Текст книги "Проклятие скифов"

Автор книги: Сергей Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

4

По указанному адресу на Зверинце, среди одноэтажных деревянных построек обнаружился солидный двухэтажный дом на четыре окна, с деревянным мезонином [42]42
  Надстройка над малоэтажным домом, полуэтаж.


[Закрыть]по центру. Во дворе залаяла собака, почуяв непрошеного гостя. Василий Иванович был в штатском: просторный серый плащ-балахон, под ним двубортный костюм мышиного цвета с галстуком в мелкий горошек. На голове у него была мягкая велюровая шляпа, в руке – потертый кожаный портфель.

На лай собаки вышел хозяин, высокий сутуловатый мужчина очень крепкого телосложения, в безрукавке-поддевке и помятых парусиновых штанах.

Василий Иванович слегка приподнял шляпу в знак приветствия.

– Прошу прощения, Инну Васильевну я могу видеть?

– Инессу? Она живет в мезонине. Сейчас Вулкана посажу на цепь и провожу вас к лестнице – она с тыльной стороны дома. Инесса у себя – в ее комнате горит свет.

Василий Иванович, поднимаясь по скрипучей лестнице, на глаз прикинул возраст дома – около ста лет будет. Странно, что сохранился после взрыва на пороховых складах Зверинца – тогда пол-Печерска пострадало, а ведь этот расположен недалеко от эпицентра взрыва, но выстоял. Раньше крепко строили!

Дверь мезонина оказалась добротной, дубовой, но звонка не было, и Василий Иванович постучал. Никакого ответа или движения за дверью, словно там никого не было. Только Василий Иванович вознамерился повторить попытку, как дверь неожиданно распахнулась. Ее не открыли осторожно, как сделал бы сам Василий Иванович, если бы не ожидал позднего посетителя, а распахнули во всю ширь – мол, заходите, пожалуйста, милости просим! Перед ним стояло чудо из прошлого – жена профессора Ольшанского, такая же красивая, с тем же лукавым прищуром глаз. Казалось, она вот-вот спросит: «Базиль, где вы столько времени пропадали?» Будучи натурой творческой, утонченной, любительницей живописи и большой поклонницей импрессионизма, однажды вглядевшись в лицо Василия, она торжественно произнесла:

– Вы вылитый Фредерик Базиль [43]43
  Жан Фредерик Базиль (1841–1870) – один из основателей импрессионизма.


[Закрыть]. Вот только бороды вам не хватает. Тот же рост, сложение и свойственная ему мрачность – он всю свою жизнь предчувствовал скорый конец.

– Эльза, что вы такое говорите! – Профессор укоризненно покачал головой. – Василий Иванович не мрачен, а озабочен теми задачами, которые стоят перед каждым историком-археологом, не удовлетворяющимся ролью простого статиста.

После того разговора Эльза-Элиза стала называть Василия Базилем, шутливо пояснив как-то, что не сомневается в его великом будущем.

– Элиза?! – воскликнул пораженный Василий Иванович.

– Что вам угодно, товарищ? – Молодая женщина недоуменно посмотрела на него.

Да, это была не Эльза-Элиза – ей около тридцати, а той сейчас уже далеко за пятьдесят.

– Я не Элиза. Вы, верно, ошиблись номером дома. – Молодая женщина по-доброму улыбнулась, непроизвольно с грацией поправляя волосы.

Теперь Василий Иванович видел, что и внешне эта женщина мало похожа на жену профессора. Разве только тот же цвет волос и глаз. Черты лица были совсем другие. У Эльзы они были тоньше, аристократичнее, и во взгляде читалось превосходство над окружающими. У этой женщины лицо было чуть круглее, черты мягче и взгляд открытый, добрый, излучающий теплоту. Сердце у Василия Ивановича дрогнуло – он был покорен, раздавлен и взят в плен одним только взглядом женщины, которая об этом и не догадывалась.

– Если вы Инна Васильевна Невструева, то я попал по адресу. – Василий Иванович приподнял шляпу и слегка поклонился.

– Да, это я. Прошу – входите, – улыбнулась женщина: незнакомец ее забавлял старомодными манерами.

