Текст книги "Жаркое лето 1762-го"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
На высочайшую подпись

Говорят, что подземелья в Ропшинском дворце были устроены еще при его первом владельце, страшном князе Федоре Юрьевиче Ромодановском, которого сам царь Петр Великий опасался. Царь утверждал, что когда князь на него смотрит, то как будто крюк под ребро загоняет. Ну да это и неудивительно, ибо, как известно, привычка – это вторая натура, а князь Федор Юрьевич по долгу службы много лет заведовал печально известным Преображенским приказом, этаким пыточным тех лет департаментом, и это дело так любил, что даже у себя дома, в Ропше, в подземелье устроил тюрьму, в которой содержал особо дорогих ему преступников. Правда это или нет, никто теперь не знает, ибо после смерти князя никого постороннего у него в доме обнаружено не было. А вот подземелья и на самом деле открылись преогромные! И, что особо любопытно, от этих подземелий во все стороны вели подземные ходы разной длины и сохранности. Эти ходы оказались настолько сложны и запутаны, что до сих пор никому доподлинно неизвестна вся их протяженность, и это обстоятельство позволило кое-кому утверждать, что один из ходов ведет будто бы до самой Стрельни, а второй до Сарского. Но это, конечно, сильное преувеличение, ибо тот ход, который нам известен, заканчивается не так уже и далеко от дворца. Если вы хорошо помните тамошний парк и недавно выстроенный там фонтан Рушник, то вы представляете, о каком примерно месте я говорю. Рушник – это с одной стороны, а со второй…

Однако мы слишком отвлеклись. К тому же наш герой, то есть Иван, ровным счетом ничего этого не знал. Да он и самого Ропшинского дворца до этого ни разу не видел.

Правда, и на этот раз ему его увидеть тоже не пришлось. По крайней мере, снаружи. Потому что тогда было так: они все трое вышли из той горы хвороста и некоторое время шли лесом, потом – и это уже хоронясь – шли вдоль берега пруда и зашли в парк. Там его сиятельство вскоре велел остановиться, и они стояли, слушали, услышали барабан, это был сигнал к смене караула, и подождали еще. Потом его сиятельство сказал: пора! – и они пошли дальше. Шли гуськом, пригнувшись. Там было много кустов, идти было легко. Да и никто им там не встречался. После они, по знаку его сиятельства, опять остановились, а после, по его же знаку, легли. После немного проползли вперед, опять остановились и прислушались. Вокруг было совсем тихо. Тогда его сиятельство выпростал руку вперед и осторожно отвел ветку в сторону. Иван, а он лежал рядом с его сиятельством, увидел впереди себя, шагах в двадцати, грот, точнее, дверь в него. Дверь была красивая, решетчатая, а сам грот как будто бы ушел наполовину в землю, словно это очень древнее строение, еще с римских времен. А на двери был виден навесной замок. Но Иван знал, ему об этом уже было сказано, что замок перепилен, его просто берешь и снимаешь, входишь туда и идешь куда надо.

Но пока идти было нельзя, потому что рядом с гротом, шагах в каких-нибудь пяти, стоял солдат, преображенский гренадер. Его сиятельство смотрел на солдата и хмурился. Наверное, подумал Иван, это не тот солдат, которого они ожидали увидеть. И Иван правильно подумал, потому что тут его сиятельство повернулся к нему и сокрушенно покачал головой. А после сдавил себе горло пальцами и закатил глаза. Иван понимающе кивнул. Тогда его сиятельство повернулся в другую сторону, к Якову, и толкнул его в бок. Яков пополз от них в кусты. Полз Яков очень осторожно, солдат ничего не слышал.

