Текст книги "Жаркое лето 1762-го"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Голуби и голубица

Так они гнали версту, может две, а после Семен сказал, что хватит, потому что мало ли что у них сегодня еще будет. Иван придержал лошадей, и они побежали рысцой. А Семен, было слышно, достал из-под сиденья погребец, налил первому Ивану и подал, сказал, что это за Анюту, а то она, небось, заждалась. И добавил: пей скоро! Иван скоро выпил. Это хорошо, сказал Семен, это верная примета, значит, скоро встретитесь. После налил еще, что-то пробурчал себе под нос и с расстановкой выпил. Так они еще проехали, Семен еще два раза наливал и становился все веселее. А после вообще заговорил. И разговор его был вот какой:

– Могло и хуже кончиться! А так все хорошо. Это, конечно, странно, даже просто непонятно, чего они его обратно повезли. Но главное, что не с собой. Тогда бы как оно могло бы быть? Вот бы привезли они его, тайно, конечно, а после как бы неизвестно откуда, будто как из-под земли, пошел бы по столице слух: а Иоанн-то Антонович жив, и он-то не скуден умом, а он, напротив, им крепок! И он-де веселого нрава и ни на кого из нас гнева за прошлое не держит… Ну, это для простого, подлого народа, конечно, басня такая. Про доброго царя, они про это любят. Что сидел тридцать три года сиднем… Тьфу! Двадцать лет сидел в Шлиссельбурге на собачьей цепи, а ныне это брось! Ныне всем скоро воля будет! А пока воля только ему. И как он нашей матушке-государыне глянулся! Какая пара: голубь с голубицею! Эх, надо бы налить за это!

Семен замолчал и забряцал стаканчиком. А Иван через плечо сказал:

– Так какая они пара, если она и так уже замужем. И муж, слава Богу, жив-здоров.

– Да! – мрачно сказал Семен. – Твоя правда. Есть такая досада. Ну так они никого оттуда и не повезут. То есть с собой не повезут. Но и в Кексгольм же тоже никого не повезли! – продолжал Семен уже просто сердито. – Что у них там такое случилось? Почему там не заладилось? Гони, Иван, гони!

Иван погнал. Семен немного помолчал, после опять заговорил:

– Но если Иоанна опять в Шлиссельбург, то Питера тогда куда? Не сидеть же ему век в Ропше! Вот чего мы не знаем, Иван: не знаем, что они затеяли с Питером. И вот где наше главное: в Ропше. Не надо было сюда ездить вообще! Я так ему и говорил, что не надо! А надо, я говорил, в Ропшу, и Ивана к нему подослать, это значит тебя, он же тебя жалует, и ты бы ему дал манифест, он подписал бы, и мы сразу обратно, и он, Никита, сразу бы в Сенат, и там, чем пустыми руками размахивать, предъявил бы: на, Неплюев, зачитай! И Неплюев зачитал, и эти бы одобрили. А Разумовский вывел бы измайловцев, а Трубецкой – преображенцев. И что? И пусть бы они тогда здесь миловались, тешились, а прилетели бы обратно, голуби, а у нас уже сокол сидит, соколенок. Так нет! Убоялся Никита! Заробел, прямо сказать. Невоенный человек, чего и говорить. А мы, военные, теперь расхлебывай. А тут еще мало чего!

И тут Семен замолчал, после возок резко дернулся – это, понял Иван, Семен встал и оглянулся назад. После он так же тяжко сел и сказал, что надо поспешать. Иван погнал еще скорей. Тогда Семен сказал:

– А перед деревней придержи. Через нее проедем чинно. Вдруг они там кого оставили присматривать?

Иван молчал. Лошади бежали хорошо. Скоро будет деревня, подумал Иван. И только он так подумал, как сразу же, за поворотом, увидел рогатку, а при ней несколько солдат с сержантом.

– Эх! – громко воскликнул Семен. И сразу же велел: – Гони, гони, Иван!