Инна не могла знать, что этот на вид невзрачный, скромный и робкий человек является вершителем человеческих судеб, определяя, кому жить, а кому умереть. В ее памяти о прошлом страны сохранились лишь тяготы гражданской войны, и они ассоциировались с царизмом и буржуазией. Поэтому она принадлежала новому времени и верила в светлое будущее и в то, что оно вскоре наступит.

– Надеюсь, от чая не откажетесь? Из варенья есть только брусничное, и то оно – не моя заслуга.

– С превеликим удовольствием, сударыня. Буду премного благодарен. – Василий Иванович непроизвольно перешел на язык прошлого, от которого он, казалось, давно отвык, заменив его казенщиной, формализмом и газетными стереотипами.

Жилище этой женщины состояло из крохотной передней-кухоньки, комнаты небольших размеров – очень опрятной и уютной, часть ее была отгорожена ситцевыми занавесками, за ними, очевидно, была спальня размером не больше чулана.

– Вот как вы живете! – оглядывая помещение, промолвил Василий Иванович, не спеша переходить к делу. Он вел себя, словно был просто знакомым и пришел в гости. – Тесновато.

– Да что вы такое говорите?! Я снимала угол в коммуналке, где проживали двенадцать семей в семи комнатах – вот там была теснотища, хоть плачь. А здесь я роскошествую – одна в таких хоромах, правда, не так давно – с полгода.

– Это вам Свирид Коржунов помог получить квартиру?

– Вам что-то известно о Свириде Тимофеевиче? Вы от него? – с надеждой спросила молодая женщина и, будто вдруг лишившись сил, опустилась на табурет.

– Да, от него, – я следователь госбезопасности.

– Вы?! Простите, никогда бы не подумала…

– Почему?

– Мне кажется, что вы добрый, а там… – Женщина запнулась и покраснела. – Простите, я говорю глупости. Я могу чем-нибудь помочь Свириду Тимофеевичу?

– Ему – нет. А вот себе можете.

Василий Иванович жадно смотрел на женщину – он искал ее всю жизнь. Уже давно перешагнул за четвертый десяток, а все еще был холост. И вот с первого взгляда влюбился в любовницу негодяя! «Что она нашла в этом ничтожестве? Внешностью Коржунов не мог взять, так что же – купил ее за эту квартирку, больше напоминающую клетку для канарейки? Соблазнил дорогими подарками и ужинами в ресторане? Впрочем, это неважно. Чем с первой минуты она меня привлекла? Красотой? Были в моей жизни и красивее, да не в красоте счастье».

Василий Иванович смотрел на нее, и у него внутри все пело, бурлило, на душе было легко и свободно. Ему стало казаться, что знает ее очень давно и пришел сюда не за диадемой, а просто попить чаю с вареньем. Он понял, почему именно ей доверился Свирид, почему ее существование в своей жизни тщательно скрывал – ведь благодаря этому она не фигурирует в уголовном деле, распухающем с каждым днем. Этой женщине можно доверять даже в столь непростое время. Василий решил, что ни перед чем не остановится в стремлении завоевать ее любовь. Если этого не произойдет, значит, это очередная фантазия уставшего от жизни стареющего мужчины.

– Что вы на меня так смотрите? Чего вы хотите?! – с тревогой спросила Инна, поймав его взгляд.

Теперь он не казался ей странным и немного смешным, она почувствовала опасность, исходившую от него.

Василий Иванович постарался улыбнуться, чтобы успокоить ее, но у него вместо улыбки получилась кривая гримаса шута. Он с удивлением понял, что за ненадобностью разучился улыбаться. Помолчал, пытаясь взять себя в руки.

Предстояло вести тонкую игру, чтобы не спугнуть эту женщину, приучить ее доверять ему, делать то, что необходимо, и в то же время оставаться самой собой.

– Не бойтесь меня – я друг Свирида, а значит, и ваш друг. Мы с ним познакомились в гражданскую, а ныне нас таким образом свела судьба. – Он горестно вздохнул.

– Если вы его друг, то помогите ему! – обрадовалась Инна.

– Как? Совершить налет на тюрьму? Или переодеть его в свою одежду, а самому занять его место в камере? Подскажите! – У него мелькнула мысль: «Ради нее я пошел бы на все».

– Бог с вами! – Женщина перекрестилась. – Вы же следователь, значит, можете доказать, что он невиновен. Он и в самом деле невиновен!