А потом из тех кустов, куда уполз Яков, свистнула птичка. Солдат насторожился. Птичка еще раз свистнула, а после хрустнула ветка. Солдат сделал шаг вперед и даже выставил ружье. В кустах быстро-быстро зашуршало. Солдат – вод где дурень, подумал Иван – пошел к тем кустам. Подошел и стал рассматривать, что там. Как будто там жар-птица, сердито подумал Иван, или, еще подумал…

Но дальше додумать не успел, потому что солдат вдруг молча и очень быстро рухнул вперед, в кусты, дрыгнул ногами и затих. А потом и его ноги быстро заехали туда же, то есть их кто-то заволок туда. Яков, конечно, а не кто-то. И стало совсем тихо. Давай, тихо сказал его сиятельство. Иван вскочил и, пригибаясь к земле, подбежал к гроту, снял замок, открыл дверь, вошел, закрыл, высунул руку наружу, навесил обратно замок, закрыл дверь совсем – и осторожно, но как только можно быстро пошел вперед, по каменному полу, было темно и душно, дышать просто нечем, а он шел, держась правой рукой за стену, искал поворот, нашел его и повернул…

И, оступившись, упал. Сел, чертыхнулся и начал ощупывать вокруг себя пол. На полу ничего не было. Тогда он сдвинулся еще вперед, поискал еще и что-то нащупал. Это был фонарь. Тогда он стал искать дальше – и скоро нашел мешочек, в котором, как он знал, лежат трут и огниво. Иван развязал мешочек, после снял стекло с фонаря, добыл огонь, зажег свечу, вернул стекло на место, поднял фонарь и осмотрелся. Подземелье было, если можно так сказать, довольно ухоженное, Иван обычно видал худшие. Иван встал и поднял фонарь еще выше, после прошел вперед, увидел на стене условный знак, подошел туда, засунул руку в щель – и вытащил оттуда негнущийся холщовый пакет. Иван разорвал пакет и вытащил оттуда лист гербовой бумаги, развернул его, прочел: «передаю наследие свое сыну своему Великому князю Павлу Петровичу и благословляю его…» – и сразу же опять свернул, потому что стало страшно. Иван даже опустился на пол, сел, поставил фонарь рядом, убрал бумагу за пазуху…

И когда убирал, то почувствовал, как быстро-быстро бьется сердце. Он тогда сдвинул руку дальше и нащупал портмонет, подумал о лежавшем в нем колечке… И тут же подумал другое – что Анюта бы ему сейчас сказала: Янка, что ты делаешь, зачем мне те Лапы, мне же нужен только ты живой! И заплакала бы сразу, она это может. А он когда в последний раз плакал, подумал Иван, он уже и не помнит, вот как! И это правильно, и дядя Тодар всегда говорил, подумал Иван дальше…

Но тут же спохватился, что не до этого ему сейчас, а ему нужно спешить, ведь это же нешуточное дело: они караульного сняли! А если его скоро хватятся?! Да и там, на втором этаже, Ивана уже тоже, наверное, ждут! Подумав так, Иван поспешно взял фонарь, встал, осмотрелся и пошел вперед. Идти пришлось долго, потому что это только на чертежах всегда все просто, а на самом деле тут тебе и повороты, и ямы, тут и много всякого другого. Да и чем дальше Иван шел, тем теснее становился ход, а потом он еще начал раз за разом разделяться надвое, и нужно было не ошибиться, не свернуть куда не надо. А потом погас фонарь. Но это было уже в самом конце, перед скобами, поэтому Иван просто поставил погасший фонарь на пол, а сам полез вверх, по скобам. Скобы были крепкие, но узкие, сапоги на них сильно скользили. А после скобы кончились, Иван соступил в сторону, нащупал под ногой карниз и пошел по карнизу. Что было под карнизом, он не знал. А сам карниз был небольшой, длиной в сажени три, не больше. После него была площадка, по тамошним местам даже удобная, так как на ней можно было стоять без опаски – вокруг были стены. Иван остановился на площадке и прислушался. Откуда-то издалека будто бы раздался чей-то голос и сразу затих. Иван подождал еще, но голос больше не слышался. Тогда Иван стал шарить по стене – и нашарил крюк, вкрученный в один из кирпичей. Иван подергал крюк – и кирпич зашатался. Это хорошо, подумал Иван, значит, здесь все исправно. Значит, дальше будет так: нужный человек, скорее всего Маслов, перед ужином пойдет в кладовую, а это в том закутке, рядом с той известной комнатой, помеченной кружком, и в закутке у них шкаф с провизией, и колбасы там висят, и сундуки стоят, и прочее. И вот Маслов будет набирать провизию и стукнет, будто бы случайно, по этому кирпичу с той, с его стороны. Это условный знак, кирпич нужно сразу вынимать и делать уже свой условный знак. Тогда Маслов сует в дыру руку. В руку даешь бумагу. Рука убирается, Маслов уходит, ты ставишь кирпич на место и ждешь, когда тебе вернут бумагу.

