Текст книги "Жаркое лето 1762-го"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ
На золотом крыльце сидели

Проснулся Иван оттого, что почуял: беда, он проспал! И сразу же открыл глаза и увидел, что уже и в самом деле сильно поздно. Но и, конечно, не темно еще, потому что в такую пору под Петербургом настоящей ночи не бывает, это же такая широта высокая, как им объясняли в Корпусе…

Только теперь было не до Корпуса! Иван быстро повернулся и увидел, что напротив него, за столом, сидит Семен. И Семена видно не всего, потому что его заслоняет большая бутыль. Даже очень большая, подумал Иван, на двоих столько нельзя. Особенно если ждешь вызова. Или…

А дальше было уже не до мыслей, так как Семен уже заметил, что Иван проснулся – и сразу просветлел лицом, повернулся к двери и велел:

– Митрий! Ты где пропал?

Митрий ответил, что он здесь, после почти сразу же вошел и начал накрывать на стол. Чего там только не было! И все это жирное, скоромное, мясное!

– Э! – весело сказал Семен, перехватив Иванов взгляд, а Иван уже сидел, смотрел на стол. – Один же только раз живем! А тут еще вчера послабление вышло. Посты отменяются, слышал? Царский указ! А пост какой? Петров! И он тоже Петр. Вот так! – А потом, наверное, на всякий случай, Семен повернулся к образам и перекрестился.

Иван был спросонья, молчал. Тогда Семен еще сказал:

– Да, это истинно так. Вчера было дано высочайшее указание Синоду, дабы отныне соблюдении постов было необязательным. Так ты это, небось, уже слышал. Тебя же тот твой человек чем сегодня потчевал? Литовским салом, я так думаю. И господин Клушин то же самое сказал.

Иван поморщился. Он не любил эту Семенову присказку про господина Клушина, который якобы все знает и все видит. Ат, каждый раз думал Иван, как весело, прямо хоть брюхо надорви! И он опять поморщился.

– Но это еще что! – опять заговорил Семен. – А в том указании еще и другое предписано: не осуждать грехи против седьмой заповеди. Ибо, там так буква в букву, «и Христос их не осуждал».

– Ну! – только и сказал Иван.

– Ну! – повторил Семен. – Ладно, пока что хватит. – И сказал уже Митрию: – Иди, проводи барина. Дай ему воды умыться, и холодной! А то он совсем со сна. – После опять повернулся к Ивану, сказал: – И это хорошо, что ты так выспался. Я нарочно велел не будить. А теперь чего? Теперь царь уже тоже за столом, не беспокойся! – Это он говорил уже в спину уходящему Ивану. После еще добавил: – Теперь про нас никто до самого утра не вспомнит. Да и нам же не обязательно всю допивать. Мы только попробуем и уберем.

Иван шел за Митрием и думал: Семен, похоже, уже крепко выпил. Или, может, тяжело ему, может, у него дома чего случилось. Закуски и бутылка, думал Иван дальше, уже умываясь, это, конечно, из дому, то есть из деревни, так, может, и какая весть тоже оттуда, вот Семен и расшумелся. А потом, когда Митрий уже подал ему полотенце, Иван, утираясь, подумал: седьмая заповедь, срам какой, Господи, прелюбодействовать дозволено, так, что ли? Хотя чего тут удивляться, думал он, возвращаясь к столу, оду на восшествие государя на престол кто сочинил? Не Ломоносов же и даже не Сумароков, а Ванька Барков, матерщинник! И вот теперь получай. А увидев стол и уже полные на нем стаканы, Иван совсем смутился и подумал: и тут еще это. Но все же сел за стол. Потому что жизнь, подумал он, есть жизнь, и Семен же это от души, и тут главное знать меру и вовремя остановиться.