– К сожалению, вы ошибаетесь, но я здесь не для того, чтобы убеждать вас в его виновности или невиновности. Против него есть много доказательств, и ни я, ни кто-либо другой ничего не сможет сделать. Свирид это прекрасно понимает, он послал меня, чтобы я спас вас.

– Меня?! – удивленно воскликнула женщина.

– Именно вас. Это единственное, что я могу для него сделать. Его дело ведет другой следователь. Тупое и грубое животное. Мне стоило больших усилий изыскать возможность пообщаться со Свиридом, скрасить его жизнь в тюрьме и при этом не вызвать подозрений.

– Его там… бьют? – Ее голос дрогнул.

– Он дал мне записку, совсем коротенькую, а остальное просил передать на словах.

– Дайте мне, пожалуйста, эту записку.

– Обязательно дам, но имейте терпение выслушать меня до конца. Свирид проходит по очень серьезному политическому делу – расстрельная статья.

– О Боже!

– Есть доказательства, свидетели, и ему уже ничем не поможешь.

– Неужели ничем? Помогите, пожалуйста, я все для вас сделаю! – И женщина опустилась на колени.

Василий Иванович силой заставил ее подняться.

– Но он думает о вас и… любит вас. – Последние слова Василию Ивановичу дались с трудом, и он даже кашлянул. – Ему будет спокойнее там… – Василий Иванович сделал неопределенный жест рукой, – если вы окажетесь в безопасности. В ближайшие дни к вам могут нагрянуть с обыском. Свирид вас любит, но он всего лишь человек и держится из последних сил.

– Боже мой! – еще больше побледнела женщина, и у нее на глазах появились слезы. – Что я должна сделать?

– У вас находится некая вещь Свирида, которую вы должны не просто передать мне, но еще и явиться с повинной.

– Что вы такое говорите?! – возмутилась Инна, и ее слезы мгновенно высохли.

– Как раз об этом и пишет Свирид в своей записке. Надеюсь, вы его почерк хорошо знаете.

И он, вынув из кармана маленький клочок бумаги, передал его женщине. Та прочитала раз, другой, недоверчиво посмотрела на следователя, достала из старенького буфета какую-то бумагу и сверила почерк. Василий Иванович был спокоен – записку Свирида он переписал, искусно подделав его почерк. Важно было соблюсти стилистику письма, узнать, как обращается тот к своей любовнице, чем заканчивает послание, не было ли договоренности о тайном, условном слове или фразе, подтверждающей подлинность написанного. Но все оказалось гораздо проще, и теперь только опытный почерковед-графолог смог бы определить, что новая записка – подделка.

Женщина вздохнула и отправилась за занавеску, чем-то зашуршала и вскоре показалась с небольшим, но очень тяжелым чемоданчиком – она его еле удерживала в руках.

– Вот он – возьмите. – И она с облегчением поставила чемоданчик на пол у ног Василия Ивановича.

– Вначале давайте посмотрим, что там внутри. Вы в него заглядывали раньше?

– Что вы! – возмутилась она. – Как можно даже подумать такое! – И у нее от обиды задрожали губы.

– Простите меня за глупый вопрос, я не хотел вас обидеть… У вас ключик имеется?

– Да, он в буфете.

Женщина достала ключ и открыла чемодан. Там лежали какие-то вещи. Василий Иванович сразу вытащил большую жестяную коробку из-под леденцов и раскрыл ее. Инна от неожиданности ахнула. В коробке лежали золотые кольца, броши, золотые царские червонцы и сторублевки.

– Золото… – ошеломленно проговорила она.

– Золото, золото. Оно предназначалось для закупки оружия. Как видите, Свирид не такой уж безгрешный. – Тут он спохватился. – К сожалению, я ничем ему помочь не могу. А вот вы с этим чемоданчиком явитесь ко мне послезавтра и напишете явку с повинной, мол, ничего не знали, не ведали, что в нем, так как ключика у вас не было. Мы чемоданчик закроем, а этот ключик на обратном пути от вас я выброшу.

Инна была поражена и испугана. Неужели Свирид, который так много сделал для нее хорошего, которого она любила, был контрреволюционером и готовил мятеж? Она гнала эти мысли прочь, уговаривая себя: «Он любит меня, и даже там думает обо мне, так как я смею думать о нем плохо? Он очень хороший, хотя был немногословен и иногда даже груб, но он искренне любит меня, и тому доказательство – приход этого человека ко мне».