Но с бумагой не так просто! Там же с ней будет вот что: Маслов возвращается обратно и как будто начинает собирать ужин. Но государь вдруг говорит: нет, я еще не голоден, оставьте меня в покое! И почему от нее нет письма? Почему она молчит?! У меня нет аппетита. Я напишу ей письмо, новое, я буду жаловаться на вас, дайте мне бумагу, дайте перо! Они засмеются и дадут. А если не дадут, тогда он начнет перед ними заискивать, говорить, что он на все согласен, он подпишет любые ее требования, только пусть она позволит ему поскорее выбраться из этого ужасного места, где его каждую ночь донимают страшные привидения замученных здесь людей, он готов хоть в Шлиссельбург, только бы скорей отсюда! И опять потребует бумагу и перо. И вот тут они уже ему это дадут. Он сразу сядет за стол, возьмет бумагу и начнет требовать теперь уже вот чего: чтобы ему не заглядывали через плечо, он не хочет, чтобы они знали, о чем он пишет государыне, потому что это, в конце концов, их семейное дело, и не нужно скалить зубы, граф Орлов! Какой вы, к черту, граф! Отвернитесь, я сказал! И Алексей Орлов еще сильней оскалится и демонстративно отвернется, скажет, что он плевать хотел на всю эту потеху и на тебя, урод! Вот как он ему ответит! И повернется к Маслову, а Маслов подаст ему полный стакан водки, Орлов поморщится, но тут ему один наш человек… Но как его зовут, его сиятельство говорить не стал, сказал, что какая разница, как его зовут. Да за такие деньги, он сказал, которые ему за это плачены, любой на это согласился бы! На что, спросил Иван. Да на то, ответил его сиятельство, что этот человек поднимет свой стакан и чокнется с Орловым, всего-то делов, и они начнут пить. А в это время Петр Федорович (так его назвал его сиятельство) быстро подпишет манифест, Маслов сгребет его со стола, спрячет себе под кафтан, а Орлов с тем человеком все еще будут пить, а Петр Федорович громко постучит пером в чернильницу и начнет писать примерно вот что: Мадам! Ваше величество! Если вы совершенно не желаете смерти… Ну и так далее, и это, конечно, по-французски, он же ей всегда пишет по-французски, так и теперь будет писать. А Орлов с тем человеком спросят закусить. Маслов скажет, что он мигом, и опять пойдет в тот закуток, сунет манифест в дыру, сорвет с крюка круг колбасы, пойдет с ним обратно, а там…

Но что будет там дальше, это Ивану уже совершенно неважно – Иван должен будет сразу срочно возвратиться, пока не хватились караульного. Вот о чем думал Иван, стоя на той площадке и прислушиваясь к голосам, которые теперь почти уже не умолкали. Но о чем именно там говорили, Иван не слышал. Как не слышал Иван и другого – шагов Маслова. То есть Маслов не шел и не шел! Что с ним такое случилось? Или его что, перекупили, что ли? Вот о чем уже думал Иван, потому что, как ему казалось, он стоит здесь уже очень долго, может, час, а может, и все два, у него же уже ноги затекли! А Маслова все нет и нет. А там, в известной комнате, разговор идет все громче и громче. И вот уже, Иван это слышит хорошо, государь почти кричит: канальи! А вот он еще что-то добавил, тоже очень громко, но не по-русски и не по-немецки, а по-французски, что ли? И эти ему в ответ уже тоже что-то кричат! Как бы не было какой беды! Подумав так, Иван не выдержал, рванул крюк и вытащил кирпич. И ему сразу стало все слышно. А слышно было вот что: вначале чей-то незнакомый голос очень громко и очень серьезно сказал:

– Довольно. Вы и вы! И вы, Петр Федорович, тоже! Вы тут не орите. Тут же не казарма и не голштинский трактир. А это царский дворец, между прочим.

– А я, между прочим, тоже царь! – в тон ему ответил государь.

– Царь! – повторил тот же голос. – Да какой ты царь! Ты немецкий урод, вот ты кто.