А эти уже подскочили, расхватали ружья. Сержант поднял руку. А Иван огрел вожжами лошадей, еще огрел! И засвистал, затикал! И даже привстал на козлах! Сержант крикнул, ахнул залп! Пули завжикали! Рогатка опрокинулась! Лошади скакали дальше, Семен смеялся и ругался очень грязно, Иван хлестал вожжами, сзади еще ахнули! И еще раз мимо, остолопы! Учишь таких, учишь, а все без толку, думал Иван, не преставая хлестать лошадей, а порох казенный, не жалко, а из своего бы лучше целились! Семен сзади крикнул:

– Садись!

Иван сел и намотал на руку вожжи, после оглянулся. Рогатки видно уже не было. Семен сказал:

– Живые, Ваня! Оба! А мне такой был гадкий сон! И я их как увидел, так сразу подумал: это моя смерть стоит. А вот и не смерть!

Иван сказал:

– Теперь будет погоня.

– Не обязательно, – сказал Семен. – Они же не знают, кто мы такие. Может, мы просто разбойники, душегубы какие-нибудь, конокрады, а никакие не сам знаешь кто. И, потом, откуда им погоню брать? Эти, на рогатке, были пешие, такие не годятся. А отнимать кого от высочайшего эскорта, это, знаешь ли, дело опасное. Потому что вдруг нас здесь таких много, за каждой елью? И тогда только эти за нами, как остальные наши – сразу на нее! И от голубицы только перья полетели! Нет, брат, так не бывает. И поэтому перед деревней придержи, пусть они и дальше думают, что мы не по их душу. Ехай!

И они еще проехали, а после, придержав лошадей, миновали ту деревню. Это Ириновка, сказал Семен, теперь ровно тридцать верст осталось. Помнишь, ты царицу эскортировал, тут же добавил он, так вот там тоже было ровно столько же. И как вы славно приехали! Вот так и нам сейчас бы.

Но так не получилось. А было вот как. После Ириновки они опять погнали, хоть за ними никто и не гнался, а потом, когда подъехали к еще одной деревне, там где господский дом (и не тот, который там сейчас, а еще старый, одноэтажный), то от него к дороге кто-то побежал, размахивал руками и показывал, чтобы они его подождали. Но они, конечно, ждать не стали, а даже немного прибавили. Тот стал кричать, тогда они еще прибавили. Тогда тот повернулся к дому и стал кричать уже туда. Тогда Иван начал хлестать уже нешуточно. И правильно сделал, потому что не успели они еще перевалить через пригорок, как уже увидели, что из того дома, от Всеволожских, выезжают две тройки одна за другой.

– Дай теперь я! – сказал Семен, вставая. Как будто бы Иван устал! Но Иван не спорил, они поменялись, и теперь правил Семен, а Иван сидел сзади и время от времени оглядывался, наблюдая, не показались ли те тройки, та погоня.

Но пока все было хорошо. И оставалось уже совсем мало, они уже даже миновали Ржевку, и там их никто не сторожил, не окликал, и они уже опять погнали. И уже даже так тогда все казалось ловко и складно, что Семен опять достал стаканчики и они два раза приложились, после Семен сказал, что те тройки, может, были не за ними, а за голубицей, и они туда поехали, в ту сторону.

– Потому что кто мы им такие, Иван! – сказал Семен в сердцах. – Да никто совсем, вот как! Это же мы только думаем, что мы все решаем. Вот как сейчас у нас было: вышли измайловцы, вышли преображенцы, стали кричать: этого долой, а эту возвести. Так не про себя же думали, а про него и про нее. И Никита Иванович это быстро сообразил! И он уже не говорит про конституцию, про две палаты или про свободу слова. Потому что – что такое конституция? Кто ее видел? Никто! И мало этого – и видеть не желает. Не доросли мы еще до нее. Вот, может, только наши внуки, и уже при сыновьях Павла Петровича, эти уже могут чего-то захотеть. И вот уже тогда они выйдут на площадь, например, перед Сенатом, и скажут: давай конституцию! А Павла Петровича сын – скажем, Александр или пусть даже, скажем, Николай – на это сильно разгневается. И скажет: ах, вам конституция надобна? А картечи не желаете? А ка-ак даст по ним залп! Они ка-ак побегут! И на Неву, на лед! А он еще раз – по льду! Вот такое вот побоище потомкам в назидание… А это что там такое?