– Простите меня за мою назойливость, но вы обещали угостить меня чаем…

– Вот какая я негостеприимная хозяйка! – Инна горестно вздохнула и вышла похлопотать у самовара.

Василий Иванович закрыл чемодан и спрятал ключ в карман. Почаевничав с полчаса, он отправился домой.

Его раздирали сомнения – не слишком ли он доверчив? Может, не стоило оставлять чемодан у Инны? А если он ошибается в ней, и она до послезавтра исчезнет вместе с этим золотом, а ему самому придется расхлебывать кашу, которую он же и заварил. Не проще было бы самому забрать чемодан, что он и предполагал сделать вначале?

Внутренний голос напомнил: но ты же хочешь спасти эту женщину!

* * *

Время для Василия Ивановича тянулось мучительно медленно, его продолжали грызть сомнения в правильности своих действий. Ведь в случае бегства Инны задуманный план разваливался, как карточный домик, и тогда ему угрожала бы опасность. Но в назначенное время опечаленная Инна пришла вместе с чемоданчиком и подписала протокол о явке с повинной, не читая.

Василий Иванович пригласил понятых и своего начальника отдела. В их присутствии вскрыли с помощью ножа замки чемодана и обнаружили внутри золото, на которое составили опись. Золото забрали в хранилище, а Василий Иванович вызвал к себе подследственного Свирида Коржунова.

Увидев на столе чемодан, Свирид сразу понял, что его провели:

– Ты возомнил себя очень умным?! Я уверен, что среди этих золотых вещей нет скифской короны!

– Вот явка с повинной твоей бывшей любовницы. Она, как истинный советский гражданин, узнав о твоем аресте, сдала вещи, которые ты хранил у нее. Вот опись вещей из чемодана, изъятых в присутствии понятых. Только никакой короны там не было! Ты думал меня, коммуниста, купить?! – заорал Василий Иванович и влепил Свириду пощечину. – Расследование твоего дела практически закончено! Конвой! Увести!

Коржунов начал писать жалобы, обвиняя Василия Ивановича в присвоении скифской короны. Но тот представил руководству заключение историков, специалистов по скифской культуре о том, что у скифского царя не было короны и что уже имел место конфуз и даже международный скандал из-за ее подделки. Василий Иванович имел безупречную репутацию, было известно, что он ведет очень скромный образ жизни. Полагая, что враги-контрреволюционеры горазды на всякие выдумки, лишь бы очернить честных работников, такое обвинение никто всерьез не воспринял.

Через неделю по решению «тройки», заседание которой проходило в бывшем Институте благородных девиц, Свирид Коржунов-Коржунский был приговорен к высшей мере революционной защиты – расстрелу. Через два часа после вынесения приговора его отправили в подвал. Без сапог, босиком, в одном исподнем, он спустился по холодным ступенькам, ощущая, как его сердце замирает от ужаса. Он был готов рыдать, ползать на коленях, целовать сапоги своих палачей – лишь бы остаться в живых. Ему вспомнилась Одесса и череда расстрелов, когда голые люди, без учета половой принадлежности, входили в гараж, чтобы остаться там навсегда. Вспомнилось, как одни падали будто подкошенные, других приходилось добивать. Затем конвойные укладывали трупы штабелями, прикрывали брезентом и уходили, чтобы вернуться с новой партией обреченных.

Страх вынуждал его что-нибудь делать: молить, убеждать, но тот же страх парализовал волю, не позволяя что-либо предпринять. Ему вспомнился старик ювелир и его предупреждение в отношении скифской короны. У него появилась уверенность, что если бы он не настоял на расстреле последней партии арестованных, когда беляки уже входили в Одессу, то не оказался бы сейчас в расстрельном подвале. Но время не повернешь вспять!

– Иди вперед! – грубо приказал сержант госбезопасности.

«Куда?! Ведь впереди стена!» – хотел спросить Свирид, но губы у него задрожали и он не смог вымолвить ни слова.

Он начал считать шаги. Один, два… На третьем шаге пуля из нагана пробила в его черепе аккуратную дырочку и застряла в мозгах, принеся ужасную боль, паралич дыхательных путей и лишь затем остановку сердца. Эта страшная боль терзала его бесконечно долго, и он успел осознать, что расстрелянные умирают не сразу, а в жутких мучениях, так как время в определенные моменты растягивается подобно резине.