И дальше сперва было так: они чинно сидели, неспешно выпивали и закусывали, Семен, что говорится, не гнал лошадей, а даже два или три раза напомнил, что Ивану завтра утром к царю. То есть Семен уже не был таким дерзким, как вначале, государственных дел не касался, и даже военных тоже, а больше рассказывал о своей тамбовской деревне, откуда к нему недавно приезжали его воры. Он их всегда именовал только ворами. Но все равно их любил и так и рассказывал о них – с любовью. То есть поначалу все было хорошо. Но потом, чем сильнее они углублялись в ту страшную бутыль, в которой, по словам Семена, была как будто бы обычная вишневая настойка, тем Семен стал все чаще и чаще замолкать и очень внимательно смотреть на Ивана. А Иван при этом ожидал, что вот сейчас Семен скажет ему о том, зачем его царь вызывает, Семен же здесь все знает. Или если не знает, то спросит. Но Семен об этом так ничего и не сказал, а вдруг начал вспоминать свою прежнюю службу у Румянцева и разные тогдашние бывшие с ним в походе случаи, и вспоминал их с радостью, хотя ничего особенно веселого в них не было. А потом вдруг сердито сказал, что вот зато здесь, то есть где он сейчас служит, нет ничего хорошего, да и откуда здесь такому взяться. Зачем, к примеру, мне карета, сказал он уже совсем сердито, мне и в седле было способно. После чего насмешливо добавил: у меня же геморроя нет, как кое у кого! Да и верхом, опять же, здоровее. Я понимаю, продолжал Семен, может, тут я перегнул, у тебя же курьерская служба и без возка тебе никак, тебе же нужно за четыре дня вон аж куда заехать и за четыре же обратно, господин Клушин сказал… Да и ладно этот Клушин, тут же перебил себя Семен, это же возок, а не карета, а ты еще вот чего не слышал. Это же сейчас все только об этом и говорят везде, эти болваны, что будто государь вот что задумал: всех придворных дам со своими мужьями развести, а потом опять переженить, но теперь уже по его, по государеву усмотрению. А чтобы, добавляют, подать им всем добрый пример, он сам первым со своей Катрин разведется и женится на Трактирщице!

Последние слова Семен сказал довольно громко, то есть уже совсем неосторожно. А слова эти были весьма не простые! Тут даже вся вишневая, если этому верить, настойка из Ивана сразу улетучилась. И он уже сидел как будто совсем трезвый – и молча смотрел на Семена. Семен тоже молчал. Иван вдруг захотел спросить, о ком это сказал Семен, но не решился. Они же были не в глухом лесу! А они были в Петерштадте, в офицерском доме, правда, в самом конце коридора и ночью. Но все равно они же были не мальчишки, и поэтому теперь молчали.

Но и долго молчать тоже глупо. Тогда Семен как будто ни в чем не бывало усмехнулся и опять громко сказал:

– А что, Иван, еще нальем? За поход! На Фредерикуса!

Иван кивнул. Семен налил, и они, звонко чокнувшись, выпили. После сразу начали закусывать, и Семен тут же, с полным ртом, заговорил:

– Вот такие тут дела, Иван. Гадкие люди, то бишь всякие грязные канальи, дошли до того, что стали Елизавету Романовну Воронцову, дочь благороднейших родителей и камер-фрейлину ея императорского величества Екатерины Алексеевны, именовать Трактирщицей. Какая низость! – гневно сказал он и тут же подмигнул. После спросил: – Ты ее видел? Нет? А зря! Это же очень, как это сказать, дама внушительная. Это не твоя Анюта. Это же вот так, – и он широко развел руки. – И так! – и он показал вверх, и тоже на сколько хватило руки. – Ну, и все остальное тоже очень величественно. Но люди злы, Иван! Люди начинают завидовать чужому счастью – и сразу начинают распускать всякие грязные слухи. Вот так и тут. Вначале трепали про то, что она трактирщица. Это значит, что дед ее, Иван Сурмин, держал трактир. Ну и что? Они что, сами никогда в трактир не ходили? Еще как! И, значит, ничего дурного в этом месте нет. Тогда они стали донимать ее иначе – стали уже про нее саму говорить всякое. Что государь ей неверен как будто. Что у него есть другие метрессы. Про Куракину слыхал?

Нет – помотал головой Иван, а сам подумал, что как это все нескладно получается, что раньше же Семен никогда про это разговоров не водил, а тут его вдруг как прорвало!

И тут Семен и в самом деле сказал уже совсем вот что:

– Куракина – вот где змея подколодная! Она же, когда по утрам от него возвращается, велит нарочно в карете гардины раздернуть, и еще сама из окошка высовывается. Это чтобы все видели, с кем он ночь переспал. И чтобы Трактирщица об этом тоже знала и не забывала. Что, разве не змея?!