Иван оглянулся и увидел, что это опять те две тройки. Они скакали очень быстро, как во сне, когда нет никакого спасения.

Но Семен сказал:

– Ишь ты! Ну, тогда ладно! Тогда кривая вынесет! Не унывай, Иван! Уйдем!

И он стал еще, еще нахлестывать. А до города, до первой городской рогатки, оставалось, может, версты три. Ну, или четыре, не больше. Семен хлестал. А Иван сидел, оборотившись на погоню, смотрел на них во все глаза и думал: хоть бы колесо у них слетело, что ли! Или занесло бы их! Или еще чего! А после опять про колесо, про занесло, про упряжь, про возницу…

И вдруг первая тройка как рыскнет! Как резко завернется в сторону! А возок как занесет вперед – и поперек поставит! А вторая тройка лошадьми в него! Хряск! Грохот! Крики, ржание! И пыль, пыль столбом поднялась!

– Семен! – крикнул Иван. – Смотри!

Семен оглянулся. И даже невольно придержал своих. А там, у них, кто-то уже поднялся, бегал, кто-то кричал, командовал. Да и всякой другой суеты там было предостаточно. Семен уже не погонял, и лошади, почуяв слабину, сразу перешли на рысь, а потом и совсем на рысцу. А Семен с Иваном все молча смотрели туда, где сшиблись те две тройки. После Семен сказал только:

– Да! – и сел обратно на козлы, тронул вожжи, и лошади побежали немного быстрей. Семен сказал еще раз: – Да! – А после, сдвинув шапку на глаза, осторожно добавил: – Бывает. Но и нам надо смотреть, Иван. Смотреть!

И они еще проехали. До городской рогатки перед перевозом было уже совсем немного, им оставалось еще раз подняться на горку, и оттуда бы они ее увидели. И оттуда же уже была бы видна и артиллерийская лаборатория, там часто бывал Данила Климентьевич. Может, он и сейчас там по делу, подумал Иван…

Но тут Семен вдруг сказал:

– Нет, мы прямо не поедем. Зарогатят нас там, чую! – После чего он резко встал и осмотрелся, сказал еще: – Береженого Бог бережет! – и повернул налево, на проселок. Еще проехал и сказал: – Так мы на Охту выедем, на Ниеншанц. Там тоже хороший перевоз, и, главное, нас там не ждут. А там, – и он кивнул назад, – там сейчас, может, сам Гришка Орлов стоит. С Алешкой. С Федькой. С кем еще? Сколько их всего, этих Орловых, братьев?

Иван молчал. Они еще проехали, теперь уже по той, прямо сказать, очень дрянной дороге. Места же там были совсем глухие, рядом с самой дорогой какие-то ямы накопаны, какой-то вырубленный лес, и, конечно, грязь, болото. А Семен поглядывал по сторонам и удовлетворенно кивал головой. После сказал, что скоро они выедут на лучшую дорогу. Но тут же спохватился и добавил:

– Нет, я один. – И обернулся на Ивана, повторил: – Один, я говорю. А ты сойдешь. Вон там сойдешь, под той сосной, – и он показал вперед. И продолжал: – И вот твой паспорт, Иван Хлыст, двадцать девять лет, холост. – Тут Семен полез за пазуху, за паспортом. Сказал: – Вот тебе он, держи, и я тебя больше не знаю. А ты меня. Понятно?

Иван молчал и паспорта не брал.

– Иван! – строго сказал Семен. – Я не шучу. Бери.

Иван взял паспорт и убрал к себе. Семен улыбнулся, сказал:

– Вот это славно. Вот как ты мне веришь – на слово! А вот и наша сосна.