***

Василий Иванович сделал все, чтобы спасти Инну, и его заступничество помогло – связь с врагом народа не повлияла на ее дальнейшую жизнь. Он продолжал ее навещать, помогал продуктами, советом, заботясь о ней, как о близкой подруге своего погибшего «товарища». Она привыкла к нему и даже радовалась встречам – ведь одиночество страшнее самого жестокого наказания. Через год она переехала к нему жить, и они расписались.

Иногда, когда Инны не было дома, Василии Иванович доставал из потайного ящика секретера старинный золотой обруч и любовался им. Он был доволен собой – благодаря ловкости, смелости и хитрости ему удалось сберечь для себя скифскую диадему. Ведь в тот вечер, пока Инна возилась с самоваром, он достал золотую диадему, обмотанную материей, из чемодана и вновь закрыл его на ключ. Диадему спрятал в портфель. Вскрытие чемодана в присутствии понятых сняло с него возможные подозрения.

Василий Иванович начал тайком посещать библиотеки и даже принялся писать научную работу о скифской диадеме – царской регалии, заранее зная, что никогда не решится издать этот труд. Иногда ночами ему снилась бескрайняя дикая степь и мчащееся по ней скифское воинство, несущее смерть. Он даже различал среди них их предводителя – царя.

Золотая диадема вызывала в нем противоречивые чувства. С одной стороны, он был безгранично рад, что владеет ею, и лишь сожалел, что не может продемонстрировать ее научному миру, с другой стороны, она внушала ему страх. Почему – он не знал. Почему-то он был убежден в том, что если бы Николай не примерил золотую диадему, то остался бы жив.

Часть 3
1992 год, Киев. Смерть пенсионерки

1

Леонид Павленко шел неторопливым, прогулочным шагом, хотя дел у него было невпроворот, как и положено следователю райотдела. Нет, ему не был присущ пофигизм в отношении работы, скорее наоборот. И не в том было дело, что через два месяца он выходил на пенсию и следовало готовить себя к иному ритму жизни. Причина была прозаическая – он страдал избыточным весом. Увлечение в молодости тяжелой атлетикой, в результате чего он нарастил внушительную мускулатуру, со временем стало его бичом. Образ жизни следователя, когда много нервничаешь, суетишься, неправильно питаешься, да еще отсутствие физических нагрузок, к которым организм привык, привело к тому, что к сорока пяти годам он нарастил не менее внушительный слой жира.

За острый ум и впечатляющие физические данные коллеги по работе прозвали его Ниро Вульфом, проводя аналогию со знаменитым частным детективом из романов Рекса Стаута. В отличие от своего знаменитого прототипа, у которого на побегушках был Арчи Гудвин, отличавшийся хорошей спортивной формой и крепкой головой, способной выдерживать удары любой силы, у Павленко помощника не было. Ему приходилось все делать самому и находить выход из всех положений. Вот и сейчас, когда в райотделе все оперативные автомобили оказались на выезде или в ремонте, ему к месту происшествия пришлось идти пешком. Можно было потянуть время и в конце концов дождаться транспорта, но у Павленко обязательность была заложена в генах, и он, ругаясь про себя, отправился в путь.

Улица Чкалова, куда ему требовалось попасть, находилась недалеко от райотдела, располагавшегося на Сквозной [44]44
  Название улицы изменено.


[Закрыть], но киевские горы – это сплошные спуски и подъемы! Хотя он шел неторопливо, все равно тяжело дышал и весь взмок от пота. Из-за сильного потоотделения он был вынужден стирать рубашки каждый день.

Дом, чего он и опасался, оказался старинным, без лифта, и ему пришлось пешком подняться на четвертый этаж. Как он ни сдерживал шаг, к окончанию подъема дышал, словно кузнечные меха, и ощущал неприятную мокроту, чуть ли не слизь, под мышками. Отдышаться ему не удалось – на лестничной площадке оказался дежурный участковый, майор Стеценко, куривший сигарету.

– Заходите, Леонид Петрович, – радушно пригласил он, выбросив сигарету и пропуская следователя вперед.

Павленко вошел в коридор и сразу заполнил все пространство своей огромной фигурой, нависая над сухоньким невысоким майором, словно гора.

– Рассказывайте, – буркнул Павленко, еще не придя в себя после тяжкого подъема.