И тот голос рассмеялся. И еще кто-то рассмеялся вместе с ним. Зато еще один, уже третий голос, очень серьезно сказал:

– Господа! Господа! Так нельзя. И я вообще не понимаю, с чего все началось. Да с сущего пустяка. Не так ли, Петр Федорович?

– Нет, это совсем не пустяки! – ответил государь сердито, но уже не так громко, как прежде. – Это грубое насилие, а не пустяки. Я сказал, что я не хочу пить. А почему он меня заставляет?!

– Помилуйте, да разве я заставлял?! – удивился первый голос. – Алексей Григорьевич, вот вы, как бесстрастный свидетель, скажите: разве заставлял?

– Ну, не знаю! – ответил Алексей Григорьевич (Орлов – сразу узнал его Иван). – Заставлял! – Насмешливо передразнил Орлов. – Что-то я не узнаю вас, дражайший Петр Федорович. Или вот вам уже и наша водка поперек горла становится? Да-да, вот вам уже и даже наша водка не по нраву, вот до чего вы Россию не любите.

– Да при чем здесь Россия?! – воскликнул крайне раздраженный государь. – Я же про водку говорю.

– А водка русская! – вскричал Орлов. – Почему вы русской водкой брезгуете?!

– Да не брезгую я! Я же одну рюмку выпил!

– Ну так выпей и вторую, черт!

– Я не хочу!

– А перед ужином! Для аппетита!

– Какой аппетит? Она отравлена!

– Что? Как ты сказал?!

– Яд! Там яд! – закричал государь. – Вы хотите меня отравить! Негодяи! Я не хочу!

– Пей!

– Нет!

– Пей! Держите его!

– А!

– Держите! Дави!..

А дальше было уже совсем ничего не понятно. Крик там стоял просто невообразимый! И еще грохот был! Топот! Потом криков почти совсем не стало, да и грохот прекратился, была только одна возня какая-то. А потом и возня стихла. Потом чей-то незнакомый голос очень испуганно воскликнул:

– Господи! Как теперь быть-то?

Никто ему ничего не ответил. После Орлов мрачно сказал:

– А вот так и быть!

Потом тот самый первый голос, который все начал, спросил:

– А где этот Нил?

– Какой Нил? – спросили у него.

– Ну, его лакей, – ответил этот голос. – Мне, что ли, теперь с ним возиться? А я покойников боюсь.

– Не крестись! – строго сказал Орлов. – Он не православный был. Чего ты крестишься?! – И добавил уже грозно: – Чего ты крестишься, скотина?! А где этот дурак, подавало его?! А ну ищите! Время идет, а вы стоите, будто…

И добавил резко неприличное. Там тогда сразу затопали. Кто-то из них подошел к закутку. Иван сразу сунул кирпич в стену. Стало тихо. Иван постоял, перекрестился, после постоял еще, послушал, но уже ничего толком расслышать было невозможно… И вдруг подумал, что здесь уже ничего не поделаешь, а вот там остались Яков и его сиятельство, и их могут убить. Надо туда спешить! И он развернулся и пошел к карнизу, очень быстро.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Колечко

Идти обратно по карнизу было совсем легко. Так же легко было спускаться по скобам. А спустившись, Иван сразу наклонился, на ощупь поискал фонарь, нашел его и засветил, встал и пошел дальше. И довольно быстро, только один раз ненадолго сбившись, пришел к выходу. Точнее, самого выхода видно тогда еще не было, а это просто от него уже потянуло свежим воздухом, и Иван остановился и прислушался. Было совсем тихо, казалось, можно было идти дальше. Но что такое тихо, Иван знал хорошо – когда засада, тоже всегда тихо. А тут он еще и с фонарем, значит, взять его будет совсем легко, думал Иван, продолжая прислушиваться. И вот, думал Иван, он сейчас выйдет, и его сразу возьмут, обыщут и найдут манифест. И за такое сразу плаха! И не только одному ему, но и тому, кто этот манифест писал, и тому, кто его сочинял, и кто советовал, и также всем тем, кто об этом знал, но не донес. Подумав так, Иван присел, поставил фонарь на пол, открыл боковое стекло, после достал из-за пазухи манифест и поднес его к свече.