Иван, не зная, что тут и ответить, только пожал плечами.

– Вот это правильно! – одобрительно сказал Семен. – Потому что, если с одной стороны смотреть, то она как бы змея. Но если с другой – тогда она наш благодетель. Потому что это же…

Но тут он вдруг замолчал, прислушался, после даже повернулся к двери, еще прислушался… И только уже после этого опять повернулся к Ивану, усмехнулся и сказал:

– Как будто Клушин за дверью стоит. И громко дышит!

Ивана взяло зло, и он спросил:

– А ты его хоть видел, этого Клушина?

– Видел! – сказал Семен даже как будто с вызовом. – А тебе не приведи Господь увидеть. – После хотел еще налить, даже уже взялся за бутыль, но передумал, убрал руку и уже очень негромко и каким-то очень нехорошим голосом спросил:

– А ты когда-нибудь бывал в Шлиссельбурге?

Иван в ответ только мотнул головой – нет, не бывал.

– А ты его хоть видел? – продолжал Семен. – Хоть бы издалека?

Нет – опять мотнул Иван.

– А я, – сказал Семен, опять негромко, – видел. И я там даже был. Да ты, наверное, знаешь об этом.

– Нет, – тихо сказал Иван. – Не знаю.

– Был! – повторил Семен. – В этом году. Три раза. – Помолчал, потом сказал: – Место очень какое-то странное. Или что там кругом пусто и низко, или еще почему, но там всегда холодно. Вот даже на прошлой неделе… – Тут он спохватился и сказал: – Ну да, было одно дело, ездил. С господином Унгерном. Такого знаешь?

Иван кивнул, что знает. Потому что кто же тогда Унгерна не знал! Это же был еще один, как и Гудович, царский генерал-адъютант.

– Знаешь, – сказал Семен очень сердито. – Ну, конечно! Это же вон какой большой человек. Это даже не Анрюшка, хотя они как будто в одном чине. Но Унгерн немец, понимаешь!

Иван молчал. Потому что, думал, что тут понимать, когда наш государь сам немец. А Семен опять недобро усмехнулся и продолжил:

– Вот мы с ним, с этим немцем, приехали, и встречает нас там уже совсем не немец, а просто наш человек, господин Бередников. Бередникова знаешь?

– Нет.

– И очень хорошо! – сказал Семен. – Потому что это тамошний комендант. Шлиссельбургский! А зачем нам такие знакомства? Это дурная примета. Но у меня, Иван, служба, я приехал туда по делу, мне нужно было проведать одного арестанта. Неважно, какого. А почему неважно? Потому что если ты узнаешь, что это за арестант, то уже завтра, думаю, сведешь знакомство с господином Бередниковым. Хоть я тебя от этого и отговаривал. Налить?

– Нет, – сказал Иван.

– А я все равно налью! – сказал Семен. – Потому что мне так хочется. И потому что… А! – вдруг громко сказал он. – Пустое все это. Это нас, Иван, не касается. Вот что касается тебя? Это Анюта и Литва, это я точно знаю. Ведь же твой человек зачем приезжал? Затем, чтобы ты испросил отпуск и поехал вместе с ним в Литву, в имение Великие Лапы, и вышиб там дух из господина Хвацкого. Это я правильно сказал?

Иван молчал. Тогда Семен продолжил:

– Ну и что ты так насупился, что в этом плохого? Так же и что в том плохого, что когда ты в прошлый раз, когда отсюда ехал, в Мемеле остановился и сколько ты там просидел в корчме? Три часа! Но после же нагнал! Доставил вовремя, и никаких тебе за это нареканий. Тем более ты почему сидел? Ты же дядю поминал, по дяде была годовщина. Чего ты на меня так смотришь? Не надо так смотреть. А надо знать, что ты царский курьер и поэтому блюдут тебя по-царски. Чтобы, не приведи Господь, ничего с тобой не приключилось. А теперь мы вот за это и выпьем – чтобы все у тебя, Иван, сложилось так, как тебе того хочется. И я, чем могу, помогу. Вот тебе крест на этом!