– Хозяйка квартиры, Фролова Любовь Гавриловна, 63 года, пенсионерка, два дня не отвечала на телефонные звонки своей племянницы, Илоны Николаевны Фроловой, 21 год, учащейся Института культуры, проживающей в общежитии. Забеспокоившись, племянница навестила тетю и обнаружила ее мертвой. На тумбочке стояла пустая бутылочка сильнодействующего сердечного лекарства – фармадипина. На первый взгляд – самоубийство. Имеется и душераздирающее письмо, – участковый улыбнулся, – которое можно посчитать предсмертной запиской. В нем говорится, что после разрыва отношений с каким-то мужчиной жизнь ей стала не мила и она не хочет больше жить.

– Без лирики, майор. К твоему сведению, я читать умею.

– Предсмертная записка есть, каких-либо следов насилия на теле умершей при первоначальном осмотре не обнаружено.

– Выходит, обычная «скоропостижка», труп не криминальный. Вызов оперативно-следственной группы был лишним. Или тебя что-то смущает, майор?

– Племяшка прописана в этой квартире, а живет в общежитии. А здесь видишь, какие хоромы – три здоровенные комнаты, хоть на велосипеде катайся. У тетки больше никого из родственников нет. Брат ее, отец племяшки, лет пять как помер. Похоже, конфликтовала племяшка с теткой.

– Быстро ты все разнюхал и, похоже, уже выводы сделал. – Было непонятно, хвалит или осуждает Павленко участкового. – Но это не причина вызывать оперативно-следственную группу.

– Есть кое-что и посущественнее. Вроде бы покойница в день смерти была одна, а за тумбочкой у кровати я нашел лепесток розы – довольно свежий, не гербарий. Пыли там нет – попал он туда после уборки. Хозяйка была исключительная чистюля – каждый день чуть ли не генеральную уборку делала. В хрустальной вазе на столе – остатки воды, в мусорном ведре – обрезанные кончики роз и целлофановая обертка, а самого букета нет. Выходит, кто-то у нее был, и не исключено, что этот кто-то помог ей свести счеты с жизнью. Выводы делать не по моей части, а вот свое предположение я тебе подкинул. Теперь мозгуй, Леонид Петрович.

– Это не доказательство, – недовольно буркнул Павленко. – Может, кто и был, расстроил ее – разбилась любовь, как хрустальная ваза. Она тут же записочку черкнула и укоротила себе жизнь.

– С соседями я говорил. Те утверждают, что очень уж любила жизнь покойница и брала от нее все, что могла. Накануне с соседкой из квартиры напротив разговаривала – предлагала свою кухонную стенку почти задаром. Себе она собралась покупать польскую. Вела хозяйственную книгу, где расписывала все расходы. Там есть и телефон мебельной фирмы и сумма, причем немаленькая.

– Деньги у нее обнаружили?

– Да, есть – с избытком хватит, чтобы оплатить покупку.

– Выходит, если и помогли ей умереть, то не из-за денег.

– Как сказать… – Участковый ухмыльнулся.

Павленко прошелся по квартире – она в самом деле была огромной, довоенной постройки, с высокими потолками. Да и обстановка очень солидная – везде импортная мебель, а в спальне – большая белая двуспальная кровать и всякие там трюмо, тумбочки такого же цвета. Совсем не подходящее жилище для одинокой старушки пенсионерки. Все говорило о том, что здесь жила женщина, не считающая себя старухой, с неплохим достатком и ни в чем себе не отказывающая.

Хозяйка квартиры обнаружилась на кровати – одетая в нарядное платье, словно прилегла на минутку, не побоявшись измять и запачкать белоснежное атласное покрывало. В квартире везде царил исключительный порядок – краны в ванной комнате сверкали, вымытая плитка блестела, паркет, покрытый лаком, напоминал стекло – страшно было по нему ходить. И только хозяйка, лежавшая в платье на застеленной постели, вызывала ощущение дисгармонии. Павленко на своем веку достаточно насмотрелся на самоубийц и все же так и не пришел к выводу, что было между ними общего, кроме самого факта смерти. Одни пышно обставляли свой уход в потусторонний мир, словно совершали торжественный обряд, другие уходили буднично, будто шли на работу; для одних это был минутный, но роковой порыв, для других – заранее спланированное действие.