Сказав это, Семен остановил возок и первым соскочил на землю. Следом соскочил Иван. Семен сказал:

– Теперь ты пойдешь вон туда, и вон за тем домом, а это от каменной фабрики что-то, сарай там какой-то, так ты мимо него сходи к воде. И там, возле воды, будут сидеть три человека, мужики такие, и играть в карты. В квинтич! Ты подойдешь к ним и скажешь: перевезите на ту сторону, я заплачу. Они спросят: а зачем тебе туда? Ты скажешь: хочу спрятать краденую лошадь. Они спросят: а где она у тебя? Ты скажешь: а вот здесь – и по груди себя похлопаешь. И это все. И они тебя на тот берег перевезут, и дальше не бросят. Это наши люди.

– А ты куда? – спросил Иван.

– А я, – сказал Семен, – на Охту, я же говорил. И меня там тоже встретят. Так что, я думаю, не ты, так я, или не я, так ты, но переедет кто-нибудь. И это хорошо. А то что получилось бы? Что мы зря столько хлопотали?

Иван молчал, смотрел по сторонам. Вокруг было тихо и пусто.

– Э! – насмешливо сказал Семен. – Ты это не смотри. И даже не слушай. А это чуять надо. Ну, давай!

Тут он быстро потрепал Ивана по плечу, весело заулыбался, после вскочил на козлы, огрел лошадей – и поехал дальше, к Охте.

А Иван сошел с дороги и пошел по буеракам к тому дому. Шел долго, изгваздал все сапоги, но все же нашел тропку и начал спускаться к Неве. И там и вправду в указанном месте сидели трое и играли в карты. Одеты они были очень просто, и лодка возле них стояла тоже очень простая. Иван подошел к ним и поприветствовал их по-простому. Они ему так же ответили. Потом он сказал им то, чему его учил Семен, а они ответили тоже его словами, после чего их главный встал и спросил у Ивана, а где его второй. Мне про это ничего не было говорено, сказал Иван, мне только про лошадь. Ладно, сказал их старший, пусть так, и велел своим людям вставать. Они встали, взяли весла и подошли к лодке. Там сперва сели Иван со старшим, а эти оттолкнули лодку, и только уже после сели сами и взялись грести. Гребли они на редкость ловко и легко. Службу знают, подумал Иван и краем глаза глянул на их старшего, который сидел на корме. Старший был уже без шапки, он держал ее в руке. Волосы у старшего были очень и очень светлые, почти что белые. И голову старший держал очень прямо. Иван повернулся к старшему. Старший смотрел на Ивана. Взгляд у старшего был очень удивительный – как будто бы он все о тебе знает. Иван растерялся и спросил: тебя, братец, как звать? Лейтенант Сухотин, сказал тот. А, только и сказал Иван, потому что понял, что сглупил. И больше он уже ничего не говорил. И ни на кого уже не смотрел, а только вперед – на то, как лодка шла через Неву прямо к конногвардейским казармам, точнее, к тому их краю, где начинался пустырь.

И скоро там, на пустыре, они причалили. Сухотин надел шапку, встал, первым вышел из лодки и велел гребцам ждать, а Ивану сказал, что им тут совсем недалеко. Иван вышел за ним следом, и Сухотин повел его дальше, мимо казарм и провиантских магазейнов, а потом совсем за магазейны. Там уже были жилые дома и возле одного из них стоял извозчик. Они подошли к нему и, не спросившись, сели – первым Сухотин, а за ним Иван, потому что Сухотин кивнул, а после Сухотин приказал «гони» – не говоря, куда, – и извозчик погнал. Да и никакой это не извозчик, думал Иван, глядя на его холеные щеки. Ну да и я не Ванька Хлыст.