Тут Семен и в самом деле перекрестился. А после взялся за стакан. Тогда и Иван взял свой, и они чокнулись и выпили. Иван утерся и сказал:

– Смотрю я на тебя, Семен, и ничего не понимаю.

– Чего, – спросил Семен, – не понимаешь?

– А что ты за человек такой. И что у тебя на душе.

– Э! – насмешливо сказал Семен. – Вот тебя куда потянуло! Ну, это зря. Это к добру не приводит. Была тут у нас одна дама, тоже любила рассуждать. И еще даже книжки читала. Каждый день! А что с ней теперь? Вот, я опять про старое, про Шлиссельбург. Вот мы входим туда, это уже во внутренний двор, и вдруг я вижу, что у них там что-то строится. Какой-то каменный дом в один этаж. Прямо посреди двора. Нелепица! В прошлый раз, а я в прошлый раз был там в апреле, никакого дома не было. И я возьми и спроси: а это что, трактир, что ли? То есть как бы намекнул теперь сам знаешь на что. И Бередников, он это тоже сразу понял. И он вот так на меня глянул, после на нашего немца, на Унгерна, а после отвечает: нет, господин майор, берите выше. И тут наш немец на него как шикнет! И весь разговор.

Иван молчал. Семен очень сердито хмыкнул и сказал:

– Вот я и говорю! Но книжки – это что. А вот еще. Да, правильно! А то что это я тебе все про всякие гадости рассказываю? Давай я тебе про что-нибудь веселое расскажу, про радостное. Вот, к примеру, такое: у Павла Петровича, у нашего цесаревича, два месяца тому назад братец родился, а ты, небось, про это еще и не слышал. Братца назвали Алешей, а вот как по отчеству назвать, не знаем.

Сказав это, Семен опять насторожился, а после даже опять повернулся к двери. Иван мысленно перекрестился и подумал, что зачем ему все это, разве он об этом спрашивал? А Семен еще налил, но пить пока не предлагал, но зато опять заговорил – и опять про очень нехорошее:

– Барон прямо с ног сбился. Это я про Унгерна. Да и другим тоже хлопот не обобраться. А отчества все нет и нет. Потому что худо ищут. Раньше искали лучше. Вот когда у деда государева тоже некоторый конфуз случился, но не такой, конечно, братцев не было, а просто было одно баловство… Так сразу взяли голубя! И посадили на кол под царицыными окнами. Это я про Суздаль, про майора Глебова, который с Евдокией… Ну, ты понимаешь! И это же та Евдокия в то время была уже сослана в монастырь, и на ее месте была уже сам знаешь кто, а тут, еще при муже, уже принесла в подоле. Это я просто не знаю! Это…

Но тут он опять замолчал, прислушался, потом сказал:

– Вот, даже Клушин поперхнулся. Слышишь?

Иван прислушался, но ничего, конечно, не услышал. Семен строго сказал:

– Идут уже. – Потом еще: – Черт их знает, что это за место такое проклятое! А какое время, прости Господи! – А потом, повернувшись к Ивану, велел: – Вставай! Это к тебе! От государя!

ГЛАВА ШЕСТАЯ
Катрин

Так оно и было: сперва Иван услышал, как двое вошли в дом, оба были в драгунских ботфортах, потом они стучались в дверь и Митрий им открывал, потом они уже совсем вошли, то есть уже к Семену – и это, как Иван и ожидал, были голштинцы, офицеры. Тот, который был из них выше ростом, выступил еще на шаг вперед и по-немецки сказал, что им нужен курьер из армии. Иван встал и ответил, что это он. Голштинец улыбнулся и сказал, что он хотел бы точно знать, с кем именно он говорит. Тогда Иван представился по полной форме. Голштинец опять улыбнулся и сказал, что он как раз им и нужен и что они сейчас проводят его к государю. И добавил, что им нужно торопиться. Иван вышел из-за стола и, на ходу застегивая кафтан, пошел к двери. Там Митрий подал ему шляпу. «Я даже не оглянулся», – подумал Иван, уже идя по коридору. Хотя он знал, что тогда было бы: Семен бы ему подмигнул.