Манифест горел долго и плохо, потому что, во-первых, он был писан на плотной бумаге, а во-вторых, потому, что тяги там почти что никакой не было, Иван боялся, что свеча погаснет. Но не погасла, манифест сгорел весь. Иван разметал пепел, после загасил фонарь, убрал его к самой стене, встал и пошел дальше, теперь уже очень медленно, потому что ничего не видел. И ничего он тогда о манифесте не думал, и о Павле Петровиче не вспоминал, и ни о его отце, ни об Орлове, а только думал одно: надо скорей выйти, и чтобы его там никто не караулил!

Так оно там и оказалось: когда Иван наконец добрался до той решетчатой двери и посмотрел через нее наружу, то ничего подозрительного не увидел. И так же ничего особенного не было слышно, то есть ночь была как ночь – спокойная. Но все равно Иван еще сперва немного подождал, потом перекрестился, потом осторожно открыл дверь и, пригнувшись к самой земле, выбрался наружу, быстренько перебежал через поляну и сразу занырнул в кусты, в те самые, в которые вечером упал караульный. Но теперь там никого уже не было – ни караульного, ни Якова, – Иван присел там, затаился и опять прислушался. От дворца как будто бы шел шум. Ну еще бы им теперь не шуметь, очень мрачно подумал Иван. И он еще раз перекрестился, а после даже начал читать «Отче наш…»

Но тут вдруг от них ударил барабан, били неправильно, три дроби. Ох, прихватило же их, торопливо подумал Иван, вскочил и побежал по парку. Бежал и думал, как бы ему там не заблудиться, теперь же совсем темно, а он еще очень спешит.

Но тут прямо впереди, и не так уже и далеко от него, шагах, может, в трехстах, бабахнул ружейный выстрел! Иван сразу остановился. Впереди больше не стреляли, но зато там теперь слышались чьи-то очень громкие голоса. Иван сунул руку за пазуху, нащупал портмонет, а в нем колечко, после убрал руку и еще постоял, и хоть впереди продолжали кричать, он, еще раз перекрестившись, пошел туда, прямо на крики. Он шел осторожно, хоронясь. Крики впереди затихли, теперь там просто очень громко разговаривали. А потом и разговор затих, а просто был какой-то непонятный шум. Иван подходил к тому месту все ближе и ближе, он уже видел свет факелов между деревьями. Потом он уже видел солдат, их было с десяток, не меньше. Иван повернул в сторону и начал обходить солдат. Потом Иван зашел в кусты, и лег на землю, и пополз к солдатам. Он полз и смотрел вперед. Полз до тех пор, пока вдруг не увидел лежащего на земле человека. Это был его сиятельство. Голова у него была вся в крови. Она была прострелена, его сиятельство был мертв. Его труп лежал на траве посреди поляны. И там же, на той же поляне, стояли вольно и без строя с десяток солдат, все это были преображенцы, первый батальон, гренадеры. И с ними был их офицер, а перед ним стоял Яков без шапки. Офицер держал Якова за грудь, за рубаху, и тряс его как грушу. Яков молчал. Губы у Якова были разбиты в кровь, нос тоже.

– Скотина! – громко сказал офицер. – Отвечай!

Яков что-то негромко ответил. Офицер опять сказал:

– Скотина! – и ударил Якова кулаком по щеке.

Иван поморщился и подумал, что у него ничего с собой нет, даже засапожного ножа, и у Якова, наверное, тоже.

– Отвечай, кому сказал! – закричал офицер. – Куда вы его девали? Где он? Куда ушел? Когда?!

Яков опять ему что-то ответил и развел руками. Офицер опять его ударил. Иван зажмурился. Яков тут же громко крикнул:

– Господин офицер! Я не знаю! Господин офицер! Я… – и дальше уже что-то по-французски.

– Врешь! – еще громче крикнул офицер, не дослушав его. – Врешь! – и еще раз ударил, очень крепко. Иван открыл глаза. Яков теперь уже сидел на земле, закрыв лицо руками. Рядом лежал мертвый его сиятельство. А над ними обоими стоял офицер и очень гневно говорил:

– Заговоришь! Никуда не денешься! И твой приятель, если захочу, тоже не будет молчать! У меня и не такие говорили, а этот еще даже теплый!

И тут со стороны дворца послышался собачий лай. Там лаяла целая свора, и этот лай становился все громче и громче.

– О! – радостно воскликнул офицер. – Слышишь, скотина?! Вот сейчас мы и проверим, ты врал или нет! – и он обернулся на лай.