А кто такой Сухотин? Иван опять на него покосился. Сухотин сидел очень прямо. Так и тот, вспомнил Иван, держался. А где тот теперь? Может, он уже опять в своем каземате, который стоит очень низко, и поэтому его, как говорил Семен, никак не взять, потому что нужно бить только из пушки, а пушку еще нужно подкатить, но сперва ее нужно добыть, то есть поднять там бунт и захватить орудия… И ведь, может, так оно когда-нибудь и будет, подумал Иван, потому что если нашлись братья Орловы для Екатерины Алексеевны, то почему никому не найтись для Иоанна Антоновича? Значит, найдутся обязательно и, может, уже даже нашлись. Ведь же нашлись уже даже для юного Павла Петровича, сколько ему всего лет, восемь неполных, кажется, а у него уже Иван с Семеном. И Сухотин с ними. И еще, зачем перечислять, другие, и их много. Да и неважно это совершенно, в сердцах думал Иван. И сразу дальше: Господи, как это раньше было просто! Их было только двое: царь и царица. А теперь еще царевич, Господи, и еще тот безымянный колодник. И ведь совершенно непонятно, Господи, кого больше жалеть и за кого становиться. И почему, Господи, это от меня должно зависеть? Кто я такой? Армейский ротмистр, и я хочу в отставку, и жениться, и уехать. И мне только та корона и нужна, и я только о той беспокоюсь, которую Семен будет держать, когда мы будем с Анютой венчаться…

А, кстати, где Семен, что с ним? И дальше почему-то стало получаться так, что ни о чем другом Иван думать уже не мог, как только о Семене. И молчал. И так же молчал Сухотин. Только иногда, когда их останавливали на рогатках, Сухотин называл пароли – и опять молчал. Так они доехали до Воронцовского дворца – все время молча, – и Иван никак не мог понять, отчего это у него вдруг такое беспокойство за Семена.

И только тогда, когда они уже совсем приехали, и уже даже остановились и сошли на землю, а на крыльце уже стоял Степан… Иван вдруг понял, отчего! Сухотин ему что-то говорил, но Иван его уже не слушал – Иван быстро шел к крыльцу и думал только о том, что Семену снился очень гадкий сон и он его очень боялся. Так неужели он это не зря?!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Конца-краю не видно

Поэтому Иван, как только взошел на крыльцо, сразу спросил у Степана, не приезжал ли господин майор. Еще нет, сказал Степан спокойным голосом. Иван кивнул и подумал: и верно, Охта, она же вон где, вот Семен и задержался, – и, уже больше ничего не говоря, следом за Степаном вошел в дверь. Дальше они прошли мимо лакеев и стали подниматься по лестнице. Вначале поднимались молча, и уже только почти что на самом верху Степан вдруг тихо сказал Ивану, что его Карп Львович очень ждет. Карп Львович, повторил Иван, это Носухин, что ли? Точно, он, сказал Степан. Они к этому времени уже поднялись на второй этаж и остановились. Чего стоишь, строго сказал Иван, веди меня к его высокопревосходительству, я очень спешу. Или ты что, этого не видишь?! Вижу, как же, еще как, быстро сказал Степан, отводя Ивана в сторону от лестницы. Потом опять остановился и добавил, тоже быстро:

– Но его высокопревосходительство вас сейчас принять никак не могут. Они сейчас на высочайшей аудиенции. У государыни.

– У государыни? – переспросил Иван. – Она что, разве уже вернулась?

– Значит, вернулась, раз они туда поехали, – сказал Степан.

– Так! – строго сказал Иван. – Ладно. А про меня он что велел?

– Ничего, – сказал Степан. – Они тогда очень спешили. Только Карпу Львовичу чего-то наказали и сразу уехали. А потом, когда они уже уехали, Карп Львович мне велел, чтобы как только вы явитесь, я вас сразу же провел к нему. Потому что так ему велели их высокопревосходительство.

– Так, – еще раз сказал Иван. Потом еще раз сказал: – Так! – А после усмехнулся и добавил: – Так да не так, Степан. Потому что вот беда какая. Не могу я с Карпом Львовичем беседовать. Потому что господин майор Губин, мой прямой воинский начальник, мне строго-настрого велел о том, что нами было видано, докладывать только лично их высокопревосходительству. И больше никому ни в коем разе. И я на том ему дал слово.