А что бы он еще мог сделать, думал Иван, выходя на крыльцо. Да и неизвестно, что тут нужно делать, думал Иван, идя следом за голштинцами. Голштинцы шли к воротам. Значит, царь в Большом дворце, думал Иван. Они прошли через ворота и пошли по парку. В Большом дворце, думал Иван, обычно собирается большое общество – меньше, чем на сто кувертов, там столов не накрывают. И, говорят, раньше там больше пили венгерское, а теперь больше бургонское. Ну и аглицкое пиво, конечно. И трубки, это обязательно. Дыму как при Кунерсдорфе. Вспомнив про Кунерсдорф, Иван поморщился. А что, думал он дальше, чему радоваться, бились как слепые в погребе, и это называется стратегия. А еще…

Но дальше вспоминать о Кунерсдорфе у него не получилось, потому что голштинцы вдруг повернули направо, на боковую аллею. Значит, застолье уже кончилось, думал Иван, царь уже вышел в парк и ждет его. Нет, тут же поправился он, это не царь его ждет, а это его ведут к царю. И ни на что хорошее ему там надеяться нечего, потому что было бы там что-нибудь хорошее, тогда никто бы про него не вспомнил. А так, опять же как при Кунерсдорфе, если под картечь или под ядра, так заезжай поэскадронно, милости просим! Но, подумав так, Иван тут же подумал и другое: а кто в обозе остался, так тех же ведь тоже порубили.

И тут они как раз пришли, то есть еще раз повернули и вышли почти к самой карете, на запятках которой стояли голштинцы. И тут же был конный эскорт, никак не меньше полувзвода. Да и сама карета была запряжена восьмериком. А что короны на дверце не было, так ведь и так понятно, чья это карета, подумал Иван, останавливаясь. Но тут все тот же голштинец сказал, что Иван должен садиться в карету, что там для него есть место. И что государь ждать не любит! Последние слова голштинец сказал очень сердито. Какая скотина, подумал Иван, но дальше думать было некогда, Иван открыл дверцу, поднялся в карету и сел. Когда он садился, он видел, что дальше по сиденью, а точнее, почти тут же, рядом с ним, сидит сам царь! И смотрит на него!

Но дверца тут же закрылась и стало темно. Трогай, крикнули снаружи по-немецки, и они поехали. Иван сидел болван болваном и смотрел прямо перед собой, потому что смотреть на царя было почему-то боязно. Тогда царь сказал – по-русски:

– А я тебя узнал! А ты меня?

Иван повернулся к нему и даже открыл рот, но не знал, что говорить. Потому что думал, что тут ни ответь, а все равно будет не то. Царь это понял, усмехнулся и сказал:

– Ладно, ладно. Можешь ничего не отвечать. Это я так. Это у меня такие шутки. – И продолжил уже по-немецки: – А ты не должен их пугаться. Разве я деспот? Деспот я или нет? – еще раз спросил он, уже очень настойчиво. У него даже глаза засверкали. Он был, похоже, крепко пьян.

– Никак нет, – сказал Иван. – Не деспот.

– Пф! – сердито сказал царь. – Никак нет! Как будто нет других слов, нормальных. Почему вы, мои подданные, не можете общаться со своим государем как с таким же человеком, как вы сами? Или я не человек?!

Иван молчал и думал, что это будет очень хорошо, если им ехать близко, а если далеко, то это будет не дорога, а настоящий Шлиссельбург. Царь это как будто почувствовал, пожевал губами и сказал:

– Ладно. Я вижу, это бесполезно. Но я все равно тебе верю, Иван. Я помню, что тебя зовут Иван. И я помню, каким ты был в выпуске. – Тут он даже засмеялся и сказал: – Мне даже доложили, кто твоя невеста. – И тут же поспешно добавил: – Но меня это не касается. Это твоя частная жизнь. Ты волен распоряжаться своей частной жизнью по своему усмотрению. Ты даже можешь мне служить, а можешь подать в отставку. Если у тебя мало ли какие дела в имении. Я же это тоже понимаю.

Тут он нахмурился и замолчал и стал смотреть прямо перед собой. Они ехали не очень быстро. Иван украдкой покосился на окно. Окно было задернуто гардиной. Царь скривил губы и сказал:

– Мы едем в Петергоф. Мог бы у меня спросить, и я тебе ответил бы.

