из скифского захоронения была символом того времени, когда он работал не за паек и другие материальные блага и не из-за страха, а из желания сделать что-то важное, нужное людям, обществу. Василий Иванович понял: несмотря на смертельную опасность, он не сможет отказаться от скифской диадемы. Прожито полжизни, но самое значительное в ней было связано именно с этой находкой.

– Я подумаю, что можно сделать, – медленно проговорил Василий Иванович. – Насколько я знаю, у вас дома провели обыск и изъяли ценности на большую сумму.

– К счастью, короны это не коснулось, – выдохнул Свирид, и его глаза загорелись надеждой.

Его расчет оказался верным. Гнилое нутро интеллигентиков остается неизменным, какую бы форму они ни надели. И этот такой же – по его лицу было видно, что вспомнил былое и нюни распустил. Заглотнул крючок, теперь никуда не денется. «Эх, только бы вырваться отсюда! – подумалось ему. – Жизнь самое дорогое, что есть у человека, особенно когда за душой имеется солидный капиталец. Нашли в квартире большую сумму… Да это мелочи в сравнении с тем, что запрятано в тайниках! Пусть будет срок – лет пять, больше не дадут, если политику не пришьют. Отсижу. Может, удастся скостить и этот срок, ведь есть что предложить в обмен на свободу».

– Вы получите корону, как только я выйду отсюда… Или после суда.

– Я не верю, что она у вас есть! – Василий Иванович всем своим видом показывал, что недоволен предложенными условиями. – Вы блефуете! У вас нет скифской диадемы, а у нас с вами нет никакой договоренности!

– Как только я…

– Не считайте меня дураком! – вскипел Василий Иванович. – Отставить посторонние разговоры! Возвращаемся к допросу!

– Эта диадема завтра же будет у вас. – Свирид побледнел. – Я дам вам записку и адресок – там вам ее отдадут.

– Не знаю, стоит ли мне впутываться в это дело? – заколебался Василий Иванович.

– Стоит, стоит! – стал горячо убеждать его Свирид, а в его умоляющих собачьих глазах стояли слезы. – С моей стороны обмана не будет, но и вы меня не подведите.

«Это можно понять как скрытую угрозу. Не выполнишь обещанного – донесу на тебя», – так понял его Василий Иванович.

– Пишите записку – нынче же ее и отнесу. Угощайтесь. – Василий Иванович придвинул к допрашиваемому пачку папирос.

Свирид с облегчением вздохнул и захватил с собой в камеру пяток папирос из пачки.