– Так как же теперь быть? – спросил Степан.

– А подождем пока, – сказал Иван. – И тогда или господин майор сюда прибудет и снимет с меня свой запрет, или даже сам Никита Иванович от государыни вернется, и тогда я ему лично доложу.

Степан молчал. Тогда Иван еще сказал – и тоже улыбаясь:

– И еще вот что, братец. Я же, сам видишь, с дороги. Проголодался я. И господин майор сейчас вернется. Поэтому вели срочно накрыть нам два куверта. И проводи меня, а не томи в углу!

Степан на это молча поклонился, развернулся, и они пошли в столовую.

В столовой их как будто уже ждали, потому что не успел Степан распорядиться, как уже было нанесено всего, чего душа желает. Иван сел, Степан налил ему в стакан, сказал, что это капское, пожелал приятно отдохнуть и вышел.

А Иван отведал капского, точнее, просто выпил и пожал плечами, посмотрел на стол, там было много всякого, но он взял только огурчик, надкусил его и отложил. Потому что аппетита совсем не было. Черт знает что, думал Иван очень сердито, сперва гонят неизвестно куда, суют под пули, а после возвращаешься, а их нет, им это уже неинтересно! Они как будто бы уже у государыни. Только какая государыня, когда Иван вон как гнал, и то только явился. А она? Да никогда она так… И вдруг опять подумалось: а где Семен? Вот за Семена тогда, чтобы ничего с ним не случилось! И Иван опять налил.

Но выпить не успел, потому что вдруг вошел Носухин в мундире и со шпажкой. Вид у Носухина был очень важный, и от него еще крепко пахло кельнской водой.

– А вот и вы! – насмешливо сказал Иван. – Садитесь, угощайтесь.

– Благодарю, – сказал Носухин. – В другой раз с великим удовольствием. А нынче я очень спешу. Да еще по делу первейшей важности.

– А что такое? – спросил Иван.

– Да вот, – сказал Носухин, – мне сейчас нужно срочно ехать к его высокопревосходительству, ибо…

– О! – перебил его Иван. – Вам, значит, известно, где он. Тогда передайте ему, что я уже вернулся и мне есть что ему доложить. Или, может, мне самому с вами поехать?

– Э! – растерянно сказал Носухин. – Понимаете… Тут, понимаете, дело такого свойства, что вам лучше никуда не отлучаться. Я к нему еду, конечно, но я могу его там и не застать. Он ведь давно уже должен был вернуться, а его ищут. Вот я и еду. А вы его здесь подождите. И если что, то передайте, что его Иван Перфильевич очень желает увидеть. По очень важному делу, сказал, просто по очень важному! Так ему и передайте. А если я его первым найду, то что мне ему от вас передать? Ведь у вас же тоже очень важно и срочно. Ведь так?

Иван подумал и сказал:

– Вести и в самом деле важные. Даже настолько важные, что мы с майором разделились, и я дальше пошел пешком, а он поехал в объезд. Чтобы хоть один из нас вернулся и смог доложить. Так он сказал.

– А… – начал было Носухин.

– Увы! – сказал Иван и даже развел руки. – Не могу. Дал слово!

– Эх! – в сердцах сказал Носухин. – Ну да ладно! – и, не кланяясь и не прощаясь, вышел.