Лицо покойницы покрылось темными пятнами, челюсть отвалилась, открывая всеобщему обозрению неровные, с желтизной, зубы и сизый язык. Зрелище неприятное, но Павленко все же отметил, что она перед смертью прихорашивалась – пудрилась, румянилась, да и помада была не блеклая. На свои годы покойница не выглядела, лет десять, а то и больше, можно было скостить. Павленко вспомнил свою первую жену, балерину, – обеим были свойственны культ внешности и борьба с возрастом.

– Кем она работала до пенсии? – поинтересовался он у майора, тенью скользящего за ним.

– В театре, дежурной. Рассказывала соседям, что в молодости была артисткой, а потом что-то не сложилось, но с театром не захотела разлучаться.

– Замужем была?

– Нет. Но и нельзя сказать, что девица – мужиков у нее всегда было полно.

– Интересно… Замужем не была, работала на скромной должности, а квартира – полная чаша. На зарплату дежурной и пенсию так жить не выйдет.

– Да и возраст у нее такой, когда, пардон, платят мужикам и не рассчитывают на их деньги. – Майор хихикнул.

– Если мужики берут за это деньги, то они не мужики! – заявил Павленко и вспомнил, что его жена, балерина, заслуженная артистка, выставила его с чемоданом за дверь, а сама утешилась с молодцем на двенадцать лет ее моложе.

– Так что решили, Леонид Петрович? Будете копать или подмахнете заключение о самоубийстве? – с ехидцей поинтересовался майор.

– Я не дирижер, чтобы палочкой махать! – взъерепенился Павленко и тут же вспомнил, что за время супружеской жизни до него доходили слухи о шашнях его жены с дирижером.

«Что-то часто сегодня я ее вспоминаю. Не к дождю ли это?» – разозлился на себя Павленко.

– Гаишники тоже машут палочками, хотя и не дирижеры, – вставил майор, видно проверяя, хватит ли у Ниро Вульфа терпения выслушивать его выпады.

Но Павленко взял себя в руки. Он славился в райотделе своей невозмутимостью, благодаря этому качеству получил второе прозвище – Бегемот. До него дошел слух, что шутник Веревочкин из криминального отдела клятвенно пообещал выставить ящик закарпатского коньяка из старых запасов тому, кто сможет серьезно разозлить Ниро Вульфа. Пари заключили несколько человек, они на протяжении месяца должны были стараться вывести Павленко из себя, а иначе каждый из них по очереди должен будет повести Веревочкина в ресторан. До окончания срока осталось пять дней, и, видимо, майор был одним из тех, кто рискнул заключить пари с Веревочкиным. Павленко не хотелось подыгрывать ни одной из сторон, хотя он больше симпатизировал Веревочкину, своим участием в споре показавшему, что верит в непоколебимость его принципов. А Павленко этим очень дорожил, ведь в начале девяностых, когда расцвели буйным цветом бандитизм и спекуляция, многие сломались, изменили собственным принципам. Те, кто недавно провозглашал с трибун партийные лозунги, теперь с тех же трибун с воодушевлением хулят партию. Все эти перевертыши в очередной раз доказывали правильность аксиомы, что дерьмо в воде не тонет.

– «Скорая помощь» приезжала? Заключение о причине смерти имеется?

– Да, есть. Предварительный диагноз – отравление содержимым пузырька, что стоит на тумбочке. Может, вызвать криминалиста – пусть снимет отпечатки?

– Я сам это сделаю, – Павленко указал на свой «тревожный» чемоданчик. – У криминалистов запарка. Вчера была бандитская «стрелка», есть трупы. В газетах написали про ужасную бойню, увеличили количество трупов раза в три. Начальство дергают, вот и создали сводную бригаду из разных районов.

– Кто с тобой должен быть из ОУРа? [45]45
  Отдел уголовного розыска при районном отделении милиции.


[Закрыть]

– Дима. Пообещал, что задержится всего на полчаса. – Павленко посмотрел на часы. – Пока он в графике.

– Понятно, ты и криминалист, и оуровец. Мой совет: засучивай рукава и берись за эту племяшку. – Майор снова с ехидцей посмотрел на следователя, ожидая от него взрыва возмущения.

– Разберемся. – Павленко наклонился и достал из-за ножки стола шахматную фигурку лошади, вырезанную из кости.