Иван молчал. И царь тоже молчал. Теперь они оба смотрели прямо перед собой, как будто перед ними было что-то интересно, а не глухая стенка. Слышно было, как стучат копыта, и это все. Потом царь вдруг негромко засмеялся. Потом так же негромко, но уже совершенно серьезно, сказал:

– Это просто прогулка, Иван. Ничего ужасного или даже просто противозаконного я не замышляю. Мы никого не будем убивать. Мы же не варвары! Нет! – Тут он даже поднял руки. – Нет! – повторил он еще раз. – Мой великий дед был тысячу раз неправ, это я говорю, и я еще раз повторяю, он был неправ, когда так сурово обошелся с той женщиной, с той своей первой женой, которую ему навязали. Да, навязали, Иван! Он же ее не выбирал! Но и даже после всего того, что случилось, и это еще в те ужасные времена, он даже пальцем ее не тронул! А того негодяя казнили. Прямо у нее под окнами! Так поступать нельзя! Это… Нет, я не знаю даже, как это назвать! Это…

И тут он совсем замолчал, и даже закрыл лицо руками. «Господи, – думал Иван, стараясь не смотреть в ту сторону, – я ничего не хочу, не нужно мне никаких его обещаний, я только обратно хочу, к Семену, будем пить его настойку и говорить что попало…»

Но все было, конечно, по-другому. Царь убрал руки с лица, лицо у него было как будто опять совершенно спокойное, и он так же совершенно спокойным голосом сказал – правда, зато вот что:

– Хотя если рассуждать об этом здраво, то дед был совершенно прав. У него к тому времени была уже другая жена и были от нее дети. Поэтому с первой женой, равно как и с ее сыном, это я сейчас говорю о несчастном Алексее Петровиче, нужно было обходиться по всей строгости закона. Что и было сделано. Иначе говоря, мой великий дед был действительно великий человек. Чего уже, к сожалению, никак не скажешь о моей покойной тетке. Равно как и обо мне. Обо мне! – еще раз сказал он и как-то очень нехорошо рассмеялся. Потом так же спросил: – Ты когда-нибудь бывал в тюрьме?

– Нет, – тихо сказал Иван. – Бог миловал.

– А меня нет! – так же тихо, но очень сердито сказал царь. – Хотя, я сразу должен тебе сказать, ничего ужасного я там не увидел. Просторный двор, казармы, какие-то хозяйственные постройки. Может, свинарники или курятники. Не знаю, я не спрашивал. А самих казематов от входных ворот почти что не видно. Они очень низкие. А я был и в казематах, Иван! Нет, только в одном каземате. Мне нужно было видеть того, кто там содержится. И я разговаривал с ним. Я разговаривал, а он молчал. Все говорят, что он не умеет разговаривать. Он дикарь! Но это неправда! Я видел его глаза. И ты знаешь, чьи это глаза! И не лги мне, а лучше молчи! Тогда я буду думать, что ты ничего не знаешь. И что его, может, вообще нет на свете. А что, возможно и такое! Я часто об этом думал, Иван. Неужели, думал я, столько лет прошло, а с ним ничего не случилось и он до сих пор жив? И зачем? И… Нет! – вдруг очень сердито и очень громко сказал царь. – Эти мысли, если они даже были, не должны отвлекать нас от нашего сегодняшнего дела. А дело очень простое, Иван, – продолжал царь своим обычным голосом. – Мы же не варвары. Мы едем в гости, нас там ждут. Нам там будут очень рады. Мы там еще немножко посидим и выпьем. Ты что предпочитаешь пить?

– Полагаюсь на ваш вкус, – сказал Иван.

– Ха! – засмеялся царь. – Как мило с твоей стороны! – Тут он даже толкнул Ивана в плечо и опять засмеялся, потом отшатнулся обратно, отдернул гардину, глянул в окно и сказал: – Почти приехали. Катрин будет ужасно рада.

Вскоре карета и в самом деле остановилась. Иван посмотрел на царя. Царь одобрительно кивнул. Иван открыл дверцу и вышел. Следом за ним сразу вышел царь. Иван увидел, что они в саду, где совсем неподалеку, за деревьями, виднеется одноэтажный дворец. От дворца к ним уже шли караульные с фонарями. Фонари были совсем ни к чему, ночь же была довольно светлая, но порядок есть порядок, подумал Иван.