А Иван остался за столом, еще раз выпил и еще раз закусил. А дальше у него уже кусок в горло не лез, потому что время шло, а Семена все не было и не было. То, что Никиты Ивановича долго еще не будет, Иван не сомневался. Да и что с ним случится, с этим Никитой Ивановичем, сердито думал Иван, Никита Иванович человек осторожный, мушкетов в карете не прячет и поддельных паспортов караульным не показывает, за что его хватать? А Семену уже давно было бы пора вернуться. А вот его все нет и нет. А тут еще тот сон, думал Иван, Семен же говорил, что ему приснилось что-то гадкое, а это уже совсем дрянь дело. И вот Иван сидел и ждал Семена, и ни о чем другом думать не мог, даже об Анюте. И так прошло довольно много времени. После Иван не выдержал, встал, взял с собой бутылку капского и два стакана и пошел в бильярдную. Там он вначале играл сам с собой, левой рукой против правой, а после, когда это надоело, сел, налил капского в оба стакана, из своего отпил совсем немного и поставил и задумался. Да не о том опять! Потому что хотел думать об Анюте, а подумалось опять о дяде Тодаре, как тот спасал короля и что за это потом получил. И как он после, когда крепко выпьет, говорил: Янка, дурень, Янка, не суйся туда никогда, не наше это там! А он… А что он? А как он мог иначе? Ему царь сказал: поехали – и он поехал. А потом сказал Орлов – но кто ему этот Орлов?! А Никита Иванович кто? Чем Никита Иванович лучше? Так ведь же Павел Петрович, наследник, у него же все права! А Иоанн Антонович тогда, что ли, не в счет? А… И так далее. И загрустил Иван, подпер ладонью голову, закрыл глаза, еще крепче задумался…

И так и заснул. И спал крепко, и довольно долго, потому что проснулся уже только посреди ночи, и то уже только тогда, когда к нему в бильярдную вошел Степан, растолкал его и сказал, что их высокопревосходительство желают срочно его видеть. Иван встрепенулся и сразу спросил, вернулся ли Семен. Еще нет, сказал Степан, после сказал: пожалуйте сюда, за мной. И они пошли.

Никита Иванович опять сидел у себя в кабинете за столом, между глобусом и нимфой, и одет он был уже по-домашнему, в дорогущий щегольской халат, которому бы, наверное, сам персидский шах позавидовал. Подумав о шахе, Иван сразу вспомнил Митрия, которого убили в Ропше, и нахмурился. А вот Никита Иванович, тот, наоборот, заулыбался и сказал:

– Рад тебя видеть, голубчик, живым и здоровым. Садись.

Иван сел к столу. Никита Иванович еще раз улыбнулся и сказал:

– Говорят, у вас там было дело жаркое.

– Ну, это как кому, – уклончиво сказал Иван. И замолчал. Никита Иванович подождал еще немного, понял, что Иван больше ничего говорить не собирается, и уже улыбаться не стал, а, наоборот, сказал очень серьезным голосом:

– Знаю, о чем ты думаешь, голубчик. Знаю! Что я вот здесь сижу себе и в ус не дую, а ты скачешь по лесам, мотаешься, ночей не спишь, подставляешь лоб под пули, и что тебе за это будет? Ничего. Только три аршина казенной земли. А мне канцлерство, мне десять тысяч душ и сто тысяч рублей. И что еще?

Иван молчал. Он растерялся. Зато Никита Иванович опять заулыбался и продолжил:

– И еще мне ноздри, дыбу и четвертовать, вот что ты еще забыл, голубчик.

– Как? – спросил Иван.

– А очень просто, – ответил Никита Иванович. – Так мне они вчера сказали, братцы эти, Гришка да Алешка. Когда она уехала, и ты, я думаю, ее там видел, они остались здесь, все четверо. И их старший, Гришка, мне сказал: а ты что думаешь, дядя, мы ничего не видим? Нет, видим все, сказал. И шкуру с тебя спустим, дядя, и на барабан натянем, чтобы было цесаревичу на чем играть. И играть ему в это всю жизнь, потому что того, что ты затеял, ему не видать никогда!

Иван молчал.

– Но это еще что, – сказал Никита Иванович уже совсем нерадостным голосом. – А хуже было то, что Неплюев при том стоял рядом. И смеялся, пес! Негромко, но я слышал. Неплюева помнишь?

– Помню, – сказал Иван. И сразу живо увидел, как Неплюев вел Павла Петровича к карете, тащил его за руку.