А Иван сразу вскочил и быстро пошел прочь, а потом побежал. Сзади слышался лай. Лай приближался. Иван бежал все быстрей и быстрей, он помнил – впереди мостки через ручей, вот к ним он и бежал. А добежав, вбежал в ручей и побежал по нему, пробежал по ручью, может, с сотню шагов и только после этого выбежал на его другой берег и побежал дальше вдоль ручья до самого пруда, там вошел в пруд, прошел там по воде тоже немало, потом вышел на берег и пошел уже по сухому, по лесу. А бежать он уже не мог, потому что совсем выбился из сил. Да и собачий лай стал тогда уже почти не слышен. Но Иван все равно шел, не останавливаясь. Только когда он уже совсем выбился из сил, тогда остановился, сел под деревом, закрыл глаза и сразу же заснул.

И тут же проснулся! Потому что совсем не спалось, голова просто огнем горела! И он пошел дальше. Шел он все медленней и медленней. Просто удивительно, как у него тогда силы быстро кончились. Вот просто вдруг не стало никаких сил, и все тут! Но он все равно шел. Шел только лесом, а через встречные дороги и тропки перебегал быстро, как волк по сторонам оглядываясь, и сразу забивался в чащу. И опять шел себе дальше. Уже ночь кончилась, стало светло, а он все шел и шел.

Вот только куда было идти? В город, он понимал, идти ему нельзя, Яков уже все сказал, у Якова язык как помело, да они и так, без Якова, все знают. Поэтому, думал Иван, у него осталось только одно место, но и это еще не известно. Но он все равно шел к тому месту, шел как можно быстрей, потому что понимал, что и этого места он скоро может лишиться. Но что было, думал он, то было, и он ни о чем не жалел. Жалел он только об одном: что обещал Анюте быть сегодня утром у нее, да вот теперь никак не получается. Ну да чего только в жизни не бывает! И так он шел и шел и наконец дошел до Стрельни и там опять до того самого трактира, вошел туда, нет, даже просто ввалился как пьяный, но тут же собрался с силами, встряхнулся, прошел мимо прилавка в глубину, туда, где потемнее, и там сел опять за тот же самый стол, за которым уже дважды сиживал! Сел, снял шапку, положил ее рядом с собой и осмотрелся.

Но так как время тогда было еще достаточно раннее, то народу там было немного. Люди сидели себе вольно, выпивали и закусывали и никакого внимания на Ивана не обращали. Иван повернулся к прилавку. Там стоял хозяин и, как это у них всегда заведено, протирал чистой тряпицей посуду. Иван полез в кошель, достал оттуда монету – кажется, пятиалтынный – и негромко постучал ею по столешнице. Хозяин отложил работу, вышел из-за прилавка и подошел к Ивану. Иван спросил один крючок и закусить. Хозяин кивнул и ушел. После пришел обратно и принес крючок и гречки с салом. Иван был очень голоден, он одним разом хлопнул крючок и начал быстро есть кашу. Хозяин стоял рядом, не уходил. Иван перестал есть и посмотрел на хозяина. Хозяин спросил: может, еще чего принести или просто повторить. Иван сказал:

– Нет, повторять пока не надо. А мне надо вот что. Рубль хочешь заслужить?

– Хочу, – сказал хозяин.

– Только смотри! – строго сказал Иван. – Я после вернусь и проверю. И если что, ох, тебе будет!

Хозяин смотрел на Ивана и ничего не говорил. Тогда Иван еще подумал и сказал:

– Это дело простое. Я только что из Петербурга. И я очень оттуда спешил. А у меня там осталась одна, понимаешь? И я ей не успел кое-чего передать. Так вот, у тебя есть кто-нибудь, чтобы туда сбегать и это снести по адресу?

– Смотря что снести, – сказал хозяин.

– Вещицу мелкую, – сказал Иван. – Колечко для одной девицы. Ну?

– Покажи, – сказал хозяин.

Иван сердито хмыкнул, полез за пазуху, достал портмонет, а после из него достал колечко и повертел его в руке так и сяк.

– Красивое! – сказал хозяин.

– Ну так! – сказал Иван. – И ты не бойся, оно не краденое, а это я его вчера в карты выиграл.