– Пойдем, пойдем! – сказал царь, трогая Ивана за рукав. – Уже и так поздно, Катрин будет ругаться.

И они пошли вперед, ко дворцу. Катрин – это его жена, царица, Екатерина Алексеевна, подумал Иван, едва успевая за царем, который шел очень широким шагом да при этом еще и раздавал приказания. Голштинцам говорил, чтобы они остались возле кареты, караульным велел смотреть в оба, лакею приказал будить хозяйку – он так и сказал: хозяйку, и это по-русски. И еще несколько раз – и это уже разным людям – повторил, чтобы немедленно накрывали на стол, а в последний раз прибавил, что он же с утра совсем голодный. Сказав это, царь засмеялся. И тут они как раз пришли. Перед ними распахнули дверь. Царь схватил Ивана за локоть и прямо ему на ухо громко сказал:

– Катрин у меня бывает очень злая. Но ты ее не бойся, нас же двое!

И после этого они вошли. А после почти сразу оказались в зале – в Парадной, или, что одно и то же, в Ассамблейной. Но об этом Иван узнал позже, а тогда он только поразился, какие высокие там потолки и что там почти что ничего не видно, потому что свечи еще только начали зажигать.

– Василий! – строго сказал царь, подзывая к себе одного из служителей. – Чтобы мигом! Три куверта! – И тут же спросил: – Где Катрин?

Служитель развел руки, не зная, что лучше сказать.

– Ладно, ладно! – сказал царь. – Живей! Я голоден. И мой товарищ тоже.

После чего он обернулся к Ивану и сказал:

– Ничего, ничего. Пускай побегают. Люди в атаки ходят, гибнут под картечью, а эти вон как разжирели. Государю рюмку поднести – это для них большие хлопоты. Но никуда не денутся, поднесут. А ты садись, Иван. Ты у меня в гостях, поэтому ты должен садиться первым.

Иван сел. Стол, стоявший там посередине залы, был как раз небольшой, всего на восемь персон. Царь и Иван сели один напротив другого. Царь откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу. А он, мы забыли сказать, опять был в голштинском драгунском мундире, это значит – и в ботфортах. Вот так он тогда сидел и время от времени, и это достаточно резко, поворачивал в разные стороны голову, наблюдая за тем, как лакеи накрывали на стол. Только однажды, когда из боковой двери выглянула заспанная женская голова, он сердито у нее спросил:

– Так где же это она?! – и даже сделал вид, будто собирается подняться.

Тогда голова торопливо сказала:

– Сейчас! Сейчас! Уже выходит.

Царь махнул рукой – и голова исчезла. Царь спросил:

– Ты чего такой мрачный? Почему вы все такие мрачные? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Жить нужно легко! Ведь же никому не известно, кому сколько отпущено. Может, ты завтра уедешь туда, если это, конечно, будет возможно, – уедешь, а там как раз начнется настоящее дело. И тебя чик! Или даже еще: ты же будешь следовать с царским письмом, а вдруг там какая-нибудь важная тайна? И братец Фридрих, или кто-либо еще, скажет своим людям: а мне интересно, а я хочу прочитать. И тебя опять чик! Или даже не ты, а я. Вот я сейчас вернусь обратно, разденусь и лягу спать. А господин фельдмаршал Миних, а он знает, как это делается, это он уже однажды делал!.. Или кто-нибудь еще, из молодых. А что! Я, Иван, прекрасно знаю, что они…

И вдруг он замолчал. И резко обернулся, и воскликнул:

– А вот и мы!

Иван тоже туда повернулся – и увидел стоявшую в дверях царицу. Он ее сразу узнал, потому что видел ее и раньше, только не так близко и одетую совсем иначе. А теперь она была одета просто, по-домашнему, но все равно держалась очень важно, нет, с достоинством. Иван вскочил…

– Сядь! – строго велел ему царь.

Иван растерялся. Царица ему улыбнулась. Иван поклонился.

– Эх! – в сердцах сказал царь. – Какой же ты холоп, Иван!