– Неплюев битый пес! – тихо сказал Никита Иванович. – Неплюева так просто не проведешь. Даже Бирон Неплюева не взял. А ведь Неплюев был тогда вместе с Волынским. И после Волынского на плаху, а Неплюева к чинам! Вот как он тогда вывернулся, даже, еще раз говорю, Бирон его не удержал. И так и теперь он хочет, чую, чтобы его опять к чинам, а нас, грешных, куда? Вот какие здесь дела творились, покуда вы ездили в Морью. А сегодня, уже в ночь, когда ты уже вернулся, я из Сената к государыне поехал, а меня там не приняли. Сказали: легла почивать. И усмехались весело! А стоят сегодня там преображении. Значит, что я теперь должен думать о Трубецком, ведь это его полк?!

Иван, не отвечая, смотрел в стол, как будто он был в этом виноват. А Никита Иванович встал и медленно прошелся взад-вперед по кабинету, потом остановился и сказал:

– Что-то там случилось, чую. Что-то очень важное. Рассказывай.

Иван начал рассказывать. Никита Иванович слушал его очень внимательно, ничего не уточнял, не переспрашивал, и только когда Иван уже совсем замолчал, он медленно провел руками по щекам и сказал:

– Беда какая! – и опять прошелся к окну и обратно, остановился и еще сказал, теперь уже спокойнее: – Ну а может, это даже к лучшему. Но тут нужно хорошо еще подумать, даже очень хорошо!

И он опять взялся руками за щеки. Иван встал. Никита Иванович улыбнулся ему и сказал:

– А ты, голубчик, отдыхай. И ни за что не тревожься. Это уже пусть моя голова болит об этом. – И замолчал, потом спросил: – Ты что-то хочешь сказать?

– Нет, ничего, – сказал Иван. Потом все же добавил: – Да, и еще вот что. Иван Перфильевич вас спрашивал. О нем Карп Львович говорил…

– Я про это уже знаю, – поспешно перебил его Никита Иванович и тут же сердито добавил: – Это господин Елагин, ее новый секретарь, это я о государыне. Ума не приложу, зачем это я ему вдруг так срочно понадобился! – И тут же поспешно продолжал: – Да ты, еще раз говорю, ни о чем не тревожься. Ты лучше иди, отдыхай. А то вдруг у тебя завтра хлопотный день выдастся. Вдруг, к примеру, надо будет какую-нибудь бумагу отвезти на подпись. Вот только Губин вернется и тоже передохнет маленько, так после сразу собирайтесь ехать. Чтобы Иван Перфильевич ко мне больше не бегал. А пока ступай, ступай.

Иван чинно откланялся и вышел. На душе у него было гадко. Он шел к себе и думал, что какая получилась кутерьма, и ей еще конца-краю не видно. А добра не видно и подавно! Эх, лучше бы ему бы совсем сейчас из Померании сюда не ездить, а оставаться в штабе при Румянцеве. Тем более, ведь же Сивцов говорил, что у тебя, Иван, Бычок крепко хромает, сводил бы ты его к Феликсу, не оставляй это на Мишку, а я вместо тебя Жукова пошлю. И пусть бы ехал этот Жуков, пусть бы сейчас скакал туда-сюда, вертелся, а Иван сидел бы в Померании вместе со всем корпусом и ждал курьера с пакетом, а в пакете новая присяга. Кому надо! Так нет, думал Иван, входя к себе, нет же, купил это колечко! Переплатил втридорога. Потому что, как ему сказали, это не простое колечко, а заговоренное. Всегда будете вместе: что бы где бы ни случилось, а вам все равно. Потому что вы только посмотрите, господин ротмистр, какой чистый камень, какая красная кровь – как настоящая! И он поверил и взял. И сказал: не надо Жукова, я сам поеду. Подумав так, Иван сел на софу, достал из-за пазухи портмонет, а из портмонета то колечко и принялся его рассматривать и думать об Анюте. Долго он его рассматривал и также долго думал, а после тяжко вздохнул, убрал колечко, наполовину разделся и лег. Лежал, ворочался, а сон не брал. Долго не брал! А после как-то вдруг сморил – совершенно неожиданно и незаметно.