– Свезло тебе, – сказал хозяин.

– Ну! – только и сказал Иван. После спросил: – Так пошлешь кого? Ну, говори! И это за рубль серебряный. Рубль прямо сейчас!

Хозяин пожевал губами, обернулся и сделал вот так вот пальцем – поманил. И сразу из двери в кухню вышел мальчишка лет десяти, но все равно уже сильно похожий на хозяина. Хозяин сказал:

– Это Федька, мой старший.

– Добро, – сказал Иван. После показал Федьке колечко и сказал: – Слушай внимательно! Это колечко надо срочно отнести вот куда: Санкт-Петербург, улица Литейная, от вас по правой стороне, после шляпной лавки Расторгуева, там над дверью шляпы нарисованы, пройдешь еще три дома, дальше будет трехэтажный дом с белым высоким крыльцом, это дом бригадира Машкова, зайдешь за него за угол и повернешь во двор, первый отдельный вход, спросишь внизу Анюту, и когда она выйдет, ей это передашь, и больше никому, и скажешь: это от Ивана – и больше ничего не говори, сразу беги, понятно? И за это рубль серебром! А теперь повтори!

Федька повторил, ни разу не ошибся.

– Головастый! – одобрительно сказал Иван, после убрал колечко в портмонет и отдал портмонет Федьке. После полез в кошель, достал оттуда рубль, рубль был новый, с Петром Третьим, и передал его хозяину.

Хозяин взял рубль, рассмотрел его и усмехнулся. После сказал Федьке:

– Беги.

Федька сунул портмонет за пазуху и быстро пошел к входной двери. А Иван велел подать еще один крючок и еще каши. Хозяин кивнул и ушел.

Второй крючок Иван пил с расстановками. Вторую кашу тоже ел уже не быстро. Да и на душе уже было спокойно. И еще: ни о чем думать, а тем более вспоминать, не хотелось. Иван думал только об одном: этот допью и возьму еще третий, а там будет видно.

Но получилось по-другому: хозяин опять вышел из-за прилавка, подошел к Ивану и тихо сказал:

– Ваше благородие!

Иван вздрогнул, но головы не поднял, то есть сделал вид, что будто не расслышал. Тогда хозяин сказал так:

– Ваше благородие, они опять приехали. Это те самые люди, которые сюда уже третий раз приезжают и всякий раз про вас спрашивают, ваши приметы называют. Что им сказать?

Иван поднял голову и посмотрел на хозяина. У хозяина лицо было совершенно такое же, как и прежде, – оно не улыбалось и не хмурилось.

– Так! – сказал Иван. – Понятно! А где мое колечко?

– А про колечко вы не беспокойтесь, ваше благородие, – сказал хозяин. – Колечко здесь ни при чем. Колечко Федька отнесет, куда надо. А не отнесет, я ему голову оторву. Вот как на духу говорю!

– Благодарю, – сказал Иван.

– А эти люди что? – сказал хозяин.

Иван спросил:

– Где они?

– Во дворе.

– Тогда скажи: сейчас доем и выйду.

Хозяин развернулся и пошел, вышел во входную дверь, к тем людям. А Иван доел кашу, допил крючок, утерся, полез в кошель, выгреб оттуда все, что там было, и высыпал горкой на стол. После встал и даже не крестясь – потому что разве здесь открестишься?! – вышел следом за хозяином во двор.

Во дворе стояла здоровущая четырехместная карета, запряженная шестериком, а возле нее стояли офицеры гвардии. Никого из них Иван не знал, только одного Алексея Орлова. Орлов тоже сразу, конечно, узнал Ивана, радостно заулыбался и, выступая Ивану навстречу, воскликнул:

– Иван! Вот ты мне и попался наконец! А то я уже и не чаял с тобой свидеться! – И тут же добавил своим: – Обыскать!

Ивана кинулись обыскивать, а он стоял ровно и смотрел на Орлова. Орлов, и это теперь уже безо всякой улыбки, быстро спросил:

– Был там?

– Где? – спросил Иван.

– А! – хищно сказал Орлов. – Ну, ладно! Сажайте!

Ивану сразу завернули руки за спину, завязали глаза черной тряпицей и повели к карете. Вот и все, думал Иван, ну да и ладно, чего теперь себя корить, все равно ничего не изменишь.