Но при этом сам встал и быстро подошел к царице, наклонился и поцеловал ей руку. А после взял ее за талию, повернулся, показал на Ивана рукой и сказал:

– Познакомься. Это Иван, мой боевой товарищ. А это, Иван, Катрин, моя жена. – И тут же спросил у царицы: – Я правильно тебя представил? Ты не обижаешься? Ты ведь еще моя жена?

– Питер! – сказала она со значением.

– Что? – спросил он, как будто ничего не понимая.

– Ты велел, чтобы меня разбудили, – сказала она по-немецки. – Это очень мило с твоей стороны. – После чего тут же спросила: – Твой товарищ понимает, о чем мы говорим?

– Да, конечно, – сказал царь.

Царица повернулась к Ивану, еще раз улыбнулась и сказала:

– Тогда будем говорить по-русски.

– Как тебе будет угодно, – сказал царь. – Сядем, Катрин, перекусим, – продолжал он, ведя ее к столу. – У меня же сегодня маковой росинки во рту не было. Это я правильно выразился?

– Правильно, – ответила царица, подходя к столу. – Только это не имеет никакого отношения к действительности, – продолжила она, садясь в то кресло, в котором только что сидел царь.

Царь сделал вид, что он ничего не заметил, и сел в другое кресло. И тут же хлопнул в ладоши. Вошел лакей и начал наливать вино. Начал он, конечно, с царского стакана.

– А мне кофе, – сказала царица. – Я по ночам не пью. Я не драгун.

И при этом посмотрела на царя, а после на Ивана. Иван был в драгунском мундире. А у царицы были внимательные, но совсем даже не строгие глаза. И все равно Иван почувствовал, как у него краснеют щеки. Царица покачала головой – покачала понимающе, а не с укором – и опять повернулась к царю. Царь молчал. Тогда царица спросила сама:

– Что это означает, Питер? Я же не думаю, что ты привел его только для того, чтобы пить водку.

– Мы пьем вино! – сказал царь.

– Это неважно, – сказала царица. – Но я же не дура, как ты уже однажды имел честь заявить. – И это было сказано уже очень сердито, но, правда, негромко. И так же негромко добавлено еще вот что: – Да, я не дура, Питер. Поэтому я напрямую спрашиваю: это что, арест?

– Что ты такое говоришь, Катрин! – воскликнул царь и даже осмотрелся. Еще сказал: – Какой арест! – И еще раз осмотрелся, и еще сказал: – Хорошо, что мы одни. А то что бы они о нас подумали?!

«Это он про лакеев, – подумал Иван, – а про меня он вообще забыл!»

Но это было не так, потому что тут царь повернулся к нему и сказал:

– Арестовать! Вот и разговаривай с такой. Да разве ей можно что-нибудь втолковать? И она всегда такая – злая и упрямая. Но! – тут же продолжил он уже опять веселым и беспечным голосом. – Но и еще раз но! Зато мы совсем другие. И мы никогда не вешаем носа. Потому что мы совершенно уверены в том, что в дальнейшем у нас все будет очень хорошо. У нас – это я имею в виду нашу императорскую фамилию. И вот за нее, то есть за нашу императорскую фамилию, за ее процветание мы сейчас и выпьем. И у нас с тобой, мой друг, уже налито. Надо налить и ей. Она тоже будет пить. Правда, Катрин?

Царица ничего не ответила. Она только как-то очень странно посмотрела на царя. Царь подмигнул Ивану и сделал знак наливать. Иван встал, взял бутылку и начал наливать царице. Царица смотрела на свой стакан и молчала. Иван налил до половины и остановился.

– Благодарствую, – сказала царица.

Иван поставил бутылку и сел.

– Зря ты садился, – сказал царь, берясь за свой стакан. – Потому что, – продолжал он, вставая, – мы сейчас будем пить за здоровье, я еще раз повторяю, императорской фамилии, а это можно делать только стоя!

И тут он высоко поднял свой стакан. Тогда Иван тоже встал, и тоже со стаканом. А царица продолжала сидеть. Но свой стакан она взяла. И при этом очень внимательно смотрела на царя. А царя это нисколько не смущало. Он сказал:

– Вот так же и тогда, когда мы праздновали заключение мира с моим братом Фридрихом, я тоже предложил такой же тост, и все встали, а она одна не встала. Но мы все равно выпьем. Как и выпили тогда. Иван!